Мария Семёнова
Те же и Скунс
Тут из лабиринта привокзальных путей не спеша выползла электричка, и – бывают же чудеса – вагонная дверь оказалась точно напротив. Их с Костей первыми внесло внутрь, и Кира запоздало сообразила, что её спутник с самого начала руководствовался хладнокровным расчётом. Присмотрелся к поезду напротив, стоявшему на точно таком же пути, и безошибочно вычислил, где будет дверь.
Они сели на деревянное сиденье, и Кира наконец задала мучивший её вопрос:
– Твой будильник… Он же сто рублей стоит небось…
– Да ну его! – отмахнулся Костя. – Приблудился откуда-то, и выкинуть жалко, и с собой таскать этакую громозду… Пускай у тебя поживёт, а не понравится – ещё кому-нибудь подаришь!
Кира стала смотреть в окошко, в тысяча первый раз говоря себе, что они ну никак не пара друг другу. Ему бы такую же, как он сам, молоденькую девчушку, простую, смешливую и беззаботную. То есть о какой-либо перспективе в их, с позволения сказать, отношениях даже заикаться было смешно. Ему ещё некоторым образом простительно было увлечься, бездельничая перед дальней поездкой. Но она-то, она!.. Взрослый здраво-мысленный человек!.. Что она вообще рядом с ним в этом поезде делает?.. Зачем, спрашивается, ей всё это надо?.. Ещё несколько дней назад не было никаких проблем – размеренная, предсказуемая до мелочей, спокойная жизнь…
Она покосилась на притихшего Костю. Её кавалер, так трогательно заботившийся, чтобы она не проспала, оказывается, капитально не выспался сам. Он клевал носом, закрыв глаза. Кира воспользовалась случаем и стала разглядывать его обтянутые скулы, неожиданно жёстко прочерченный рот и густые (ей бы такое богатство!) пепельно-русые волосы. Волосы упруго торчали, распадаясь переливчатыми вихрами. Кира поймала себя на том, что ей хотелось погладить эту голову. И пусть бы дремал хоть до самого Зеленогорска, опустив щёку ей на плечо.
А потом электричка остановилась в Удельной, и борьба за выживание развернулась опять. Крепкая молодёжь рванулась с платформы в вагон, расталкивая и тесня более слабых. Обычно в таких случаях Кира начинала ненавидеть людской род и в особенности мужскую его половину. Враки это всё, про рыцарей и благородство. Пыхтящий прилив поднёс к ним женщину с хозяйственной сумкой: начинающая пенсионерка, едущая к внукам на дачу. Костя немедленно проснулся и встал.
– Купальник взяла? – деловито спросил он, когда высаживались в Зеленогорске. Кира, стеснявшаяся слишком полных бёдер и ненавистных складочек на животе, накануне долго размышляла над проблемой купальника и наконец решила, что без пляжных забав как-нибудь обойдётся.
– Даже в голову не пришло… – соврала она неуклюже. – Столько народу…
– Я тоже не люблю посреди муравейника, – заявил Костя. – Значит, так! Для начала в «Олень», а потом знаешь что? Не возражаешь в Репине пешедралом?..
Кира не возражала.
В кулинарии ресторана «Олень» продавались невероятно вкусные сдобные плюшки. Костя загрузил их в неизменный капроновый мешочек, и через парк они вышли к морю.
– Ты всегда с такой причёской ходишь? – поинтересовался он, когда цивилизованный пляж и галдящая ребятня остались далеко позади.
У Киры были довольно длинные волосы, пушистые, но не очень густые. Она заплетала их в косу и закручивала в пучок на затылке, скрепляя четырьмя пластмассовыми шпильками.
– Я… – замялась она, собираясь объяснять, что не находит в своей шевелюре особенной красоты, а так хоть не лезет в глаза… Костя по обыкновению решительно усадил её на пригретый солнцем валун и вручил мешок с булочками:
– А ну-ка поэкспериментируем!..
Его, видимо, либо следовало с самого начала бесповоротно гнать, либо уж теперь во всём слушаться. Кира выбрала второе. Осторожные пальцы забрались в её волосы и вынули все шпильки, потом стащили резинку и расплели косу, вороша каждую прядь. Кира вспомнила, как ей хотелось погладить его по голове, и блаженство, приправленное горьким ощущением несбыточности, оказалось похожим на боль. Всё равно ничего из этого не получится. Она закрыла глаза.
Костя окончательно распушил ей волосы, соорудил из резинки и палочки нечто вроде заколки и приспособил наверху шеи:
– Вот так и носи. Не надумала выкупаться? Она ощупала причёску, по её мнению, всё-таки не особенно эстетичную:
– Да ладно уж… обойдусь…
– А я поплаваю, – заявил он. Мигом стряхнул рубашку и джинсы и полез в воду, искрившуюся на солнце. Кира проводила его глазами. Ещё неделю назад она представляла своего гипотетического избранника совсем не таким. Для начала ОН должен был самое меньшее на голову превосходить её ростом. Чтобы ехать в метро на эскалаторе, и он стоял бы ступенькой ниже, и лица находились бы на одном уровне.
А в результате?
Да ещё и моложе на несколько лет… Ужас и только.
И смешно же они, наверное, вдвоём смотрелись со стороны…
«Всё, – положила она себе. – С завтрашнего дня делаю зарядку и вообще начинаю худеть». Потом вспомнила о безнадёжности и мысленно махнула рукой. Зачем страдать и стараться, ведь всё равно не будет ничего, совсем ничего?..
Костя плавал, как дельфин: несколько раз она даже теряла его из виду и начинала тревожиться. Наконец он выбрался на каменную гряду и побежал к ней, без натуги перелетая с валуна на валун. Кира следила из-под ладони за его прыжками, достойными опытного гимнаста, и комплексовать по поводу Костиной кажущейся невзрачности хотелось всё меньше.
Они ели булочки, то ли ещё не остывшие, то ли заново согревшиеся на солнцепёке, и по очереди запивали их лимонадом, купленным всё в том же «Олене». Костя, похоже, что-то заметил в Кириных глазах и, пока сушил на себе плавки, выделывался вовсю. Ходил на руках, отжимался вниз головой и даже стоял на одной руке, взгромоздившись на самый высокий валун. Кира отлично понимала, ради кого всё это делалось. Её неприкрытое восхищение явно заводило его и вдохновляло на подвиги. Кирин разум ещё подавал сигналы тревоги, вспоминая всё когда-либо слышанное о таких вот героях, но сердце ничего не хотело слушать, блаженно выстукивая: и плевать, и плевать, и плевать…
– Смотри!.. Ландыши, – восхитилась она, заметив в укромном уголке жёсткие зелёные листья. – Будь у меня свой участок, я бы там непременно ландыши посадила!
Костя выразился в том духе, что если у него в Анголе всё «срастётся» как следует, то почему бы и не начать обдумывать этот вопрос.
Они никуда не спешили и то медленно шли мимо казённых дач, обнесённых зелёными глухими заборами («Какая скука здесь, наверное, жить», – сказала Кира, а Костя ответил, что важные персоны скорее всего отправляют сюда своих детей и престарелых родителей), то возвращались на берег. Расшумевшиеся волны далеко выплёскивались на песок, вынося разный мусор и скомканные перья чаек, серые с чёрными кончиками. Ветер нёс Кирины волосы, она щурилась от яркого света и хотела совершить какое-нибудь безрассудство, но не могла придумать какое. Завтра Костя уже не сможет её навестить. Завтра у него всякие дела и последние хлопоты перед отъездом.
Кирино счастье по-прежнему изрядно горчило от сознания невозможности, но оно тем не менее БЫЛО. Она всем существом впитывала этот уже завершавшийся день, и морской ветер, томительно пахнувший водорослями и дальними странами, и Костин жизнерадостный трёп, и знала, что за это своё короткое счастье будет навсегда ему благодарна.
Когда они пришли наконец в Репине и стали ждать электричку, Кира пребывала в состоянии тихого внутреннего свечения. Основной поток нагулявшегося народа успел уже схлынуть, пассажиров в вагоне было немного. Они уютно устроились на двойном сиденье в углу, там, где напротив не было никого – сразу глухая спинка трёхместного, – и Костя, кажется, собрался накинуть ей на плечи свою лёгкую курточку, когда Кира поняла, что вагон они выбрали определённо не тот.
За проходом, через несколько сидений от них, раздавался громкий заплетающийся голос. Голос человека, успевшего «принять» ровно настолько, чтобы ноги ещё ходили, зато язык развязался и руки сделались длинными.
– А я те грю – с-суки они все!.. – Говоривший ловил за рукав пожилого мужчину, оказавшегося, на своё несчастье, с ним рядом. Тот выдернул рукав и поднялся, чтобы пересесть. – А-а!.. Слушать не хошшщь!.. – обиделся пьяный. – А я пр-равду те грю!..
Он длинно выругался и с силой огрел мужчину между лопаток – тот схватился за спинку сиденья и только потому не упал. Рядом испуганно вскрикнула женщина, а Кира ощутила, как меркнет и рассеивается чудо, сопровождавшее её с самого утра. Грубая земная реальность неотвратимо заявляла о себе в лице мужика в старом засаленном пиджаке, в тяжёлых ботинках, с топорной физиономией, тупой то ли от природы, то ли от пьянства. Вот из таких, подумала Кира, в основном и состоит обычная жизнь. Ему было лет пятьдесят с небольшим – по-бычьи здоровый, начинающий полнеть мордоворот обводил вагон тёмным взглядом, выбирая, к кому ещё прицепиться. Его подбородок и шея были в трёхсуточной седоватой щетине. Когда он повернулся в её сторону, Кира поспешно отвела глаза, притворяясь, что она тут ни при чём. Она по опыту знала: такие вот агрессивные пьяницы нутром чуют, кто их больше боится.
– А ты мне зенки не пяль!.. – внезапно заорал небритый, обращаясь к молодой женщине, сидевшей через проход. Та прижимала к себе маленькую девочку в белых гольфах и, видимо, имела неосторожность посмотреть на матерщинника с укоризной. Против женщины сидел моложавый мужчина в светлой рубашке с закатанными рукавами – отец девочки. Он успокаивающе взял жену за плечо и что-то тихо сказал ей, уговаривая не обращать внимания.
– Чё морду воротишь? Тебе, бляха, гр-рю!.. – не унимался пьяный. – Сама небось каждому встр-речно-му… попер-речному… Со своей такой вчера ёкаря стаскивал…
– Не ругайтесь при ребёнке!.. – взвизгнула женщина.
Девочка заплакала.
Мужчина начал угрожающе подниматься на ноги:
– Я сейчас милицию приведу!..
Пьяный с неожиданной обезьяньей ловкостью влепил ему затрещину. Удар пришёлся врасплох: мужчина взмахнул руками и тяжело опрокинулся обратно на сиденье, но не удержался и съехал на пол.
– Милиция!.. – закричало сразу несколько голосов, в основном женских. – Вызовите милицию!
Кнопку, видневшуюся в дальнем конце вагона, никто, однако, нажимать не помчался. Работает она ещё или нет, эта кнопка, да и кому охота в случае чего объясняться? А разошедшегося скандалиста, того и гляди, урезонит само слово «милиция»…
Пьяный захохотал.
Кира не уследила, когда это Костя успел покинуть их уголок, но он уже шёл, неторопливо и чуть-чуть вразвалочку шёл вперёд по проходу. Что тут прикажете делать? Гордиться смелостью кавалера? Или бросаться следом и хвататься за него двумя руками, чтобы не лез на рожон?.. Кира не знала. Ей было страшно.
Пьяный заметил подходившего Костю и воинственно повернулся навстречу:
– А ты, блин, тоже по лекалу захотел, мать тво… Он вдруг замолчал. Костя стоял к Кире спиной, и она не видела, что там у них происходило, да и видеть было особенно нечего: Костя, подойдя, молча остановился и вроде даже не двигался с места. Потом пьяный ёрзнул и с готовностью поднялся, прямо-таки даже вскочил, и они вроде под ручку направились в сторону дальнего тамбура. Костя шёл прямо, не теряя равновесия при толчках поезда, а его невольный (теперь было заметно, что невольный) попутчик пританцовывал рядом, неестественно выгнувшись боком и стукаясь обо все сиденья подряд. Они миновали тамбур и скрылись в гулко грохотавшем переходе между вагонами. Секунду спустя Костя вышел обратно уже один, захлопнул дверь и вернулся на своё место. Пассажиры косились и провожали его неразборчивым бормотанием. Теперь, когда всё отгремело, многим казалось: надо было просто не обращать на пьянчугу внимания, небось сам бы утихомирился.
– Молодец, парень, – гнусаво сказал поднявшийся с полу мужчина. Он держал возле носа женин платочек, останавливая кровь.
Кира смотрела на идущего Костю, и ей было ясно, что чудо не кончилось. Ещё она думала о том, как мало она, в сущности, знает своего спутника. Любой человек, даже самый простой и открытый, только кажется прозрачным насквозь. Вот и Костя, наверное, чего только не насмотрелся по своим экспедициям. Уж точно происходили там не одни сплошь весёлые и забавные случаи, которыми он без устали её развлекал. Кира тоже ездила в стройотряд и на картошку и кое-что понимала. Когда он сел рядом с ней, она взяла его за руку. Это как-то само собой разумелось – сидеть, плотно переплетя пальцы, и просто молчать.
После целого дня за городом ноги у Киры немилосердно гудели, и Костя повёз её домой на метро. В обычной жизни она не любила поздних возвращений, ибо мало ли на каких субъектов можно напороться в метро и того пуще на полуночных улицах, но сегодня день был явно особенный. Кире было потрясающе уютно под лёгкой Костиной курточкой, которую он таки надел ей на плечи, и против всякого обыкновения совсем не хотелось поторопить подземный состав.
В прошлом году она купила путёвку по городам Закавказья. В группе, собравшейся со всего Союза, одна пара привлекла её внимание: женщина, выглядевшая утончённой интеллигенткой, и её муж. Этот муж вроде ничем выдающимся не блистал, но Кире упорно казалось, будто в каждом его движении – вот он садится на стул, берёт вилку, накалывает котлету – необъяснимо сквозила страшная сила. Разговорившись однажды с его женой, Кира решила проверить догадку. Женщина рассмеялась: «Штанга? Военный он у меня. Инструктор по рукопашному бою…» В гостинице, где их поселили, не прекращались проблемы с водой, и в какой-то вечер, часов в одиннадцать, они сговорились отправиться в баню: Кира с соседкой по номеру и военный с женой. Мрак в февральском Баку был выколи глаз, фонари горели с интервалами метров пятьсот, трёх женщин сопровождал всего один мужчина… но Киру всё равно не оставляло ощущение, что она едет на танке.
Такое чувство абсолютной защищённости очень редко выпадало на её долю и всякий раз было невыразимо блаженным. Только, оказывается, и блаженство обретает совсем особое качество, если твой защитник, покровитель и каменная стена… как бы это сказать… не совсем тебе безразличен…
Костя бесшабашно повёл её напрямик через парк, на что она, конечно, нипочём не отважилась бы в одиночку. Парк был совершенно безлюден. Ещё два дня назад Кира даже порадовалась бы этому обстоятельству. Зря ли как-то раз она даже свернула с аллеи, чтобы не попасть на глаза Нине с Валерой, – всё, что угодно, только не в обществе Кости!.. Теперь ей было даже обидно, что никто не увидит их вместе и Не оценит, какой замечательный парень положил на неё глаз.
– Ну что! – сказал он, останавливаясь перед её дверью. – Ты себя береги. Я тебе открыточку оттуда пришлю. С видами.
Он уже потянулся за своей курткой, и тут…
– Не уходи, – шёпотом сказала Кира, и сердце гулко стукнуло у самого горла. – Останься. Не уходи.
Не надо, ой не надо было ей говорить такие слова. Она понимала это столь же отчётливо, как и то, что не произнести их было попросту невозможно.
Костя замер, глаза сразу стали очень серьёзными.
– Кира?.. – спросил он тихо. Она зажмурилась и повторила:
– Останься. Не уходи.
Позже она не могла припомнить, кто из них отпирал замок: только то, как открылась дверь в застоявшуюся квартирную темноту, как Костя придвинулся ближе и как она нечаянным образом оказалась вдруг у него на руках.
– Ты что! – ахнула она по-прежнему шёпотом и обхватила его за шею. – Ты что!.. Живот надорвёшь!..
Ей, впрочем, уже было откуда-то ясно: не надорвёт. Костя негромко засмеялся впотьмах и внёс её внутрь, и пяткой аккуратно защёлкнул за собой дверь. Кира гладила его густые волосы, жёсткие, точно солома, а потом стыдливо и неумело поцеловала его.
…И было им хорошо. Несмотря даже на вопиющую безграмотность одной из сторон…
Утром Костя стал прощаться уже окончательно.
– Я не смогу куда-нибудь тебе написать?.. – зябко кутаясь в халатик, спросила она. Костя положил в чай третью ложечку сахара и отмахнулся:
– Да нас там небось сразу куда-нибудь в такую тьмутаракань запичужат… куда местный Макар антилоп не гонял, а вертолёт в полгода раз по великому обещанию прилетает. Пока письмо доползёт, я сам быстрее приеду. Ты смотри тут, на чужих мужиков не очень глазей!
Кира подумала о том, что через шесть или сколько там месяцев вполне может встретить его, что называется, в интересненьком положении. А задержится, так и с пополнением. Мысль об этом грела сердце и вместе с тем заставляла трезво оценивать вещи. Кира знала нескольких матерей-одиночек, чьи нехитрые истории были трогательно похожи одна на другую. И тоже, как правило, начиналось всё весьма романтично. Кира прислушалась к себе и поняла, что ни о чём не жалеет. Может быть, до поры. Смотреть, как ЕЁ МУЖЧИНА уписывает бутерброд с сыром, было сущее наслаждение.
А он дожевал и сообщил ей – сурово, как о решённом:
– Вот приеду – и сразу в загс. Ясно? Кира вздрогнула, помолчала и тихо ответила:
– Ты не зарекайся…
Костя воздел палец – сейчас что-то покажу, упадёшь! – и запустил руку во внутренний карман курточки:
– Закрой глаза…
Кира послушно закрыла. Он цепко взял её за правую кисть, и на безымянный палец безо всякого предупреждения скользнул прохладный металлический ободок. Кирины ресницы взлетели сами собой: в зрачках отразилось новенькое обручальное кольцо. Костя торжественно протягивал ей второе и подставлял палец:
– Пам, пам, па пам-пам пам пам пам, па-па-па-папам…
У неё неизвестно почему спёрло дыхание и на глаза навернулись слезы, она попыталась подхватить импровизированный марш Мендельсона, но голоса не было. Она смогла только по вечному женскому обыкновению разреветься, уткнувшись лицом ему в грудь. Слезы были горькими и сладкими одновременно.
– Ты моё прибереги пока, – деловито велел Костя. – Хорош я буду, если не ровен час негры сопрут.
Кто-то из его товарищей должен был подъехать за ним на машине. Кира видела с балкона, как он садился в серые «Жигули». Когда машина тронулась, она помахала ему на прощание. Он уже не мог видеть её движения, но всё-таки помахал в ответ. Кира навсегда запомнила его руку, высунутую над крышей автомобиля.
«Густав Беккер» размеренно тикал на комоде, отсчитывая мгновения вечности.
Восемь лет спустя
Была осень, двадцать седьмое октября. Кира ехала по эскалатору «Парка Победы», поднимаясь наверх. Утро этого дня выдалось погожее и солнечное, хотя и холодное, но часов в двенадцать повалил снег, а под вечер на улицы даже выгнали специальную технику – разгребать метровые заносы. Кирины коллеги обсудили погоду и сообща вспомнили, что такие снежные шквалы регулярно случались в Ленинграде где-то под ноябрьские праздники, плюс-минус неделя, и ещё около первого мая, когда на тополях вылезают здоровенные листья и всем уже кажется, что установилось тепло. Кира переминалась с ноги на ногу, шевеля пальцами в промокших туфлях. Выходя из дому, она одевалась с расчётом на золотую осень, а в результате еле допрыгала по сугробам до «Василеостровской», и было не особенно ясно, как теперь бежать сначала к Жуковым, а после домой. При мысли о том, чтобы выскакивать из относительно тёплого метро обратно под снегопад, внутри что-то сжималось. Ну да ничего, сказала она себе. Не в первый раз. Или, может, всё-таки завернуть сначала домой, захватить зимние сапожки для Стаськи?.. Нет, не стоит, а то потом будет совсем уже поздно. Добежит и в суконных, в которых с утра отправилась в школу. Всего-то три остановки. Ну там, шерстяные носочки ещё одни у Нины возьмём.
Кира посмотрела вперёд, на приближавшийся верхний вестибюль станции, и невольно улыбнулась. На кого ей действительно повезло в жизни, так это на друзей. Вот и сегодня, выяснив, что задерживается, она позвонила Нине, и та с готовностью отправилась забирать Стаську из школы. Наверное, первоклашка уже и уроки все сделала, сидит мультфильм смотрит по телевизору. Или дяде Валере помогает что-то паять…
Костя в самом деле прислал из Луанды открытку с видом гостиницы «Нгола». Письмо, опущенное прямо в аэропорту, содержало всего несколько слов: целую, люблю, извини за поспешность, бегу, зовут в вертолёт… Больше известий от него не было. Никаких.
Кольцо, которое он ей подарил, она надевала только дома по вечерам, оставаясь одна. Он велел носить, но она не решалась. Неизбежные изменения в её фигуре сослуживцы и друзья встретили с большим пониманием – не девочка, в конце концов, имеет право, и вообще давно бы пора. Но вот обручальное кольцо при полном отсутствии мужа выглядело в лучшем случае глупо. Кира, никогда не любившая программу «Время», повадилась смотреть международную хронику и особенно всё касавшееся Африки. Мало ли, вдруг покажут советских специалистов, работающих в братской стране. Не показали. Только передали однажды, что СССР заключил договор о дружбе и сотрудничестве ещё с одним государством молодой демократии – Республикой Серебряный Берег, избравшей социалистический путь. Показали и чернокожего лидера освободительного движения, недавно ставшего президентом. Доктор Йоханнес Лепето хорошо говорил о выборе своего народа, о больницах и школах, о будущем процветании. Кира нашла Серебряный Берег на карте; в старом атласе стояло ещё колониальное название – Котдаржан.
На третий день своего декретного отпуска она разыскала в телефоннике Институт геодезии и даже сняла было трубку, собираясь звонить, но передумала. Почему-то она с детства не особенно доверяла телефонам предпочитая личные встречи. Стоял март; она закуталась в старое бесформенное пальто-балахон и отправилась на улицу Салтыкова-Щедрина. К этому району она всегда относилась с некоторым подозрением, ибо в тех местах находилась злосчастная тёти-Фирина коммуналка, а значит, и вокруг добра ждать не следовало. Чепуха, конечно, но что поделаешь. Она ехала и заранее накачивала себя, настраиваясь на самое скверное. «Ну разумеется, – скажут ей там, – ангольская экспедиция давно возвратилась. Кто, Иванов? Костя?.. Да он сразу к невесте поехал, а что? Вы, гражданочка, вообще-то кто ему будете?» Она даже убедила себя, что воспримет эту новость спокойно. И правда, кто она ему? Никто. И претензий никаких, Боже упаси, предъявлять не намерена. Идти от метро оказалось неожиданно далеко, а) на самый угол Суворовского, но Кира бодро дошагал по хорошо посыпанной улице. Она не знала, к ком обратиться, и на всякий случай пошла в отдел кадров.
Сколько она себя помнила, женщины-кадровички всегда были маленькими злющими бабами, несгибаемыми, прокуренными и горластыми. Здешняя исключена не составила – этакая Анка-пулемётчица, изрядно постаревшая, но по-прежнему стоившая иного десантной взвода. Она едва повернула голову на Кирино робко" «Извините, пожалуйста, а работает ли у вас..?», оторвав шее её от каких-то государственных дел, но, услышав имя и фамилию, вдруг выпорхнула из-за стола и по-матерински обняла Киру за плечи, усаживая на стульчик, а потом заорала на юную машинистку, ведя принести воды, и тут-то Кира заподозрила, что гипотетическая невеста была далеко не худшим несчастьем, которое могло приключиться. «Трагический случай… – расслышала она словно сквозь вату. – Бандиты из УНИТА… ангольские товарищи только через несколько дней… как герои… сложности с транспортом… никого в живых не… жара… дикие звери… пришлось хоронить прямо на месте…» Кира послушно выпила воду, плескавшуюся в беленькой чашке, и тупо спросила: «Почему же по телевизору..?» – «А потому, девочка, что это политика, – перешла на „ты“ кадровичка. – Комсомолка, наверное, должна понимать. Ты же знаешь, какая там обстановка?» Кира только кивнула, держа чашку обеими руками. Конечно, она понимала насчёт обстановки. И вообще, мало ли что там Костя с товарищами наносили на свои карты. Вон в Афганистане небось тоже всё детские сады строят и лекарства местному населению раздают, а похоронки в семьи приходят. Кира отказалась от валидола и заверила Анку-пулемётчицу, что чувствует себя хорошо.
Она в самом деле благополучно доплелась до метро, путешествуя от одной заледенелой лавочки до другой и подолгу отдыхая на каждой. У неё стоял перед глазами перевёрнутый и горящий геодезический грузовик и Костя с пистолетом, отстреливающийся из-за колеса. Да. А потом жара и дикие звери. Ещё не родившаяся дочурка толкалась и безобразничала в животе: сказка была слишком страшной, маленькое существо ни в какую не желало слушать подобного. Кира открыла рот и стала глубоко дышать, сосредоточившись на сосульках, свисавших с карниза дома напротив. Сосульки сияли и переливались на ярком мартовском солнце. «Ребёнка, если вдруг без меня, назовёшь Станиславом, – велел Костя. – Во-первых, у меня кореш был, Станислав. А во-вторых, для девчонки тоже пойдёт».
В метро пожилая женщина уступила ей место и две остановки затем костерила какого-то пэтэушника, оставшегося нахально сидеть, а тот изо всех сил не слушал нравоучений и притворялся, что спит. Придя домой, Кира сразу вытащила обручальные кольца и надела своё, но не на правую руку, а на левую, и сказала себе, что больше ни за что и никогда не снимет его. Потом залегла на диван, держа второе кольцо в кулаке, но скоро встала опять, разыскала в шкатулке мамину золотую цепочку, продела в Кости но кольцо и застегнула на шее. Эту цепочку она тоже никогда не станет снимать.
Вечером заглянула Нина: «Рюшка, пляши! Мой Жуков тут летние фотографии наконец проявил, так на одной, это он в парке меня, на заднем плане угадай кто?.. Ты! Со своим молодым человеком!!! Валерка полдня вчера впотьмах просидел, чуть не помер от старания, зато смотри какая карточка полу… Ой, ты что вся зелёная?!. Тебе плохо?.. Что-то случилось?..»
…Эскалатор плавно вынес Киру наверх, и она шагнула наружу – мимо скучающего милиционера, сквозь струи горячего воздуха, превращавшие летучий снег в пар и талую слякоть. Всё-таки в воздухе необъяснимо витало нечто рождественское, хотелось раньше времени поздравлять с Новым годом и делать подарки. Кира подняла воротник куртки, заслонила перчаткой очки и побежала к подземному переходу. Улица Фрунзе, где жили её друзья, была совсем рядом. Ещё десять минут, и Нина откроет ей дверь, а из комнаты с радостным визгом выскочит Стаська: «Мама пришла!..»
Кира отвернулась от ветра и прибавила шагу.
