Елена Владеева
Несколько коротких историй
* * *
– Да, заслуженная победа, Павел Григорьевич! А ведь коня я действительно проморгал. Утратил, знаете, квалификацию, сидя в четырех стенах, и внимание уже не то… С женой особо не разыграешься. Машенька, не обижайся! Вообще-то она молодец – иной раз до пятнадцатого хода держится. Еще Алексей Иванович часто у нас бывает, но шахматы он не жалует, все больше кулебяки и наливочки. Зато сегодня настоящее пиршество духа! Благодарю Вас, Павел Григорьевич, что так любезно нас навестили. Удовольствие мне на целую неделю. Милости просим – заходите к нам, не забывайте!
Безголовый
Он появлялся сразу, стоило лишь погасить свет, и не оборачиваясь, юркнуть в постель – неизменно возникал в углу комнаты у приоткрытой двери… Лелька никогда не закрывалась на ночь, ей было спокойнее ощущать, что в смежной комнате уютно посапывает мама. Еще мгновение назад его не существовало, когда Лелька, не дрогнув, щелкнула выключателем над самой его… в общем, выше плеча. И вот, здрасьте! Он стоял в длинном пончо, неумолимо нависая почти над изголовьем кровати и не собираясь покидать ее до утра. Неизбывный, многолетний ночной кошмар – чудовищный Всадник Без Головы. Он преследовал ее с лютой неутомимостью, будто требовал отмщения, и не совсем безосновательно…
Жутко было лежать напротив него с открытыми глазами, вздрагивая от малейшего изменения полутонов в настенном театре теней, чуть колеблющихся от листвы и прорезаемых фарами редких машин. Но если закрыть глаза, Безголовый становился еще ужаснее в своей реальности, этот вечно скитающийся в ночи неуловимый призрак. И оцепенев от страха, поджимая под ночную рубашку заледеневшие ноги, она передергивалась всей кожей, как та несчастная лошадь, чувствовавшая на своей спине жуткую ношу и обреченная таскать по прерии убитого…
Вот она медленно поднимается по отлогому склону холма и замирает недвижным безголовым силуэтом в беспощадном свете луны, пугая Лельку до полуобморочного холодного пота. Она распахивает глаза и таращится на него уже вблизи, натянув до носа одеяло. Боже мой, он даже приблизился! Почти можно дотянуться рукой, а этого она больше всего и боится. Головы у него нет, но руки на месте. И где-то под своим длинным пончо – она точно знает! – спрятана отрезанная голова несчастного Генри. О, только бы не пришлось вставать ночью…
А что поделаешь? Куда в их малогабаритной "хрущевке" задвинуть портновский манекен, чтобы не мучится этими ночными страхами? Не говоря уж о том, что невозможно унять свою нездорово-цветущую фантазию. Хотя завтра утром Лелька скинет со своего манекена атласный платок, укрывающий начатую работу, и снова будет втыкать в него – безропотного помощника, острые булавки, накалывая макет для корсажа концертного платья – все, как обычно. И как всегда, в темноте он вернется к ней изматывающим ночным ужасом, неотвратимо требуя отмщения…
Спасибо грозе!
На потускневшей фотографии – облачко льняных волос, улыбчивые глазки и прижатый к боку плюшевый мишка. Беленькая девочка, названная именем грузинской царицы Тамары – моя мама 90 лет назад.
Вообще-то Тамуся не должна была появиться на свет. Но ее жизнь спасла сильная гроза. Да, именно так. Неудивительно, если гроза человека губит, но чтобы спасала? А все проще простого – ее мама, а тогда еще девятнадцатилетняя Анфиса, юная жена выпускника летного училища, шла на аборт. В последние дни скупо и тишком поплакала, и не потому, что душой была бестрепетна – напротив, за все сердцем переживала, но никогда не позволяла себе распускаться, чему подтверждением три будущих инфаркта. И сейчас, не глядя на потемневшее, явно к дождю небо, вся заледенев от предстоящего ей ужаса, шла истязать себя и уничтожить своего такого несвоевременного ребенка. Он, действительно, зародился очень некстати, трудно даже представить, где ему суждено появиться на свет, ведь летчик не распоряжается своей судьбой. Куда отправят служить – там обживайся в казенной комнате с казенной же мебелишкой. Ни единой души из родных, и никого из знакомых. До детей ли тут? А как, вопреки всему ходу вещей, из тихого подмосковного Богородска, где издавна все бытование сосредоточено вокруг ткацких фабрик, судьба неожиданно отправила ее в кочевую жизнь по приказу командования – это отдельная история. Патриархальный Богородск в 1929 году и военный летчик – не чудеса ли? И вот, стиснув зубы и теперь уж не позволив выкатиться и малой слезинке, Анфиса начинала свою взрослую, бабью жизнь…
И тогда хлынул ливень. Наверно, так начинался смывший все земное библейский потоп, воспринимаемый теперь, как сказка. И гроза! О, какая всенебесная полыхнула гроза! С ослепляющими до рези в глазах молниями, пронзавшими землю из черных, низко нависающих туч. И мгновенно за вспышками – грохочущие раскаты грома, сотрясавшие все вокруг и рвущие барабанные перепонки… Анфиса метнулась было под густое дерево на обочине, надеясь хоть немного укрыться, но куда там! Она в секунды промокла до исподней нитки, а с начищенных мелом парусиновых тапочек жалобно стекали в лужу белые струйки, огибая подошвы… И пока обувь не раскисла окончательно, Анфиса опрометью побежала домой, тщетно одергивая облепившее ноги платье.
Так, благодаря грозе, Тамуся появилась на свет. Это было первое ВОПРЕКИ в ее судьбе, в длинной жизни. Хотя родители на долгую жизнь своей дочки не рассчитывали. Вскоре после рождения у нее обнаружился порок сердца – незаращение Боталлова протока, и врачи сказали, что девочка скорее всего умрет в переходном возрасте. И ошиблись! А Тамуся о своей короткой жизни, к счастью, ничего не знала. Как не знала и страха за себя. Не от детской бездумной храбрости, а от полной доверчивости ко всем вокруг и окружающему миру. И хотя в детстве была чахлая, ходила с голубыми губами и ногтями, ее водили по врачам и как-то пытались лечить, а в их же классе умер мальчик с тем же диагнозом, она начала заниматься легкой атлетикой и гимнастикой и даже участвовала со школьной командой в городских соревнованиях. Все ее подружки занимались в спортивной секции, и она начала себя укреплять. Стелила на пол шубейку, запирала на крючок входную дверь – для опоры вскинутым ногам, и пыталась делать стойку на руках. Сначала только падала, руки были слабые – и как только шею себе не свернула, но в результате у нее стало получаться! Но это уже потом, после войны.
Родилась она уже не в Богородске-Ногинске, а на Украине, в городе Зиновьевск – прежде это был Елисаветград, позже Кировоград, сейчас город Кропивницький. А в два года, когда отца направили служить в Тифлис, Тамуся очень сильно заболела и едва не умерла от непривычной жары. Ее спасло то, что папа по совету врача вывез их с мамой высоко в горы, село называлось Каджори. Вернувшись в Ногинск, Тамуся впервые увидела снег и закричала: «Мама, почему летают белые мухи?» В последующие годы их кочевой жизни они временами приезжали в Ногинск и ждали, когда папа обустроится в очередном месте и заберет их к себе. Жили в Березниках на Урале, в Минске, в Казани – Тамуся пошла там в первый класс. А потом отца перевели в казахстанский Петропавловск, они с мамой приехали туда 1 июня 1941 года. И началась война. Тогда волей-неволей, особенно после гибели папы на фронте в конце 1942 года, надо было как-то выживать. И хилой Тамусе пришлось топить печку, носить воду на коромысле, и еще многое вытерпеть и много чему научиться.
Они с мамой и двоюродной младшей сестрой оказались в далеком, чужом городе совершенно одни. Мама весь день работала, а девочки – после школы Тамуся сменяла занявшую очередь сестру, переписывая номер на ладони – стояли в очередях за хлебом, керосином… Хлеба часто не хватало, и выдавали муку, но гораздо меньше по весу. Местная вода в колодцах была пригодна только для стирки, а питьевую воду из глубоких скважин продавали по талонам в специальных будках. Но зимой – а зимы были лютые, в доме вода за ночь покрывалась льдом – замерзала вода и в будках, и в водонапорной башне. Тогда собирался целый поезд из санок, и ребятня отправлялась на реку Ишим за водой. От холода в школе сидели в пальто, а писали карандашами на полях газет при свете коптилок – слабый фитилек в жестяной банке с керосином. Когда ребята ходили в госпиталь – уже в сентябре бывший Дом пионеров был заполнен ранеными – пели и писали письма для раненых, медсестры давали им парафин и кусочки бинтов для фитилей. Дров в Петропавловске не было, печки топили углем и кизяками, которые складывали во дворе.
И постоянный, мучительный голод… Даже после войны, 1946-47 годах, очень голодали. Она вспоминает, как в пионерском лагере их спасал американский картофельный порошок, его разводили водой и запекали на противне. И радовались, если в столовой доставалась горбушка хлеба, а не мякиш – ее можно было жевать подольше. Как только выжили тогда? Еще одно ВОПРЕКИ в Тамусиной судьбе. Как и то, что потом и я появилась на свет, благодаря моей рисковой маме!
Сегодня, 13 января 2022 года, ей исполнился 91 год. С днем рождения, моя дорогая мамочка!
Пропащая пятница.
В пятницу пополудни помощник почтмейстера Психеев, переодевшись посвободнее и полулежа на продавленных подушках, привычно покуривал послеобеденную папиросу и перелистывал популярный, правда потрепанный, путеводитель по Парижу. Простительно же после пюре с почками, пирога с повидлом и плохонького портвейна помечтать о подобной поездке… И о пикантных парижанках. В палисаднике что-то прошуршало – это пробежал, принюхиваясь, приблудный пегий пес Полкан. А печка приятно прогревала прислоненные подошвы, прозябшие по пути из присутствия. Психеев потянулся, и позевывая, переменил поудобней позу. "А поясницу-то продуло… Пакостная, промозглая погода! Пол-пятого еще не пробило, а почти потемки. Пожалуй, попросить плед потеплее принести. Палашке позвонить… или подремать пока? А потом по-обыкновению к Пищухиным."
В прошлогодний Петров пост Психеев поселился тут, у пятидесятилетней "прелестницы" Прасковьи Патрикеевны. В те "петровки" погода парила и пекла – прямо, как в преисподней! И постоянная ли полу-раздетость повлияла, прилежная предупредительность к постояльцу Прасковьи Патрикеевны или приготовляемое ею прохладительное питье, но престранно получилось, что после праздника Психеев проснулся на перине пылкой Патрикеевны, прикрытый простынкой и примятый ее пышными прелестями. В первом по пробуждении порыве, подхватился он поскорее переехать прочь, но пчелой приклеилась, птичкой порхала подле Патрикеевна и пела о приятнейших преференциях, полагавшихся Психееву за продолжение постельных подвигов. О его плате, как постояльца, и не поминала. Потом позвала пообедать – проголодавшись, он поддался, промешкал и погряз… Потонул полностью.
Поначалу подневольное положение ему претило, но понапрасну он то придирчиво петушился, то притворялся постным, как пономарь – плотский пыл Прасковьи Патрикеевны не проходил. И покатилось… Постепенно пообвыкнув, он почти полюбовно подчинился предложенному ею порядку. Притом, потребностям его по-прежнему потакали, потчевали повкуснее. Почесав плешь, он практично просчитал предстоящие плюсы, и планируя помаленьку подкопить, поэкономив на прислуге и прачке, уже не помышлял противиться. До той поры, пока почтмейстер Пищухин не принялся потихоньку-полегоньку подталкивать его к помолвке с Полиною.
* * *
Павел Пантелеевич почти по-приятельски покровительствовал ему и даже представил к поощрению – плохо ли? А как породнимся, и подавно посодействует, продвинет. И последние полгода Психеев привык на правах поклонника посещать почтмейстера. Плотно поужинав, полюбезничать и побренчать на пианино с Полиной Павловной – она и пела прилично; поболтать с приветливой почтмейстершей, подсесть по понедельникам к преферансу с Пищухиным и постоянными партнерами – письмоводителем Пяткиным и путейцем Прыткевичем. И подумывал о предложении. По правде, перезрела Полина Павловна. Похоже, она и прежде поэтической прелестью не пленяла, но и Психееву не приходится претендовать на первый приз. Поистерся он, потерял пружинистость походки, понурился плечами, и плешь проглянула. Печально, печально… Но ведь не пьяница, не пижон, не повеса, чем не подходящая партия? Полжизни помыкался в постояльцах – положительно, пора причаливать к прочной пристани. И Патрикеевна из птички постепенно превращается в прижимистую паучиху, уже папиросами его попрекает, что пахнут противно. Вот Психеев и прикидывал, как бы половчее подступиться к переговорам о приданом, перетасовывал предположения и планы… Что предпочтительнее, пожить примаком у Пищухиных при полном их попечении, но под приглядом, или?.. А появится потомство? Проблем с пеленками да погремушками прибавится, и будешь пуделем на побегушках…
