Елена Станиславская
Любомор
Медович тихо хмыкнул.
Понимая, что нужно сказать хоть слово, Тьяна глубоко вдохнула и спросила:
– Раз Мару снова вернулся в академию, значит, его состояние улучшилось, ведь так? – И быстро продолжила, не дожидаясь ответа: – Я могу поручиться за него. То, что произошло сегодня…
Медович сдавил ее пальцы.
– …просто несчастный случай. Он не имеет отношения ни к заговорам, ни к видениям. Мы оказались в ненужном месте в ненужное время. Так бывает после клубных коктейлей. – Тьяна приподняла уголки губ.
Всё, что случилось, не было галлюцинацией – если, конечно, сумасшествие Мару не передавалось по воздуху. Тьяна не верила в это, а следовательно, болезнь никак не повлияла на события сегодняшней ночи. И Лука, и Яблонька, и хижина в огне – всё было реальностью.
В глазах Осславы читалось сомнение. Тут позади скрипнула ступенька, и Тьяна с Мару обернулись на звук. На лестнице стоял Венес: судя по нетерпению на лице, он добыл какие-то сведения. Тьяна задержала дыхание.
– Говори, – велела Осслава.
– Три пожара за ночь. На вечеринке в Низу, в подвале обувной мастерской в трех кварталах отсюда и в парке. Патрульные говорят, все случаи – неумышленные. Господина Марувия никто не ищет. Имя Медовичей нигде не упоминается.
Вдох наполнил грудную клетку, и Тьяна позволила себе осторожно погладить ребро медовичевской ладони. Мару, всё это время стоявший неподвижно, твердым шагом направился к двери. Осслава посторонилась. Бросив на нее взгляд, Тьяна заметила, что она нервно теребит цепочку на шее.
– До свидания, мама, – без эмоций произнес Медович. – Спасибо за помощь.
– До свидания, – эхом повторила Тьяна.
– Не держи на меня зла, – Осслава смотрела Мару в спину. – Я защищаю семью. Ты знаешь.
Она уже говорила это, но тогда слова звучали иначе. Несколько часов назад Осслава защищала семью от посторонних, а сейчас – от своих. От собственного сына. Тьяне вспомнились многочисленные статуи в гостиной, и она подумала: не их ли хозяйка дома, в первую очередь, считала своей семьей? Великий древний род, чью репутацию надо стеречь пуще драгоценностей.
Спустившись с каменных ступенек, Тьяна и Мару медленно побрели по улице. За руки они больше не держались, но шли близко и иногда соприкасались рукавами. Мокрый асфальт отражал фонари – две пары ног шагали по их искаженному свету. Ночь казалась бесконечной, и все-таки глубокая небесная тьма постепенно покрывалась предрассветной патиной.
– Надо было соглашаться на булочки и чай, – Тьяна скривила губы в усмешке.
– Как ты? – спросил Мару.
– Устала и ноги болят.
– Я не об этом.
– Хочешь понять, не боюсь ли я тебя? После того, что узнала? – она пожала одним плечом и ответила: – Не боюсь. Я видела парочку сумасшедших, они были не такие, как ты.
– Тогда, – он глубоко вдохнул, – продолжим.
– Спасать мир? – насмешливо уточнила Тьяна.
– Мир и тебя. Кажется, я понял, что имела в виду Яблонька. Когда говорила про змею в тени. Про то, что избавит тебя от «Любомора».
Тьяна застыла, и Медовичу тоже пришлось остановиться. Окинув его взглядом, она медленно произнесла:
– А я, кажется, знаю, где спрятано то, что ты ищешь. То, что спасет мир.
– И где же оно?
Они смотрели друг другу в глаза. Неотрывно и с вызовом: кто первый раскроет тайну?
– Ну, – Тьяна загадочно улыбнулась, – чтобы найти это, тебе понадобится лопата. А что нужно, чтобы избавить меня от «Любомора»?
– Совсем немного. – Мару склонил голову набок. – Мне надо влюбиться в тебя, Островски. Вот и всё.
Глава 16. А и Б
Тьяне показалось, что мокрый сияющий асфальт поплыл под ногами, но она заставила его остановиться – придавила тяжелым взглядом, нахмурилась и медленно подняла глаза на Мару.
– Глупая шутка.
– Была бы глупой, если б я шутил.
Голос Медовича звучал разражающе спокойно. Тьяна тронула шляпку, дернула головой и скрестила руки на груди. Ее мысли превратились в муравьев, пытающихся выстроиться в стройную цепочку, но в их рядах царил хаос. В предложении Мару не было смысла – или Тьяна не видела его.
– Значит, твоя мать права. Ты сумасшедший, – жестко произнесла она. – Решил пожертвовать своей жизнью? С чего вдруг… – и Тьяна резко вдохнула от страшной догадки. – Ты хочешь покончить с собой? Давно задумал, да? У вас, богатеньких мальчиков, такое бывает. Настолько хорошо живете, что аж скучно становится. А тут – превосходный повод. – Тьяну затрясло; подавшись вперед, она наставила на Мару указательный палец. – Так и знай, Медович, я не позволю. Не дам в меня влюбиться. Буду вести себя мерзко и подло, перестану тебе помогать и…
Мару мягко сжал ее запястье – и Тьяна потеряла финал гневной речи. Горло перехватило, к щекам хлынул жар. Взгляд убежал в сторону. Опустив Тьянину руку, Медович с насмешливой укоризной сказал:
– Ты же пробовала драники тетушки Ласки. Думаешь, после них хоть кто-то захочет повеситься или прыгнуть с моста? Я готов жить ради этих драников до ста лет.
– Тогда – как? – выдохнула Тьяна, снова подняв на Мару глаза. – Что это за план такой: влюбиться в меня и не умереть?
– Не самый плохой, – на губах Медовича мелькнула улыбка. – А что насчет лопаты?
– Это лишь догадка. – Она пошла вперед, стараясь не смотреть на Мару, но взгляд так и тянулся к нему. Всё еще улыбается или уже нет? Притворяется или говорит всерьез? У него действительно есть план или Медович бредит? – В хижине я увидела фотографию. На ней были Яблонька и Ястребог.
Боковым зрением Тьяна уловила замешательство на лице Мару и почувствовала приятное тепло за ребрами: у нее получилось удивить его.
– Они были знакомы, – вспомнив, как юная Яблонька льнула к основателю академии, Тьяна уточнила: – близко знакомы. А если учесть, какое дерево растет на могиле Остора Ястребога… – Она подняла брови и многозначительно посмотрела вдаль.
– Молодец, Островски.
За ребрами потеплело еще сильнее, но Тьяна приказала себе сосредоточиться на делах и целях. Она и так слишком поддалась эмоциям. Все эти переглядки, касания и тепло в груди. Лишнее, совершенно лишнее. В конце концов, кто в кого тут должен влюбиться? Тьяна невесело усмехнулась уголком губ.
– Остается понять, как раскопать могилу у всех на виду, – произнесла она.
– Сделать так, чтобы зрители смотрели в другую сторону.
Тьяна задумалась. Прохладный ветер, остудив щеки, залез за воротник сорочки и пересчитал ребра. Обхватив себя, она сказала:
– Твоя сестра хочет устроить вечеринку. Сегодня, в десять. Как думаешь, получится созвать на нее студентов? Если не всех, то большинство?
– Поверь, там будут все. Когда Медовичи приглашают, им не отказывают.
– Ну да, даже бесполезные таланты иногда пригождаются, – Тьяна хмыкнула.
Уловив запах из закрытой булочной, она чуть замедлила шаг и потянула носом: у входа плавал аромат выпечки. Пекарь, ранняя пташка, уже принялся за дело.
Мару тотчас шагнул к двери, постучал согнутым пальцем по табличке «Закрыто» и показал сквозь стекло золотник. Створка отворилась, и теплая душистая волна окружила Тьяну: свежее тесто, корица, сахарная пудра, ежевичное варенье и дрожжи. Пекарь сурово посмотрел из-под черно-седых бровей – вот ведь, отвлекают от работы! – но ругаться не стал. Глянув ему за плечо, Тьяна увидела стол с огромным блином раскатанного теста и печи, заполненные буханками. Одной рукой пекарь взял монету, а другой протянул бумажный кулек с парой пончиков. От них несло живым жаром. С румяных боков сыпалась белая пыльца. У Тьяны рот наполнился слюной.
– Вечно вы, гуляки, ко мне стучитесь, – пробурчал пекарь, закрывая дверь: в его голосе звучали и недовольство, и гордость.
Мару разделил добычу, и они с Тьяной пошли дальше. Не заметив, как проглотила половину пончика, она продолжила прерванный разговор:
– Значит, студентов мы отвлечем с помощью вечеринки. А что делать с мастерами?
– Мастеров тоже.
Тьяна представила, как Зорич деревянно пританцовывает под жас, и фыркнула в остатки пончика, подняв облачко сахарной пудры.
– Как ты себе это представляешь? Мастера и студенты развлекаются вместе? Помню: когда Медовичи приглашают, никто не отказывается, но…
– Я имел в виду другое. Если на вечеринке что-то случится, Зоричу и остальным придется вмешаться.
– Пожар? – предположила Тьяна.
– На сегодня с нас хватит огня. Придумаем что-нибудь другое.
– Надо бы устроить вечеринку подальше от могилы.
– Цуньгский павильон вполне подойдет. Предложи его Гнев, а я займусь остальным.
Они обменялись взглядами и кивнули друг другу. Помолчав, Тьяна сказала:
– Со спасением мира более-менее разобрались. Теперь, если не возражаешь, обсудим моё. – Она кашлянула, стараясь скрыть неловкость. – Как ты… что ты собираешься делать, чтобы…
– Влюбиться в тебя?
– Нет. Выжить. – Тьяна сурово уставилась на Мару.
– Предпочитаю двигаться от пункта А к пункту Б, а не наоборот. Вначале мне всё-таки нужно влюбиться.
– Хватит это повторять, – пробормотала она, отворачиваясь.
– Как скажешь, Островски.
И они замолчали.
Шаги гулко отдавались в пустоте улиц. Небо еще не посветлело, но ночная тьма стала зыбкой и рассеянной. Мимо проезжали редкие автомобили, подсвечивая влажный сумрак, висящий над городом. Листва и газеты, прибитые к асфальту ночным дождем, подчеркивали сонную неподвижность благополучного Верха. Достигнув границы со Средней – тоже спящей, но вполглаза – Мару взглянул на столб с часами, поднял руку и поймал таксомотор. Пора было отправляться в порт. Проскочив театральный и биржевой районы, потрепанный «Еллинек» завилял по старым торговым улицам. Здесь просыпались до рассвета: грузчики и продавцы уже вовсю трудились, растаскивая товары и возясь с витринами. В одной раскладывали драгоценности, спрятанные на ночь, в другой выставляли подержанную обувь. Жизнь кипела и на рыбном рынке: десятки рук быстро выкладывали на лед сверкающие тушки, раковины с моллюсками и креветок. С прилавков тонкими струйками стекала вода, разбегаясь по тротуару. Даже сквозь окна машины просачивался запах соли и водорослей.
Таксомотор резко свернул, уходя от скопления телег, и остановился у нужного причала. Паром, окутанный дымкой, уже ждал первых пассажиров. Взойдя на борт, Мару поставил локти на перила, окинул взглядом линию небоскребов вдали и спросил:
– Ты помнишь о Крабухе? – в голосе слышалась усталость, и Тьяна немедленно почувствовала ее тоже, будто они с Мару за эту бесконечную ночь стали сообщающимися сосудами.
– Помню. Мне нужно задать ему вопрос о ядах. Впечатляющий вопрос, – она подавила зевок; как бы не уснуть прямо на занятии – это точно не впечатлит мастера переводов. – Я, пожалуй, вздремну. Если не возражаешь.
Мару кивнул.
Отойдя от перил, Тьяна опустилась на скамейку. Привалилась к спинке, нахохлилась и смежила веки. Сон пришел сразу. Навалился – тяжело, но не грубо – и согрел.
– Островски, – тихо позвал Мару.
– Да? – сердце у Тьяны отчего-то ёкнуло.
Открыв глаза, она поняла, что паром рассекает волны, а на ее плечах лежит стеганое, пропахшее океаном и топливом одеяло: вероятно, Медович позаимствовал его у моряков. Выпрямившись, Тьяна посмотрела на Мару. В первый миг ей показалось, что его лицо светится. Кожа приобрела чарующий оттенок розового золота, только без мертвого металлического блеска. На ресницах и бровях танцевали едва заметные искры. Разумеется, сияние шло не изнутри, а снаружи: просто солнце взошло и залило Мару своими лучами. Тьяна глубоко потянула носом, словно в попытке вдохнуть свет.
Медович молчал, и она спросила:
– Ты что-то хотел?
– Скоро прибудем, – сказал он и, помедлив, добавил: – Ты заметила, что за нами следил Венес?
– Нет, – Тьяна качнула головой.
– Шел до самой Средни. Я увидел его отражение в окне булочной.
– Мы, наверное, сильно напугали твою мать. Пришли ночью, грязные, в рваных балахонах…
– Не доверяй ей, – бросил Мару.
– После того укола, – Тьяна стянула с плеч одеяло и расправила китель, – я никому не доверяю. Даже себе.
«Может быть, только Власте, – мысленно добавила она. – Хотя и у нее оказались секреты. Тайные покровители. Связи в высокородных кругах. Когда она успела ими обзавестись?».
Вздохнув, Тьяна поднялась, потянулась до хруста в позвонках и спросила:
– А ты вообще умеешь обращаться с лопатой? Я-то южанка, низкосословная, и не раз вскапывала огород. А ты, наверное, в жизни не держал ничего тяжелее пирожного.
– Держал. – Мару чуть наклонился к ней и, перейдя на фальшиво-доверительный тон, прошептал: – Два пирожных.
– Выкапывать за тебя труп основателя я не буду, так и знай.
– Какое твое любимое ядовитое растение, Островски? – вдруг поинтересовался Медович.
– Пытаешься подготовить меня к разговору с Крабухом?
– Нет, просто хочу узнать получше.
– Ах да. Твой гениальный план. Думаешь, это поможет? – Тьяна старалась, чтобы голос звучал насмешливо.
Мару ничего не сказал – лишь выжидающе посмотрел ей в глаза, – и ответ сам соскочил с губ:
– Дурман. Трудно выбрать, но пусть будет он.
– Тебе нравится запах. – Медович кивнул, проводив взглядом гребень волны. – Моей матери тоже.
– Не только. Сам цветок очень красивый и нежный, почти прозрачный, а его плод покрыт острыми шипами. Интересное сочетание. Когда ты ядовитый, да к тому же колючий, это помогает выжить. А еще… – она хотела рассказать легенду южных искусниц, но передумала, – дурман помог оссам-галинцам получить независимость. Ты же помнишь историю? Первые переселенцы, во главе с князем Ладом, высадились у берегов нового континента. Решив, что здесь никто не живет, они устроили поселение и назвали его Девиным острогом или просто Девой.
– Поэтому та, вторая академия, – в голосе Мару звучал неприкрытый снобизм, – называется Девой? В честь первого поселения?
– Это одна из версий. Есть и другая: по аналогии с академией Старика ту, вторую, – Тьяна изобразила пренебрежительный тон Медовича, – назвали в честь основательницы. Она была известна своей, м-м, непорочностью – отсюда и прозвище «Дева». Сейчас ее дальняя родственница – настоятельница академии. – Тьяна слегка поморщилась, вспомнив Устию.
– А эта Дева-основательница – она ведь училась в Старике?
Тьяна кивнула:
– Первая женщина, принятая в академию Остора Ястребога.
С неба крикнула чайка.
– А что там с переселенцами и дурманом? – напомнил Мару.
– В твоей школе для богатых мальчиков этого не рассказывали? – Тьяна скривила бровь.
– Я просто хочу послушать тебя.
– Ах вот как. Ну что ж. В том месте, где высадились переселенцы, не было ни дичи, ни знакомых съедобных растений. Зато по берегам росли прекрасные белые и лиловые цветы – в большом количестве. Кое-кто от безысходности решил употребить их в пищу. Рассказ о том, что было дальше, передавался из уст в уста, пока не дошел до учебников истории. Дурман выкосил половину острога. Большинство умерло мучительной смертью, которой предшествовали галлюцинации и конвульсии. Еще часть сошла с ума. Но те, кто выжили, усвоили урок. Когда Галинская империя захотела получить независимость от Оссы, к берегам Девы причалили корабли. Бывшая родина поспешила заявить о своих правах на новые земли и подавить зачатки восстания. Бесуны тут еще не делали, но дурман был под рукой. Ни один корабль не вернулся в Оссу.
Снова крикнула чайка. Порхнув над палубой, она бросила на пол краба. Панцирь, приглушенно цокнув, разбился. Сделав круг, чайка приземлилась и набросилась на добычу.
– Там Зорич, – сказал Мару.
Тьяна повернулась и, прищурившись, посмотрела на берег. На причале действительно стоял старший мастер – на самом краю, будто собирался с духом, чтобы броситься в пучину. Ветер колыхал пустой рукав черного пальто, седина мерцала на солнце. Что Зорька, как называл его Еникай, забыл на причале? Неужели поджидает ее, Тьяну? Нервно коснувшись шляпки, она перевела взгляд на Мару и отчеканила:
– Самое время рассказать, в чем твой план. Про пункт А я знаю, что по пункту Б?
Медович обернулся, наклонился – и оказался слишком близко. Тьяна чуть зажмурила веки, и в голове отбило: «Нет-нет-нет… или да?». Податься вперед? Приоткрыть губы? Тьяна вцепилась пальцами в края кителя, сдерживая порыв. В носу защипало, как от обиды. Если бы не «Любомор», может, у них с Мару все было бы иначе?
Да. Совсем иначе. Если бы не «Любомор», они с Мару даже не пересеклись бы. Он нашел бы другую помощницу, или занимался своими делами в одиночку, а Тьяна бы просто училась. Без оглядки, без приключений, без Вэла. Без никого. Она бы стала лучшей студенткой. Стала бы – точно! Она бы безупречно заговаривала ядовитые основы, затем начала бы варить, а потом создала бы собственный бесун. Свою уникальную рецептуру.
Тьяна стиснула зубы – крепко, зло, до боли. К Хитвику эти «бы»! Жизнь уже не будет прежней. Если будет вообще.
– Говори, – рыкнула она в лицо Медовичу. – Ты вообще понимаешь, что пообещал? Понимаешь, чем я рискую? Понимаешь, что у меня на кону? Не давай мне ложных надежд. Говори!
Мару двинул желваками и вздохнул.
– Я сделаю всё. Всё возможное, – голос звучал вполне искренне и твердо, хоть это и не утешало Тьяну. – Но если ты будешь знать, ничего не получится. Твое неведение – часть плана. Помню: ты никому не доверяешь, даже себе, но тебе придется довериться мне.
Тьяна отпрянула и отвернулась. Довериться – это было так соблазнительно и так недопустимо. Решив, что попробует поискать другой путь, она пробормотала:
– Если обманешь, сделаю для тебя «Кровобег».
– Да, знаю, – спокойно отозвался Мару.
Причал приближался, а с ним и Зорич, но Тьяна уже не боялась ареста – все улики канули в воду. Впрочем, ей всё-таки не хотелось пересекаться со старшим мастером. Может, он просто вышел, чтобы подышать живительным бризом? Верилось с трудом. Тьяна снова глянула на Зорича. Удивленно моргнула, нахмурилась. Позади старшего мастера, ближе к берегу, возвышалась фигура. Вытянутая, зыбкая. То ли высокий мужчина в старом удлиненном сюртуке, то ли оптическая иллюзия, порожденная светом и остатками тумана.
Медный голос колокола оповестил, что паром вот-вот причалит, и фигура развеялась. Тьяна коротко глянула на Медовича – не видел ли? – но тот сохранял привычную невозмутимость. Похоже, мираж ускользнул от его взгляда.
Как только Тьяна и Мару сошли с парома, Зорич чеканным шагом устремился к ним. Моложавое лицо с черными бровями, скованное вечной безэмоциональной маской, вызывало у Тьяны только одно желание: постучать пальцем – и услышать металлический звук.
– Вам придется пойти со мной, – опустив приветствие, произнес старший мастер.
Смотрел он куда-то в сторону, не на Тьяну, и это ей тоже не понравилось. Раз имеет совесть снова к ней лезть с расспросами – имел бы и мужество глядеть в глаза. Возмущение, подпитанное усталостью, попросилось наружу – и Тьяна не стала сдерживать его.
– Мастер Зорич, – ледяным тоном начала она. – При всем уважении…
– Можете идти, Островски, – старший мастер посмотрел на нее в упор. – Я обращался не к вам, а к вашему спутнику. Медович, следуйте за мной.
Глава 17. Настоятельница Устия
В первое мгновение Тьяна не поверила ушам. Как это – «можете идти»? Зорич, что же, явился не за ней? Волна облегчения лизнула душу и откатилась, обнажив острые камни тревоги. Зачем старшему мастеру понадобился Медович? Репутация Мару точно не внушала Зоричу доверия: дважды отчисленный, дважды вернувшийся, одним словом – ненадежный. Что будет, если старший мастер захочет вышвырнуть его из академии? Тьяне не хотелось, чтобы очередной план спасения пошел прахом. Впрочем, что она может сделать? Спрашивай не спрашивай Зорича, всё равно не скажет, зачем ему понадобился Мару. А будешь настаивать – навлечешь неприятности. Лучше действовать по плану: поговорить с Гнев о вечеринке, впечатлить Крабуха вопросом о ядах… Она бросила взгляд на Мару, поймала легкий кивок в свою сторону и тронула шляпку:
– До свидания, господа.
Поднявшись на холм со всей стремительностью, на какую были способны ноги, Тьяна коротко оглянулась. Она ожидала увидеть Зорича и Мару, но их не было ни у подножия, ни на тропе среди иссохших палевых трав, ни на причале. Как сквозь землю провалились или канули в океан. Под узлом галстука, прямо в яремной впадине, завязался другой. Тугой, давящий. Тьяна сглотнула, прокашлялась – и внутренний узел чуть ослаб. Напрягая глаза, она оглядела пространство под холмом, но так и не увидела ни старшего мастера, ни Медовича. Сомнение толкнуло в спину: не вернуться ли к причалу?
– Тьяна! – окликнул сзади знакомый голос.
Обернувшись, она увидела Кору. Однокружница вприпрыжку шла меж деревянных кресел, русые волосы топорщились от утренней влажности, на многочисленных колечках и браслетках играли блики солнца. Кора пришла на холм не одна: позади плелась, путаясь в длинной юбке, Лика. Она беспрестанно поправляла шляпу, сползающую на глаза, и что-то бормотала себе под нос: должно быть, молитву. Тьяна впилась взглядом в младшую, и теперь единственную, из сестер Требух. Было бы неплохо выяснить, что ей известно о смерти Млады и Вэла. Напоследок посмотрев на причал – пусто! – Тьяна затолкнула поглубже тревогу, нацепила улыбку и махнула Коре.
– Ты знакома с Ликой? – сокружница указала за спину. – Мы встретились вчера в Погребе. Стучались к тебе, но ты, видно, провела ночь в Вельграде, – она улыбнулась и, выдавая любопытство, заглянула Тьяне в лицо.
– Навещала подругу в Деве. – Ложь легко слетела с языка. Повернувшись к Лике, Тьяна сказала: – Прими мои соболезнования по поводу сестры. Как ты себя чувствуешь?
– Плохо, – выдохнула Лика с такой тяжестью, будто вытолкнула из лёгких камень. – Меня только одно утешает: Млада теперь в сонме, в окружении ликов. Они позаботятся о ней.
Тьяна тотчас поняла, как вывести Лику на нужный разговор. Совесть подняла голову, раскрыла рот, но Тьяна не дала ей подать голос. Изобразив замешательство, она спросила:
– А ты разве не северянка?
– По батюшке, – ответила Лика и, озадаченно похлопав глазами, добавила: – И по вере.
То, что надо. Тьяна окончательно придушила совесть и, почувствовав прилив азарта, простодушно отметила:
– Думала, у вас с этим строго. Я-то южанка, у нас по-другому и… – она сделала вид, что замялась. – Ну, в целом, я не сведуща в религии.
– Я, кстати, тоже, – включилась Кора. – А что ты имеешь в виду? С чем строго?
Лика лишь растерянно переводила взгляд с одной сокружницы на другую.
– Я о… – Тьяна понизила голос, – самоубийствах.
Младшая Требух, громко ахнув, зажала рот руками.
– Всё равно не понимаю, – Кора помотала головой.
– Млада не делала этого! – выпалила Лика. – Она никогда бы так не поступила. Это же… это… – она едва могла совладать с чувствами и почти задыхалась. – Предательство. Хуже, чем предательство. Самоубивцев не берут в сонм!
– Берут или не берут – при чем тут предательство? – Кора, пригладив волосы, с недоумением уставилась на нее.
– Если убьешь себя, не станешь покровителем для живых и не встретишься с родными, когда они покинут земную юдоль. Просто исчезнешь!
– Ой, у меня такие родственнички, что я предпочла бы испариться, как дым, – Кора закатила глаза и фыркнула. – Лишь бы больше с ними не встречаться.
Лика посмотрела на нее так, словно сокружница голой ворвалась в церковь.
– Не хотела тебя расстраивать, – вкрадчиво продолжила Тьяна, – но я слышала, что Млада умерла от маковой воды. А ее часто используют, чтобы проститься с жизнью. Да и настоятель говорил про добровольный уход.
Лика открыла, закрыла и снова открыла рот. Щеки заполыхали, пальцы сжали края кителя. Чуть не плача, она простонала:
– Млада не делала этого!
– Что же, по-твоему, случилось?
– Я не знаю! Она хотела сбежать в Оссу. Говорила, там помогают матерям-одиночкам… Ой! – Лика опять зажала рот руками.
– Твоя сестра была беременна? – Кора понизила голос и подалась вперед, не в силах скрыть любопытство. – От этого? Который умер вместе с ней?
– Велимира Горски, – подсказала Тьяна: ей понравилось, что голос прозвучал сухо, а на лице не дрогнул ни мускул.
– Неважно, от кого! – выпалила Лика, раскрасневшись пуще прежнего: она явно знала, что произошло между Вэлом и Младой. – Каждое дитя – дар ликов.
– Похоже, кто-то решил забрать этот дар, – задумчиво произнесла Тьяна.
Вряд ли Млада врала сестре. Похоже, она действительно решила сесть на корабль и отплыть в Оссу: несмотря на холодные отношения двух стран, морское сообщение было восстановлено еще лет десять назад. Да и шпионы-агитаторы работали неплохо: представляли Оссу как потерянную мать, жаждущую воссоединиться с сыновьями и дочерями. Некоторые галинцы уезжали, привлеченные громкими речами, и, как знать, может, находили своё счастье на бывшей родине. Младе не дали попробовать.
Теперь Тьяна почти не сомневалась: Требух не убивала себя и, вероятно, не угощала Вэла «Кровобегом». Млада была такой же наивной душой, как и Лика; она мечтала о новой жизни, а не о смерти.
– Что же получается? – Кора от волнения сцепила пальцы: звонко цокнули кольца. – Если твоя сестра не убивала себя, значит, кто-то другой напоил её маковой водой?
Лика закивала с таким пылом, что шляпа немедля сползла на глаза. Потянув вверх за поля, она прошептала:
– Я всю ночь думала об этом. У Млады не было врагов. Она никого не обижала, ни с кем не ругалась. Сестра была доброй!
– Чтобы тебя отравили, необязательно быть злой, – Тьяна не сдержала горькую ноту в голосе. – А что насчет вашей родни?
– Родни?
– Я знаю, что вы из религиозной семьи. Не мог кто-то из ваших родственников, узнав о беременности вне брака и планах на побег, – Тьяна замялась на мгновение, чтобы смягчить вопрос, – принять меры?
Лика, моргнув обоими глазами, отшатнулась.
– Матушка? Нет, не может быть!
– Почему ты сразу подумала на мать? – спросила Кора.
– Ничего такого я не думала! – Лика протестующе замахала ладонями. – Просто у нас больше никого нет. Матушка, Млада и я… А теперь и того меньше. – Она хлюпнула носом.
– У вас совсем нет родни? – уточнила Тьяна.
– Есть, но мы с ними не дружим. Матушка говорит, они погрязли в грехе.
Тьяна и Кора переглянулись.
– А отец?
– Батюшка умер вскоре после моего рождения.
На холме повисла тишина, прерываемая лишь всхлипами Лики, посвистом ветра, шумом волн и редкими чаячьими криками. Тьяна, поглядев вниз, вновь подумала о Мару. По предплечьям пробежали мурашки.
– Слушай, прости за этот разговор, – Кора повернулась к Лике. – Вообще-то я привела тебя сюда, чтобы развеяться, а получилось по-другому. – Она криво улыбнулась. – Никогда бы не подумала, что тут, в академии, такое творится! Жуть.
– Вы же не думаете на мою матушку? – переводя взгляд с Коры на Тьяну, спросила Лика; не дожидаясь ответа, забормотала: – Она строгая, но никогда бы не сделала плохого Младе или мне. Никогда! Кому-то другому – могла бы. Честно говорю. Да, могла бы. – Лика потупилась. – У матушки непростой характер и тяжелая работа. Много ответственности. За всем надо следить: за порядком, дисциплиной, учебными планами, благочестием студенток…
– Студенток? – насторожилась Тьяна.
– Ой! – ладони сокружницы метнулись ко рту.
– Лика, твоя мама преподает в Деве?
– Нет. Она… я не должна говорить.
– Почему? – невинно спросила Тьяна. – Я вот не скрываю, что мои родители – простые южные фермеры. Звезд с неба не хватают. А твои, Кора?
– Отец судья. Мать раньше была секретаршей, а теперь алкоголичка, – Кора развела руками.
Пораженная искренностью ответа, Лика приоткрыла рот и протянула:
– О-о. – А следом добавила: – Матушка велела никому не говорить, кем работает. Она считает, это плохо скажется на моей жизни тут. Будут завидовать, издеваться и всё такое.
– Мы точно не будем, – пообещала Тьяна. – И никому не скажем.
В голове крутились варианты, кем может быть мать Млады и Лики. Мастерицу с фамилией Требух Тьяна не знала, да и Лика сказала «нет» на вопрос о преподавании. Кто же еще может заниматься учебными планами и следить за порядком? Понимание влетело в голову, и Тьяна чуть не поперхнулась воздухом. Лика тотчас подтвердила догадку:
– Матушка – настоятельница в Деве.
Устия. Конечно, Устия. Тьяна знала о настоятельнице, что она – вдова, но ничего не слышала о детях. Похоже, Устия скрывала дочерей, чтобы потом не судачили: вот тебе на, сама Девой заведует, а кровиночек в Старика отдает.
Настоятельница, наверное, десять раз пожалела, что пристроила дочек в элитарную академию. Если, конечно, сама не замешана в смерти Млады. Тьяна вспомнила куриную фигуру Устии: широкие бока, тонкие ножки, сложенные за спиной руки – словно крылья, неспособные к полету. И вечно поджатые губы. И жидкий пучок волос. И взгляд, тяжелый и прямой, точно палка, готовая обрушиться на голову.
Или Устия смотрела так только на Тьяну? Не мудрено: она видела, как Вэл ночью покидал Деву, и легко выяснила, к кому он наведывался. Вместо того, чтобы обрушиться на подкупленного Велимиром охранника, настоятельница сделала строгий выговор Тьяне и каждый день испепеляла взглядом. Будто Тьяна была виновата, что Вэл вдруг забрался к ней в окно, выставил в коридор Власту и сделал всё, что хотел.
Как странно сложилась судьба: теперь Велимир мертв, а вместе с ним и дочь настоятельницы, а Тьяна из последних сил цепляется за жизнь. Словно та ночь обрушилась на всех проклятием и сломала судьбы.
Кора хотела что-то сказать, но тут на холм с гиканьем вбежали юноши – Тьяна узнала пару однокружников. Поглядывая на девушек, парни принялись в штуку бороться за кресло с лучшим видом на океан. Тьяне они напомнили щенков, которых хозяева, шутки ради, нарядили в костюмы. Лика, ойкнув и зардевшись, спряталась за спиной Коры.
– Если кто-то будет приставать, – Тьяна глянула через плечо, – сразу говори мне.
– Приставать? – сипло переспросила Лика. – Да что ты! Никто и не подумает.
– Вспомни сестру. Не хочу, чтобы с тобой случилось что-то похожее. – Тьяна удивилась не столько своим словам, сколько чувствам: она действительно не хотела. – Ну, я в Погреб.
– А завтрак? – спросила Лика.
– Мы собирались в столовую после прогулки, – добавила Кора. – Пойдешь с нами?
– Я съела лучший пончик на свете. – Тьяниных губ коснулась улыбка. – Не хочу, чтобы овсянка перебила его вкус.
Простившись с однокружницами, Тьяна бросила очередной взгляд на пустой причал и устремилась к корпусам академии. Надо умыться, почистить зубы и собраться с мыслями – пока есть время. А еще посмотреть расписание: Тьяна забыла, какое занятие первое: произношение, история или специальность – урок Крабуха.
Стоило войти в комнату, как Тьяна почувствовала: тут побывали посторонние. Шкаф и комод стояли нараспашку, выдавая вмешательство, а в воздухе висел чужой запах. Зорич, как и обещал, устроил обыск.
Тьяна распахнула окно, а следом заглянула под стопку белья, чтобы проверить свои сокровища: наперстянку, поганку и борец. Их, слава ликам, не тронули. Тьяна с облегчением вздохнула и вдруг почувствовала головокружение. Опустившись на край кровати, она прислушалась к себе. Что происходит? Легкие будто не хотели вбирать воздух до конца, перед глазами плыли круги, пол и стены покачивались. Тьяна прижала руки к груди и ощутила, как неистово колотится сердце: казалось, оно вот-вот разобьет ребра и вывалится на ладони. Да что с ней такое? Взгляд панически заметался по комнате, но пространство не давало подсказок. Страх, разрастаясь внутри, оплетал позвоночник и тянул корни вдоль вен. Тьяна вдохнула вполсилы и повалилась на бок. В глазах быстро сгустилась тьма, но ей не хватило одного зрения. Мрак проник в разум, забился в уши, окружил всё тело. Тьяна словно оказалась в нижней чаше песочных часов – сверху удушающими волнами сыпалось небытие.
