Елена Владеева
Три подарка
Глава 3. Горести
Приведя себя в порядок, фрау Ларсен не спеша, с удовольствием выпила ароматного жасминового чаю с сухариком. Настоящий чай у нее давным-давно кончился, она и путь в лавку колониальных товаров забыла, но к счастью, около дома рос большой куст жасмина. Муж посадил его, когда родилась их первая девочка… Многие годы они только наслаждались летом чудесным благоуханием, но теперь жасмин сослужил ей добрую службу, она собирала душистые лепестки, сушила их и даже очень полюбила свой особый чай. "Надо обязательно сходить к булочнику и купить хоть немного хлеба, чтобы соседка не заметила, какой слабой я стала от недоедания." – решила фрау Ларсен. Они договорились, что комнатку ей приготовят уже к следующей неделе. У нее осталось еще немного картошки, и несколько дней она продержится.
Только фрау Ларсен вышла на крыльцо, как увидела на улице соседку и незнакомую, блекло одетую девушку, а пока дошла до калитки, и они ее заметили, соседка уже шла навстречу. "Доброе утро, фрау Ларсен! Я должна перед Вами извиниться… Видите ли, произошло такое недоразумение! Вчера приехала из деревни моя дальняя родственница… и притом совсем неожиданно. Я еще месяц назад написала ее матери и позвала к нам няней, но оказалось, что они готовятся к свадьбе. Но внезапно ее помолвка расстроилась, и она приехала. Прошу меня извинить."
У вдовы потемнело в глазах, лицо покрылось холодным потом, и ледяные ноги подкосились… Она судорожно схватилась за калитку. "Да… недоразумение… Я все понимаю, не беспокойтесь…" Фрау Ларсен едва ответила, чувствуя, что вот-вот может потерять сознание… С трудом дошла до своей двери, а в спальне, застонав, рухнула на старую кушетку, теперь служившую ей постелью. Даже плакать не могла, так больно жгучим спазмом перехватило горло, но потом рыдания стали душить ее, и она зажала рот платком, чтобы соседи не услышали ее горя. Больше всего она боялась, что сильно заболит сердце, а ландышевых капель в пузырьке осталось совсем на донышке. Но чего боишься, то и… Измученное сердце не заставило себя ждать.
Испуганная Фея заглянула в окошко – беда здесь! Женщина лежала, стиснув руку на груди, лицо было смертельно-бледным, и посиневшие губы страдальчески сжаты. "Плохо с сердцем! Она умирает…" – Фея проскользнула в форточку, и склонившись над больной, трижды дунула ей на лоб. Через несколько мгновений фрау Ларсен задышала ровнее, лицо чуть порозовело, и горькая складка на лбу разгладилась. Она спокойно уснула. Фея облетела скромный домик и ненадолго задержалась у часов в столовой, любуясь райской птичкой, как раз выглянувшей из свой башенки – часы прозвонили одиннадцать.
***
Хозяин вернулся разъяренный, как бык, швырнул новые туфли Тиму в лицо, и один каблук больно ударил его над бровью. Оказалось, что у жены бургомистра случился очередной приступ желчной колики и подагры, а это случалось с ней каждый раз, когда она не в меру объедалась гусиной печенкой. И бургомистриха устроила сапожнику настоящий скандал, заявив, что туфли ей немилосердно жмут и вообще безнадежно испорчены – какой дурак их делал? – что она не потерпит такого к себе отношения, что ноги ее больше не будет в его мастерской, и отныне она будет заказывать себе обувь в большом городе. Хозяин, который вынужден был льстиво улыбаться и оправдываться, теперь вымещал свою злость на безответном, ни в чем ни повинном Тиме. С ругательствами приказал до вечера субботы переделать туфли – или не сносить тому головы!
Оглушенный жестокой несправедливостью, и на время потеряв способность думать, Тим начал дрожащими руками подпарывать швы на туфлях, страшно боясь повредить дорогую парчовую ткань, потому что слезы застлали ему глаза. Он-то понимал, что у бургомистровой жены просто отекли и распухли ноги, да и хозяин прекрасно это знал, но не посмел спорить с важной заказчицей. Подагра от обжорства печенкой, о которой по секрету рассказала ее горничная, давно уже стала предметом язвительных и грустных шуток среди мастеров – все натерпелись от ее капризов, но сейчас Тиму от этого не было легче. Он не чувствовал большого унижения в том, что хозяин швырнул в него туфли, дело у них вполне обычное, и таких вещей не стыдились, как наготы в бане. Но все заветные планы, которые он лелеял с самого Рождества, рухнули в один миг, и даже осознать до конца весь случившийся ужас не было сил.
Чувствуя, что подкатившие слезы могут предательски хлынуть из глаз, Тим отбросил работу и под сочувственными взглядами остальных выбежал за дверь. Он шел, задыхаясь от гнева и отчаяния, торопясь поскорей выйти из города, а когда свернул с дороги на опушку леса, забился в густую траву под кустами и уже не сдерживал горьких рыданий. Он давно так не плакал, наверно, с похорон матери… Детские всхлипывания украдкой по ночам были не в счет. "Зачем жить дальше? Все кончено. Даже когда я буду сгорбленным седым стариком, всегда найдется кто-нибудь, кто швырнет в меня башмак. И разве Лотта… Лучше сразу умереть! Можно утопиться, река близко… Эх, жаль, что я умею плавать, еще отец учил. Надо камней положить в карманы." И вдруг еще не ухом услышал, а почувствовал от земли приближающийся топот лошадей… Тим приподнялся на локте и стал пристально вглядываться вдаль, на дорогу, ведущую в большой город.
***
В это прекрасное утро мачеха была зла, как обычно, и даже хуже… Анни давно заметила, что ненастная погода больше соответствовала ее сварливому нраву и действовала успокаивающе, а солнце вызывало беспричинное раздражение, будто нарочно противоречило ей. И мачеха злилась, вымещая досаду на Анни, особенно когда отец бывал в отъезде. Сестрица Тильда тоже не отставала и с удовольствием тиранила ее, заставляя выполнять свои капризы или, что еще хуже, наговаривала всякую напраслину, а в этом она была на удивление изобретательна.
Мачеха не дала Анни договорить и сразу закричала: "Это ж надо было додуматься – в такое время в церкви прохлаждаться! Дел дома невпроворот, мое нарядное платье не дошито, тюлевые занавески не выстираны, а уже воскресенье на носу! И вообще… Не сегодня-завтра отец вернется – опять сплошные хлопоты, надо встретить с дороги, а к обеду еще ничего не куплено! Нет, даже и не мечтай, чтобы уходить!" Анни в слезах умоляла ее: меньше, чем через час она будет дома. А до воскресенья целых два дня, она все успеет! Платье уже совсем готово, осталось только ленты пришить.
Она так разволновалась, не в силах смириться с рушившим все отказом, что отступила к двери и уже взялась рукой за створку, готовая бежать к себе переодеться, и прочь из дома. "Ты, милая моя, совсем не понимаешь, когда с тобой говорят по-хорошему!" – мачеха грозно сдвинула черные насурмленые брови и достала из ящика стола ключ. "Сходи наверх, доченька, и запри ее комнату! А ты стой здесь, я тебе покажу, как своевольничать!" Когда Тильда вприпрыжку вернулась с ключом, мачеха больно схватила Анни за плечи, и вытолкнув в коридор, захлопнула дверь. Тильда высунулась, ухмыляясь, и показала ей язык – что, получила?
Как в тумане, привычно подойдя к лестнице, Анни запнулась на нижней ступеньке… В оцепенении опустилась на нее и ткнулась лбом в деревянный столбик перил. Перед глазами неожиданно промелькнул обрывок сегодняшнего сна… Вроде она убегала от кого-то пугающего… "Только не плакать! – приказала она себе – Плакать нельзя, они могут выйти из комнаты и увидеть меня совершенно уничтоженной, а у них и без того достаточно поводов торжествовать." Анни сглотнула комок в горле, поднялась и, стараясь ступать потише, вышла в сад. Дик, заметив любимую хозяйку, начал радостно повизгивать. Она добрела до его конуры, и осев на деревянный ящик, безутешно разрыдалась. А верный пес, положив голову ей на колени, тихонько поскуливал и время от времени лизал руку, утешая…
Внезапно он встрепенулся, поднял голову и радостно завилял хвостом, будто приветствуя кого-то. "Что там, Дик?" – Анни отняла руки от заплаканного лица и взглянула наверх – куда смотрел он, но ничего не увидела. Только качнулась ветка, наверно, птица перелетела. Она снова уткнулась в ладони… "Ну, зачем ты так убиваешься?" – спрашивала себя Анни по всегдашней привычке в одиночестве разговаривать сама с собой. "Никакой трагедии не произошло, я уйду завтра. В самом худшем случае – в воскресенье, в церковь ведь пойдут все. Грустно, конечно, что и сегодняшний день пропал, а я-то надеялась… Да, можно сказать, поздравили… Ах, мамочка, если бы ты была жива!"
***
Свою мать Анни помнила смутно, она давно стала для нее существом неземным, приближенным к ангелам. Мама умерла вскоре после того, как подарила ей ту чудесную куклу на пятилетие. Видно чувствовала, что уже не поправится, и хотела оставить дочке память о себе. Года не прошло, как отец женился, совершенно потеряв голову от прелестей дочери галантерейщика. Он добивался ее согласия несколько месяцев, и они обвенчались, не дождавшись окончания траура. Так Анни получила мачеху и потеряла отца, стала ему совсем безразлична.
Галантерейные прелести невесты быстро сменились вздорными капризами жены, а когда у нее родилась дочь Тильда, в семье появился новый тиран. Странно, почему-то Анни никогда не думала о Тильде, как о родной сестре – только как о дочери мачехи. Отец занимался извозом и вместе со своим другом и помощниками часто бывал в отъезде. Они возили товары из большого города, а иногда подряжались ехать еще дальше, и тогда его не было дома по целой неделе. А может быть, он просто не хотел подолгу оставаться с новой женой? Как бы то ни было, Анни оказалась в полном распоряжении мачехи – сначала "ужасной обузой", а потом беззащитной и безгласной служанкой.
"Это просто неслыханно, так издеваться над бедной девушкой!" – от охватившего ее возмущения добрая Фея опустилась слишком низко и случайно задела ветку дерева. Понятно, когда старухи-мойры, прядущие нити судеб, вдруг обрезают одну из них. С этим ничего поделать нельзя, приходится смиряться, их даже олимпийские боги побаивались. Но чтобы один человек так мучил другого, совершенно безответного – да по какому праву?! Не плачь, милая Анни, сейчас я помогу тебе! Жаль, что невозможно наказать твою злобную мачеху, этого добрые феи не умеют, к сожалению. Но для тебя у меня есть замечательный подарок, ты непременно обрадуешься." В ту самую минуту Дик предупреждающе зарычал, отвлекая свою хозяйку от горестных мыслей – значит, пришел кто-то чужой.
