Елена Владеева
Несколько коротких историй
Сопричастность памяти
Несколько лет назад, в поисках работы, я зашла в одну московскую организацию. Начальник отдела кадров довольно скептически начал разглядывать мой паспорт и вдруг посветлел лицом: "Так Вы из Электростали? Я ведь тоже там родился и жил в юности. А Вы знаете, как раньше город назывался?" – "Конечно, знаю – станция Затишье, мне мама рассказывала."
Тут начальник совершенно умилился, расцвел улыбкой и, взявшись за телефон, стал звонить главбуху. К сожалению, на месте ее не оказалось, он позвонил еще по двум или трем номерам, но безрезультатно. Тогда начальник велел мне подождать в предбаннике, а сам надел пальто (дело было в начале декабря) и через переулок и еще почти квартал (!) пошел в основной корпус разыскивать главбуха.
А я сидела и думала – вот чудеса! Кто я ему, чтобы так расчувствоваться? Совершенно чужой человек. Мы никогда не встречались, да и не могли – судя по возрасту, когда он уехал из Электростали, я еще не родилась, а в три года меня уже оттуда увезли, о чем я ему сказала. Но я знала о станции Затишье – о его милой родине! Я неожиданно оказалась для него СВОЕЙ.
И сейчас, почему-то вспомнив тот эпизод, не перестаю удивляться – чем так важна эта общность памяти? Что в ней необыкновенного, даже сакрального, если хотите? Священность памяти о предках – как сохранение и утверждения себя, своего пребывания в мире, вместе со своим родом и своей землей? (О земле разговор особый!) Если мы храним память, значит и нас кто-то вспомнит, и мы не бесследно канем… Мы тоже БЫЛИ.
Выходит, что любовь к своим, всему родственному – просто страх одиночества, забвения и смерти, в конце концов? Хотя для верующих это вообще не должно бы иметь значения, их вечное Отечество – Царство Небесное (вне зависимости от религии, по сути). А здесь, на земле мы тешимся иллюзией, что дороги своим родным. И что Родине мы зачем-то необходимы, и она нас тоже любит… И думать иначе – предательство. Это как наивная уверенность в любви: "Я его или ее так люблю – не могут же они поступить со мной подло!"
И если со своими более-менее понятно, то чем так пугают чужие? Потому что мы их не понимаем, а вдруг они что-то против нас замышляют? Или, возможно,
насмехаются над нами на своем непонятном языке? И святыни у них не такие как у нас, а это, конечно, неправильно. И в памяти народа сохраняется что-то неведомое нам. Так неужели любовь к своим – это просто неизбывное отторжение чужих? Перевертыш в кривом зеркале подсознания… Возможно, люди со знанием нескольких языков, легче и спокойнее воспринимают других и изменения вообще? А чем необразованней народ, тем сильнее он отторгает новое и других людей, в частности. Зато гораздо патриотичнее, наверное…
Художник и Христина
Художник Худокормов, вроде хаотично, но хитроумно хороводил хризантемами в хрустале вокруг худенькой, как хворостинка, Христины…
"А худющая… вон хребет-то! Зато я храню хладнокровие. Может, в хитон ее, в хламиду какую? Но не хилая, не хлипкая, и холмики хорошенькие…Не зря хвалил Хазарцев: если ее холить – хороша! Хуже, если хомячка или хрюшка, как холодец. Хотя у той хохотушки такие "хурджины", ха-ха! – художник хмыкнул – Но зато характерец… А уж храпела! С такой хавроньей – только от хандры… и хвастать нечем."
– Холоднёхонько! – хныкнула Христина – А хворать не хочется…
– Да, холодновато… Ну, хорошо, хватит. Хватай там халат! И хозяйничай – вон херес, хала в хлебнице, халва. Или хамсы? – Худокормов, хищно хмурясь, все хлопотал за холстом…
Христина, уже в хлопчатом халате и хлопанцах, храбро хлебнула хересу и хрумкала хрустящую халу с халвой.
"Хоть он из худородных, а не хамеет, даже хлебосольный. Мне и хлебушек хорошо, а тут – халва! А уж хожено-перехожено по художникам… – Христина хихикнула, хмелея – И не хапает, как тот хрипатый, вот хорек-то! Или хлюст хромой, которого я хрястнула. Или хохмач, что хвостом ходит. А этот не хорохорится. К такому хахалю я бы хаживала…"
А художник все хлестко химичил что-то на холсте… "Как хрусталь без нее холодеет и хамелеонничает! Сразу в хром-кобальт… Да, хорошее тут хитросплетение с хризантемами! И хрупкость у нее художественная, даже хореографическая."
"Не хоромы тут, но и не хибарка… И без хлама. Значит, он не холостяк, хотя… Ходики у него хорошие – с херувимами. Такие херувимчики были в храме в Хамовниках, где я в хоре тогда… Эхе-хе… Нет, Хранителя не хулю, но и себя что ж хаять? После хозяйской-то хитрости. Хваткий был хрыч, тут уж хочешь – не хочешь… Как в хлеву хрюкал. Хоть бы холера его! Или хлыстом по харе – до хрипа! Ох, хватит, хватит, а то хуже… Да, и ходатайствовать некому… и хоронить. Вот хороший хлопчик Харитоша, да хворый, худосочный. Такому из холопов ходу нет…"
"Химеры ходульные, конечно, у того хваленого хироманта. Хотя, если хронологически… Но я и что-то христианское? Правда, характерно, что она Христина, значит – Христова… худышка эта. А если без ханжества? Она не хабалка и холопства нет, не христарадничает. Хохлится вот, хлюпает… холодно ей что ль? Или от хереса… А мне уже и хомут на холку хочется? Вот хохоту было бы!"
"Да, он холостяк… но хренушки мне. Ведь хозяюшкой всяк хотел бы хвалиться, это не хухры-мухры… А халатик хорош! Так бы и ходила…"
Занималась заря
Занялась, заалела над землей заря-зорюшка, золотя зеркальную заводь, заречные заросли и зеленя… Звонко заливались зяблики и зорянки, и уже звонили к заутрене. Зарумянилось Загорье, зазвучало… Закукарекало, зачирикало под застрехами… Заскрипело, замычало, зажурчало и закудахтало…
* * *
Заспанный Захар Зозулин заворочался в своем запечье, зычно зевнул и заскреб зачесавшийся загорбок. Звякнули чем-то в закуте, заблеяли… Залаяла Злючка у забора. Зот заругался затейливо, и она заскулила… Вот здоровкается Зот с кем-то, захохотал зычно… А за застиранной занавеской захныкал Зинкин золотушный заморыш.
"Знобко чтой-то! И зуб заныл…"– Захар злобно зыркнул на заполошную Зинаиду, загремевшую заслонкой.
– Зинка, запарь-ка зверобою!
"Забери тебя зараза! Как зенки зальет зельем, завалится – так заутро завсегда закидывается. Ишь запух-то, заплыл… зверюга! При Зосимовне-зануде он так не закладывал. Она зазудит да запилит – не забалуешь!"
Зинаида закивала ему, а сама забежала за занавеску – "Ой, заплакал, мой зайка, заголодал!.." – и загулила, засююкала… Затихло.
* * *
Зело завидовала Зинаида своей золовке – заводной, здоровой, загорелой, с задорными завитками на затылке.
"Все она за забор к Закудыкиным засматривает да зубоскалит – завлекает, значит. Только зряшная затея! Закудыкин-то на золовку заглядывается, а в зятья к ним – заартачился. Знает, Зозулины все – забавники и захребетники, зараз его запрягут. Если залетный кто… Замуж золовке засвербило, а золу загрести не заставишь! Запачкается, мол… Тоже мне золото! Не злопыхательствую, но на закате ее не зазовешь – а засветло все зевает… Заголить бы, да задать этой забавнице!
А сама Зинаида с зари до зари – замороченная, в затрапезном, как заморашка захудалая… Злополучное ее замужество, и Зот уж не замечает – хоть зашибись! А затемно, знамо, ему занадоблюсь, замотает всю…Ох, закваску не забыть на завтра завести!"
Зинаида заварила не загнетке Захару зверобой и теперь замешивала затируху. «Замутило что-то… Не затяжелила ль заново? Ох, Заступница! Знать, зимой… заодно с Зорькой. Аль к Заговению?»
– Зинка! Заснула что ль? Забодай тебя!
Захар заглотнул зверобою, забулькал. Уф-ф, задохся…Засопел, забормотал… Закрылся с заплешиной заскорузлым, заплатанным зипуном и захрапел звучно…
Над землей занялась заря.
Матильда и моряк
Мизансцена с мысленными монологами – в мажорном мае, у маслянисто мерцающего моря. Магнолии и мимозы, миндаль и мороженое. Муслиновые "маркизы" в мансардах. Мадера и марципаны, мандолины и мелодекламация…
Молодцеватые моряки и местные модницы в маркизете, и матроны с моськами. Мечтательные мадемуазели при маменьках и манкие, как майский мед, милашки. И маневрирующие между ними месье с моноклями, мурлычущие модные мотивчики.
Миниатюрная миловидная модистка, в муаровой мантильке и митенках, медлила и маняще молчала… Молодой моряк, может – мичман, мальчишески млел и мялся…
"Этот малодушный мореплаватель мнительнее, чем монашка. Даже мой мизинец мужественнее!"
"А марсельские мамзели все ж мармеладнее… И много милостивей!"
Меланхолически они мерили мощеную мостовую – мимо мэрии, магазинов, музея майолики и мозаики. Миновали музыкальную мастерскую и меблерашки мадам Мишель…
"Уже милю мотаемся… Малахольный мазохист! Он муторней многодетного маклера! Или мнит меня мезальянсом?"
"А ведь мудрует маленькая максималистка… Может, она меркантильна?"
– Мадемуазель Матильда! Молю, не мучьте меня миражами… – мямлил моряк.
"Вот милая метода – так мяться! Ведь не мальчишка, не молокосос…" И молвила мелодично:
– Минутку, месье! Но можно ли мучить мучителя?
– Мадемуазель Матильда, я тут мало не месяц маюсь! Маятником все мгновения меряю – миллион мгновений моих мытарств! Не маман ли мешает?
– Ах, месье, не морочьте меня! Что маман? Это мужчины – мастера марьяжных мистификаций. Мчитесь мухами на мед, а мы-то…
"Марьяжных? Момент… Медовый месяц и… мелюзга мал-мала меньше? Да еще матильдова мамаша? Мрак!"
"Ишь, морщится, как от микстуры! Маневрирует ведь мошенник, мечтает на мякине…
– Матильда, я – моряк, а море для молодого мужчины, как мощный магнит!
"Вроде мурлычет мюзикхольный мотивчик, мерзавец? Да, мужем мне может быть лишь мастеровой… Тот малообщительный мельник или медноволосый мебельщик."
– Вот и магнитьтесь морем, милейший! А я не марионетка, мной манипулировать и не мечтайте!
"Маскарад! Махровая мелодрама…" – мрачная мысль молнией мелькнула в мозгу моряка:
– Вы манерная моралистка!
– Что?! Макиавелли! Мерси за мадригал!
– И местечковая мадам Ментенон!
– Мизерабль! – не моргнув, мяукнула модистка.
– Малеванный манекен! – мстительно метнул моряк.
– Монстр, мазурик, мужлан! – мельтешила Матильда.
– Мелочная медуза! – мычал моряк.
– Мерзкий моллюск!
– Мегера!
– Мра…
И мистика! Уже мелко моросило над морем… И в млечном мареве у мола, медленно меркли Матильда, моряк и майские мимолетные мечты…
Откровенности
Я совсем недавно в Фейсбуке, но кажется, затонула безвозвратно и без всякого желания вынырнуть. Не знаю, как здесь было раньше, но в эти дни меня взволновал уровень искренней открытости, даже исповедальности. Чем-то схожий с безоглядной больничной откровенностью, особенно в тяжелых отделениях, где все рАвно "под Богом ходят". Когда дает трещину скорлупка обычной сдержанности и невольно вырывается – люди, запомните меня такой! Пишу в женском роде, поскольку в основном публичная задушевность свойственна нашей сестре. Сейчас уже и близко нет сетевого хохмачества – "Ося и Киса были тут". Скорей обнаженный драматизм, вплоть до цветаевской трагичности – "еще меня любите за то, что я умру". Просто за одно это… Вы же не будете придираться и укорять, что от меня толком ничего не осталось? Ведь вы не забудете, вспомните, что я была на свете? Да, неудачливая по судьбе, непутевая в своей безропотности – но живая, зачем-то созданная душа. И даже нечто рифмовала, мало кому нужное. Но другой такой на земле вовеки не будет. Неужели совсем напрасное творение? Сколько сегодня подобных вздохов в Небеса… Сколько отчаянных молений о высшем милосердии – "Спаси и сохрани!" И вдруг взыграет ирония, представишь, как отодвинется тучка и строгий глас спросит с высоты: "А зачем собственно тебя спасать? Чем ты порадуешь мир, какую принесешь пользу?" И смущенно почешешь репу, и пойдешь… пылесосить что ли… а может, чайку заварить. Но потом украдкой включишь ноут и опять занырнешь в ФБ. И очумело, до одури будешь бродить со страницы на страницу, с непонятной надеждой приникая к чужим разговорам и умиляясь чьим-то дружбам, сочувствуя и мысленно споря, восхищаясь талантом, и цепенея от общей растерянности, страхов и ожиданий худшего… Но вроде не одна на свете. И размышляешь, размышляешь…
Например, о яйце – как зеркале нашей действительности. Нет, я не о христианском символе, когда Мария-Магдалина принесла кому-то из властителей яйцо в качестве загадки – что оно олицетворяет? Вечную жизнь… До таких метафизических высот мне не подняться, поэтому размышляю о будничном, житейском. Пока дома от упаковки яиц осталось хотя бы три штуки, жизнь в карантине почти не отличается от прежней. Молоко, муку и сахар я обычно заказываю целыми упаковками, как раз для непредвиденных случаев, чтобы испечь хлеб. Но яиц много не запасешь. И когда они закончатся, придется перейти на новый, вернее старинный способ существования. Включить дремлющий ген выживания наших предков. И явственно почуять носом горьковатый дымок костра, непривычно ощутить в руке тяжелый камень для растирания зерен, и жесткую первобытную лепешку на зубах. Хорошо еще, что у нас в отличие от доисторических времен, есть дрожжи – хоть зубы уцелеют. И все-таки куражно представляешь себя немного Робинзоном (счастье, что не Эдмоном Дантесом!)
Вот такое оно, яйцо – замкнутый внутри загадочный мирок, в котором несомненно есть мистическое начало. Недаром при помощи яйца знахари проверяют человека на сглаз, и вроде, им же его снимают. Оно пугающе хрупкое, и дарящее будущую жизнь. Безропотно катящееся – куда толкнут, и непредсказуемо капризное в своей траектории. Не рукотворная капсула или батискаф, но изначально совершенная вещь в себе. Почти самодостаточность планеты… И путеводный идеал для всех, тоскливо сидящих в самоизоляции. Ах, если б добавить еще немного тепла! Но большинству его хватает лишь на внутренний обогрев, семейный человек обособился среди родных. И сейчас к ним лучше не соваться, чтобы не тюкнуться нечаянно лбом в скорлупу здорового эгоизма, которая покрепче любого кальция. Но очень хочется верить, что разбив однажды эту скорлупу, в после-вирусную жизнь выпорхнут не узники птицефабрик, а крылатые лебедята.))
Или такое… Вдруг вспомнилась когда-то крылатая фраза "положение хуже губернаторского", и по одной версии, означает она следующее. Перед тем, как случить кобылу с племенным жеребцом, коне-заводчики сначала выпускали к ней жеребца попроще, который должен был возбудить ее чувства. А когда видели, что дама готова уступить, выпускали жеребца-производителя, не растратившего силы на ухаживания. Так вот первый невезучий бедолага и назывался "губернатором." Это я к чему? К тому, что человек присвоил себе роль вершителя судеб животных. Много веков, по своим потребностям и просто прихотям, он решал – кому и где жить, а кому – сразу под нож. Кому-то позволял любить, а кому-то категорически нет, или заставлял размножаться в принудпорядке. А то и начисто лишал личной жизни или отбирал у матерей детенышей ради еды и нежной шкурки. А сколько натерпелись лошади, особенно в войны, до которых так охоч "венец творенья". А в мирное время человек любит поразвлечься творчеством. Например, создать породу несчастных коротконогих бассет-хаундов, кто даже интимный процесс не может совершить без помощи человека. Или абсолютно голых кошек-сфинксов, на которых без слез не взглянешь.
И пришел на Землю ковид… Скажете – абсурд, никакой связи? Минутку. Насчет абсурда – о, да! Начиная с того, в каком фантике преподнесли нам эту конфетку. Через летучую мышь, которая вовсе не мышь. Поражает избирательность вируса – она капризней рулетки в казино. Уму непостижимо, как при одной и той же заразе одни люди вообще не догадываются, что переболели, а других не могут спасти даже в больнице. Курильщики, которых всю жизнь стращают быстрой смертью от никотина, заражаются и болеют намного реже других. Видимо, благодаря тому же никотину, который расширяет капилляры и уменьшает риск тромбоза – а это чуть ли не главная опасность при ковиде. Всегда хлопотали об укреплении иммунитета, а сейчас оказалось, что вирус настолько мощно активизирует иммунитет, что возникает "цитокиновый шторм", способный убить человека. Когда организм уничтожает собственные защитные клетки, приняв их за врагов. Происходит сильнейшее нейро-воспаление, сходное с энцефалитом, а белок, в который внедряется вирус, находится в основном в кишечнике. И наверняка, есть еще удивительные особенности воздействия вируса, о которых я не знаю.
Но возвращаюсь к главной мысли. Недавно прочитала, что ковид способен нарушить репродуктивные функции и мужчин, и женщин. Представляете? Вот так, дешево и сердито, без ядерной войны, голода и природных катаклизмов Земля может избавиться от наглого человечества. И неважно, рукотворно создан вирус или спущен прямиком из Космоса, результат один… Говорят, что нынешние дети сильно отличаются от нас, из прошлого века. Возможно, потому, что наверху КТО-ТО вспомнил, что давненько не занимался селекцией этих двуногих. А мы, внизу, вспомним бассет-хаундов…
