Елизавета Дворецкая
Змей на лезвии
Поскользнулась, увязла в грязи, под ногами захлюпала вода. Какой-то ручей, слава чурам! Размахивая руками, чтобы удержать равновесие, Лельча брела через ручей, и ужас заливал ее – а вдруг в последний миг протянется сзади длинная рука из кустов и схватит за косу?
Выбравшись на другой берег, она продралась через густые заросли папороть-травы – теперь уж ей было не до жар-цвета, – вломилась в березняк, еще немного прошла, шатаясь, и упала, окончательно лишившись сил. Дрожмя дрожала во влажной рубашке и мокрой поневе, от косы пахло мхом. Свернувшись, как еж, Лельча провалилась в сон, как в воду. Идти дальше не было сил, и последняя мысль мелькнула – через текучую воду злыдень не перейдет, здесь не достанет.
Открыв глаза, Лельча увидела солнечные лучи над березами – было утро, и уже не ранее. Но едва сумела встать – болела каждая косточка и каждая мышца, будто на ней всю ночь бревна возили и бревном же погоняли. Голодная, томимая жаждой, она едва брела, не понимая, где находится и в какой стороне Боженки. Но, к счастью, когда березняк кончился, на широкой поляне она увидела троих косцов. Даже узнала, глазам не веря, Несговора с сыновьями – казалось, занесло ее на тот свет, где ничего знакомого не увидишь. На ее слабый, хриплый крик они подняли глаза – и сами чуть не пустились бежать, отмахиваясь косами. Приняли за лесовицу – растрепанную, грязную, с выпученными дикими глазами. Хорошо, Нехотила, Несговоров старший сын, утром уже слышал, как мать искала Лельчу и как Зажогина Нежка рассказывала про конного молодца в лесу…
– Это недобрик был… с Темного Света, – шептала Лельча. – Меня спрашивают, а я и рассказать не могу… как будто темно в голове. Сейчас вот только вспомнила. И еще… он ведь не отвязался. Это я боюсь рассказать, ты не говори моим. Он ведь… и сейчас еще ко мне ходит.
– Это как? – ужаснулась Правена.
– Чуть не всякую ночь его слышу. Постучит в оконце… или ветерком по лицу вдруг повеет посреди ночи. Иной раз чую его прямо тут рядом. Схватит меня за руку и давит. – Лельча показала синяк на запястье. – Вчера вот прямо за шею схватил. – Она наклонила голову вбок и ткнула в синее пятно возле плеча. – Я своим не рассказываю. Боюсь: подумают, что я навек порченая, из дому сгонят…
Она сама схватила Правену за руку: молодая, почти ровесница и уже вдова, познавшая горе, к тому же родственница Берислава, знатная госпожа, с ее мягкими и уверенными приемами, впервые сумела внушить ей надежду на помощь.
– И прямо в ухо мне шепчет: отдай, отдай! А что отдай – не говорит.
– Ты что-то брала у него?
– Как же я возьму – он спиной ко мне сидел.
– А до того – ты же венок ему дала, а он тебе перстень. Где этот перстень? Ты его потеряла в лесу?
Лельча подумала, вспоминая. Потом покачала головой, полезла за пазуху и достала льняной лоскут.
– Я и думала, что потеряла. А потом гляжу – он на руке у меня. Уже когда дядьку Несговора увидела. Едва снять успела и за пазуху сунула. Надо было там в лесу бросить – не догадалась.
– Покажи. Может, поймем, что за диво…
Дрожащими пальцами Лельча едва сумела развязать узел. Развернула лоскут. И Правена ахнула.
Не диво, что в Боженках таких перстней не водилось. Водятся они не ближе Булгара и все больше у хазар. В Киеве Правене случалось видеть такие, и немало. Серебряный перстень, в лапки вставлен самоцвет. Они чаще бывают рыжие, как мед, всяких оттенков. Бывают густо-красными, как кровь, или черными, как уголь. Но этот был редкостным – лиловым.
Осторожно, будто хрупкую льдинку, Правена взяла перстень и поднесла к глазам.
Строго говоря, хазарские перстни все одинаковые: серебряное кольцо, самоцвет в лапках. Не то что греческие: те бывают и с зернью, и с эмалью, и самоцветы все разные, и с жемчугом хоть на самом кольце, хоть вокруг щитка. Хазарские же различить трудно – только по мелким вмятинам, царапинам, и для этого надо хорошо знать именно эту вещь. Но все же… совпадение было бы уж слишком дивным.
Как будто все остальное тут не диво!
Правена подняла глаза и встретила взгляд Бера. Он двинул бровями, послал ей вопросительный взгляд: узнала что-нибудь путное? Она хотела ему улыбнуться, приподняла уголки губ, но сама ощутила, какая неживая выходит улыбка. Нужно решать быстро, прямо сейчас – они и так засиделись, а их ведь сюда не звали.
– Отдай мне перстень, – шепнула она Лельче, – я тебя от нечистика избавлю.
Потом встала, подошла к хозяйке и поклонилась:
– Матушка, позволь мне у вас переночевать. В погосте все мужчины, мне одной среди них неприлично.
– Это допряма так… – несколько настороженно согласилась хозяйка. – Ну что же, ночуй. Пока наши на покосе, они нынче не воротятся, места в избе довольно.
Бер в удивлении поднял брови: это еще что за новости? Сам он спокойно переночевал бы у Горюновой бабы, но ему не хотелось оставлять тут Правену, попавшую в Боженки в первый раз.
– Не тревожься за меня. – Зажав перстень в кулаке, Правена подошла и поцеловала его на прощание. – Мне нужно остаться, будут новости, – быстро шепнула она ему на ухо. И добавила громко: – Утром за мной приходи.
Глава 8
Правене, как гостье из княжеской семьи, отвели для сна почетное место: коник у печки, хотя сейчас печь не топилась и особой нужды в этом соседстве не было. Лоскут с завязанным перстнем она прибрала к себе за пазуху. Пока не стемнело, она заставила Бера отвести ее к местной «знающей» бабе и добыла у нее мешочек сушеной травы «волчий корень» – искать по лугам свежей было некогда. Этот мешочек она отдала Лельче, чтобы повесила на шею. Теперь неведомый ночной гость Лельчу не найдет. Лишь бы сама Правена сумела его услышать.
Все в избе улеглись, дети угомонились. Медленно стемнело. Когда по дыханию хозяйки стало слышно, что та заснула, Правена тихонько поднялась и обменялась с Лельчей местами. Заодно приготовилась к разным неожиданностям: надела платье, подпоясалась и обулась. Обе снова легли, но не спали, а вслушивались в каждый шорох, каждый скрип.
Вот и Лельча задышала, как спящая: видно, впервые за несколько ночей почувствовала себя хоть в какой-то безопасности. Правена, напротив, была в напряжении. Поначалу слышала только шум скота в хлеву и потрескивание избы. Ждать гостя нужно, когда сгустится тьма. Было страшно, но Правена не жалела, что ввязалась в это дело. Может, случай с Лельчей никак не связан с их поисками. Но откуда у здешнего лешего мог взяться хазарский перстень? Тоже от бабки, со времен похода на сарацин? Да и не ходит леший в дом. Ходит кое-кто другой, и Правена догадывалась – кто.
Вот стемнело настолько, что Правена закрыла глаза – все равно ничего не видно. Был ясно слышен каждый звук, но то были обыденные звуки: то козы шуршат сеном в хлеву, то куры возятся, то пес залает на другом конце села. Из леса доносится отдаленный крик совы…
Вдруг на Правену повеяло ветерком – слабым, но таким холодным, будто дуло прямо из колодца. Или из погреба – ощущался запах сырой земли, и от этого запаха дрожь пробежала по костям. Возникло ощущение, будто рядом кто-то есть. Невидимое, неслышное, это присутствие давало о себе знать тоскливым и тягостным чувством. Не в силах лежать и ждать, пока невидимое нечто само до нее доберется, Правена тихо спустила ноги на пол, встала, протянула руку в темноте…
И едва сдержала крик – пальцы ее наткнулись на чье-то лицо, но на ощупь оно было как холодная, влажная глина. Тут же ее руку сжала чужая рука. От холода этой руки ужас облил Правену с головы до ног, растекся по жилам, как ледяная вода; второй рукой она невольно зажала себе рот, чтобы сдержать рвущийся из души крик. Но перед нею была только тьма, и сколько она ни таращилась выпученными глазами в эту тьму, не различала ни малейшей черты того, кто ее держал.
Невидимая рука потянула ее за собой. Правена сделала шаг, другой…
Вокруг чуть посветлело – она и невидимый гость оказались во дворе перед избой, под светом тонкого месяца. Теперь Правена видела гостя из тьмы. Перед ней стоял молодец в дорогом кафтане, но ей не удавалось рассмотреть лицо – в чертах лежала густая тень, только смутно белела в лунном свете борода… седая. Это не тот… Те, кого она ждала, еще молоды.
– Кто ты? – едва справившись с голосом, выдавила Правена.
– У тебя перстень мой, – глухо ответил мрец, не шевеля губами. – А я жених твой.
– Ой, лжешь! – строго, с вызовом ответила Правена. – Я знаю, чей это перстень! И он – не такой был. Отрок был молодой, пригожий, я с малых лет его знала. Имя его было Грим, Гримкелев сын. А твое как?
Навий гость промолчал, но в облике его кое-что изменилось: разошлась тень на лице, прояснились черты. Исчезла седая борода, стали видны грязноватые светлые волосы до плеч.
Правена узнала его. И снова содрогнулась: даже неразличимое черное зло не было так страшно, как с детства знакомое лицо, смотрящее из Нави и отмеченное несмываемой ее печатью. Черты заострились, глаза запали, под кожей ясно проступили кости черепа – все обитатели Нави похожи друг на друга и на Марену – мать свою. Темнота скрывала цвет лица, но Правена видела, что он темнее, чем бывает у живых. Над самым воротом кафтана чернел глубокий рубец, залитый спекшейся кровью. С такими ранами люди не дышат, не говорят, не ходят своими ногами. Носит их только сила Нави. Но Правена желала встречи с этой силой – ей требовалось узнать нечто важное.
– Грим, – произнесла Правена. – Грим, Гримкелев сын. Это ты.
Веки гостя дрогнули и медленно поднялись. Глаза его оказались белыми, будто залитыми молоком.
– Грим! – повторила она. – Ответь мне. Мне нужно знать. Это ты убил Улеба?
Не отвечая, Грим попятился прочь от избы, увлекая Правену за собой. Вдруг он уперся во что-то спиной, и она заметила коня: как и рассказывали, серого коня с белой гривой и белым хвостом.
– Грим! – одолевая дрожь, повторила Правена. – Отвечай! Ты нанес удар Улебу?
– Я тебя знаю… – заговорил Грим.
Голос его звучал глухо и невнятно. Сколько Правена могла рассмотреть, он не открывал рта и не шевелил губами. Подумалось: во рту у него земля сырая, оттого и говорит так невнятно.
– Ты меня знаешь всю жизнь! Я – Улебова жена. Отвечай мне. Это ты убил его?
– Нет. Не я. Другой… тот… что с ним был… снес мне голову… а он был тогда еще жив.
– Но кто это? Кто это сделал?
– Ты ищешь его?
– Да!
– Я знаю… я отведу…
Не выпуская ее руки, Грим взлетел на спину жеребца – ни седла, ни узды на том не было, – потянул Правену за руку, и вдруг она оказалась сидящей у него за спиной. Не успела она охнуть, как жеребец тронулся с места и помчался вдоль селения, мимо спящих темных дворов. Удары копыт отдавались громом – или это ей казалось? Мелькнул справа лунный свет, разлитый по поверхности Мсты, а потом затворились позади ворота чащи – они уже ехали по лесу.
Цепляясь за пояс Грима, Правена пригнулась, чтобы укрыться за его спиной от веток. Взглянула вверх – месяц освещал им дорогу. Она знавала такие рассказы: месяц светит, мертвец едет…
Грохот копыт отдавался в ушах, разносился по всему лесу – казалось, за десять верст слышно. Потом Правена осознала: серый конь мчится бесшумно, не касаясь копытами земли, а этот грохочет кровь у нее в ушах.
Куда он ее везет? Видно, на тот свет! Было страшно, но не покидало чувство, что туда-то ей и надо. Там – где бы ни было это там, – она узнает что-то о той страшной ночи. Узнает, кто из беглецов прямо повинен в смерти Улеба, чья рука отняла его жизнь. Наказаны должны быть они все – но если они разделились и придется выбирать, кого преследовать?
Месяц светит, мертвец едет! Божечки, да сумеет ли она сама дожить до рассвета? Она сидит на коне с мертвецом… кругом темный лес… только ветер свистит в ветвях… Она сама отдалась в лапы Нави, а сумеет ли вырваться?
Дальше, дальше… Может быть, это сон – как в то утро, когда она, еще не зная о гибели Улеба, увидела сразу двоих, обликом точь-в-точь как ее муж… Но нет: нынешние ощущения были слишком ясными и связными для сна. Правена четко осознавала: сама по доброй воле сунула голову в пасть Нави. И пасть эта вот-вот сомкнется. Месяц светит, мертвец едет…
Но Правена не жалела о своей смелости. Ничего нет хуже, чем оставить смерть Улеба неотомщенной. А ее жизнь… На что она теперь?
Вдруг конь встал, и Правена поспешно спрыгнула наземь Близилось утро, тьма короткой ночи поредела. Она огляделась: поляна, вокруг старые ели… вся поляна усыпала серой землей… Яма, а из ямы веет холодом.
Она обернулась: мертвец тоже сошел с коня и стоял прямо у нее за спиной. Даже руки приготовил, чтобы обхватить ее.
– Что это?
– Дом мой. Здесь живу я. И ты со мной жить будешь.
– Сперва ответь: кто убил Улеба? – стараясь не стучать зубами, ответила Правена. – Ты обещал сказать. Пока не скажешь, не пойду с тобой.
– Я не знаю. Я умер первым.
– Может, Агнар знает? Он должен быть с тобой. Где он?
– Да вот же я, – раздался рядом другой голос, такой же низкий и хриплый.
Правена обернулась – это говорил конь! У него оказались такие же молочно-белые, слепые глаза, а голос исходил не из пасти, а от всего тела.
– Т-ты… – Правена уже ничему не могла удивиться.
Их же было двое – тех, что явились на зов Дедича. О сознания того, что стоит в глухом лесу наедине с двумя мертвецами, болезненный холод растекался по жилам и мышцам, сжимал грудь, и каждый вдох давался с трудом, будто сам воздух превратился в лед. И тем не менее Правена не думала сдаваться: осторожность уже не спасет ее, а смелость не сделает хуже.
– Отвечай! Кто Улеба убил?
– Это не я-а-а-а! – Широко раскрыв пасть, прокричал конь, и эхо подхватило крик, понеслось по лесу вдаль. – Это он меня убил! Он, Улеб! Он меня убил! Мы ушли в Навь вперед него! А ты мне на выкуп пойдешь. Теперь ты мне женой будешь.
– Нет, мне! – Грим подался к нему. – Это я ее привез.
– Это я ее привез! И тебя заодно!
Конь шагнул вперед и на полушаге принял человеческий облик. Правена увидела мужчину с седой бородой – Агмунд был молод, лет двадцати с чем-то, но теперь выглядел постаревшим лет на тридцать. Одежда на нем была изорвана и испятнана черным. Повеяло дурным духом спекшейся крови. Мертвечиной…
С жуткой резвостью Грим кинулся к товарищу по могиле – и они сцепились. Правена пятилась, а два мертвеца бешено дрались, кусали и рвали друг друга, так что клочки не то одежды, не то мяса разлетались по поляне. Вой и визг, какой не способны производить живые существа, звенел и отдавался в лесу.
Надо бежать. Бежать, пока они не смотрят. Правена еще попятилась, споткнулась о холмик земли, обернулась и подпрыгнула – позади оказалась яма.
Яма в серой лесной земле. Тесная – только два тела положить вплотную одно к другому. Неглубокая, локтя два. Не так хоронят русов, имеющих род и положение. Ни обшивки досками, ни погребального ложа или сидения, ни подношений. Могли бы сжечь в лодке – но просто втиснули в яму, какую сумели вырыть непонятно чем. Мечами рыхлили, горстями выгребали.
Правена отскочила, чтобы не упасть в эту яму. Два ее законных обитателя катались по земле и так же с визгом рвали друг друга. С трудом заставляя себя переставлять ноги, Правена пустилась бежать к лесу, пока им не до нее – сделала несколько шагов, и вдруг перед нею опять открылась эта яма! Едва успела остановиться и отскочить, земля из-под самых ног посыпалась вниз. Правена прыгнула в сторону, поскользнулась, но удержалась на ногах.
Обернулась. Один мертвец стоял на четвереньках, другой – на ногах, опираясь рукой о голову первого. Выглядели они так, что Правену затошнило – с тел свисали клочья, от вони перехватывало дыхание. Бежать! – иной мысли у нее не было. Нога задела бугорок земли, Правена мельком оглянулась – яма ждала с разинутой пастью прямо за спиной…
Мертвецы двинулись к ней. Один полз на четвереньках, другой, качаясь, делал один шаг за другим. Они были впереди, яма – позади, но Правена не решалась сдвинуться с места, уже понимая: куда она ни шагнет, яма окажется под ногами. Стоит ей пошатнуться – и вниз.
Мертвецы были уже в трех шагах. Достаточно рассвело, чтобы она ясно видела их, но отличить одного от другого уже не могла. Тот, что стоял на ногах, поднял грязную руку с обломанными пальцами и потянул к ней…
«Перун со мной!» – мысленно воззвала Правена и сунула руку за пазуху. Ощущая руки как чужие, развязала узелок и бросила лоскут под ноги. Подняла на вытянутой руке хазарский перстень с лиловым камнем.
– Вот твой перстень! – с трудом выдавила Правена, слыша, каким хриплым и чужим стал собственный голос.
Обернувшись к яме, она вдохнула как могла глубоко, подхватила подол. «Па́тер имо́н, о эн дис урани́с!»[13] – само собой всплыло в мыслях то, чему в Киеве отец Ставракий учил весь княгинин двор.
Рука сама собой сотворила крестное знамение – и Правена прыгнула через яму. Ожидала, что рухнет вниз, утянутая навьей силой – и оказалась на другой стороне. Упала на колени на бугре вынутой земли; холодная земля посыпалась, Правена чуть не съехала вниз, но бросилась вперед, пачкая ладони и колени, и сумела удержаться. Встала на ноги, обернулась.
– Вот твой перстень! – повторила она, снова показывая его мертвецам. – Ступай за ним!
И бросила перстень в яму. Оба мертвеца, как с цепи сорвавшись, кинулись к ней – и рухнули в яму.
Земля из-под ног поползла вниз, будто ее тянули. Правена отпрыгнула назад, уцепилась за колючую еловую лапу. Подалась в сторону и бросилась бежать. На каждом шагу глядела, нет ли под ногами ямы. Из-за спины доносился вой, но с каждый мгновением делался глуше и звучал как из-под земли. И преграда эта делалась толще, прочнее заглушая звук. Правена неслась через лес, натыкаясь на стволы и кусты, на колючие мелкие елки, спотыкаясь о коряги, поскальзываясь на мху и хвое, несколько раз упала, но это было неважно – она уже поняла, что вырвалась.
Но вот силы кончились, Правена согнулась, держась руками за грудь. Казалось, грудь вот-вот разорвется и сердце выпорхнет наружу. В горле пересохло так, что сейчас она попила бы даже из козьего копытца. К счастью, полоса черной земли среди водяных трав указывала на близость ручья. Не боясь замочить ноги, Правена вошла в рыжую воду, пересекла ручей – в нем ширины было шага на два, – на том берегу остановилась, вымыла руки в прозрачной рыжеватой воде, умылась, попила из горсти.
И тут ощутила, что у нее нет сил даже стоять. Выбравшись на берег, она легла на первый клочок травы под старой елью. Зажмурилась – запылали огненные пятна. Дышать было больно, руки и ноги тряслись, было разом жарко и зябко. Правена прижалась головой к еловому корню, отгоняя видение – два ободранных мертвеца тянутся к ней… У одного молочно-белый глаз вырван из глазницы и свисает на темную щеку в белой щетине, из грязной кисти торчат белые кости обломанных в драке пальцев…
Тут ее стошнило. Пришлось, встав сперва на четвереньки, опять добраться до воды, а потом лечь под другой елью. Не было на ее памяти более удобного изголовья, чем выступ елового корня. Ни о чем не думая, Правена зажмурилась, переждала пожар под веками и не то заснула, не то обеспамятела.
* * *
Отыскалась Правена благодаря Лельче. Еще не рассвело толком, когда испуганная девушка принялась стучать в дверь погоста.
– Господина Берислава позови! – велела она Нечаю, отроку, что высунулся из двери, заспанно моргая.
Бер проснулся от стука и, услышав взволнованный женский голос, сразу подумал о Правене и торопливо вышел, подпоясываясь на ходу. Вид Лельчи сразу ему сказал: что-то неладно.
– Он ее увел! Невидимец тот увел! – тараторила Лельча. – Что за мной приходил! Она мне «волчий корень» дала, а перстень его себе взяла, вот он ее и увел!
О посещениях мертвеца Бер ничего не знал: Правена скрыла от него то, что выяснила сама, понимая, что иначе он не позволит ей ночевать в Горюновой избе. Наскоро одевшись, Бер, Алдан, Вальгест и несколько отроков побежали к Горюну. Рассвело едва настолько, чтобы можно было рассмотреть землю. Перед избой виднелись странные отпечатки: не ноги и не копыта.
– Да это вроде… – Бер глядел то на свою ладонь с растопыренными пальцами, то на следы. – На птичью лапу похоже…
В предрассветной прохладной мгле от этих слов пробирала дрожь: известно же, что гости из Нави приходят в облике птиц.
– Похоже, невестку твою увезли на здоровенном петухе! – мрачно пошутил Дюри, оружник.
– На том, что кричит в мрачных селениях Хель, – добавил Алдан.
Бер от ужаса не мог вымолвить ни слова: напугала его не Навь, а мысль, что по его беспечности Правена пропала, может быть, погибла!
– Пойдем, господин! – умоляла рядом Лельча, чуть не подпрыгивая от нетерпения. – Надо же искать ее!
– Где искать? Ты знаешь?
– Там же, где меня нашли. За Мирожкиной пустошью! Он ж туда ее повезет, чтоб ясна дня не видать! Живая ли, нет ли – она там будет!
– Она дело говорит, – одобрил Вальгест. – То место должно быть близко от того места, куда эти драуги пытаются увезти женщину.
– Веди! – велел Бер.
Он не очень надеялся, что Правену удастся найти на том же месте, но надо же было с чего-то начать!
Там пропажа и нашлась – чуть дальше, чем Лельча: та сумела выйти на покос, а Правена, не зная о нем, остановилась шагах в десяти от опушки. Разглядев под елью белое плать, Бер покрылся холодным потом от ужаса. Однако Правена оказалась жива и быстро проснулась, когда ее начали трясти. Ее платье было испачкано землей, будто она сама вылезла из могилы, лицо перемазано, ноги мокрые.
– Это здесь, рядом! – хрипло заговорила она, открыв глаза и узнав склонившихся над нею людей. – Могила. Они оба здесь, лежат в одной…
– Тебя саму чуть в могилу не утащили! – Стоя на коленях, Бер обнял ее. – Что же ты наделала, голова бедовая! А если бы они тебя под землю уволокли? Как бы я перед Сванхейд за тебя отвечал?
Придя в себя, Правена сумела, с помощью Бера, подняться на ноги и повела людей в лес. Удивительное дело, но прежний страх ее пропал: уже светло, вокруг много своих, и теперь она боялась только того, что не найдет поляны с ямой.
Ей казалось, что в конце ночи она, спасаясь от мертвецов, бежала долго, но поляна, усыпанная серой землей, обнаружилась шагах в двадцати от ручья.
– Вон там. – Правена указала место. – Вот здесь яма. Они оба там.
Яму было видно по просевшей земле. Вокруг отпечатались следы – человеческие принадлежали Правене, а ее ночные спутники оставили отпечатки огромных куриных лап…
В этот день путь продолжить не удалось. Сначала отвели в Боженки Правену, договорились, чтобы Горюнова хозяйка пустила ее в свою баню: после поездки с мертвым женихом та очень нуждалась в очищении души и тела. Пока Правена и Лельча были в бане, Бер и Алдан собрали у Вешняка старейшин, кто ночевал дома, а не на покосах. Пришла пора рассказать, что случилось недавно в Хольмгарде и в чем причина странного случая с Лельчей: вблизи Боженок оказались погребены двое убийц князева брата.
– В этом деле их участвовало семеро, – рассказывал Бер, – двое погибли на месте, пятеро ушли. Убитых они унесли с собой. Бежали они на лодке, увезли два трупа. Довезли до этого места, здесь ненадолго остановились и похоронили их в лесу, подальше от людей. Летом тела далеко не увезешь, да еще в тесной лодке, но им надо было спешить – похоронили, как сумели. Эта могила – тоже след, а следов они оставлять не хотели, но не в реку же своих братьев спускать. Но эти двое плохо умерли и были погребены небрежно, поэтому не могли лежать спокойно.
Игмору, вожаку беглецов, Грим приходился родным братом, а Агмунд – зятем. Бер содрогнулся, подумав: что было на душе у Игмора с Добровоем, когда они торопливо закапывали тела родичей в простой яме, без единого погребального дара, не имея надежды вернуться… Такое оскорбление собственному роду – уже наказание за свершенное зло. Но недостаточное…
– Они стали выходить… и сами себя выдали, – подхватил Алдан. – Но теперь, благодаря отваге Правемиры, могилу эту мы нашли. Дальше ваш черед – обустройте, чтобы выходить они больше не хотели. И не могли. Там, откуда я родом, у таких мертвецов отрубают голову и прикладывают к ляжкам, это считается способом надежным. Но у вас, я думаю, есть свои способы таких злыдней успокоить.
Весняки принялись обсуждать, что предпринять: стоит ли разрыть могилу и сжечь тела, или достаточно посыпать вокруг маком-ведунцом[14]; поставить над могилой маленький сруб-избушку, чтобы класть туда погребальные жертвы, или же принести два валуна – души поселятся в них, а тела не смогут из-под камней подняться. В эти разговоры Бер уже не вслушивался: при святилище в Боженках имелось немало мудрых людей, они придумают, как обезопасить себя.
Вместе с Алданом они вернулись в погост и застали там Правену; после бани она выглядела поздоровевшей и подбодрившейся. Белое платье, измазанное могильной землей, Лельча унесла стирать, взамен Правена надела серое, из тонкой шерсти. Глядя на нее, и не подумаешь, что только этой ночью ее едва не уволокли в безвестную могилу два беспокойных мертвяка. Только тени под глазами и чуть опухшие веки напоминали о ночных приключениях. Бер вспомнил, что она желала уйти вместе с Улебом, она вдова, а значит, и так наполовину на том свете. Оттого ли она так смела? Или это равнодушие к жизни – след сокрушившей ее потери? Но на сокрушенную женщину Правена не походила, напротив: с первой встречи на поминках восьмого дня Бер не видел ее такой оживленной, как сегодня.
– Не хочешь ли теперь домой вернуться? – все же спросил у нее Бер. – После такой жути… Я поговорю с Вешняком и заплачу людям за лодку и гребцов, чтобы тебя в Хольмгард отвезли.
– С чего это мне возвращаться? – Правена даже удивилась. – Ведь мы теперь знаем, что погибли те двое, кто не убивал Улеба: он их пережил. Стало быть, его убийцы – те, кто остался в живых. Игмор с Добровоем, Градимир, Девята и Красен. А самое-то главное – теперь мы прочно встали на след. Они прошли здесь впереди нас, и нам осталось только их догнать. И ты думаешь, что я вдруг поверну назад? Не раньше, чем в холодную могилу уйдут и те пятеро.
Глядя в ее серые глаза, слегка прищуренные после бессонной ночи, Бер на нашел ответа. Но внутри пробежал холодок: перед ним была не просто молодая женщина, но валькирия, пришедшая прямо из Асгарда. Она знает, за кем явилась, выбор сделан. Теперь, похоже, не Правена сопровождает их с Алданом, а они – ее. Они – руки с оружием, а она – неукротимый дух мести, и успокоит ее только кровь убийц.
