Екатерина Лямина
Иван Крылов – Superstar. Феномен русского баснописца

Полная версия

12
Беспечен как Лафонтен. – Уваров и начало огосударствления. – Баснописец его величества

В 1820 году Оленин смог добиться удвоения пенсиона, назначенного баснописцу в 1812‑м. Сделать это было непросто. Как директор библиотеки он мог официально ходатайствовать перед министром А. Н. Голицыным лишь о награждении своих подчиненных чинами и орденами. 3 марта он подписал коллективное представление на отличившихся сотрудников, в котором дал Крылову весьма нестандартную служебную характеристику:

Коллежский асессор Крылов, столь известный приятными, а сверх того и полезными своими баснями, вопреки природной наклонности к беспечной жизни, уже несколько лет, к удивлению всех, ревностно и неутомимо отправляя свою должность по Императорской Публичной библиотеке, занимался ныне с отличным рвением и успехом составлением каталогов Русских книг. Сверх того он трудился для Библиотеки, сочиняя поучительные и прекрасные Апологи в стихах для чтения в публичных ее собраниях. Сии достойные его творения всегда были принимаемы публикою с отличным удовольствием, в чем Ваше Сиятельство сами изволили участвовать. А при том он еще содействовал и умножению собственных доходов библиотеки, будучи одним из членов составленного мною на сей предмет частного комитета²⁸² <…>

За все эти заслуги баснописец представлялся к ордену св. Владимира 4‑й степени, но Оленин считал нужным выхлопотать ему и «вещественнейшее» награждение,

уважая отличный стихотворческий его талант, которым пользуются с равною выгодою и дети, и юноши, и взрослые, и престарелые; уважая равным образом его добродушие, соединенное с отменною остротою ума, а притом зная тесные его обстоятельства²⁸³.

Именно эти качества Крылова, не имеющие к службе никакого отношения, директор библиотеки считал важнейшими и заслуживающими поддержки со стороны верховной власти. Заметим, что здесь пока еще вперемешку с другими аргументами возникает первый набросок формулировки, постулирующей универсальную ценность крыловского творчества.

Однако пока еще это было не для всех очевидно, и Оленин вдогонку за официальным представлением послал министру личное письмо, посвященное исключительно Крылову. Там он ссылался в качестве прецедента на аналогичные милости, оказанные другим неимущим литераторам – А. П. Буниной и В. А. Жуковскому²⁸⁴, и приводил дополнительные резоны:

Иван Андреевич Крылов, смело в том вас могу уверить, сиятельнейший князь, по долговременному опыту, есть самый честный, добрый и благомыслящий человек. <…> по беспечности, принадлежащей особенно поэтам его именно рода, он беден как Лафонтен <…> И наш собственный Иван, будучи в этом самом положении, содержит еще брата своего родного, подобного ему бедняка!²⁸⁵

Ходатайство увенчалось успехом. Уже 27 марта 1820 года последовал императорский указ Кабинету от об увеличении ежегодного пособия Крылову с 1500 до 3000 рублей, который, впрочем, не содержал упоминаний о литературных заслугах. Формально это было поощрение «в воздаяние засвидетельствованной начальством усердной и похвальной службы»²⁸⁶.

На этом рост постоянных доходов Крылов надолго прекратился. Предпринятая Олениным в январе 1827 года попытка обеспечить всем сотрудникам библиотеки, прослужившим в ней не менее пятнадцати лет, дополнительный пенсион в размере жалованья не увенчалась успехом²⁸⁷.

Между тем Крылову, находившемуся уже в солидном возрасте, в конце 1820‑х годов пришлось иметь дело с очень крупными поступлениями в Русское отделение библиотеки. В декабре 1827 года у Смирдина было закуплено 2285 томов, в следующем году известный библиофил купец Е. В. Косицкий пожертвовал 641 книгу, а в марте 1829‑го у Смирдина было приобретено еще 955 томов. Принимать, систематизировать, вносить в каталог и расставлять по полкам это богатство должны были два человека – библиотекарь и его помощник, однако помощника, предусмотренного по штату, у Крылова не было с тех пор, как весной 1825 года с этой должности был уволен А. А. Дельвиг. До октября 1827‑го ему помогал один из писцов библиотеки, а затем баснописец остался с колоссальной массой книг один на один²⁸⁸.

27 февраля 1829 года Крылов пожаловался Оленину, что «при всем усердии» не в состоянии выполнить все, что от него требуется, «тем более, что с беспрестанным получением новых книг и труд в исправлении службы возрастает»²⁸⁹. В помощники себе он выбрал тридцатилетнего И. П. Быстрова, который и был немедленно принят в библиотеку в качестве писца. Скоро он превратится в «подбиблиотекаря» и возьмет на себя основной объем работы по Русскому отделению. Двадцать лет спустя Быстров запишет свои первые впечатления от общения с баснописцем:

Когда я поступил в Библиотеку (6 марта 1829), то Ив. Андр. постоянно являлся к должности в 11-ть часов, садился на громаду книг (это ему служило месяца два вместо стула) и беспрестанно курил сигары. Ровно в 2 часа уходил домой.

Здоровье Крылова пошатнулось после перенесенного в 1823 года «удара», и наконец ему, видимо, стало трудно подолгу дышать книжной пылью. «Уберите, мой милый, груду эту… вот что я сижу… Хоть в два ряда на полки поставьте…»²⁹⁰ – таково было первое задание, которое он дал Быстрову.

На этом фоне в общественном статусе Крылова происходили качественные изменения; в 1830 году в результате ряда символических актов он из простого смертного, пусть и знаменитого литератора, превратился в живого классика. В апреле заключен десятилетний контракт со Смирдиным, и когда в августе первые книги, изданные в рамках этого небывалого культурного проекта, увидели свет, одна из них была поднесена императрице (судя по великолепию переплета, не автором, а издателем)²⁹¹. А в декабре баснописец был пожалован в статские советники (чин V класса), «в изъятие из правил», требовавших обязательного университетского образования. Официальным основанием послужило его членство в Российской академии и то, что он

давно уже известен любителям отечественной словесности, в особенности же своими баснями, снискавшими ему отличную славу не только в России, но и в чужих краях²⁹².

Тогда же император Николай I подарил двенадцатилетнему наследнику престола на новый 1831 год бюст Крылова²⁹³ – копию работы С. И. Гальберга, созданной в 1830 году (видимо, по заказу Оленина). Современники нашли этот портрет чрезвычайно похожим, при этом благодаря антикизации русский баснописец прямо уподоблялся классическим авторам древности. Примечательно, что в учебной комнате наследника изображение Крылова соседствовало с бюстом Петра Великого.

Ил. 7. Бюст И. А. Крылова работы С. И. Гальберга. 1830. Отлив сер. XIX века.

Ил. 8. Бюст Крылова на портрете М. Н. Загоскина работы В. А. Тропинина. Конец 1830‑х – начало 1840‑х годов. Фрагмент.

Такое конвертирование литературной репутации в государственные заслуги было настолько ново и необычно, что потребовалось еще несколько лет для того, чтобы за символическим признанием последовали соответствующие меры финансового характера. Этого неустанно добивался Оленин.

В сентябре 1831 года произошло долгожданное общее повышение окладов сотрудников библиотеки. Жалованье Крылова возросло до 2700 рублей в год²⁹⁴, но менее чем через три месяца Оленин запросил для него еще две тысячи. Понимая, что это может выглядеть чрезмерным, он писал министру финансов Е. Ф. Канкрину неофициально и заранее оговаривался: «Если мое ходатайство не успеет, то прошу его считать comme non avenu»²⁹⁵.

В надежде благосклонного внимания к судьбе человека, к которому государь император изволит особенно благоволить и которого ваше сиятельство отлично уважаете, я решился (будучи уверен, что он сам просить не будет) сказать вам, милостивый государь, несколько слов в пользу его, а с тем вместе в пользу общую!

Этот человек есть Иван Андреевич Крылов. В нынешнем году давнишний его недуг (удручение мокротою) по немолодым его летам приметно усиливается, так, что причиняет ему сильную одышку. Отсюда ходьба пешком становится для него затруднительною; а состояние беспечного по природе поэта весьма недостаточно, чтобы содержать и самый незатейливый экипаж. Вследствие сего всемилостивейшее ему пожалование вприбавок к окладу и пенсии до двух тысяч рублей в год от щедрот монарших для найма коляски, фаетона или по крайней мере дрожек могло бы продлить дни человека, известного во всей Европе принесением столь необыкновенной и достойной славы Русской словесности²⁹⁶.

Заметим, что, выпрашивая дополнительные деньги, Оленин вынес за скобки всем известную выгодную сделку со Смирдиным. Его письмо сосредоточено на отношениях между баснописцем и государством. В ход идет не только старый, проверенный аргумент о некоей природной беспечности поэта, не только соображения здоровья, но и недавно сформулированные новые резоны – Крылову особенно благоволит государь, слава Крылова есть слава России. Красноречие директора библиотеки не возымело успеха, дополнительных выплат его подопечный не получил, но в тот момент в движение уже пришли масштабные процессы, менявшие идеологический ландшафт эпохи.

Во второй половине царствования Александра I попытка идеологического конструирования, в основе которой лежал метафизический наднациональный легитимизм, зашла в тупик. Потрясение 14 декабря вывело на первый план принципиально новую политическую задачу – охватить общими идеологическими представлениями максимально широкие слои населения, прежде всего грамотного. Наконец, обострение противостояния с Западом в 1830–1831 годах впервые после войны 1812 года предъявило запрос на идеологию, которая бы четко обособляла Россию и убедительно обосновывала ее превосходство.

Между тем еще на рубеже 1800–1810‑х годов в ходе идейных и эстетических поисков оленинского круга²⁹⁷ были намечены контуры концепции национального характера, художественным воплощением которой стали басни Крылова. Однако в эпоху официального мистицизма этот идейный комплекс оставался невостребованным. Характерно, что весной 1824 года, испрашивая у Александра I солидную сумму на издание басен, Оленин подчеркивал лишь, что Крылов

был всегда тверд в образе своих мыслей о необходимости и пользе чистой нравственности и отвращении <…> от вольнодумства, что доказывается всеми его баснями и негодованием, за то ему изъявленным в недавнем времени «Парижским журналом»²⁹⁸.

В начале же 1830‑х годов, когда во главу угла выдвинулась прагматика национального характера и потребность в социальной дидактике, крыловские басни стали подлинной находкой. К тому времени они в ходе литературных дискуссий уже были признаны эталоном народности²⁹⁹. Идея искоренения зол и недостатков путем исправления нравов вполне могла послужить патриархальной альтернативой вредоносному революционному духу, а творчество Крылова – инструментом для воспитания и наставления в консервативном духе всего народа, от дворянских отпрысков до грамотных простолюдинов. Сам же баснописец неожиданно оказался фигурой, идеально подходящей для огосударствления – уникального для XIX века феномена прижизненной апроприации государством творчества, литературной репутации, а заодно и личности писателя³⁰⁰.

С этого времени все награждения Крылова производились исключительно на основании литературных заслуг. Главным его покровителем, более могущественным, чем Оленин, становится новый министр народного просвещения Уваров. Конструирование на государственном уровне культа Крылова как уникального всесословного поэта, живого олицетворения нации он сделал одним из важных элементов обширной программы культурно-идеологического строительства. И уже в первый год своего министерства Уваров с легкостью решил ту задачу, перед которой в свое время остановился Канкрин.

25 февраля 1834 года Оленин направил министру письмо, по содержанию почти не отличающееся от аналогичного ходатайства трехлетней давности. Однако теперь патрон Крылова не сомневался в успехе. Он писал:

Вы знаете, почтеннейший Сергий Семенович, что беспечность составляет отличительную черту всех великих баснописцев, начиная от Эзопа до Лафонтена. К сей категории принадлежит, по всем правам, Иван Андреевич Крылов! Не заботясь о будущем, не запасался капиталом. Между тем настигают его и старость, и дряхлость. Но как все его теперь доходы основаны на одной Царской милости, т. е. на жаловании и пенсионе <…>, то он и не может содержать летом коляски, а зимою возка и пару лошадей; экипажи, требуемые ростом его и тучностью! В сем тягостном для него положении одна только царская милость может облегчить его судьбу! Всемилостивейшее пожалование столовых денег даст ему возможность содержать необходимый теперь для него экипаж. Тогда знаменитый Русской Баснописец, прославляя милость и щедроту Русского Царя, стал бы ожидать спокойно волю Божию!³⁰¹

Высочайшее повеление о назначении баснописцу «сверх получаемых окладов» «добавочных» в сумме 3000 рублей было дано уже на следующий день, 26 февраля. А 9 марта, после переписки с Министерством финансов, Уваров уведомил об этом Крылова собственноручным и очень любезным письмом³⁰². Гарантированный доход поэта в итоге достиг 8700 рублей ассигнациями в год – с этой цифрой не мог сравниться никакой литературный гонорар. Как будто фортуна, которая в молодости то и дело норовила «запнуть» Крылова, решила наконец вознаградить его за все.

Установление персонального добавочного оклада шло вразрез со штатом Публичной библиотеки, который не предусматривал для должности библиотекаря никаких особых выплат – ни повышенного жалованья, ни «столовых денег». В отличие от пенсиона, получаемого из Кабинета, эти дополнительные 3000 рублей, превышавшие его основное служебное жалованье, выплачивались Крылову напрямую из государственного казначейства, то есть тем же порядком, как финансировалась Библиотека в целом. Фактически пожалование второго оклада «за отличные услуги, оказанные отечественной словесности»³⁰³ означало превращение формулы «знаменитый русский баснописец» в квазислужебный статус, а самого Крылова – в признанное национальное достояние. С 1838 года оно получит наименование «дедушка Крылов»³⁰⁴.

13
Материальная сторона «огосударствленности». – «Патриотическое» издание 1834 года – Защитник «Библиотеки для чтения»

Новые государственные выплаты пришлись весьма кстати. К моменту, когда Оленин писал Уварову, Крылов уже успел обзавестись собственным выездом. Согласно домовой книге Публичной библиотеки, кучер Парфентий Семенов появился у него еще в декабре 1833 года³⁰⁵, а значит, баснописец имел и коней, и экипаж. Позднее, в начале 1840‑х годов, ему, по свидетельству Плетнева, принадлежала «пара прекрасных лошадей и самая модная откидная английская карета»³⁰⁶. Появление такой роскоши в скромном быту Крылова, разумеется, влекло за собой значительные дополнительные расходы.

Но особенную нужду в деньгах он должен был испытывать именно в начале 1834 года, выдавая замуж внебрачную дочь Александру Иванову. 11 февраля она обвенчалась с К. С. Савельевым, писарем в унтер-офицерском чине при Штабе военно-учебных заведений³⁰⁷. Жених, получавший мизерное жалованье, был не в состоянии принести в этот союз ничего необходимого для семейной жизни; надежда была на приданое невесты.

Впрочем, дочь свою Крылов официально не признавал и отношения с ней не афишировал, а вот к необходимости содержать экипаж продолжал апеллировать и после назначения ему «добавочных» 3000 рублей – теперь в отношениях с издателем. В апреле того же 1834 года он настаивал, чтобы Смирдин выплатил ему повышенный гонорар за три новые басни, отданные в альманах «Новоселье» и только что начавший выходить журнал «Библиотека для чтения»³⁰⁸. 12 апреля А. В. Никитенко возмущался:

У него был договор со Смирдиным, в силу которого тот платил ему за каждую басню по 300 рублей: теперь он требует с него по 500 рублей, говоря, что собирается купить карету и ему нужны деньги!³⁰⁹

Упомянутый договор был, по-видимому, аналогичен действовавшему в то время соглашению между Смирдиным и Пушкиным, по условиям которого поэту платили по червонцу за стихотворную строчку. Басни «Крестьянин и Собака», «Разбойник и Извозчик» и «Лев и Мышь» состоят из 30, 26 и 33 строк соответственно – так что баснописец, считая по «пушкинским» расценкам, получил бы за каждую около 300 рублей. Понимая, что Смирдин не станет торговаться, если речь идет о присутствии Крылова среди авторов нового журнала, он оценил себя в полтора с лишним раза дороже Пушкина³¹⁰. В качестве одного из аргументов для убеждения издателя он, скорее всего, использовал тот факт, что эти три басни были только что через Уварова поднесены Николаю I³¹¹. Само же поднесение призвано было служить знаком благодарности за назначение добавочного оклада. Так очевидная для всего литературного сообщества «огосударствленность» Крылова немедленно стала важным элементом его коммерческой стратегии.

2 мая «Северная пчела» сообщила о поступлении в продажу нового издания басен – солидного двухтомника «в четвертку», снабженного 93 оригинальными иллюстрациями. Их автором был талантливый художник-любитель А. П. Сапожников, статский генерал, начальник чертежной при генерал-фельдцейхмейстере великом князе Михаиле Павловиче. До той поры ни один из русских литераторов, живых или умерших, не удостаивался столь богато иллюстрированного издания. Ближайшим образцом, с которым оно соперничало, были монументальные четыре тома басен Лафонтена с 276 гравюрами по рисункам Ж.‑Б. Удри, вышедшие в Париже в 1755–1759 годах. Тираж книги составил 2000 экземпляров – столько могли выдержать медные доски, с которых печатались иллюстрации.

Издание 1834 года выделялось не одним художественным оформлением. По данным В. С. Порошина, оно было выпущено не в рамках легендарного 40-тысячного контракта, а «вследствие особой сделки» между Крыловым и Смирдиным³¹². Как сообщал конференц-секретарь Академии художеств В. И. Григорович, баснописец, познакомившись с рисунками Сапожникова, задумал иллюстрированное издание, а Смирдин подхватил его идею³¹³. Авторская воля видна и в обновленном заглавии (короткое «Басни Ивана Крылова» вместо привычного «Басни Ивана Крылова в осьми книгах»), и в «решительной ломке» устоявшегося порядка текстов³¹⁴. В частности, вместо традиционной «Вороны и Лисицы» (переделки из Лафонтена) собрание открывается «Васильком» – оригинальной басней, аллегорически изображающей монаршую милость к поэту. Соответственно, первой картинкой в книге стала иллюстрация к «Васильку». На ней легко узнавался сам баснописец – пожилой, седовласый и тучный, во время прогулки по парку присевший отдохнуть под бюстом своей августейшей благодетельницы, покойной императрицы Марии Федоровны³¹⁵.

Ил. 9. Крылов в Собственном садике императрицы Марии Федоровны. Сапожников А. П. Иллюстрация к басне «Василек». 1834.

Эта гравюра как своего рода визуальный эпиграф неслучайно заменила портрет автора, который в «изящных» изданиях было принято размещать на фронтисписе. Издание в целом представляло собой апофеоз Крылова-классика, из живого человека превращенного в персонажа культурного мифа о нем самом.

Ил. 10. Неизвестный художник. Собственный садик императрицы Марии Федоровны в Павловске. 1820‑е. Фрагмент. Музей-заповедник «Павловск».

Приветствуя выход этой необычной книги, «Северная пчела» писала:

Можем сказать, что наш Поэт нашел достойного себя Артиста. Изобретение, расположение, исполнение и выражение этих рисунков превосходны! <…> Издатель не мог иллюминовать их для публики; от этого книга вздорожала бы непомерно: за раскраску каждого рисунка требовали по рублю.

Мы уверены, что все читатели и любители превосходного таланта И. А. Крылова (а кто в России его не чтит и не любит?) поблагодарят почтенного А. П. Сапожникова за его прекрасный труд и вниманием своим вознаградят А. Ф. Смирдина за значительные издержки, коих стоило исполнение сего издания³¹⁶.

Действительно, распродать такую дорогую книгу было непросто. Двухтомник с нераскрашенными «черными» гравюрами можно было купить в лавке Смирдина за 25 рублей. Позднее все-таки появились и экземпляры с иллюстрациями, раскрашенными акварелью, за 175 рублей, но такая цена делала их почти недоступными. Издание нуждалось в рекламе, и в майском номере принадлежащей Смирдину «Библиотеки для чтения» вышла статья Григоровича, где в виде cameo помещен короткий комментарий самого баснописца:

Автор Басень желал сам сделать подобное издание, принимал и меры; но необъятность издержек* остановила его намерение. Ныне осуществилась мысль автора трудами г. Сапожникова.

_______________

* По малому у нас числу хороших граверов, почтенный Иван Андреевич хотел поручить выгравировать картинки на стали ко всем своим Басням в Англии и напечатать там и самый текст. С него спросили миллион рублей!³¹⁷

О том, что перед нами один из типичных фарсовых рассказов Крылова³¹⁸, говорит, в первую очередь, неимоверная сумма, якобы запрошенная за работу корыстолюбивыми англичанами³¹⁹. Планировать выпуск собственного издания баснописец, связанный десятилетним контрактом, тоже никак не мог. Между тем в контексте статьи эта шутка звучит похвалой изданию Смирдина. Чисто русское, выпущенное безо всякого участия иностранцев, оно по своим художественным качествам и совершенству исполнения оказывается ни в чем не уступающим знаменитым британским кипсекам³²⁰. И даже анекдотический миллион здесь выглядит оценкой не столько услуг английских мастеров, сколько истинного достоинства сочинений русского баснописца.

Однако в литературных кругах не могли не замечать и контекста, в котором возникла шутка Крылова.

Одновременно с выходом смирдинского издания А. П. Башуцкий готовил к выпуску третью часть «Панорамы Санкт-Петербурга» – едва ли не самого амбициозного книжного проекта тех лет. Главным его украшением должны были послужить двенадцать отдельных тетрадей с видами и планами города. Гравирование их на стали Башуцкий еще в 1832 году заказал в Германии, но в начале 1834-го, недовольный темпами и качеством работы, передал заказ в Англию. «Условия, сделанные с английскими граверами, были почти те же [что и с немецкими. – Е. Л., Н. С.], но цена работы их гораздо выше», – писал он позднее³²¹. В подготовку своего издания Башуцкий вложил большие деньги и рассчитывал на успешные продажи и прибыль; в этом отношении его весьма вдохновили первые образчики работы англичан, доставленные в Петербург «тотчас по открытии навигации», то есть в апреле 1834 года. Не ошибемся, предположив, что наполеоновские планы Башуцкого и его «Панорама» были предметом разговоров в момент выхода крыловского двухтомника³²².

Два роскошных издания, работа над которыми велась одновременно, два «патриотических проекта», посвященные один вершинному достижению отечественной литературы, другой – величию имперской столицы, различались лишь подходом к оформлению. Башуцкий делает ставку на самую модную и современную технологию – гравюру на стали, позволявшую, в частности, выпускать увеличенные тиражи иллюстраций, и на лучших в мире (и самых дорогих) английских граверов. Крылов же в характерной лукаво-простодушной манере посмеивается над ним: и он-де обращался к хваленым англичанам, причем заказ его был во столько же раз сложнее заказа Башуцкого, во сколько раз большую плату они заломили. Положись он на иностранцев, книга не увидела бы света, но, к счастью, русский художник Сапожников не нуждался в чужой помощи и сам награвировал свои рисунки. Так в иронической миниатюре Крылов обыгрывал собственную патентованную «русскость» – важнейший компонент его бренда, как литературного, так и коммерческого³²³.

Эксклюзивные отношения между Крыловым и Смирдиным, самым авторитетным русским литератором и самым авторитетным издателем, привели к тому, что с начала 1835 года баснописец стал официальным редактором «Библиотеки для чтения».

Все началось с громкого скандала из‑за публикации в декабрьском номере журнала за 1834 год стихотворения М. Д. Деларю «Красавице» (вольного перевода из Гюго). Цензор А. В. Никитенко, пропустивший «кощунственный» текст, был помещен на гауптвахту, поэт отставлен от службы. Крылов, что с ним в те годы бывало редко, не дистанцировался от происходящего: в личной беседе выразив сочувствие Никитенко³²⁴, он в свете блистал едкой устной эпиграммой на Деларю («Мой друг, когда бы был ты бог…»³²⁵). Тень нависла и над издателем: петербургский митрополит обратился к императору, «прося защитить православие от нападений Деларю и Смирдина»³²⁶. И буквально в те же дни проштрафился тогдашний редактор журнала Греч. 19 декабря в «Северной пчеле», которую он также редактировал, появилась рецензия на постановку оперы Дж. Мейербера «Роберт Дьявол», где упоминалось об изменениях в оригинальном либретто. Они, как выяснилось, были сделаны по распоряжению Николая I, и «его величество велел сказать ему за это, что еще один такой случай – и Греч будет выслан из столицы»³²⁷.

Все это в совокупности грозило «Библиотеке для чтения» участью «Московского телеграфа», запрещенного не далее как в апреле 1834 года. Спасая свой журнал, Смирдин принял решение пригласить на место Греча человека, само имя которого должно было успокоить правительство. Выбор неслучайно пал на Крылова; главную роль здесь сыграли не столько слава и опыт, сколько безупречная политическая репутация «огосударствленного» баснописца.

Вскоре, нанеся новому редактору визит, цензор Никитенко в недоумении и даже негодовании записал:

Он жалуется на торговое направление нынешней литературы, хотя сам взял со Смирдина за редакцию «Библиотеки для чтения» девять тысяч рублей³²⁸. Правда, он не торгует своим талантом, ибо можно быть уверенным, что он ничего не будет делать для журнала. Однако он пускает в ход свою славу: Смирдин дает ему деньги за одно его имя³²⁹.

Столь выгодные для Крылова отношения закончились менее чем через полгода. Свою миссию он выполнил³³⁰, однако малозаметное сообщение, помещенное в октябрьском номере журнала, намекает на некий конфликт с реальным редактором О. И. Сенковским. За комплиментарной формой явственно различима насмешка:

<…> мы совсем забыли одно обстоятельство, о котором давно следовало известить наших читателей: еще с мая месяца «Библиотека для чтения» лишилась лестного руководства, которое принял было на себя знаменитый наш поэт И. А. Крылов. Преклонность лет не дозволила ему продолжать мучительных занятий редактора³³¹.

Крылов не остался в долгу, отозвавшись в обществе о Сенковском: «Умный! Да ум-то у него дурацкий»³³².