Елизавета Дворецкая
Наследница Вещего Олега
Но вот миновали Болгарское царство. В городе под названием Мидия начиналось царство Греческое, и здесь Асмунд впервые выступил как киевский посол: объявил о себе местному воеводе-турмарху. Греки еще не знали о смене власти в Киеве и удивлялись, почему не идет ежегодный торговый обоз.
В Мидии пришлось задержаться.
– А грамоты у вас есть? – спросил турмарх, по имени Прокопий.
Он носил титул спафария, что означало «меченосец», и действительно опирался на меч, когда принимал русов, сидя на каменном стуле в просторном каменном доме. Его стены были красиво выложены из чередующихся слоев красного кирпича и белого известняка.
В большие окна, каждое размером с дверь, влетали порывы теплого ветра с запахом незнакомых цветов.
– Есть. – Асмунд подал ему свернутый лист пергамента.
Как быть с грамотами – этот вопрос и самого Ингвара ставил в тупик. Что писать? На чем писать? Олег Предславич держал для этого ученых людей из числа христиан своей дружины, но они уехали из Киева вместе с ним. В старых Олеговых ларях, которые разбирали для дележа имущества между Предславичем и Ингваром, нашли несколько потрепанных стопок пергаментных листов. Их привезли когда-то с Босфора в числе прочей добычи: дорогие золоченые оклады ободрали и сделали из них подвески к ожерелью для Венцеславы Олеговны, а листы, которым не могли придумать никакого применения, бросили и забыли. Теперь Ингвар велел Стемиду их забрать: не сгодятся ли? Тот помял пергамент и кивнул. Долго скоблил ножичком, убирая старые записи.
– А что здесь? – спрашивал Асмунд, которому вид этих черных значков внушал любопытство и опасение. – Может, важное что?
– Да тут по-моравски… Не по-гречески, – Стемид вглядывался в строки. – От болгар добыли.
– Что там сказано?
– «Послушание Израилю… – нахмурясь, с трудом разбирал Стемид. – Г… Б… Это «Господь Бог твой един есть»!
– Какой – господь бог един?
– Ну, их болгарский бог. «Идите в… идите видите яко я… здесь… ни… есть… образ…» Тьфу! – Он отмахнулся и потер глаза рукой. – Не разберу.
Черные значки выглядели так значительно, казалось, в них должна заключаться какая-то особенная мудрость, а что на самом деле? «Идите, видите»! Куда идти, чего видеть?
– Ну-ка… – Стемид скользнул взглядом к середине листа. – Идаи… Идайнамразум… На морозом?
– Иди на мороз?
– «И дай нам разум», вот! «Да увемы… и…стова… го… ба…» Это не «ба», а «бога», но что это за «стова» – не пойму.
– «Дай нам разум» – это хорошо, – вздохнул Асмунд. – Пару коробов не помешало бы про запас…
Вот ведь наука – вроде ни мечом, ни топором махать не надо, щит не нужен, сидишь на месте – а устал, будто полдня с отроками по двору прыгал.
Стемид скоблил усердно, но осторожно, стараясь не протереть старую кожу насквозь.
Потом, сидя в гриднице с дружиной, стали сочинять послание. Очень скоро все вспотели и разозлились, несмотря на пиво, которое подносила Эльга и ее служанки. Начали бодро:
– «Мы от рода русского, – медленно, подбирая каждую букву, царапал Стемид на восковой дощечке, какими пользуются купцы при учете товаров, поскольку пергаментный лист заготовил только один. – Асмунд, Вефаст, Кольбран, посланные от Ингвара, великого князя русского, к вам…»
На этом застряли. Во времена Олега в Царьграде правили двое: братья Лев и Александр. Но с тех пор прошло двадцать семь лет, старые василевсы померли, на их места сели новые. Купцы знали имена нынешних царей, но заспорили, кто главный: Роман или Константин?
– Константин – сын того Льва, что при Олеге был! – припомнил молодой купец Аудун. – И он царем стал давным-давно, как отец его помер. А Роман – это тесть его.
– Так если тесть, он здесь при чем? – не понимал Ингвар.
– Он такой тесть, что вместо отца, зовется «василеопатор», что значит, «царев отец». И в договорах его надо писать первым!
– А у того Романа своих сыновей целая скамья, и все царского звания! – подхватил другой купец, Ингивальд. – Христофор, да Стефан, да Константин…
– Христофор помер, – поправил Гудфаст.
– Костинтин уже был, – одновременно сказал Ингвар.
– То другой Константин, – настаивал Ингивальд. – Один – Романов сын, а другой – Львов сын.
– И оба цари?
– Оба.
– Разом? – уточнял Ингвар с таким видом, будто ему говорили «свиньи летают по небу».
– Разом!
– Йотуна мать!
Но и это было еще не все: Кари припомнил, что в какой-то год застал в Царьграде празднества по поводу возложения царского венца на другого Романа – сына того Христофора, что уже помер! И у того Константина, который сын, тоже был свой сын Роман! Но считать этих Ингвар отказался: давайте-де сейчас и баб их всех, и псов, и кур в грамоту запишем! Царей у них, как опят на колоде, ум сломаешь, пока разберешься!
– Стало быть! Роман, который тесть! – Ингвар поставил перед собой свой серебряный кубок. – Костинтин, который зять! – выхватил у Мистины его кубок и поставил рядом. – Стефан, который сын! – Стефана пришлось изображать поясному ножу. – Костинтин, который сын. – Рядом с ножом легла горбушка от пирога. – Четверо. Все?
– Йотуна мать! – сказали разом несколько человек.
– Стефана с Константином-зятем я бы местами поменял, – посоветовал Аудун. – Они его, Константина, совсем в черном теле держат, хоть он Льва сын, а эти так… налезли на престол, как мураши на жабу дохлую…
Ингвар поменял местами кубок Мистины и поясной нож.
– Тогда ставь зятя на самый конец, – предложил Вефаст. – Пусть уж Роман со своими чадами впереди идет. Я видал, они богу молиться так ходят.
Кубок ушел в конец строя.
– Пиши! – велел Ингвар Стемиду, и тот принялся царапать: Роман, Стефан, Константин… и Константин.
Со вздохом человека, проделавшего тяжелую работу, Ингвар взял со стола горбушку и вцепился в нее зубами.
– Зятю корочун, – хмыкнул Мистина, и гриди вокруг с облегчением заржали. – Чего там дальше-то?
– Дальше, что, стало быть, князь Ингвар желает мир и дружбу утвердить и потому просит на другое лето принять посольство. Чтобы нам, значит, жить в мире, торговать, а все тяжбы разбирать по закону. Но это они потом сами напишут, а нам сейчас только суть надо.
Но и самую суть Стемид писал два дня: обдумывая каждую букву, счищая ножичком неудачные и давая отдых отвыкшим от такой работы пальцам. Когда же его тяжкий труд подошел к концу, оказалось, что запечатать грамоту нечем: свою печать Олег Предславич увез с собой, а у Ингвара никакой не было.
– Вели сделать тебе печать с вашим вороном со стяга, – предложила Эльга. – Будет ровно твой стяг, только маленький.
– Печать-то сделать надо, – согласился Вефаст. – Пусть посмотрят. Но пока их послы твою печать не заверили, им все едино, что есть она, что нет ее…
– Мне не все едино! – отрезал Ингвар. – Велю сделать – и пусть привыкают, что такая печать здесь теперь надолго!
Помня этот разговор, Асмунд не слишком удивился, когда в Мидии турмарх Прокопий взял его грамоту, повертел в руках и присмотрелся к восковой печати на кожаном шнуре, будто к невесть какой диковине.
– Что это? Какая-то птица? – насмешливо сказал он. – Мне неизвестна подобная печать у кого-либо из законных властителей!
– Была бы известна, ты был бы ясновидящий! – ответил Асмунд. – Князь у нас новый, и печать новая. А ты не видел – так посмотри. Еще не раз тебе ее видеть придется! И царям вашим!
– Я обязан послать о вас весть в Константинополь и поступить с вами, как прикажут, – турмарх вернул ему грамоту. – А поскольку я не знаю, кто вы, откуда и зачем здесь, то и дать вам содержание, как послам, не имею права.
– Я же тебе сказал, кто мы и откуда!
– Сказать можно что угодно. Но я обязан верить словам лишь тех, кто предъявит мне известную и утвержденную василевсами и логофетом дрома печать. И желательно с надписью: «Богоматерь, помоги рабу твоему такому-то»… – проворчал он.
До Царьграда оставалось дороги на пару дней, но ждать пришлось две недели. Это время послы жили на своих лодьях, вместе с отроками. Вернее, при лодьях: поставили на берегу близ города шатры и устроились, как обычно в походе. На склонах сероватых скал торчали пучки пышной, но уже пожелтевшей травы, будто бурая песья шерсть, между ними расстилались поляны почти белого песка, сбегавшие к прозрачному зеленовато-голубому морю. Отроки купались и ловили рыбу, чтобы сберечь княжьи деньги, через день отправлялись в Мидию на рынок за простыми припасами: сыром, хлебом, маслом. Асмунд тоже бывал в городе, всякий раз заходил к турмарху и спрашивал: не прислали ответ из Царьграда? Повидать Прокопия удавалось не всегда, но ответ был одинаковый: нет.
– Может, он ответ от царя и получил, – говорили купцы. – Да скрывает: важное лицо делает.
– Зачем? – не понимал Асмунд.
– Обычай у них такой. Чтобы мы знали: они тут большаки, а мы так… в углу нагажено.
– Терпением надо запастись, – Вермунд с сочувствием клал руку на плечо молодому княжьему родичу. – Дальше будет хуже.
Наконец ответ пришел: василевс Роман и логофет дрома дали разрешение сопроводить русских послов в Великий Город. Прокопий послал галею[7], и уже с ней три русских лодьи наконец вошли в Боспор Фракийский. Остановились на заставе Иерон, но ненадолго: греки лишь убедились, что никакого товара на продажу у русов на этот раз нет. Близ Иерона заночевали в последний раз перед городом и на другой день еще до вечера вышли в Пропонтиду. Люди Прокопия сошли с галеи и отправились докладывать царю и его боярам, а русам велели ждать на лодьях.
Асмунд даже рад был времени оглядеться. Справа уходил куда-то вдаль широкий залив – тот самый залив, что греки зовут Керас, а русы – Суд. Вдоль Суда тянулась с ближней стороны высоченная каменная стена – как горная гряда, только ровная, а за ней еще какие-то стены, все с оконцами, издалека похожая напчелиные соты. С другой стороны Суда тоже были разбросаны в окружении посадок каменные дома, иные – столь огромные, что Асмунд невольно ждал увидеть их хозяев – ростом с сосну. Но вокруг мелькали люди обычного роста, рядом с этими постройками похожие на муравьев. И зачем им такие жилища громадные?
Стены над водой вздымались, будто неприступные горы. Дальше ходу не было. Накатывала растерянность: куда двигаться-то? Были, правда, ворота, в которых тоже мельтешили люди, но возле них стола стража в пластинчатых доспехах и шлемах.
– Эй, русиос! – кричали какие-то греки, подплыв к лодьям на мелких лодочках. – Купай!
– Чего? – не понял Асмунд.
Грек заговорил по-своему, показывая на корзину. Под тряпкой оказались лепешки, в другой корзине – какие-то мятые сизые ягоды размером с мелкую репку.
– Сики! Псоми! Тири!
– Хлеба купить предлагает, да сыру, да смоквы, – пояснил Ингивальд и достал серебряный шеляг. – Этого мало, привези больше! – По-гречески велел он и помахал шелягом. – У нас людей-то вон сколько, а нам тут до завтра еще куковать.
– До завтра? – удивился Асмунд.
– Самое малое. Не мешали бы им тут наши скутары – две недели томили бы.
Он оказался прав: постепенно утихла суета в гавани, закрылись городские ворота. Стемнело. Отроки и послы кое-как утеснились, чтобы хоть по очереди поспать на днище лодий. Асмунд устал, но от возбуждения спать не хотелось, и он все сидел возле руля, глядя на удивительно синее небо и яркие белые звезды.
Царьград! Верилось и не верилось, что он здесь – он, родившийся в далеком лесном краю над рекой Великой, где и сейчас живут его родители, младшие братья и сестры…
* * *
Поселили русских послов в воинском доме предместья Царьграда – оно называлось Маманта. Здесь стояла царская усадьба, в которой сами цари никогда не бывали, окруженная садом и разными посадками, а вокруг довольно большое селение. Воинские дома построили лет сто назад, по указу тогдашнего царя Льва, для наемников из Северных Стран, для которых он создал особую дружину – этерию. О том, что здесь много норманнов, Асмунд знал: греки, ищущие охотников повоевать за деньги, добирались аж до Хольмгарда. От прославленной роскоши Греческого царства здесь не было и следа: угрюмые каменные строения, клети с голыми стенами и без печей. Вдоль стен тянулись лежанки в два яруса – в каждой клети человек на двадцать. Питались послы и их отроки заодно со стартиотами – кашей, овощем, всяческой рыбой, иногда копченым мясом. И то, как им объяснил царев муж по имени Лука, доставивший их сюда от пристани Боспория, это была большая милость василевсов – ведь пока договора нет, кормить послов греки не обязаны.
Войдя в воинский дом – «стратонес» по-гречески – русы оказались как в узилище, ибо страже было велено их отсюда не выпускать.
– Таков порядок, – на чистом северном языке объяснил им десятский, по-здешнему – декарх, по имени Кетиллёг, родом с Готланда. – Когда приезжают послы, их помещают в особый дом, и «львы»[8] стерегут их, а когда кто-то из кейсаровых людей желает с ними повидаться – провожают, куда велено, а потом возвращают обратно.
– Но как они смеют так обращаться со свободными знатными людьми! – возмутился поначалу Асмунд. – Еще бы в железо заковали! Мы что – разбойники?
– А кто же вы? – расхохотался Кетиллёг. – Может, епископы? Вы же русы, а русы и разбойники – для здешних одно и то же. Мы делимся для них на две породы: дикие варвары – которые приходят грабить, и прирученные варвары, которых греки нанимают на службу за серебро. Я вот уже перешел в прирученные, даже принял крест, и теперь мне доверяют. У меня в кошеле кое-что звенит, могу в свой свободный день съездить в Город, прогуляться по Месе, и в харчевне посидеть с ребятами, и вина выпить, и к девчонкам зайти. А вы для них что волки из леса. Сидите и не щелкайте зубами, а то и правда в железо закуют.
– Но не обижайся – если приедет епископ, скажем, из саксов, с ним поступят точно так же, – добавил другой десятский, Ари. – Здесь чужим не положено ходить без присмотра. Особенно с такими рожами, как у нас! Это у себя дома разные могучие вожди считают, будто сидят на соседнем престоле с Одином и весь свет молится на их нечесаные бороды, а здесь им быстро объяснят, кто правит земным миром. И небесным заодно.
За три дня Асмунд возненавидел и стратонес, и греческую чечевицу, и похлебку из капусты, от которой только урчало в животе; двор, где от скуки упражнялся заодно со стратиотами. Тех сейчас было не много – большинство отправилось воевать с сарацинами, как во всякое лето. Только эти упражнения несколько развеяли его скуку и негодование: любопытно было посмотреть греческое оружие, доспехи, приемы, которыми со всем этим управлялись. Запоминал слова: лорикий – кольчуга, кавадий – стеганый поддоспешник, клибанион – пластинчатый панцирь, скута – продолговатый щит, туреос – небольшой круглый щит, спата – тяжелый меч, парамирион – однолезвийный меч с рукоятью иного вида, контарион – длинная пика против конницы…
Однако в первый раз греческие чины приняли русов довольно быстро. Едва неделя прошла, как за ними явились два десятка царских хирдманов в клибанионах и повезли – только троих послов, без отроков, – вдоль Босфора на юг, к Царьграду. Даже не позволили взять с собой купцов, чтобы переводить: сказали, что у асикрита есть свой толмач. Высадив с южной стороны мыса, завели в огромный каменный дом, что стоял прямо за стеной. Вход охраняли два каменных пса, у которых на шее росла густая шерсть. Асмунд знал, что от каменных зверей вреда быть не может, и все же прошел между ними не без тайного детского опасения – а что если вдруг оживут и зубами щелкнут…
Не показывая смятения, Асмунд следовал за провожатыми по гладким каменным полам. Как можно на самом деле жить в таких избах, с такимим-то огромными окнами, что хоть человек пролезет?
– Как они здесь топят? – по пути шепнул он Кольбрану, пройдя три покоя и не обнаружив ни одной печи либо хоть очага.
– Никак! – Кольбран показал на верхнюю часть серовато-белых стен: – Видишь, копоти нет.
– А как жить?
– Зимы у них не те, что наши. А летом среди камня прохладнее.
Асмунд и сам ощущал, как приятно после жары снаружи войти в прохладу, и все же среди камня с непривычки чувствовал себя неуютно.
Русов принял асикрит логофета дрома, по имени Лаврентий, по званию тоже спафарий, хотя без меча. Чернобородый мужчина, еще довольно молодой, с крупным носом и ранней лысиной, он сидел за столом, по которому было разложено множество желтоватых кожаных листов – расправленных и свернутых. С одной стороны за столиком поменьше устроился другой бородатый грек, одетый скромно и с писчей палочкой в руке. А возле стола стояла… какая-то старая, противная по виду баба с коротко остриженными непокрытыми волосами, одетая в мужскую рубаху и узкие порты. Асмунд воззрился на нее в изумлении, будто на оборотня. Едва рот не открыл.
Сидевший за столом грек что-то сказал.
– Мне доложили, что в Росии сменилась власть и вы приехали от нового архонта, – перевела баба на славянский.
Говорила она понятно, но и голос был какой-то странный: не мужской и не женский. Вефаст украдкой толкнул Асмунда локтем и многозначительно кивнул на грека за столом.
– Говори с ним! – шепнул он на северном языке. – Это кейсаров человек, а то – толмач. Он скопец. Не замечай его. Скажи: мы от конунга Ингвара…
– Мы прибыли от Ингвара, князя киевского и вождя руси, – по-славянски повторил Асмунд, стараясь подавить брезгливость и не замечать «бабы», которая оказалась бывшим мужиком. – Минувшей весной он по воле судьбы, с благословения наших богов и согласия всей русской дружины принял власть в Киеве и прислал сюда меня, своего родича, чтобы уведомить греческих царей и установить мир, дружбу и порядок торговли.
Речь он заготовил заранее и крепко заучил – теперь его это выручило.
– У вас есть грамота? – спросил грек за столом.
Новость, которая во владениях Вещего Олега сотрясла небеса, на него не произвела ни малейшего впечатления.
Грамоту Асмунд держал в руках, так что не заметить ее было сложно. Молодой посол протянул ее греку, но тот, не вставая, кивнул «бабе». Толмач шагнул к Асмунду; тот едва удержался, чтобы не отшатнуться – такое отвращение ему внушало это существо. Но Вефаст снова подтолкнул его локтем, и Асмунд, с трудом сохраняя спокойствие на лице, передал свернутую грамоту скопцу – держа за один конец, чтобы тот мог взять второй.
Скопец с поклоном положил грамоту на стол перед асикритом, но тот лишь глянул на нее, не притронувшись.
– Расскажите, что у вас произошло.
Асмунд глубоко вдохнул, прежде чем начать говорить. Вся старшая дружина много дней спорила, обсуждая ответ на этот вопрос, если он будет задан. Тогда, возможно, Ингвар впервые понял, что значит быть князем – лицом и голосом дружины не только перед богами, но и перед чужими людьми. Истинная причина состояла в том, что дружина хотела походов, а князь Олег-младший не хотел. Киевлянам произошедшее объяснили сложнее: старый князь Предслав, отец Олега, покровительствовал ирландцу Килану, который оказался упырем и загрыз человека. Предслав был христианином, и киевлянам объяснение показалось убедительным.
Но предложить эту же байку грекам-христианам? Даже Балли, чья голова больше подходила для вышибания дверей, чем для думанья, понимал: не пройдет.
– Русская дружина предпочла вручить власть над собой князю Ингвару и жене его Эльге, племяннице Олега Вещего, потому что эта чета объединяет в одних руках наследственные права и власть над всем Путем Серебра – от Хольмгарда на севере до Киева.
– А что случилось с вашим прежним князем? – Грек заглянул в свиток, который лежал перед ним, развернутый и прижатый камнями с двух сторон. – Эльг… сын Преслава?
– Он уехал в свои наследственные владения. На Мораву.
– Но там же турки[9]! – удивился грек. – Разве не турки изгнали его оттуда ранее?
– Именно так.
– И почему же он решил туда поехать?
– Потому что русская дружина избрала себе других владык.
– Дружина? То есть войско? – Грек наклонился над столом ближе к послам. – У вас совершился переворот, и власть была отнята у прежнего архонта силой.
– Это так, – подтвердил Асмунд. – Но князь Ингвар не поднял руки на родича своей жены, Олег уехал живым и здоровым, он увез с собой свою жену и сына, все свое имущество и половину наследства предков. На руках Ингвара нет крови близких, и на него не ляжет проклятье. Зато теперь весь Путь Серебра объединен в одних руках, что обещает большие выгоды в торговле между Полуночным морем и здешними краями. Поэтому князь Ингвар желает мира и дружбы с Греческим царством.
– Василея Ромеон не дружит с варварами, – почти безотчетно обронил грек. – Она дарует дружбу…
Он пристально смотрел на Асмунда и других послов, думая о чем-то своем.
– У вас идет война? – спросил он наконец. – Эльг собирает своих сторонников и пытается вернуть себе престол? Если вы сказали правду, и Ингвар отпустил его живым и непокалеченным.
– Не покалеченным?
– В таких случаях сверженного правителя лишают зрения, или мужского достоинства, или того и другого разом, и запирают в монастырь. Кто же возьмет и просто отпустит своего соперника в борьбе за престол? Даже варвары не так глупы.
– Куда запирают?
– Ах, да, у язычников же нет монастырей. Держат в неволе.
– Ингвар не держит родичей в неволе. – Асмунд оглянулся на Вефаста, будто искал подтверждения. – Ты можешь мне верить – я сам состою в родстве с Олегом-младшим! Он внук моего дяди, то есть мне двоюродный племянник. И если бы его лишили зрения… и прочее, что ты сказал, я не позволил бы этого, не смирился с этим и не стал бы служить Ингвару.
Но его горячность пропала даром: грек слушал и лишь постукивал пальцами по столу все с тем же задумчивым видом.
– Это очень важные сведения… – заметил он. – Если все так и было…
– Я могу поклясться моим оружием и богами, что все это правда!
– До клятв еще дойдет. Всему свое время… Ну, хорошо, – кивнул Лаврентий. – Я передам все это логофету дрома, и вам сообщат о дне следующего приема. Ступайте с Богом.
Безбородая мужебаба и сидевший с другой стороны грек-помощник двинулись к послам, имея намерение проводить их за двери. Асмунд повернулся и пошел прочь, сжимая зубы, чтобы подавить негодование. Не сказать чтобы асикрит Лаврентий чем-то явно оскорбил его – а что не очень поверил, так они ведь видятся впервые в жизни. Но беседа оставила очень неприятный осадок. Они как будто совсем не поняли друг друга, несмотря на усилия толмача.
* * *
После первой встречи с царевым мужем день проходил за днем, не принося новых известий. Казалось, о русах в предместье Маманта забыли. Но со двора по-прежнему не выпускали, так что все обширное Греческое царство для них стянулось в серые стены стратонеса и небо над ним. Стояла жара, еще более невыносимая среди камня и пыли. Асмунд и Вефаст заставляли отроков полдня упражняться, чтобы хоть чем-то их занять, но в жаре и духоте люди быстро приходили в изнеможение. Остаток дня спали, а ночью, когда становилось чуть прохладнее, сидели на своих лежанках, болтали, пели. Здешние стратиоты вели такой же образ жизни. Эти получали царское пожалование, кроме пищи, еще и деньгами; иной раз покупали в предместье вина и разного сладкого овоща, угощали киевских отроков. И греческая луна, в удивлении заглядывая в оконца, слышала несущуюся в ночь околесицу, любимую молодой дружиной и имеющую смысл только в ее неотягощенном разуме:
Мы ловили медведя́ –
Ой, лели, лели я!
Мы катали медведя́,
Ой, лели, лели я!
Мы кормили медведя́,
Мы поили медведя,
Спать ложили медведя́…
Стараясь не подавать вида, Асмунд с каждым днем все больше изводился. Чего греки тянут? Он все им объяснил, грамоту вручил. Ответил на все вопросы. При всей своей неопытности, молодой посол не находил, в чем себя упрекнуть. Осталось уговориться насчет обмена посольствами для заключения нового договора, и можно отправляться домой. А домой хотелось. Как и всем, ему опостылели каменные стены и пыльный двор стратонеса, греческая чечевица и горох, вяленые сики, копченая кефаль и разведенное водой кислое вино с отчетливым привкусом сосновой смолы. Баней их не баловали – вода текла в подземную цистерну по трубам из такой дали, что верилось с трудом, – а к морю, куда ходили вечерами купаться стратиоты, их поначалу непускали. Только потом, подружившись с десятскими и сотским, Финнбьёрном, русы стали по двое-трое ходить к морю вместе со стратиотами. Но и теперь душный запах пропотевших рубах очень досаждал. До чего же глупо – месяц грести сюда по Днепру и морю, мимо печенегов и болгар, чтобы потом еще месяц дожидаться, сидя в пыли, будто пес на привязи! На войне и то легче!
Но вот наконец у ворот опять появились шлемы дворцовых «львов». Русов предупредили за день и велели сходить в баню, а потом одеться в чистое: их собирался принять не Лаврентий, а более важный чин – сам патрикий Феофан, протовестиарий, один из мужей, вершащих судьбами Греческого царства. Русы ободрились: наконец-то дело сдвинулось с места!
Их снова посадили в лодьи и привезли в тот же дворец с каменными псами у дверей. Но провели уже в другое помещение – отделанное гладким серым камнем с черными разводами, с красноватыми каменными столпами по углам и резными косяками окон. Здесь сидел за столом рослый, полный, величественного вида немолодой мужчина. Лицо у него было такое, каких среди славян и русов не встретишь: с сильно выступающим горбатым носом, невысоким покатым лбом. Несколько отвислые щеки были чисты, углы рта опущены, будто патрикий взирает на мир свысока и не без пренебрежения. И Асмунд с ужасом понял, что этот безбородный царедворец – тоже скопец!
– Йотуна мать! – почти беззвучно выдохнул он, не зная, как быть дальше.
Казалось, один разговор с этим существом замарает его навсегда, сглазит, лишит силы и уважения людей! Как хорошо, что никто из дружины, кроме Вефаста и Кольбрана, его сейчас не видит! Только бы не вздумал руку подать!
Вокруг большого, отделанного резной костью и чеканным серебром стола стояли уже два столика, за которыми сидели греки-помощники с листами пергамента и писчими палочками, еще один застыл сбоку, другой сидел на длинной каменной скамье под окном.
– Садитесь, – пусть и не слишком любезно, толстый грек указал русам на другую скамью, напротив. К тайной радости Асмунда, пожимать им руки он явно не собирался. – Разговор, возможно, будет долгим.
– Нам не привыкать – мы и ждали его очень долго! – вырвалось у Асмунда.
– Я выслушал Лаврентия, который передал мне ваши речи, и просмотрел вашу грамоту, – толстяк небрежно кивнул на лист, лежащий перед ним. – Правда, без настоящей печати все это стоит не больше оливковой косточки, но пусть будет так. Прежде чем мы сможем признать печать нового архонта Росии, наши люди должны будут посетить Киев и убедиться, что там все так, как вы говорите.
– Пусть приезжают, – с трудом держа себя в руках, процедил Асмунд. Лениво лежащие на столе толстые бабьи руки грека внушали ему отвращение, и он невольно поглядывал в окно, на небо. – Князь Ингвар примет их с надлежащим уважением.
Ему почти в глаза сказали, что он может оказаться лжецом и самозванцем, а вовсе не послом, но он решил терпеть негодование, как воины терпят боль. «Не подведи меня», – говорил ему Ингвар.
– Так значит, вы утверждаете, что родственник архонта Эльга сместил его и захватил власть в Киеве, опираясь на войско, полководцев и знать? – прищурился грек, будто ему рассказывали байки.
– Это так, – твердо ответил Асмунд. – Дружина руси провозгласила Ингвара своим вождем.
– И насколько велика и сильна эта дружина?
– На нашей стороне были все киевляне, кроме… – «кроме христиан», хотел сказать Асмунд, но вовремя прикусил язык, – кроме морован, соплеменников его отца. Русы и славяне все встали на сторону Ингвара. Большая дружина тоже с ним.
– Это правда? – Патрикий Феофан склонил голову набок и окинул всех троих послов таким отработанно-испытующим взглядом, будто каждый день допрашивал лжецов.
– Йотуна мать, это правда! – рявкнул выведенный из терпения Асмунд, который вовсе не привык, чтобы ему не верили.
– Он клянется Богоматерью, что говорит правду, – перевел толмач, давно подобравший приличное соответствие всему тому, что срывается с языка у варваров.
– Если бы это была не правда, зачем бы я стоял здесь перед тобой! – продолжал Асмунд. – Зачем бы тащился через море?
Свои верили ему, потому что он свой, чужие верили, потому что за ним стоял сильный род, а любое обвинение во лжи пришлось бы подтверждать с оружием в руках, чего, глядя на Асмунда, рослого, крепкого и ловкого, никому бы не захотелось. Поэтому его слова и не подвергали сомнению по мелким поводам, а для крупных он до сих пор оснований не давал.
– Во все времена люди находили множество причин, чтобы солгать ради придания себе веса либо обогащения, – засмеялся патрикий, вертя в пухлых пальцах писчую палочку. От него исходил запах каких-то сладких благовоний с примесью пота, – запах был не такой, какой источают вспотевшие мужчины, и Асмунда мутило от этого. – Значит, новый архонт Ингер сосредоточил в своих руках немалые военные силы?
– Да, – сдержанно ответил Асмунд, стараясь вдыхать лишь со стороны окна.
В этом вопросе он почуял подвох. А что если его спросят, не намерен ли Ингвар двинуть эти силы на Греческое царство?
– И какого же договора он хочет от нас?
– Договора на тех же условиях, какие были при Олеге Вещем, – с дерзкой уверенностью ответил Асмунд. – Тебе они известны?
– Я не помню всего, но в архиве хартулария варваров этот договор, конечно, есть… Однако я помню, что это был весьма выгодный для вас договор. Кажется, там даже было сказано, что если рус будет убит и его убийца сбежит, то его имущество передается родичам убитого. А если кто из русов умрет своей смертью, то его наследство получают родственники в Росии – небывалое дело! В Романии нет такого закона! Но, клянусь головой Богоматери, нет смысла обсуждать подобный договор с новым архонтом, который еще ничем себя не проявил и даже не доказал, что и впрямь обладает властью.
– Князь Ингвар проявит себя, – сдержанно ответил Асмунд.
Греки поверят, что он обладает властью, лишь когда увидят две тысячи его кораблей в своем Суду? Это можно! Многие среди руси только этого и хотят!
– А ваше посольство увидит его власть своими глазами, когда приедет в Киев, – добавил он.
– Наше посольство может прибыть к вам только на следующий год. У нас мало времени – и у меня лично, и у василевса. Слишком много дел, – Феофан с любопытством посмотрел на два перстня с самоцветами на своей правой руке, будто этот осмотр и был его важным делом. – Но василевс и синклит намерены предложить вам кое-что. Если мы достигнем соглашения и Бог благословит наши замыслы, мы убедимся в истинности власти архонта Ингера, а он получит надежду заключить почти такой же хороший договор, какой был у Эльга Старого.
