Елизавета Дворецкая
Княгиня Ольга. Пламя над Босфором
Жена Самодара – уже немолодая женщина, с морщинистым смуглым лицом и без передних зубов, потерянных после родов и кормления детей, – горестно вздохнула, вспоминая отца Христо, ее большого друга, и пятерых своих рано умерших младенцев, коих тот крестил и почти сразу отпевал. Раньше сказали бы, что его убили стрелы, те самые стрелы морского бога, а теперь все в воле Божьей, и по воле его здесь новый священник…
Самодар с недовольством покосился на жену:
– Госпожа моя Живка! Что ты развесила уши, а у наших гостей в кубках сохнет дно!
Очнувшись, хозяйка взялась за кувшин с вином. Улыбнулась, подойдя к Бояну, и от этого Самодар снова нахмурился. Низкий и притом нежный, будто теплая шелковая рука, ласкающая душу сквозь покровы одежды и тела, голос Бояна сводил с ума всех женщин – всякого возраста и рода. Удивительно, но при этом он вовсе не имел склонности к распутству. С женщинами высокородными он был снисходительно любезен, простых не замечал, но само его появление, а тем более всякое сказанное им слово чаровало их, и они тянулись к нему, как все живое тянется к солнцу. И, будто перед небесным светилом, целовали свою руку и посылали тайком поцелуи ему вслед – скорее благоговейные, чем страстные.
– И туда ты направляешься, на этот дьявольский остров? – Отец Тодор воззрился на Бояна со смесью изумления и негодования. – Хочешь увидеть адские врата?
– Всего этого уже нет, – успокоительно улыбнулся Боян. – Апостол Андрей изгнал дьявола и разрушил Белый остров. Теперь это совсем небольшой островок, на нем ничего нет – ни прежних лесов, ни источника, ни, само собой, святилища. Только клочок сухой земли, немного развалин да крест святого Андрея. Поклониться Андрееву кресту я и езжу каждую весну.
– А ты уже меня напугал! – с осуждением ответил отец Тодор. – Я знаю, селяне до сих пор славят своих старых дьяволов, всех этих якобы богов из камня, дерева и зеленой травы. Приносят жертвы самовилам и всяким прочим басурканам…[7]
– Но не я, конечно! – Боян снова улыбнулся. – Мне ли поклоняться старым богам – родичу василевсов, кормчих христианского корабля, земного Христа!
Пока они беседовали, ключник пробрался к багаину и что-то прошептал ему на ухо. Самодар нахмурился, огляделся. Ключник показал ему на селян у двери, и тот кивнул.
– Прости, отец Тодор, что я вас прерываю, – Самодар почтительно кивнул священнику и князю, – но мне доложили, приехали селяне из плавней. Говорят, на их село напали разбойники и отняли скот. И говорят, что это были русы. Если эта нечисть завелась в наших краях, нам стоит узнать об этом поскорее. Ты позволишь мне расспросить их?
– Зови их, – кивнул Боян и с любопытством огляделся.
Ключник сделал знак, но Смилян и родичи, оробевшие от всего услышанного, не решались выйти вперед, пока багаиновы слуги почти не вытолкали их. Комкая в руках овчинные шапки, они остановились у края тканого ковра на дальней, почетной половине покоя.
В хозяйской половине, ярко освещенной десятком свечей, было светло как днем. Смилян стоял прямо напротив баты Бояна и мог бы хорошо рассмотреть его и узнать – им и в прежние годы случалось встречаться, – но почему-то не получалось. Казалось, лицо царевича сияет, как солнце, так что на него невозможно взглянуть прямо. Будто святыня, оно отталкивало взгляд. А может, слепил непривычно яркий свет восковых свечей.
– Добрый вечер в дом… – бормотал Смилян, кланяясь. – Жить счастливо сто лет багаину Самодару и баты Бояну… Прощенья просим, что потревожили пир ваш и беседу…
– Подойди ближе, не бойся! – приветливо пригласил Боян. – Я не слышу, что ты бормочешь. У вас русы отняли скот? Откуда ты? Из какого села?
Смилян перекрестился, переступил с ноги на ногу, будто собирался идти по тонкому льду, и шагнул на ковер. Когда он в следующий раз поднял глаза, до сиденья Бояна оставалось три шага. Крестное знамение помогло, или свечи уже так не слепили глаза, но теперь он видел Бояна, как всякого человека… Но не мог прогнать впечатления, что это совсем не обычный человек, а некто высший, лишь принявший облик человека.
Да разве царский сын может быть обычным человеком?
Во внешности Бояна сказывалась легкая примесь степняцкой крови, но скорее как наследие жен, коих прежние болгарские ханы-князья брали из родов угорских и печенежских вождей, чем самих Кубрата и Аспаруха. Высокого роста, с большими дымчато-серыми глазами открытого разреза, с ямочкой на подбородке, он был не слишком красив лицом, но об этом никто не задумывался: главное очарование составлял голос и та внутренняя сила, что в нем звучала. Храня верность старинным обычаям, Боян носил болгарский кафтан, напоминавший о степном истоке его племени, и узкий пояс с узорными позолоченными бляшками.
Запинаясь, Смилян поведал, как два отрока искали в плавнях пропавшую корову и нашли сперва ее отрубленную голову, а потом разбойничий стан на острове. Пришлось позвать и Танчо. Отец и дядька силой выпихнули отрока на хозяйскую половину покоя, где он и застыл, будто каменный, уронив руки и потупившись.
– Ты, отроче, сам видел русов на острове? – раздался, казалось, прямо над головой звучный голос, касавшийся блаженством не слуха, а самой души.
Наверное, так говорили ангелы, что нарисованы в Андреевой церкви на стенах, когда приносили людям Божью волю.
– Видел… – прошептал Танчо себе под нос, но поднять глаза на царевича ему казалось так же немыслимо, как на солнце, если бы оно вдруг сошло с неба и село в трех шагах от него.
– Но как же они не видели тебя?
– А я подполз… Тайком… Мы с братом были оба… Он ждал, а я подполз.
– И близко?
– Вот как до… – Танчо не посмел сказать «как до тебя»: мнилось, будет дерзостью, что он-де близко до самого Бояна, и он просто показал рукой на носки его сапог. Простой некрашеной рыжей кожи, эти сапоги тем не менее сами источали некое сияние. – Видел их дозорного, и как они все спали. А их дозорный тоже спал.
– Вот как? – Боян усмехнулся. – Все спали?
– Потом один, молодой, проснулся и бросил в него кость. Все проснулись и стали браниться. А я тогда уполз назад к брату, и мы ушли в челне.
– Много их было? – спросил хмурый Самодар: ведь это в его комитате[8] появились разбойники.
– Три или четыре десятка. Я видел, как они все спали. Начал считать, но тут он проснулся…
– А мы потом приплыли с селянами, их уж не застали, – вступил в беседу Смилян. – Кости видели той коровы, кострище и следы. От одной лодьи след. И по следам видно – три или четыре десятка.
– Тотчас же дружину пошлю… – начал Самодар.
– Не нужно, – Боян взглянул на него. – Я же направляюсь к побережью. Если эти люди еще здесь, мы их не минуем.
– Но у тебя всего полсотни!
– И по-твоему, багаин, пятьдесят княжеских багатуров – это мало на тридцать ли даже сорок русов?
– Но что, если их там больше? Что, если селяне видели не всех или ошиблись?
– А были другие жалобы? Они грабили еще кого-то?
– Больше ко мне никто не приезжал с этим.
– Но может, кто-то уже не в силах пожаловаться! – намекнул отец Тодор. – Если убит или взят в плен!
– Вот я и выясню, что там в плавнях происходит. Нам поможет Господь и святой Андрей! Ну, отроче, ты берешься показать мне тот остров, где погибла ваша корова? – обратился Боян к Танчо. – Да не смущайся ты так! Я не ел вашей коровы, так почему ты боишься меня больше, чем трех десятков русов? Мне даже с трудом верится, что ты так смело вел себя в тот день, как рассказываешь!
И тут наконец Танчо поднял глаза и робко улыбнулся. Немыслимо было сдержать улыбку для того, на кого с приязнью смотрел царевич баты Боян.
* * *
Родного брата княгини Ингваровы дозорные пропускали беспрепятственно. Держа путь на горящий костер, Эймунд миновал ряд темных шатров княжьего стана. Оба его высокородных зятя – князь и первый среди его воевод – сидели у огня, пламя бросало отсветы на белые рубахи. Они были увлечены беседой, но, подняв глаза на движение и увидев Эймунда, Мистина запнулся, взял с земли ветку и бросил в огонь.
– Да говори! – велел Ингвар, проследив за его взглядом и тоже заметив Эймунда. – Это наш с тобой общий шурин, и плесковский воевода, и он уже взрослый парень. Может, присоветует чего. Садись, – кивнул он Эймунду.
– Что я должен присоветовать? – настороженно осведомился тот, опускаясь на кошму.
– Дружина недовольна, что мы сидим в этих болотах уже который день, – ответил ему Мистина. – А я недоволен тем, что с каждым днем о нас знает все больше болгар. Эта ваша клятая корова…
Ингвар ухмыльнулся, потом, не удержавшись, засмеялся в голос.
– Ну, так получилось! – Эймунд смутился, но потом тоже засмеялся. – Кто же мог знать, что здешние коровы плавают в озерах, что твой морской змей!
Скрыть приключение оказалось невозможно, и к вечеру того же дня, как Эймунд вернулся с охоты, о его сражении с коровой знало уже все войско. Ингвар и Мистина ржали как сумасшедшие; отсмеявшись и вытерев слезы, Ингвар сказал: «Отныне ты будешь зваться Эймунд… Морской Змей». И Эймунд вздохнул с облегчением: ему ведь светило прожить остаток жизни с прозвищем Губитель Коровы или что-нибудь вроде того.
Мистина тоже хмыкнул, но тут же вернулся к тому, что его занимало:
– У этой йотуновой коровы ведь были хозяева. Надо думать, они потом ее искали и огорчились, когда нашли.
– Но я готов заплатить возмещение! Я же не знал, где они живут, а задерживаться не хотел! Пастухов при ней не было.
– Или они от вас спрятались, – вставил Хрольв, лежавший на кошме рядом с Ингваром. – Я бы спрятался, если б увидел, как трое отроков кидаются с оружием на корову! От таких… удальцов чего угодно ожидать можно!
Гриди вокруг сдержанно хмыкали, чтобы не смеяться открыто над братом княгини.
– Все правильно ты сделал! – махнул рукой Ингвар. – Если бы ты пропал, как вон Илаевич, мне пришлось бы поднимать войско и идти тебя искать. Иначе Эльга бы меня…
– Домой не пустила, – подхватил Мистина. – И у нас вышла бы война с болгарами, а не греками. А чем больше людей о нас знает здесь, тем меньше надежды, что греки о нас не услышат заранее. А ждем мы, как ты помнишь, твоего брата Хельги Красного.
– Бояре говорят, к лешему Хельги! – вставил Сигват, двоюродный брат Ингвара. – У него людей-то всего сотен шесть-семь. Не сильно-то он нам нужен.
Этот поворот Эймунду совсем не понравился. От дяди Торлейва, из бесконечных домашних разговоров минувшей зимы он знал, что Хельги Красный год назад отправился в поход на хазарский Самкрай, чтобы поддержать славу и влияние Олегова рода. А они очень в этом нуждались, после того как все владения Вещего оказались в руках Ингвара в обход прав законных наследников. Но судьба подшутила над русью: Хельги Красный обрел силу не в войне, а в примирении с хазарами, и сейчас своей дружбой с булшицы Песахом прикрывал Ингвару спину в его походе на Царьград. Не дождаться Хельги означало принизить его заслуги и весь род Вещего. А пока Хельги при войске нет, старшим защитником родовой чести остается он, Эймунд.
– Нет, надо его дождаться! – горячо возразил Эймунд. – Шестьсот человек – не пес начихал, больше только у тебя самого! Он же мой брат… Он племянник Вещего. Вы же уговорились идти на греков вместе, будет нехорошо нарушить слово. И чем больше с нами потомков Вещего, тем сильнее наша удача!
Мистина бросил на него взгляд, в котором ничего нельзя было прочитать. Как сильно он любил княгиню, так же сильно терпеть не мог ее братьев и прочую мужскую родню. Даже Эймунда, хотя тот ничего дурного не сделал и вообще хороший парень. Но их родство с Вещим было будто затаившееся пламя, способное в любой миг вспыхнуть и все погубить.
– Хельги… – Мистина подавил вздох, – а что, если он решил свою про… Свою знаменитую удачу одолжить хазарам, то есть Песаху?
– Может, они там уже взяли Сурож и Корсунь, – с горячей досадой заговорил Ингвар, – набрали добычи, теперь сидят с бабами, жрут вино в три горла и идти никуда больше не хотят! А мы тут торчим в болоте, как дураки, с коровами, тля, воюем! А могли бы давно уже быть в Суде и взять свою добычу – получше той!
– Или, может, Песах передумал, – буркнул Хрольв.
– Или передумал! – согласился Ингвар. – А мы тут будем его ждать, пока снег не пойдет!
– Хельги не мог, он же обещал! Он дал слово!
– И все-таки я советую подождать, – к облегчению Эймунда, поддержал его Мистина. – Идя на греков, мы хазар оставляем за спиной. И очень не вредно знать, кого мы оставляем – союзников или врагов. А этого мы не узнаем, пока не дождемся хоть каких-то вестей от Хельги.
– Пока мы этого ублюдка краснорожего будем дожидаться… – запальчиво начал Ингвар.
В это время из темноты у границ стана донесся свист дозорного. Все разом замолчали и прислушались. В тишине, сквозь потрескивание костра, стало слышно, как дальше по берегу звучит рог. И выпевает «Все ко мне!» – знак тревоги.
– Ёж твою в киль! – Мистина оглянулся на своего оруженосца. – Это у Буеслава!
– Дождались, йотуна мать! – Ингвар тоже вскочил.
* * *
Мистина не ошибся: трубили в стане черниговской дружины. Она была из самых многочисленных и уступала только большой дружине самого князя. Чернигость привел почти четыре сотни человек: славян, саваров и даже хазар, живших на подвластных ему землях – само собой, пеших. Старый воевода, выдавший замуж внучку, решил сам возглавить поход.
– Давно живу, надоело! – смеялся он. – Уже едва секиру поднимаю. Еще потянуть мочало – и вовсе на соломе помру в портках намоченных! Если я Перуну нужен – пусть подхватывает!
И отправился в поход, оставив дома младшего сына Грозничара – обиженного решением отца, но вынужденного покориться.
А Перун, знать, услышал старика. Именно дружине Чернигостя выпало первой в этом походе принять бой – без объявления и подготовки, даже не одевшись. Черниговский стан растянулся вдоль впадающего в море русла Дуная. Прочие дружины, численностью поменьше, заняли мысы неровного побережья, там, где текли ручьи и речушки. Между станами зеленели заросли, поднимались песчаные холмы, и все русы одновременно друг друга не видели. Даже костры всего вой-ска разом можно было разглядеть лишь с возвышенности. Буеслав, младший родич Черниги по первой жене, состоял у него под началом, и его дружина устроила стан выше всех по руслу Дуная: пять шатров и лодья.
Чернига этот вечер проводил здесь. Большая часть дружины отдыхала, но посередине еще горел костер. Дозорные прохаживались вдоль внешней границы стана. Буеслав лежал, опираясь на локоть, и уже клевал носом, трое-четверо его отроков дремали на кошмах вокруг костра. Но Чернига, томимый бессонницей, все никак не успокаивался и рассказывал какую-то повесть о временах своей юности. Буеслав и отроки уже сорок раз слышали все его любимые байки про Неголаду, старшую сестру Черниги – лет тридцать как покойную. Но в молодые годы она имела славу женщины-осилка: крупная и могучая, могла побороть любого мужика и не раз вступалась за собственного мужа на весенних стеночных поединках, если считала, что с ним кто-то обошелся не по чести.
– И вот стоит этот мужик, а Негуля ему: это кто ж такой выискался? – весело рассказывал Чернига. Ему-то эта повесть юных лет никогда не надоедала и каждый раз доставляла новое, свежее удовольствие. – Это кто ж тут совесть дома забыл! Так и говорит: кто ж тут совесть дома забыл?
Из тьмы вылетел рой стрел. Пятеро дозорных разом рухнули, лишь кто-то один сумел вскрикнуть.
Стрела вонзилась в грудь Черниге – прямо под седую бороду. Не договорив, не закрыв рта, он лишь вытаращил глаза, как от великого изумления. И не успел даже упасть, как со стороны реки на свет костра выскочило… Нечто.
Толком не проснувшись, Буеслав прянул на песок и стремительно откатился прочь из освещенного пространства.
Во тьме у воды вспыхнули огненные искры и ринулись вперед – десятка два пылающих стрел осыпали шатры, где спали черниговцы.
И только потом раздались звуки. С диким волчьим воем со стороны ночной реки в стан ворвались… Скорее духи, чем люди. Уцелевшие дозорные и те немногие, кто еще сидел у костров, даже не сразу сообразили вскочить и схватиться за оружие.
На них набросилась сама темнота. Из тьмы падали удары вслед за мгновенным просверком клинков; черниговцы гибли, получали ранения, падали на песок, орошая его кровью, но так и не понимали, что происходит. И только вблизи, у самых костров, удавалось заметить движение человеческих фигур – или похожих на человеческие. Быстрых, черных, без лиц.
Кто-то из уцелевших дозорных вскинул рог и затрубил. Почти все горящие стрелы погасли сразу, но одна попала под полог шатра, где была сложена растопка для костра: там затлело и чуть позже вспыхнуло. Из шатров выползали полуодетые люди: на ходу надевали шлем, волоча за собой меч или топор, хватали копье из-под щитов, сложенных под пологом снаружи. Иные гибли под клинком невидимых бесов, не успев поднять головы.
– Перу-ун! Оди-ин! – вопили рядом: это бежали на шум люди из большого черниговского стана.
Его отделяли заросли кустов и небольшой песчаный пригорок; на этом-то пригорке сидела пара дозорных. Еще не поняв, что происходит, они сообразили главное: надо поднимать тревогу.
Уже по всему берегу звучали рога и слышался шум. Не успевшие заснуть хватали оружие и бежали на зов рога. В Буеславовом стане шла нешуточная схватка; костер затоптали, но теперь уже два шатра горели, освещая поле битвы. Во тьме ясно белели сорочки русов – надеть кольчугу или иной доспех почти никто не успел. Метался сам Буеслав – в рубахе, но в шлеме, с мечом и щитом.
Бегущим к нему казалось, что младший черниговский воевода сошел с ума и сражается с темнотой. Или с бесами. С близкого расстояния бесов становилось видно: черные, с черными лицами, они выскакивали из темноты, наносили удар и вновь сливались с темнотой. Не понимая, не сон ли это, русы орали от жути и возбуждения, однако руки привычно делали свое дело – не зря же воеводы нещадно гоняли набранных бойцов всю зиму.
– Бей их! – орал Буеслав. – Бей! Они дохнут! Н-на, мразота!
Бесы оказались смертными – получив удар копьем или секирой, они падали так же, как обычные люди. На песке между черниговскими шатрами уже везде виднелись тела: в белом – свои, в черном – чужие. Белых было довольно много. Но и живые свои все прибывали – вдоль прибрежной полосы все дальше разносились голоса рогов, зовущие «Все ко мне!», десятками и уже сотнями бежали русы в шлемах и с оружием, увязая в песке босыми ногами и бранясь на ходу.
Видя, что враг превосходит числом, бесы стали отступать: больше их уже бежало к реке, чем оттуда. Довольно много, голов десять, не хотели уходить: встав у затоптанного костра плотным строем, они отбивались и пытались пройти дальше в глубину стана. Лишь видя, что русов слишком много и вот-вот они будут окружены, несколько бесов проскочили к реке и прыгнули в лодку. Еще трое или четверо так и погибли, насаженные на длинные копья, но не сошли с места.
И драка прекратилась – оказалось, что сражаться больше не с кем. Еще звучали рога, раздавались крики, брань и стоны, но кругом остались лишь свои – кто в кольчугах, кто в рубашках.
– Огня дайте! Костер! Да разожгите, не видно ни хрена!
Два шатра догорели, наступила тьма, лишь искры и головни тлели на песке, и пылали два-три факела, принесенные из большого черниговского стана.
К берегу подошли два скутара, полные людей: Ингвара и Мистины. Среди стана вновь разожгли костер, площадка осветилась. Везде топтались возбужденно дышащие люди, держа оружие наготове, пламя тускло отсвечивало на боках шлемов. Кто-то уже поднимал и перевязывал раненых. Люди Буеслава тащили со всех сторон черных «бесов» – частью живых, частью мертвых. Сам он, еще в шлеме и с мечом в руке, сновал туда-сюда и распоряжался: перевязывать раненых, выставить новых дозорных.
– Чернигость! Где воевода? – слышался голос Мистины. – Орлы, где ваш старик?
Рауд и Мысливец привели двоих связанных бесов и толкнули на песок возле Ингвара.
– Это что? – Ингвар в изумлении воззрился на пленников.
В это время его окликнули и даже прикоснулись к плечу: обернувшись, он увидел Ратияра, из числа телохранителей Мистины.
– Свенельдич зовет. Чернига убитый, – шепотом добавил Ратияр.
– Ой, ё… – забыв о пленниках, Ингвар пошел за оружником.
Мистину он нашел у шатра: тот стоял на коленях возле лежащего тела. К старику склонились еще двое.
– А ну пусти! – окликнул Ингвар.
Черниговцы расступились. Старый воевода лежал вытянувшись; аланская шапка валялась возле седой головы, на белом полотне сорочки резко багровело большое неровное пятно, открытые глаза спокойно смотрели в небо.
– Он был уже… – его оружник, хазарин Контеяр, показал вынутую из груди старика стрелу. – Умер уже, я тогда вынул… Я проверил…
– Йотуна мать… – пробормотал Ингвар, едва веря глазам и силясь уложить в голове это внезапное несчастье.
По сути, поход еще не начался по-настоящему, а он уже потерял одного из старших воевод. Вождя крупнейшей дружины, кроме собственной, главу знатнейшего воинского рода Русской земли. Воевод у Ингвара сейчас было с полсотни, но среди них Чернигость деснянский превосходил всех и возрастом, и опытом. При Вещем он не раз ходил в заморские походы, и он единственный из нынешних воевод был в Олеговом походе на Царьград. Второй раз не судьба была увидеть каменные стены над Судом…
– Пойдем! – Мистина легонько хлопнул князя по плечу и встал. – Разберемся, что это за бесы были.
– Уж я этих бесов сейчас…
– Шестеро живы! – доложил Гримкель Секира, когда оба вождя вышли к большому костру. – И с два десятка убитых.
– Сколько-то утекли еще! – добавил Забой. – Я видел: шасть в темноту – и пропал!
– Чего же ты глядел-то? – попрекнул кто-то.
Мистина отошел, раздавая приказания своим людям: Скудота с десятком прыгнул в лодью и погреб вверх по Дунаю, Хвалина – вниз, к морю, Альв собрал еще троих десятских и показывал в разные стороны – рассылал проверить, не идут ли в поддержку «бесам» другие болгарские дружины. Мистина вернулся к князю. Сохраняя внешнее спокойствие, он охотно сам себе надавал бы по шее. Холодел при мысли, что русы прохлопали приближение вражеского отряда – а ведь каждый стан был окружен дозорными! Их обманули, без огней подойдя с воды, в то время как русы по очень старой, идущей еще от викингов привычке охраняли стан и корабли только со стороны суши. Уж слишком привыкли сами приходить смертью с воды и не учли, что в этих приморских, низких, заболоченных краях море и русло Дуная были почти единственной дорогой – оттуда и следовало ждать нападения.
Мысленно благодаря богов за милость к дуракам, Мистина давал себе страшные клятвы этот опыт запомнить. Хоть бы отец не узнал – уж он-то такой глупости не сделал бы.
Тем временем двое гридей подняли «беса», со связанными руками сидевшего на песке. При свете огня стало видно, что лицо его вполне человеческое, только густо вымазано чем-то черным. Жутковато блестели белки глаз.
Вдруг он щелкнул зубами, будто пытался укусить Рауда; тот от неожиданности вздрогнул, едва не отшатнулся, но овладел собой и в досаде врезал бесу кулаком в лицо. Тот отлетел на Ярогостя, а Рауд поднял кулак, потер его пальцем.
– Сажа, что ли?
– Ты кто такой шустрый? – спросил Ингвар у беса.
Тот хмуро глянул на него и ничего не ответил.
– По-человечьи говорить умеешь? – по-славянски спросил его Мистина.
Тот ответил тоже взглядом, но видно было: понял.
– Кто такие? Кто ваш вождь? Сколько вас было?
– Это вы кто такие? – раздался вдруг в ответ голос со стороны бесов, кучкой сидящих на песке под охраной гридей. – Ты здесь главный? Говори со мной. Кто ты такой?
Непривычно произносящий слова голос звучал хрипло и прерывался от тяжелого дыхания, но за ним слышалась твердая воля и привычка отдавать приказы.
И было еще что-то в этом низком голосе такое, что Ингвар и мужчины вокруг невольно вздрогнули – нечто, способное проникнуть под кольчугу, под одежду и кожу и коснуться души.
Сразу почуяв рядом другого вождя, Ингвар обернулся. Вгляделся, стараясь понять, какая из этих черных голов обращается к нему. Кто-то из отроков поднес горящую ветку.
Из гущи сидящих один встал, опираясь на плечи своих собратьев локтями связанных рук.
Ингвар оглянулся на Гримкеля и кивнул; беса подвели поближе. Шел он с большим трудом, почти повиснув на руках гридей.
Это оказался мужчина средних лет, довольно высокий, без бороды, но с длинными черными усами на вымазанном сажей лице. По бокам, над висками, голова его была выбрита, а длинные волосы с затылка заплетены в косу – тоже черную, то ли от сажи, то ли от природы, не понять.
– Вот так бес – хвост на макушке, – пробормотал рядом изумленный Гримкель.
Ингвар смерил пленника взглядом. Тот был выше его ростом, но Ингвар давно научился смотреть сверху вниз даже на тех, кто его превосходил. Глаза беса взирали на него с негодованием, но без робости. На черной одежде крови видно не было, но по тому, как тот стоял, Ингвар угадал рану на бедре.
– А ты из какой Нави вылез и кто ты такой?
– В Нави ваши близкие, – бросил бес, и снова русы вокруг вздрогнули от звука его голоса. – А мы – христиане.
– Христиане вы! – Ингвар шумно выдохнул и в ярости сжал кулаки. – Какого хрена вы сюда полезли! Деда загубили! Да я вас всех с ним на краду положу, йотуна мать! На том свете будете век ему служить!
– Здесь где-то близко ваш царь? – спросил Мистина. – Или его бояре?
Глядя на пленника, он одним ухом прислушивался: не возвращается ли какой-то из посланных на разведку десятков, не несут ли тревожные вести о болгарском войске поблизости.
– Отвечай, навья рожа, – убедительно посоветовал он. – Ведь все равно заставим.
– Царь Петр в Великом Преславе.
– Сколько здесь рядом еще его людей? Он прислал войско?
Пленник помолчал. Огляделся – со всех сторон его окружал плотный строй русов. Во взгляде его читалось изумление, растерянность, смятение и злость. Было похоже, что и он с трудом верит своим глазам.
– Ну? – Голос Мистины звучал ровно, однако не оставлял сомнений, что на размышление и добровольный ответ у вопрошаемого не так уж много времени.
– Не, – с явной неохотой обронил пленник и поднял на Мистину глаза: при свете близкого огня в них отражалась досада, но не страх. – Здесь больше нет никого из болгар.
– Хочешь сказать, что напал на целое войско с полусотней? – Ингвар недоверчиво хмыкнул и упер руки в бока. – Кончай свистеть.
Пленник перевел на него взгляд. Последнего слова он не понял и кивнул:
– Я был так глуп, что пошел только с малой дружиной.
– Ты что, берсерк?
Пленник опять не понял и вместо этого спросил:
– У вас великое войско?
Он еще раз обвел глазами площадку: везде теснились вооруженные люди и постоянно подходили новые. Доносился гомон, идущий от сотен людей: прибывали гонцы от дальних дружин, к концу здешней схватки едва успевших прослышать, что «у черниговцев какая-то заваруха». Теперь они пытались понять, что произошло, есть ли опасность и надо ли вмешиваться. Стоявшие близ костра были еще в рубахах, а задние ряды уже подходили во всем снаряжении: кольчуги, шлемы, щиты.
Зорко наблюдая за болгарином, Мистина видел, как тот неприметно меняется в лице: стараясь себя не выдать, он тем не менее был потрясен.
– Ты не знал, что нас так много?
Болгарин перевел на него взгляд:
– Сколько вас?
– До хрена! – мрачно ответил Ингвар.
– Вы пришли завоевать царство Болгарское?
Мистина огляделся и еще раз прислушался. Вокруг гудели возбужденные голоса, но если бы посланные на разведку наткнулись на чужих вблизи стана, то знак уже был бы подан.
– Значит, здесь больше никого из ваших нет и ты напал на нас с малой дружиной, потому что не знал, что нас много? – повторил он.
Пленник кивнул.
– Ну и дурак! – отрезал Ингвар. – Теперь с дедом пойдете. Из-за вас он погиб, вы и проводите.
– Ваши боги не получат наши души. Мы крещены и спасены от власти сатаны. Моя смерть не принесет вам пользы… Но за мою жизнь вы можете получить выкуп, – с неохотой, явно по необходимости сознался пленник. Но потом заговорил увереннее: – Кто из вас главный в этом войске?
Он глянул по очереди на Ингвара и Мистину – как и многие другие до него, кто впервые видел этих двоих. Оба были в кольчугах, с поясами в серебряных бляшках, слева – рейнские мечи с богато украшенной рукоятью и ножнами, справа – скрамасаксы. Каждый держал в руке снятый шлем с позолоченной отделкой, обозначающий воеводу. По виду этих двоих нельзя было сказать, который главный, а ростом и статью Мистина всегда превосходил побратима.
– Я, – весомо начал Ингвар, давая понять, что оказывает честь, отвечая, – князь русский Ингвар.
– Русский князь? – Большие глаза пленника раскрылись еще шире. – Сам ты? Верно ли сие? Из Киева?
– Да.
Пленник снова переменился в лице. До него полностью дошел размер бедствия, обрушенного Богом на землю Болгарскую.
– Зачем ты сюда явился? – Он устремил на Ингвара пристальный взгляд, скорее негодующий, чем испуганный. – Ты – киевский князь руси Ингвар? Мы слышали, что человек с таким именем недавно отнял власть у законного князя, Олега, Олегова внука. Слышали от греков. Это ты?
– Да, это князь руси Ингвар, – подтвердил Мистина. – А я – его первый воевода, мое имя – Мистина Свенельдич.
– Я слышал о Свенельде, – кивнул пленник. – Еще бы мне не знать того, кто захватил наши старинные владения в областях уличей и тиверцев. Так что же, вы пришли тем же путем, отнять у царя болгар земли до самого Дуная? Или дальше, и вскоре вас увидят под стенами Великого Преслава?
– А красиво звучит, – на северном языке шепнул Мистина и прикусил губу, чтобы скрыть неуместную усмешку. – Чего мы сами не додумались?
– Если ты хочешь получить дань с болгар за то, чтобы не разорять нашу землю, то можешь для начала поговорить со мной, – довольно быстро пленник взял себя в руки.
– Ты кто? – спросил Мистина.
– Я – Боян, сын Симеона.
– Симео… – нахмурился Ингвар, а потом до него дошло. – Так ты что же – брат Петра?
– Да.
– Что? – охнул Мистина. – Не врешь?
Болгарин повернул голову и окинул его презрительным взглядом.
– Поклянись! – потребовал Мистина, не веря в такую удачу… или несчастье.
– Я мог бы перекреститься, если бы меня развязали.
Повисла тишина. Ингвар не спешил отдать приказ освободить пленнику руки, а лишь пытался осознать услышанное.
– Ёж твою в киль! – очень душевно сказал Мистина и огляделся. – Да перевяжите его кто-нибудь уже! Быстрее!
* * *
Триста лет назад болгары, приведенные Аспарухом на Дунай, говорили на языке, схожем с хазарским. Они были почти так же чужды обитавшим здесь славянам-дунайцам, как русы – племенам на берегах Волхова и Днепра. Одни – с седла, другие – с лодьи захватывали власть над славянскими общинами, но со временем срастались с ними, перенимали их язык, имена и привычки. Болгары, хоть изначально отличались от своих данников сильнее, чем русы – от своих, успели зайти по этой дороге дальше. Первое славянское имя – Владимир – в их роду носил дядя нынешнего царя, в то время как у русского князя славянским именем звался маленький сын. Даже знать бывших кочевников теперь говорила по-славянски, с небольшой примесью старинных болгарских слов. Благодаря этому болгары и русы понимали друг друга, хотя изначально гребцы и всадники различались между собой так сильно, как могут люди в пределах одной части света.
