Елизавета Дворецкая
Змей на лезвии
– Дорогу мне хочешь перебежать? – В голубых глазах Святослава сверкнула молния, ладонь поднялась, будто хотела ударить по столу, но он не посмел сделать этого в доме своей бабки-королевы. – Добегаешься!
– Я не заяц, чтобы через дорогу бегать, – бросил Лют. – Я исполню свой долг, когда получу к тому возможность. А ты исполни свой.
– В мои дела норовишь лезть… – Святослав не сказал вслух «рабыни сын», но угадать его мысль было нетрудно.
– Эти дела не только твои.
– Я – глава рода, и мне решать, как исполнять его общий долг.
– Глава рода – госпожа Сванхейд, – громко, ледяным тоном возразил Бер. – Это было ее решение – отдать власть над Хольмгардом только потомству Ингвара, то есть тебе! Хотя бы ради уважения к тому решению ты должен исполнять ее волю.
Святослав втягивал воздух широко раскрытыми от гнева ноздрями, но он тоже был достаточно учен, чтобы не оспаривать власть своей бабки в ее присутствии, в ее доме, за ее столом, тем более поминальным.
– Госпожа Сванхейд, – Асмунд откашлялся, – почему ты не могла бы… право мести князю передать. Если ты будешь упря… упорствовать, люди могут подумать… будто мы… будто ты винишь… что в нашем роду нет согласия!
– Понимаю, о чем ты, Асмунд, – кивнула Сванхейд. – Мы верим, что князь не причастен к смерти своего брата, и я охотно подтверждаю это перед всеми русами и словенами Хольмгарда. Князь дал клятву на мече перед могилой брата, и сомнения в его чести неуместны. Но он не сделал кое-чего другого. – Она перевела взгляд на Святослава, и ее глаза, голубые, как у него, хоть и не сверкали таким огнем, не уступали им в твердости. – Ты, Святослав… Готов ли ты сейчас, перед всеми людьми, дать на твоем оружии клятву, что сделаешь все, чтобы найти убийц и покарать их смертью за смерть твоего брата?
Она с нажимом выговорила «покарать смертью», и, произнесенные слабым голосом старой женщины, они приобрели оттенок неотвратимости.
В этом и заключался предмет спора. Все знали, кем были для Святослава семеро злодеев – и он знал, и его противники знали. И никто, пожалуй, в равной степени не верил, что он на самом деле желает убийцам справедливого наказания и смерти.
– Я… – хрипло начал Святослав; перед таким прямым вопросом он несколько растерялся и с трудом подыскивал ответ. – Мы не знаем… что там случилось. Вон, даже мертвяки не сказали ничего толком! Когда мы найдем их, то будем судить. Я должен узнать сперва, как вышло дело…
– Может, он сам на них набросился… – себе под нос пробормотал Болва.
Но даже он не посмел сказать это вслух: чтобы миролюбивый Улеб набросился с оружием на хорошо знакомых людей, к тому же большей численности, было совершенно невероятно.
Дело зашло в тупик: упрямство Святослава и его княжеская привычка всегда добиваться своего были крепче камня, но Лют и Бер, тоже люди неробкие, поддержанные чувством родственного долга, не собирались отказываться от своего права на месть, ибо опасались, что без их участия она свершена вовсе не будет. Это недоверие Святослав видел в их глазах и понимал его причину, но не мог прямо его опровергнуть. Все это вместо бесило его, так что широкая грудь вздымалась, ноздри трепетали от гнева, а в глазах блестела гроза.
Так просто было бы решить дело, дав эту клятву! Но Святослав слишком уважал богов и свое оружие, чтобы перед ними кривить душой. Однако и отказаться он не мог, нарушая тем родовой закон; кровное братство столкнулось в его душе с дружинным братством, и дружинное одолевало.
На счастье или на несчастье, в это время отворилась дверь и вошли двое: молодой мужчина, среднего роста и плотного сложения, и женщина – белая лебедь, стройная березка в наряде «полной печали».
– Вальга! – воскликнул Асмунд, в мужчине узнав собственного старшего сына.
Столь скорого его возвращения Асмунд не ожидал. Но увидеть одетую в «печальную сряду»[8] молодую женщину, которую Вальга вел за собой, никто не ожидал и вовсе. Все взоры приковало к ней так прочно, что вошедшего за ней третьего – рослого темнобородого мужчину с лицом умелого убийцы – почти никто не заметил. Незнакомые с Алданом сочли его телохранителем, но даже Малфа, узнав своего отчима и в дальнем углу души обрадовавшись, не могла сразу подойти к нему.
– Правена! – Малфа, раньше других опомнившись, поставила кувшин и поспешила навстречу гостье. – И ты здесь! Вот мы… и не ждали.
Она взяла Правену за руки, будто пытаясь убедиться, что та ей не мерещится. Вгляделась в осунувшееся лицо с затененными горем глазами. Они знали друг друга с раннего детства: Правена родилась в Киеве, а Малфа была привезена туда пятилетней девочкой, их матери все время встречались у княгини и в других домах киевского дружинного круга. Однако пятилетняя разлука так изменила обеих, что и Правена поначалу с изумлением взглянула на Малфу, с трудом ее узнавая.
Раньше они не состояли в родстве, но теперь обе были в белом, нося печаль по одному и тому же человеку. Малфа, осознав это, ощутила к Правене новое для нее сестринское чувство. Это не просто младшая из пяти дочерей Хрольва и Славчи, с которой Малфа в былые зимы чуть не каждый вечер виделась на павечерницах, как эти женские собрания называют в Киеве. От Улеба Малфа знала, что именно Правену Мистина Свенельдич прислал ему в жены. А значит, Правена – та, которой гибель Улеба нанесла самый сильный удар.
Дойдя до этой мысли, Малфа обняла ее, а в мыслях ее вспыхнула благодарность судьбе: пусть сейчас они с Дедичем в разладе, но он жив, тот, кому она желает доверить свою судьбу, у нее еще может быть счастье впереди. А у Правены оно уже отнято навсегда…
– Госпожа! – Малфа обернулась к Сванхейд. – Это Улебова жена…
– Вдова, – подсказал Вальга.
– О! – Госпожа Сванхейд всплеснула руками. – Подойди ко мне, бедняжка.
Малфа повела Правену к Сванхейд – они увиделись впервые. В гриднице поднялся гул. Сванхейд встала и тоже обняла Правену, а когда выпустила ее, рядом уже стоял Святослав.
– Ну, будь цела… невестка, – промолвил он и потянулся ее обнять, но Правена отстранилась.
Испуганно-враждебный взгляд мигом дал Святославу понять о причине такой неприветливости; Правена оглядела его с ног до головы даже с возмущением, будто спрашивая: как ты смеешь! Он нахмурился.
– Не бойся, – сказала ей в ухо Малфа, придерживая за плечо, и слегка подтолкнула к нему. – Князь тебе деверь, он не враг… На нем нет вины, он клятву дал…
Правена оглянулась на нее с недоверием, но взяла себя в руки и позволила Святославу поцеловать ее в щеку, хоть никак не отозвалась на эти ласки. К ней подходили и другие родичи, знакомые ей, как Лют или Асмунд, или вовсе незнакомые, как Бер или Сванхейд, но она скользила по лицам довольно растерянным взглядом. В душе ее зрел надлом от мысли: все эти люди собрались здесь ради Улеба, но его самого нет, он лишь витает незримым духом над особо приготовленной для него посудой.
И другое ее занимало: если князь допущен за поминальный стол, значит, виновным в смерти Улеба его не считают. Но быстрый ищущий взгляд не обнаружил за столами Игморовой братии, и Правена утвердилась в мысли, что подозрения, неохотно высказанные Вальгой, не опровергнуты.
– Не нашли? – шепнул Вальга, подойдя поздороваться с отцом.
Асмунд выразительно поджал губы и покачал головой.
– А ты чего ее привез-то?
– Она на могилу хочет…
Асмунд снова покачал головой: он не ждал, что приезд молодой вдовы водворит мир между родичами покойного. Скорее наоборот.
Правену усадили по другую руку от Сванхейд, Малфа достала ей ложку и показала на горшки с кашей, блинами и киселем. Но Правена едва притронулась к угощению – только ради обычая. Хоть она и устала с дороги и была голодна, однако все ее чувства поглотила самая важная мысль.
– Когда я смогу увидеть могилу моего мужа? – обратилась она к Сванхейд. – Это недалеко отсюда?
– Конечно, дорогая. – Сванхейд ласково накрыла ее руку своей. – Поешь, и я отведу тебя.
– Расскажите мне, как его хоронили. – Правена отщипнула кусочек блина, но словно забыла, что еще его надо съесть.
– По русскому обычаю, могилу сделали просторную, досками выложили, всякого добра с ним положили. И бережатых двоих, что при нем погибли… тоже с ним.
– А жен… – Правена запнулась и сглотнула. – Ему дали с собой… посмертную жену?
– Нет. Он ведь… не хотел бы этого. Мы так подумали, сколько успели его узнать…
– Вот и хорошо. – Правену явно обрадовал этот ответ. – Тогда я смогу сама за ним пойти, ты согласна, госпожа?
– Пойти… куда?
– На тот свет, госпожа. В Закрадье.
Сванхейд подняла руку, призывая к тишине, но сидевшие ближе и так прислушивались к ее разговору с вдовой внука.
– Ты хочешь пойти за ним… в могилу? – переспросил изумленный Святослав.
По обычаю, знатным русам давали с собой молодую рабыню, но Святослав ни разу не видел, чтобы за мертвым ушла его законная жена, свободная женщина. Даже если ей не нужно было управляться с покинутым хозяйством и растить детей, она могла забрать свое приданое и свадебные дары, вернуться в родную семью и снова выйти замуж, если была не очень стара. Его собственная мать не пошла в могилу за мужем – ей ведь предстояло решать все дела и улаживать сложности, принесенные Ингваровой смертью.
А Правена… Ее мать, Славча, умри Ингвар до женитьбы на Эльге, могла бы стать его посмертной спутницей, но Правена и родилась, и замуж вышла как женщина свободная.
– Ну конечно, – уверенно ответила Правена, и стало видно, что она нрава вовсе не робкого, а лишь растерялась в первый миг среди множества незнакомых людей. – Разве это не мой долг? Жаль, что его похоронили без меня, иначе я последовала бы за ним сразу. Нас на одно погребальное ложе положили бы… Я вышла за него, чтобы у нас была одна судьба, – в жизни и в смерти. Я желаю разделить его судьбу. Таково мое желание, – упрямо повторила она, предупреждая возражения. – Но сейчас ведь еще не поздно, госпожа? – взмолилась она, и снова стало видно, как она еще молода. – Пока не прошел год и душа его не порвала с белым светом… Я еще успею его догнать?
Правена слегка поежилась. Не смерти она страшилась, а только того, что окажется на темных, неведомых тропах того света в одиночестве. Если бы знать, что рука Улеба встретит ее сразу, как только она перешагнет порог, – она шагнула бы без малейшего трепета, лишь с радостью!
– Здесь вон какие волхвы есть мудрые! – Святослав кивнул на Дедича. – Они проводят.
– Это правда можно сделать? – впервые за многие дни Малфа взглянула на Дедича и прямо обратилась к нему. – Это… ты сумел бы…
Его способность ходить по темным тропам она не раз испытала на себе и теперь обхватила руками плечи, чтобы сдержать невольную дрожь. Ведь Правена собралась уходить насовсем! Она не выплывет из той темной реки, в которую намерена броситься!
– И ты сделаешь это? – полушепотом спросила Малфа, широко раскрытыми глазами глядя на Дедича – того, кто отчасти воплощал для нее Змея-Волхова и богов нижнего мира. – Ты… умеешь…
Она сильно содрогнулась, представив, как Дедич этими самыми руками, какими обнимал ее, затянет петлю на горле Правены или вонзит нож ей в грудь…
«Уметь-то и я умею… – подумал Лют. Мистина рассказывал ему о принесении жертв на костре погибших в Греческом царстве, где не было жриц-«валькирий», а только он и Хавстейн. – Но она ведь не полонянка…»
– Нет, постойте! – вмешался Бер. – Правена…
Он сегодня впервые увидел жену покойного брата – когда Бер побывал в Выбутах, Правена еще жила в Киеве, – но красота и решимость этой молодой женщины тронули и взволновали его. Будучи сам пылким, прямодушным и упорным в защите того, что считал правильным, он и в других ценил эту готовность. Он понимал, что за чувство толкает Правену в могилу, но совсем не желал, чтобы эта юная жизнь пресеклась напрасно.
– Ведь мы не потому не дали ему с собой жены, что рабыню для брата пожалели. Было бы нужно – мы бы хоть двух дали. Но ведь ему нельзя…
– Он же был христианин! – подхватил Лют. – Он же крестился в Царьграде. А крещеным с собой на тот свет никого брать не полагается. Ни рабынь, ни жен водимых.
– А ты сама крещена? – спросила Сванхейд.
– Да. Я не ездила с княгиней в Царьград, была еще мала, но матушка моя ездила и с нею крестилась. А как она вернулась, она и нас крестила… Княгиня храм построила, во имя Святой Софии, чтобы как в Царьграде[9]… И я, и сестры мои тоже были крещены.
– Ну а кто крещен, тому себя убивать – грех большой, непрощаемый! – воскликнула Малфа; она тоже была крещена в Киеве, хотя здесь, где христианских священников и храмов не имелось, предпочитала об этом не вспоминать. – Если ты убьешь себя, то не встретишься с Улебом больше! Только если проживешь, сколько положено, своей смерти дождешься, тогда… быть может… за жизнь добрую и честную… Господь у себя в чертогах вновь вас вместе сведет.
Она не была уверена, что последние ее слова – правда, но не сомневалась, что добровольная смерть Правены уж точно помешает ей вновь обрести мужа на том свете.
Правена задумалась, опустив голову. Малфа угадывала – сейчас Правена потеряла мужа второй раз, потеряла надежду уже вот-вот увидеть его снова. Возможное свидание откладывалось… на много лет, может, двадцать или даже тридцать. И все это время она будет одна, будет страдать под гнетом горя. Одинокая жизнь разворачивалась перед ней длинным-длинным полотном, и нужно немалое мужество, чтобы свыкнуться с мыслью об этом пути.
Ты прости-прощай, мой лада милое,
Дорогой мой Улебушка Мистинович…
– начала Правена, не поднимая головы.
У Малфы и Сванхейд немного отлегло от сердца – вдова начала причитать, а значит, смирилась с разлукой.
Пришло нам с тобой последнее расставаньице,
Вековое больше да несвиданьице.
Проводили тебя во последний путь,
Во последний путь да во дороженьку.
Ты прости меня, ладо милое,
Что мы жили с тобой да мало годичков,
А мы не ссорились да не ругалися,
Не ругалися да не рядилися.
Я тебе во всем была жена покорная,
А не простилася с тобой да в ту дороженьку,
Не увидела тебя во твой последний час,
Не закрыла тебе да очи ясные,
Не сложила тебе да руки белые…
Слушая, Бер взглянул на Святослава. Князь поначалу был хмур, в ярких голубых глазах просвечивало недовольство: он бы счел весьма уместным, если бы молодая жена отправилась вслед за Улебом. Но, слушая ее звонкий молодой голос, князь постепенно расслабился, задумался, на лице появилась печаль. Особенно печалиться о ком-то другом он не умел, так может, предвидел, как над его собственной могилой когда-то будет причитать жена?
Я пошла бы с тобой во дорожку дальнюю,
Во дорожку дальнюю, невозвратную,
Да не ведаю к тебе пути-дороженьки,
Не догнать мне тебя во синем небушке.
У кого я тебя да стану сыскивать,
У кого да стану я спроведывать,
Уж неоткуда мне тебя будет не выглядеть,
Из темна́ леса́ да не выкликать…
Глава 5
Жальник, где хоронили жителей Хольмгарда, лежал к востоку от города, а напротив, за ручьем, на лугу раскинулся стан Лютовой дружины. Лют пришел сюда вместе с большой дружиной Святослава, но Сванхейд позволила ему расположиться здесь, а не за Волховом, где такая скученность не привела бы к добру. Ручей был словно малая Забыть-река. К северу от него стояли молчаливые, поросшие травой могилы с высокими насыпями покойных конунгов и их приближенных, более низкие или вовсе скрывшиеся в траве – простых людей. К югу кипел жизнью стан живых – с шатрами из грубой шерсти, навесами из ладейных парусов, шалашами из веток и сена. Дымили костры, кипели черные котлы, ходили бараны и даже коровы, купленные Лютом на мясо для дружины. Когда ветер дул к жальнику, над могилами плыл дым от костров, веяло запахом варева, долетали голоса оружников.
Сидя возле могилы Улеба, Правена видела шатры и людей в отдалении, но смотрела на них будто из мира мертвых. Свежую насыпь в несколько дней, наняв людей, возвели на полную высоту, как пристало человеку королевского рода, и она уступала лишь могилам правивших конунгов – Олава, Улебова деда, и двух его предшественников. Впервые Правена пришла сюда в самый день приезда, с угощениями от поминального стола, но потом приходила каждый день, то с Малфой, то с Бером, а то со Сванхейд. Каждое утро, после еды, ее тянуло сюда, словно она оставила здесь часть себя самой. Опираясь на руку Правены, Сванхейд ходила от насыпи к насыпи, рассказывая о тех, кто в них лежал.
– Я приводила его сюда, Улеба, когда он только приехал… Показывала ему всех: могилы Олава, и Тородда-деда, и Альвхильд – моей свекрови, и Альвхейд – моей старшей дочери, и всех моих детей… У меня их было одиннадцать, но сейчас в живых только Тородд и Альдис. Альвхейд умерла еще девушкой – она была обручена с Олегом-младшим, но не дожила до свадьбы. Потом с ним обручили Мальфрид, мою вторую дочь – она бабка этой Малфы, нынешней. Но и ей это счастья не принесло: вместе с мужем ее изгнали из Киева и она на другую же зиму умерла где-то на западе, у ляхов…
– Это я знаю, – вздохнула Правена, – в Киеве ее помнят.
– Я узнала об этом в ту зиму, когда Ингвар приехал ко мне после своего первого похода на греков, не особенно удачного. Несколько лет спустя он поправил это дело. У меня было много сыновей. Трое из них носили имя Хакон. Двое первых умерли детьми, третий погребен в Смолянске на верхнем Днепре. После Мальфрид был Бьёрн, он умер, когда ему было два года. На нас с Олавом тогда лежало проклятье, его наложила его вторая жена, Тихонрава, Несветова мать, но мы ничего об этом не знали. Только десять лет спустя удалось его снять, и тогда у нас родился Ингвар. Последними у меня были Эйрик и Анунд, близнецы, но умерли: один в три года, другой в семь. Ингвар… Мне пришлось отослать его в Киев, когда ему было всего четыре года, но я знала, что это послужит к его пользе. Так и вышло. Он был самым знаменитым и удачливым человеком в нашем роду. Ты его знала?
– Чуть-чуть. Когда он погиб, мне было шесть или семь лет… скорее шесть. Я его помню, но видела, кажется, несколько раз… Он даже разговаривал со мной, когда приходил к отцу. Но лицо его помню хорошо. Так и стоит перед глазами. Шрам на брови, борода рыжеватая… Могла ли я думать, что он станет моим свекром, да еще десять лет спустя после смерти!
Сванхейд слегка закивала: она-то знала, как щедра судьба на неожиданные повороты.
Разговоры со Сванхейд утешали Правену даже больше, чем она могла ожидать: Улеб вставал в ее мыслях в длинную вереницу предков и родичей, рассказы о многочисленных смертях, пережитых бабкой, притупляли остроту печали юной вдовы. Но не могли исцелить ощущение пустоты впереди. У нее был ребенок, но всего один; даже сейчас, стоя возле могилы Улеба, она не могла по-настоящему поверить, что больше его не увидит. Если бы она увидела его мертвым… Но она вспоминала намеки и содрогалась – кажется, тело сильно пострадало и выглядело так, что молодой жене вовсе не стоило на него глядеть… Вслед за дрожью приходил новый прилив горя. Горя это казалось огромным, как море – никогда ему не быть исчерпанным, оно так и будет омывать ее холодом, волна за волной, всю жизнь… На свете нет второго Улеба, а значит, ей предстоит жить в пустоте. Слезы лились по щекам и падали на землю, и невольно думалось: что взойдет из земли, орошенной этим горьким дождем?
– К этому надо привыкнуть! – говорила ей Сванхейд. – Поначалу всегда не верится, особенно когда не видишь тела. Я не видела мертвыми ни Ингвара, ни Мальфрид, ни Логи… Мы так звали Хакона-третьего, он был рыжим, как огонь, самым рослым и красивым из моих сыновей. Здесь живут его сыновья, Влад и Свен. Ты не заметила их в доме? Они тоже рыжие, как два гриба… знаешь, такие…
– Подосиновики? – Правена невольно улыбнулась, вообразив два юрких живых гриба.
– Да. Они еще малы, им едва десять и двенадцать лет, иначе они, разумеется, тоже…
– Что – тоже? – осторожно спросила Правена, видя, что Сванхейд замолчала.
– Сделали бы все, что необходимо для чести рода. Но сейчас мы не будем об этом говорить.
Сванхейд произнесла это так строго, что Правена не решилась даже спросить, о чем – об этом? Хотя догадывалась.
Правену устроили в девичьей палате в доме Сванхейд, Алдана к себе в избу забрал Бер: он подружился с Алданом еще два года назад, когда ездил в Выбуты за Малфой. Правена видела, как Алдан, Бер и Лют что ни день толковали о чем-то втроем, сидя в углу гридницы. При виде Правены они немного менялись в лице и провожали ее внимательными взглядами. Она догадывалась, о чем речь, но догадывалась и о том, почему они таятся. Святослав все еще сидел в Новых Дворах за Волховом. После смерти Улеба Сванхейд и Святослав договорились, что новым князем Гардов будет провозглашен сын Святослава от Малфы – двухлетний ребенок, и для того Святослав должен был признать его своим сыном и дать княжеское имя. Пока это не сделано, он не мог отправиться обратно в Киев, и до того дня оставалось уже недолго.
Об отъезде домой в Выбуты Правена пока не думала: ее ребенок в безопасности с Утой и Предславой, и хотя она скучала по нему, не могла уйти от могилы Улеба. Чувствовала: когда она уедет отсюда, произойдет окончательное прощание, и ей придется смириться с тем, что ее недолгое замужество осталось за спиной, ушло в прошлое. Казалось бы, все обещало ей счастье – но счастье это и жизнь продлились всего-то два годочка. Когда-нибудь она смирится, но это время прощания хотела пережить полностью. Хотя бы до двадцать четвертого дня, до третьего срока поминания.
На завтра было назначено имянаречение сына Малфы, весь дом собирался в Перынь, но Правена ехать со всеми не хотела. Глупо было бы таить обиду на двухлетнее дитя, но то, что князем словенским провозглашают сына Малфы, снова напоминало о том, что самой судьбой это место было предназначено для Улеба. При мысли об этом глаза Правены наливались жгучими слезами. Так легко было представить: сложись все как надо, она сейчас, наверное, тоже была бы в Хольмгарде, но вместе с ребенком и всем домом, переселилась бы сюда насовсем и звалась бы княгиней! К высокому званию Правена была равнодушна, но оно означало бы, что Улебу воздали должное. Как счастливо они жили бы здесь, растили новых детей, управляли своей землей, дали бы начало новому могучему роду! Это счастье было так близко – так живо было в памяти Правены улыбающееся, живое лицо Улеба. Рыжеватая, как у Ингвара, бородка, русые с рыжиной волосы мыском над лбом, приветливые серые глаза…
Не верилось, что все это отняла у них глупая злоба людская. Злоба тех, кого Правена знала мальчиками, воюющими с бурьяном под тынами. Злоба, погубившая не только Улеба, но и их самих. И слезы высыхали на глазах у Правены, сменялись блеском негодования. Убийцы бежали, спасаясь от наказания, но неужели им дадут ускользнуть? Мысли о мести нарушали ее покой, отвлекали даже от горя. Когда они накатывали, Правена вставала с земли у могилы и начинала ходить между насыпями.
Расхаживая вот так, однажды заметила, что от Хольмгарда к ней направляются двое мужчин – и почти в тот же миг в том, что шел на шаг впереди, узнала Святослава. Его она очень хорошо знала – эту коренастую, широкоплечую фигуру среднего роста, светлые волосы и золотистую бороду, уверенный шаг. В Киеве считали, что красотой лица Святослав превосходит отца и обязан этим матери, но, попав в Хольмгард, Правена убедилась, что он удался в родню Сванхейд. Между ним и Бером было много сходства в чертах – Малфа как-то рассказала ей, что при первой встрече с Бером чуть их не перепутала, – но это сходство не бросалось в глаза из-за совершенно разного выражения.
За князем шел Болва – зять Правены, муж ее старшей сестры. Но и к нему она привязанности не питала, и этой встрече не обрадовалась. Святослав на погребении Улеба принес клятву на мече, что не желал его смерти и не подсылал убийц, но Правена знала и то, что знали все в Хольмгарде: смерть брата-соперника принесла Святославу облегчение, и в глубине души он не может быть не рад ей. Как злобно, жестоко, несправедливо Святослав обошелся с Улебом пять лет назад, оскорбив его и изгнав из Киева – теперь он довел дело до конца, пусть и чужими руками. Пусть не его приказ, но его благо и его тайная воля направили мечи Игмора с братией. В душе Правены созрела настоящая ненависть к деверю, и она радовалась, что он живет в Новых Дворах и не показывается в Хольмгарде.
Зачем князь сюда идет? Наверное, тоже хочет еще раз перед скорым отъездом побывать на могиле брата… может, прощения попросить. Тем не менее Правена предпочла бы уклонится от встречи и направилась было в обход ближних насыпей к реке, но Святослав окликнул ее и помахал рукой, призывая остаться. С неохотой Правена направилась назад к могиле Улеба и, стоя перед ней, стала ждать. В белом платье, с белым убрусом на голове, возле свежей могилы она напоминала дух покойного, его фюльгью, еще не готовую совсем уйти от тела.
– Будь цела! – Подойдя, Святослав наклонился и поцеловал ее.
Правена, как неживая, не поцеловала его в ответ и даже не шевельнулась. Да и поцелуй его показался ей каким-то деревянным: этот человек не создан был для нежностей. Болва, не подходя ближе трех шагов, кивнул ей, потом опять отошел.
– Давай посидим, поговорим. – Святослав отстегнул крупную золотую застежку на плече, снял плащ синей шерсти, обшитый узорным красным шелком, сложил вдвое и бросил наземь у подножия насыпи. – Садись.
Он сел сам, Правена осторожно устроилась с краю. Святослав, повернув к ней голову, посмотрел на нее – так внимательно, как не смотрел никогда раньше. Да и что ему было за дело до нее, одной из множества девок и девчонок, вившихся вокруг его матери и жены? Отец Правены, Хрольв, какое-то время был сотским гридей, но женщины Хрольвова дома Святослава занимали не больше, чем куры во дворе. Неяркая, сдержанная прелесть Правены его тоже не слишком впечатлила; впрочем, едва ли нашлась бы на свете такая красавица, что смогла бы его взволновать. Волновала его только ратная слава, для нее одной его сердце билось горячей.
Правена встретила его взгляд и невольно содрогнулась. Жила в Святославе некая сила, которую люди возле него ощущали всем существом; эта сила подавляла, подчиняла, но и заставляла насторожиться. Эта сила была не то чтобы злой, но жесткой, сосредоточенной на его собственных целях и не умеющей думать о благе других. Даже их замечать.
– Что делать думаешь, невестка?
– Ну, что… – Правена тем труднее подбирала слова для ответа, что в мыслях ее не было ясности. – Побуду до третьего правежа, потом домой поеду.
– Домой – куда?
– В Выбуты.
– А в Киев не думаешь воротиться? Что тебе в тех Выбутах теперь?
– Там дитя мое.
– Так забери его. Что же сразу не взяла? Хочешь, я людей пошлю, привезут тебе твое дитя. И возьму тебя в Киев с собой. К отцу доставлю.
Правена смутилась. О возвращении в Киев она пока не думала: мысли ее стремились к ребенку, к Уте и Предславе – надо же рассказать им о погребении и могиле Улеба, о поминках. Но по сути князь прав: вся ее кровная родня в Киеве, и туда ей было бы уместнее вернуться. На миг она даже почувствовала проблеск благодарности к Святославу, готовому о ней позаботиться, пока сама она и не думала об этом.
– Я тебя не оставлю, – добавил Святослав, отвечая на ее мысли. – Ты ведь не чужая мне. Брата моего… Отец твой мне верно служил всегда, как и отцу моему. И дитя ваше… мне родное.
– Я… благодарю тебя, княже, – выдавила Правена, не поднимая на него глаз, но чувствуя, как его взгляд пронзает ее насквозь. – Пока не думала…
– Ну так подумай! – Святослав накрыл ее руку своей, и она вновь содрогнулась от прикосновения этой сильной, властной руки, державшей половину света белого.
Почти поневоле Правена взглянула на него, и у нее дрогнуло сердце. Это уверенное, дышащее внутренней силой и непреклонностью лицо проникало прямо в душу, невольно вызывая восхищение; в этот миг Правена поняла, почему собственная дружина боготворит Святослава. Даже почти поняла, почему Игморова братия пошла на такое злое дело, лишь бы ему угодить.
Но эта мысль отрезвила ее. Повелительность Святослава творила зло даже против его собственных намерений. Это не тот человек, кому стоит доверять судьбу свою и дитяти.
– Я пока со здешней родней побуду, я ведь их и не знала совсем. – Правена снова отвела глаза и стала смотреть на травы меж могил, на Волхов в отдалении. – Но тебе за заботу спасибо. Как в Киеве будете, пусть Болва к родителям зайдет, расскажет, что я благополучна.
– Они бы больше обрадовались, если бы ты сама приехала, внука им привезла. И Хрольв, и мать. Да и о будущем надо подумать… Но я тебя не неволю. Хочешь здесь остаться – оставайся. Ты молода еще, снова замуж выйдешь…
– Нет! – Правена перебила его, такое отвращение в ней вызвала эта мысль. – Не выйду я замуж больше. Улеб мой суженый был. Пусть мало нам пожить привелось, и двух лет не было, но уж коли так… других мужей у меня не будет.
– Зря ты так! – Святослав снова похлопал ее по руке, и Правена с трудом удержалась, чтобы не убрать ее. – Вон, Соколина Свенельдовна – пока была за Хаконом, стрыем моим, двоих всего детей нажила, а вышла после него за Вестима – теперь десяток у нее! Хочешь с одним чадом всю жизнь прожить? Не старуха чай, чтобы от счастья прятаться.
– Куда мне об этом думать, после второго-то правежа! – Правену начал сердить этот разговор.
– Время быстро пройдет. Не нынче, так на другое лето уже будет и срок. О доле своей не тревожься – я сам тебе нового мужа найду. А если ты найдешь, кто по нраву, если будет человек роду достойного, я тебе с приданым помогу. Будешь уже как женщина из моего рода выходить. Вон, даже и тут есть женихи, – Святослав кивнул на Хольмгард. – Берислав Тороддович, а то и Вальга – ты его всю жизнь знаешь. Я сам посватаю, приданого добавлю – и будешь жить счастливее всех. Что думаешь?
– Я то думаю, – Правена смело подняла на него блестящий от досады взгляд, – что не будет ни мне доли, ни чаду моему чести, пока отец его не отомщен! Вот о чем ты, княже, если порадеешь, то и мне благо сделаешь! Скажи – ты будешь мстить за него? Ты найдешь убийц? Накажешь их? Они этой кровью тебя опозорили сильнее, чем меня и кого другого! Тебя виновным выставили в таком деле, что хуже его нет!
Правена не осмелилась бросить князю в лицо слово «братоубийство», но Святослав отлично ее понял и сделал движение досады. Отвернулся и хотел было даже вскочить с плаща, но сдержался.
– То не твое дело! – гневно ответил он. – Твое дело бабье – блины печь да детей качать! А что до мести – я сам знаю, как мне мою честь оберегать!
– Когда отомстишь, тогда я в Киев приеду и о новом браке речь заведу, – так же гневно ответила Правена. – А раньше о таком говорить – только позориться. Не думай, как меня пристроить, я не сирота, без куска хлеба не останусь. Думай, как за брата отомстить. Иначе ни мне, ни тебе чести и доли не будет! Допустишь нашей общей доли умаление – своим же сыновьям зло сотворишь!
