Мария Семёнова
Те же и Скунс
Мастер
Он ехал на электричке из Пушкина, равнодушно поглядывая в окно на майскую зелень. У него была ничем не примечательная наружность тридцатилетнего клерка, когда-то подававшего неплохие спортивные надежды, но от сидячей работы уже начавшего обрастать нежным жирком. На коленях покоился деловой кейс, а сверху – заложенный пальцем журнал «Медведь» с суровым богатырём на обложке. Такие журналы «для крутых» любят читать тонкокостные молодые мужчины, комплексующие по поводу своей сугубой «одомашненности», но к реальной романтике отнюдь не стремящиеся. На Западе они покупают туалетную воду с запахом сидений престижного «роллс-ройса», в России – обходятся средствами подешевле. У него были яркие табачного цвета глаза и каштановые волосы, стриженные под канадскую польку. Лет через двадцать он обретёт имидж классического начальника: волосы поредеют, а лёгкий жирок оформится в солидную крепкую полноту. Его звали Валентин Кочетов, по отчеству Михайлович, и во внутреннем кармане его дорогой кожаной куртки лежал небольшой плотный конверт.
В городе Пушкине, на улице Ленинградской, жила одинокая пенсионерка, получавшая определённую ежемесячную мзду за то, что держала на почте абонентский ящик и никогда в него не заглядывала. Ей объяснили, что так требовалось для нужд какого-то акционерного общества. Бабушка в любом случае никакой ответственности не несла, а приварок к пенсии был по нынешним временам очень даже нелишним. Ключ от этого абонентского ящика Валентину передали возле книжного лотка на Невском проспекте. Он часто посещал теперь этот лоток. Когда продавщица первая здоровалась с ним и начинала усиленно сватать какие-нибудь книжки, это значило, что ящику пора нанести визит.
Внешность Кочетова, как уже говорилось, предполагала устойчивый семейный уют. Такие живут с родителями, не спеша менять мамину заботу на мели и подводные камни женитьбы. Вот тут начинались несоответствия: жил он в своей квартире один. Да и квартира, только что купленная, ещё не выглядела жильём. Просто помещение с начатками мебели, очень мало говорящее о своём обитателе… Закрыв дверь, Валентин вытащил и распечатал конверт. С фотографии смотрело энергичное лицо немолодой женщины. Кочетову оно показалось знакомым. Валентин увидел фамилию – Вишнякова – и узнал женщину окончательно, даже вспомнил её последнее и довольно скандальное интервью, недавно показанное по ящику. Он пробежал глазами короткую сопроводительную записку, отпечатанную на принтере. Вот, значит, как… На словах, стало быть, с нас хоть икону пиши, а на деле – мухлюем с квартирами? Сносим ветхий гараж старика-инвалида, чтобы новый русский мог на этом месте отгрохать каменный дворец для своего «Мерседеса»?.. Валентин улыбнулся. Улыбка была добрая и располагающая.
Через неделю, когда в газетах и по телевидению уже прошли некрологи («Скоропостижно скончалась…» – и чуть не та же действительно классная фотография), разбитная лоточница почти уговорила его купить кулинарную энциклопедию.
– Специально для холостяков, – кокетничала милая барышня.
В тот же день он поехал в Пушкин опять. На сей раз конверт отличала приятная толщина: внутри лежал гонорар. Люди, снабжавшие Валентина работой, знали ему цену и всегда платили сполна. Он был мастером.
Родственники
По ступенькам главного подъезда Смольного неуверенно поднимался парнишка чуть старше двадцати. Он едва не споткнулся во вращающихся высоких дверях, а попав внутрь – довольно долго оглядывался, пока наконец не заметил слева на добротной двери табличку с надписью «гардероб». Там он вручил вежливой пожилой гардеробщице линялую камуфляжную куртку и подошел к постовому. Постовой неодобрительно взглянул на его шевелюру, очень не по-военному стянутую черной резинкой в длинный хвост на затылке. Взял паспорт… и неожиданно скомандовал:
– Распустите волосы!
– Да? – смутился парнишка. – А… а что?..
Постовой сделал непроницаемое лицо. «Белые» люди спешили мимо, показывая постоянные пропуска. Парень понял, что вразумительного ответа не дождётся, и подчинился. Вздохнул, стащил резинку… волосы легли ему на плечи шикарной волной, густой и блестящей безо всякого «Пантина-прови».
Постовой еще раз сопоставил физиономию посетителя с фотографией в паспорте, нашел его фамилию в одном из списков, жестом показал, что нужно пройти через воротца с датчиками на металл, какие стоят в аэропортах (и с некоторого времени – в Эрмитаже), и, уже отпуская, сурово, недоброжелательно посоветовал:
– Чтобы не было проблем – постригитесь или фотографию замените!
Молодой человек поднимался по главной лестнице так же неуверенно, как и входил, и эта медлительность (плюс несерьёзная косица, вновь убранная под резинку) заметно выделяла его среди постоянной смольнинской публики, привыкшей сновать по этажам и коридорам четко, быстро, по-деловому. В руке парень держал мятый листок с номером кабинета. По обе стороны от лестницы расходились длинные, кажущиеся бесконечными коридоры с огромным количеством дверей. Посетителей и сотрудников различных комитетов было не то чтобы ужасающе много, но жизнь кипела вовсю: парня без конца обгоняли или проходили навстречу. То из одной, то из другой двери всё время появлялись люди – в одиночку и небольшими группами, когда пересмеиваясь, а когда со строгими важными лицами. Всё это смущало и путало парня, но наконец ему помогли найти нужную комнату. «Гнедин Владимир Игнатьевич, – гласила табличка. – Заместитель начальника юридического управления». Парень помедлил, потом постучался и робко вошёл.
Секретарша, сидевшая у столика с телефонами, указала ему на стул и доложила по громкой связи куда-то на ту сторону массивной двери:
– Владимир Игнатьевич, тут к вам Евгений Крылов, вы предупреждали… – Шеф в ответ то ли кашлянул, то ли буркнул что-то, и секретарша кивнула: – Проходите.
Паренек приходился Гнедину (согласно формулировке, данной лично Владимиром Игнатьевичем) примерно таким «родственником», какими считают друг друга владельцы щенков из одного помёта. Он был седьмой водой на киселе какому-то односельчанину его покойного папеньки. Гнедин о нем ни разу и не слышал вплоть до вчерашнего дня. Накануне по телефону «родственничек» назвал несколько двоюродных тёть и дядьёв, которых Гнедину хотя тоже не случилось когда-либо видеть живьём но по крайней мере их существование сомнению не подлежало. В том же вечернем звонке паренёк сообщил, что служил в Чечне, после ранения долго валялся по госпиталям, теперь его комиссовали вчистую и выдали за увечье богатую компенсацию: аж двести тысяч рублей. Доктора же прописали лекарства, которые в Питере вроде ещё есть, а у них в райцентре… Гнедин, слушая «родственничка», начал уже закипать, предчувствуя просьбу вполне определённого свойства. Однако ошибся. «Работать-то мне можно, дядя Володя, – сказал Женя Крылов, – Если, например, шоферить… Может, посоветуете… какую-нибудь приличную фирму, где с жильём могут помочь?..»
Гнедину, едва разменявшему двадцать пять лет, неожиданно стало даже смешно. Ишь ведь – в Чечне воевал, кое-что видел небось, даже пулю поймал… а его – уважительно «дядей». Дярёвня, блин… И ведь никуда не денешься – лестно. Папашка, сходя в гроб, напряг-таки свои связи и умудрился забросить сыночка в святая святых города, на непыльную и вполне перспективную должность. Только вот чувствовал себя здесь Гнедин-младший до сих пор неуютно, и всё из-за возраста. А потому тогда ещё, в первые месяцы, даже бороду для солидности пробовал отрастить. И мучился дурью, пока его не встретил в нижней столовой первый помощник «Самого» и не приказал: «Бороду сбрить, усы можете оставить». Теперь-то и он пообтёрся в смольнинских кабинетах, и молодого народу здесь стало гораздо больше… но всё же, назначая встречу «племянничку», Владимир ощущал мальчишеское ликование. Пусть, пусть посмотрит. Будет что потом рассказать дядьям и тёткам, которые в Питере реже бывают, чем он, Гнедин, – в Нью-Йорке. Прежде сельская родня на папашку готова была Богу молиться, а он, спрашивается, чем хуже?..
– Ну и как, весь долг родине отдал? Сполна рассчитался? – спросил он слегка ироничным, но в то же время начальственным голосом, каким давно уже привык разговаривать с многочисленными просителями. Молодые чеченские ветераны, как прежде «афганцы», бывали ершистыми и на подобный вопрос зачастую отвечали пятиэтажными матюгами, после чего обещали вытрясти душу и с артиллерийским грохотом хлопали дверью. Женя Крылов оказался не из воинственного десятка.
– Мне бы на работу устроиться, дядя Володя… мне шоферить разрешено… – безропотно повторил он свою, вчерашнюю просьбу и стал суетливо доставать из карманов затрёпанные бумажки с печатями и штампами – не иначе как врачебные справки.
– Да убери ты свои филькины грамоты… – отмахнулся Владимир. – Сказал, помогу… Есть одна фирма на горизонте, но ты, парень, учти – работа серьезная. Это тебе не дрова возить с лесопункта в райцентр…
– Я справлюсь, дядя Володя…
– Ишь, смелый какой… Аника-воин… Ну добро, попробую тебя порекомендовать, может, что и обрыбится. Хотя у нас, сам знаешь, в городе своих безработных до хреновой матери, а у тебя, гастарбайтера несчастного, даже прописки…
– Так я льготник, дядя Володя… Могу в любом пункте России, по указу Президента…
– Льготник? – искренне развеселился Гнедин. – Льгота у тебя одна, как у коммуниста в войну – без очереди под пули ложиться. Что в таких случаях в наших кабинетах говорят, знаешь? Кто указ подписывал, тот пусть и обеспечивает, а мы тебя туда не посылали. Ну да ладно, что с тобой делать…
В кабинет без стука вошла секретарша с папкой бумаг. Гнедин, не читая, стал их подписывать, но одну отложил, сказав девушке:
– С этой спешить не будем, пусть отлежится. С другими комитетами согласуем…
Секретарша уже собралась уходить, но приостановилась:
– А еще, Владимир Игнатьевич, через каждую минуту звонят, спрашивают, во сколько панихида?
– А я почём знаю? – удивился Гнедин. – Это как её родня скажет… Звонила ты им? Позвони прямо сейчас, во сколько назначат, во столько и сделаем… Вот так, племянник, у нас тут хоть и не Чечня… – сказал он, когда секретарша вышла, – Шефиню мою хороним. Вишнякову Полину Геннадиевну…
– А что с ней такое, дядя Володя? – осторожно спросил Женя, – Неужели и тут тоже… убивают?
– Скажешь тоже… убивают… – раздражённо поморщившись, отмахнулся Гнедин. – Приехал, понимаешь, всё тебе убийцы мерещатся… Сердце, врач говорит. Тётка-то немолодая уже была. Чего доброго, скоро в её кабинет перееду, тогда уже совсем небось от родственников отбоя не станет…
Секретарша едва успела закрыть за собой дверь, и тут же её голос раздался снова – по громкой связи:
– Владимир Игнатьевич, вы просили со Шлыгиным связаться. Я вас соединю?
– Ага! Он-то мне и нужен! – обрадовался Гнедин и многозначительно зыркнул на Женю: – Сейчас, племянничек, не отходя от кассы и утрясём твой вопрос.
Разговор длился минуты полторы.
– Всё понял? – спросил Гнедин сельского родственника, положив трубку. – Да погоди кивать, ничего ты не понял. Я тебя, лопуха, в такую фирму устроил – это тебе не в американской лотерее гринкарту выигрывать!.. Люди тебе прямо сразу комнату покупают! Сколько стоит комната в Санкт-Петербурге, ты хоть знаешь? Я год работай, и то не хватит, а тебе за красивые глаза… Дошло наконец, лопата, куда дядя Володя тебя забабахал? Но учти, чтобы мне никаких рекламаций. А то по-родственному-то портки спущу да ремнём…
Он оторвал крошечный лоскуточек бумаги и написал на нём всего одну фразу: «М. Ш.! Это Женька Крылов, от меня. В. Г.»
– Не потеряй смотри, эта бумажка тебе не президентский указ… А будешь писать письмо, передавай привет всем родным.
Вниз Женя Крылов спускался куда уверенней, чем поднимался полчаса назад.
Человек трудной судьбы
Уже надев куртку и взявшись за ручку двери, Борис Благой услыхал настырный телефонный звонок.
– Нет в жизни счастья!.. – простонал он и схватил трубку. – Благой!..
Одно добро – второй аппарат он давно уже поставив в прихожей. Поскольку звонки вроде нынешнего – в самый момент выхода из дома, причём когда надо уже не то что идти, а натурально бежать, – заставали его далеко не впервые, и мчаться в уличной обуви назад в комнату…
Голос был женский, вроде бы незнакомый. Но нет бы ошибиться номером – всё по тому же закону стервозности спрашивали Бориса Дмитриевича.
– Я – Борис Дмитриевич, – отозвался Благой не очень дружелюбно. И через мгновение понял, что зря.
Звонила учительница сына, причём, видимо, непосредственно из учительской – Благой отчётливо слышал и другие громкие голоса.
– Да-да, очень приятно… – пробормотал он, с омерзением чувствуя, как превращается из известного на весь город журналиста-разоблачителя в самого заурядного обыватёлишку. Того самого, который «без бумажки ты какашка». Родителя непутёвого сына. Которому полагалось беседовать со школой не просто дружелюбно, а всячески подчёркивая рабскую от неё зависимость…
– С мамой я уже разговаривала, а теперь и с папой поговорю… – Благой неслышно вздохнул. Начало ничего хорошего не предвещало. «Скажи, скажи ему всё, что думаешь!» – услышал он другой голос в трубке. – Извините, у нас тут шумно… – вновь заговорила первая учительница. – Я бы не стала звонить, но мы сейчас Диму видим в окно. В классе его опять нет, а около школы – вот, прямо сейчас видим, пожалуйста, слоняется. Что будем делать, дорогой папаша?
Так хотелось послать их всех подальше, а вместе с ними и собственного сына, который накануне весь вечер вроде бы сидел при включенной настольной лампе и делал уроки. А может, только вид делал, а не уроки…
– Да? – всё-таки удивился Благой. И решил не выдавать своих сомнений врагам: – Он вчера готовил уроки, я сам проверял…
Ему хотелось крикнуть: «Всё! Ни минуты больше нет, и так уже опоздал, важная деловая встреча!» Ну действительно, тоже называется, педагоги. Чем любоваться на сына в окно и кляузничать домой, открыли бы форточку и рявкнули на троечника как следует… А вот ничего не поделаешь – приходилось тянуть дурацкий разговор, с тоской думая о потерянных минутах.
– Я знаю, вы человек очень занятой, мы ваши статьи даже в учительской обсуждаем, и я так надеялась, что ваш сын тоже… но вот и другие учителя говорят: с плохой компанией ходит… Знаете, они там все чего-нибудь курят… Просто чтобы вы понимали.
Благой наконец увидел шанс закруглить разговор и воспользовался им, постаравшись соединить в голосе отцовскую решимость и родительское заискивание перед школой:
– Очень хорошо, что вы позвонили, спасибо большое. Я разберусь, я обязательно с ним разберусь. Больше прогуливать Дима не будет, я вам обещаю.
Трубка водворилась на место. Борис Дмитриевич поспешно захлопнул за собой дверь (пока, тьфу-тьфу-тьфу, ещё кто-нибудь не позвонил…) и торопливо нажал кнопку вызова лифта. Время было уже, так сказать, в минусе…
Фирма, куда он спешил, называлась женским именем – «Инесса». Находилась она в конце Московского, где-то между самим проспектом и Варшавской улицей. Через весь город тащиться. Точнее, под городом, в метро, потому что у редакционной машины аккурат нынче утром полетел диск сцепления, а собственные «Жигули» Благого, облезлые от жизни на улице, не прошли техосмотр, и он боялся гаишников. И вообще, думать надо было, прежде чем высмеивать их на весь Питер в той передаче, так ведь если бы знать, где соломку стелить… Путь от дома до метро, полтора квартала, он почти пробежал, и при этом не переставая думал о школе, о сыне и о том, как нескладно последнее время всё происходит. Пороть – поздно, а разговоры не помогают… Благой даже пробовал советоваться со знакомым детским психологом. Тот углубился во фрейдистские дебри, но никаких конкретных советов не дал. Хотя Благой и сам понимал, что полезного совета, пожалуй, не дали бы ни Фрейд, ни Фромм, ни Песталлоцци. «Это наш самый смелый теоретик», – сказал учёный корреспонденту, показывая коллегу, увлечённо рубящего под собой сук. Ничего не поделаешь, нужно выкручиваться самому…
Уже несколько лет в транспорте его узнавали. С тех пор, как после серии громоподобных статей в «Петербургских ведомостях» его позвали в постоянные ведущие воскресной телевизионной передачи «Прошу к барьеру». Стоило ему войти в вагон метро, в трамвай, троллейбус, как он ощущал на себе чей-нибудь любопытный взгляд. Особенно если пассажиров было не слишком много. Иногда с ним даже здоровались, не скрывая улыбку – полузастенчивую, полусчастливую. И Благой представлял, как вечером эти люди воодушевлённо рассказывали домашним: «Сегодня еду в метро, а рядом – сам Борис Благой стоит». САМ…
В этот неудачливый день случившееся узнавание прошло по худшему варианту. Еще на эскалаторе к нему повернулся человек с узким, удивительно скучным лицом, типичный зануда.
– А ты, извиняюсь, Борис Благой, точно ведь? – осведомился зануда.
И хотя Благой постоянно твердил себе, что в таких случаях нельзя признаваться, а надо вежливо и настойчиво твердить что-нибудь типа: «Вы ошиблись, а кто это вообще такой?», в этот раз, занятый своими мыслями, он согласно кивнул. Зануда тут же к нему прилип, точно банный лист к заднице. Вошел следом в вагон, встал у дверей и принялся, стараясь перекричать шум движения, рассказывать бесконечную, как зубная боль, историю про то, как его «кинул» собственный брат.
Благой старался не вслушиваться. Но Зануда постоянно спрашивал: «Ведь точно?», и приходилось, изображая профессиональное внимание, поддакивать, с тоской мечтая о пересадке.
– Так ты всё скажешь там, по телевизору? – не отставал Зануда, когда Благой двинулся к двери. – Ведь точно?
– Скажу, скажу, – и Благой выскочил на платформу. Нет, всё-таки об энергетических вампирах пишут не только сплошной бред…
Его ждали. Молодой охранник в камуфляже дисциплинированно вскочил со стула, запихнул журнальчик с яркими обнажёнными дивами под газеты, лежавшие на подоконнике, и принялся внимательно вглядываться в журналистское удостоверение. У него самого на груди висел «бэдж», гласивший: ВЯЧЕСЛАВ… Разобрать фамилию Благой не успел. Вячеслав нажал на кнопку, и из соседних дверей появился охранник постарше, этакий шкаф, но зато в цивильном. Имидж несколько портила только застрявшая в зубах «беломорина».
– К шефу? – спросил он и тоже вежливо улыбнулся а потом повел Бориса Благого на другой этаж. Здание было отделано по евростандарту: ровные белые стены, нарядные двери из алюминия и тонированного стекла, на полу – светло-голубые ковровые дорожки. И, естественно, всюду чистота, блеск и добротность. Благому случалось здесь бывать ещё во времена, когда эти помещения занимала администрация Авторемонтного завода, и цепкий глаз журналиста отметил контраст между днём минувшим и нынешним. Денег на ремонт «Инесса» явно не пожалела.
Благой вспомнил многочисленные подобные заведения тоже начинавшие очень резво – и тоже, что характерно, с дорогостоящего ремонта. Кончалось всё пшиком. Посмотрим, как будет здесь…
В принципе, интервью было самым обыкновенным, каких Борис Благой за свою журналистскую жизнь сделал сотни. Хотя имелся один небольшой пунктик. Фирма, насколько ему было известно, делала определённый упор на благотворительность; Благой надеялся, что сумеет ненавязчиво вытрясти из Шлыгина кое-какие деньги в виде спонсорской помощи на свою воскресную передачу. Телевидение беднело, денег не хватало постоянно, особенно на новую технику. И как раз на днях главный режиссёр умолял всех авторов и ведущих подсуетиться в смысле поисков спонсоров. Вот тут и появилась у Благого светлая мысль об «Инессе», о которой он услыхал, что интересно, в Смольном. А как лучше всего подвести мосты к бизнесмену? Взять интервью и дать доброжелательную публикацию…
Мелких и крупных начальников, которые в последние годы все сплошь стали зваться генеральными директорами и президентами. Благой повидал немало. Чего уж там! Борис Дмитриевич и сам когда-то побывал в начальниках, а точнее, в инструкторах райкома комсомола. Так сказать, постоял одной ногой на первой ступеньке советской номенклатурной лестницы. Одно время он об этом старался не вспоминать, а теперь, наоборот, вспоминал всё чаще со странной смесью иронии и удовольствия. Во всём есть плюсы – Благой неплохо знал и старорежимных тёртых хозяйственников, и бизнесменов новой волны. Среди них мог безошибочно отличить тех, кто прошёл добротную выучку и заработал свой капитал, так сказать, заслуженно, а кто попросту пересел из бандитского джипа в импозантный кабинет, но вести себя среди шикарной обстановки так и не научился….
Шеф «Инессы» Михаил Шлыгин Благому понравился. Помимо прочего, он был потрясающе молод: Борис Дмитриевич сразу подумал, что в застойную эпоху его собеседнику едва ли довелось бы руководить даже захудалым участком на производстве, не говоря уж о фирме с многомиллионными капиталами. А в очереди обратились бы даже не «мужчина», а «парень». Как, однако, меняются времена!.. Шлыгин вышел навстречу гостю из-за стола, широко улыбаясь, в элегантном костюме от хорошего портного, который он к тому же весьма умело носил. От молодого бизнесмена так и веяло доброжелательностью, доброй энергией и деловитостью – но не нахрапистой и жлобоватой, как часто бывает, а какой-то интеллигентной. Не иначе, с отличием закончил престижный экономический вуз, а то и западные курсы менеджмента…
Они сели за небольшой столик, и тут же зазвонил телефон. Благой внутренне помрачнел, вспомнив, как его самого «прихватили» в самый ненужный момент, и приготовился к бесконечным помехам в разговоре – «Так на чём мы остановились, напомните?.. Ах да…» Шлыгин, извинившись, действительно взял трубку, но вместо того, чтобы углубиться в деловые проблемы, коротко сказал кому-то:
– Прости, милый, у меня журналист. – Потом нажал кнопочку и попросил секретаршу: – Я занят… да, чтобы не беспокоили.
Открылась боковая дверь, и на ворсистый палас неслышно ступила ухоженная молодая красавица с подносом в руках: кофе, печенье, конфеты, коньячные рюмочки. Она гостеприимно улыбнулась Благому, а Шлыгину – так, как улыбаются только очень близкому человеку.
– Моя супруга, – представил её Шлыгин. – Инесса Ильинична. Жена, друг и первый советник… Вам коньяк или водку? – спросил Шлыгин.
– С утра только кофе, – ответил Благой.
Инесса одарила его ещё одной тысячедолларовой (без преувеличения) улыбкой и удалилась. Она была действительно очень хороша. А на шлыгинском столе стояла в рамочке фотография очаровательного бутуза.
– Вы очень похожи на себя на экране, – проговорил Михаил Иванович, подвигая Благому печенье. – Слежу за вашей передачей, и статьи тоже читал… если я правильно понял по телефону, вы собираетесь сделать о нас именно статью, а не передачу?
– Интервью или очерк, как получится. – Благой уже выставил свой маленький японский диктофон. – Не смущает? – спросил он как бы слегка извиняясь. – Я давно так работаю. На карандаш сколько ни бери, какие-то оттенки, нюансы пропадают… Так вот, чтобы попусту не тратить ваше время… нам необходим материал о положительном герое. Точнее, о положительном примере.
– Спасибо за честь, – легко пошутил Шлыгин и продолжил уже серьёзнее: – Я готов. С чего начнем?
– С самого начала: как дошли до жизни такой, – ответил Благой шуткой на шутку. – Как вообще рождаются современные бизнесмены? Особенно такие, как вы? Благотворительный фонд «Тёплый дом»… Детский дом для сирот из бывших республик… – Он передвинул вынесенный микрофон, расположив его между Шлыгиным и собой. – Согласитесь, такого скорее следовало бы ожидать от человека с обширным и горьким жизненным опытом…
– А с чего вы взяли, что у меня такого опыта нет? – Михаил посерьёзнел и невесело усмехнулся углом рта. – Думаете, мне всё это, – он обвёл рукой кабинет, – Дед Мороз в подарок принёс?.. Я ведь сам разные университеты прошёл… Да-да, можете так и написать. Жил с отцом-алкоголиком, мать дворничихой работала, был трудным подростком… Чуть в колонию не загремел…
Шлыгин встал с кресла и заходил по гасящему шаги ковру. Благой слушал внимательно и с сочувствием.
– Был в нашей компании один отморозок, дошёл до убийства. С женщины в подворотне золотишко снимал… Загребли чуть не всю пацанву во дворе, дело шить начали… Хорошо, правосудие тогда было не то, что теперь, – разобрались. Хотя душу помотали и мне и мамаше – на всю жизнь хватит. Вы, может, скажете, другие больше страдали. Правильно. Но мне как-то хватило… Понял, в общем, что такое беда. Своя, чужая… Тонкокожий я, наверное…
Он замолчал, отвернувшись к окошку. Было видно, что давние события в самом деле нешуточно ранили его и рана ещё не зажила.
– По-моему, Солженицына однажды спросили, кто на каторге больше страдал, он или Достоевский, – подал голос Благой. – Александр Исаевич, помнится, довольно резко ответил в том духе, что говорить следует не о количестве страданий, а о качестве их воздействия на душу. По-моему, это именно ваш случай.
Шлыгин глубоко вздохнул и отошёл от окна.
– Вот поэтому мы отремонтировали дом для детей, чьи родители погибли в Грозном, приобрели мебель, одежду… Подыскали персонал, и если заметим, что крадут кусок у сирот…
– Все за счет фирмы? – Благой покосился на красненький глазок диктофона и попробовал вспомнить. заправил ли он, как собирался, свежую батарейку. Ещё не хватало, чтобы на ленте вместо осмысленной речи осталось лишь дурацкое кваканье.
– Сначала только за свой, теперь связались с европейскими фондами, они нам кое в чем помогли. Присылают машины с одеждой, медикаментами, оборудованием…
Неожиданно на столе опять включилась громкая связь.
– Я же просил… – недовольно обернулся Шлыгин.
– Михаил Иванович, извините, это из Смольного… – виновато пояснила секретарша.
– Простите уж, – Шлыгин развел руками. – Смольный – дело святое… – И подошел к аппарату: – Шлыгин слушает!
– Мишка, привет! Как жизнь удалая? – сам того не желая, разобрал Благой. Фамильярный тон звонящего сперва удивил его, но профессиональная память тут же сработала, и голос из Смольного показался ему удивительно знакомым.
«Да это же Гнедин!» – сообразил журналист. Гнедин был заместителем начальника юридического управления, и его звонок тоже мог немало сказать об уровне фирмы. В захудалую контору просто так из Смольного не звонят. И «Мишкой» её шефа не называют…
– Здоров, корешок… – в том же дружеском тоне отозвался бизнесмен. – Одноклассник, – шёпотом пояснил он Благому. – Да-да, я на проводе, тут просто у меня человек из газеты, статью пишет… Ты ещё не забыл тот базар про дельного парня после Чечни? Вторую неделю место держу…
– Так ведь я поэтому и звоню. Нашёл одного, уже к вам отправил, скоро придёт. Погремуха – Крылов, Женя.
– Замётано! – обрадовался Шлыгин. – Тачку водит? Ксива есть?
– Всё есть, только одна сложность: сам он из Лодейного Поля, а «колёса» ему после госпиталя глотать прописали, каких там не видели. Потому в Питер и просится, а хаты – сам понимаешь… Сделаешь?
– Был бы парень конкретный… а так без проблем. Квартиру подождать придётся, а комнату купим.
– Ну давай. Инке привет…
Шлыгин положил трубку и скупо улыбнулся Благому:
– Ну, что вам ещё рассказать?
От «Инессы» до редакции Бориса Благого подбросил на «Вольво» тот самый охранник-шкаф. Когда они садились в машину, к ним, резко тормознув, подрулил «Мерседес». Благой не обратил бы на него внимания, если бы оттуда не выскочили два телохранителя. Один из них распахнул дверцу, и из недр автомобиля неуклюже выбрался человек, чьё лицо показалось Благому смутно знакомым. Борис Дмитриевич попытался напрячься, но так и не вспомнил. На сей раз профессиональная память срабатывать не спешила. Наверное, мешал текст, почти сложившийся в голове. Одно было ясно – интервью он у него не брал, иначе точно вспомнил бы. И всё равно – где-то он уже видел это слегка одутловатое лицо в очках за толстыми стеклами… И оно опять-таки смутно будило некие малоприятные эмоции. Когда он последний раз видел его, то думал о чём-то нехорошем. Факт.
Борис Дмитриевич улыбнулся про себя и по-мальчишески утешился тем, что нынче расстроенный и даже встревоженный вид был у очкарика. Он-то, Благой, возвращался в прекрасном настроении. Даже маленький эпизод, случившийся в конце разговора со Шлыгиным, не испортил общего впечатления.
Они уже прощались, когда из-за дверей неожиданно послышался глухой топот, а потом громкая грубая матерщина.
– Ты забудешь, в натуре, как на меня наезжать! – . кричал кто-то. – Порву, с-сука драная!..
– Опять! – Шлыгин досадливо покачал головой. – Служба безопасности у меня очень уж… простосердечная. Всё Чечнёй бредят, не отойдут никак, бедолаги… – Он на мгновение выглянул из кабинета, что-то тихо сказал, и матерщина немедленно стихла. – Хорошо, начальник толковый, справляется с ребятами, – вернувшись, пояснил Михаил. – Тоже, кстати, мой одноклассник. Сами понимаете, в наше время и пропасть недолго, если за друзей не держаться…
…Материал для «Ведомостей» складывался сам. Шлыгин помогал одарённым детям, спонсировал выставку юных художников, которая поехала теперь по разным странам, поддержал конкурс старшеклассников-программистов, а двум талантливым мальчикам из неимущих семей только что купил по компьютеру…
Ну, и само собой – едва Благой позволил себе намекнуть о финансовой помощи в адрес своей передачи, как Шлыгин мгновенно всё понял.
– Камеру? – спросил он. – А у вас какая сейчас?.. Господи, ну что за срам, такие передачи и на таком старье!.. Значит, так. Завтра я к вам пришлю человека с машиной…
