Ермек Турсунов
Мелочи жизни
Приквел
От автора
Эта книжка ни в коем случае не мемуары. Не нравится мне это слово. От него пахнет нафталином. Бабушкиным сундуком. Хотя я не имею ничего против бабушкиного сундука. Там всегда было много разных «ништяков»…
Скорее всего, эта книжка – художественное осмысление жизни. Ироничный взгляд на этот мир и на свое мимолетное присутствие в нем. Отдых в тени столетнего карагача после жаркого дня. Глоток родниковой воды после долгой дороги.
Много чего видел, пока шел. Много чего слышал.
Осталось послевкусие. Приятная такая усталость.
Хочу поделиться. Рассказать, что видел, кого слушал, с кем дружил и кого любил. Говорят же, что любовью надо делиться. Тогда ее становится больше.
Ермек Турсунов,
октябрь 2016 года
Майский жук
Кошкар
Вот считается, «баран» – оскорбительное слово. Обзывательство. Говорят: тупой, как баран; упертый, как баран; вылупился, как баран…
В современном молодежном сленге прижилось слово «овца». По смыслу – то же самое, но уже по отношению к женскому полу.
У нас, у казахов, с баранами и овцами также мало приятных ассоциаций. «Семiздiктi кой гана кетеред!» – так говорят, когда имеют в виду лишний жирок. Примерный перевод: «Жирдяйство к лицу только барану».
Есть и подоплека: сытый голодного не разумеет. Это про нынешних мажоров, чьи мозги заплыли бараньим жиром.
Про покладистость и чрезмерную скромность говорят: «Койдай жуас». То есть безмолвный, бессловесный, в смысле – бесхарактерный. Мямля. «Мякиш для беззубых», «пластырь для нарывов» (М. Горький).
Словом, все, что связано с бараном, непритягательно и малосимпатично. Впрочем, есть у меня в заначке одна история, которая будет особенно близка тем, у кого в прошлом было аульное детство. Считайте, что история эта – голос в защиту тех самых безмолвных, бесхарактерных и излишне покладистых.
Ну, во-первых, надо признать, бараны – народ дисциплинированный. По одному не ходят. Кучкуются. Пасутся строго в коллективе. Стадо баранов – мечта правителя.
Главная составляющая стада – кротость. Безропотность. В толпе легче затеряться. Даже если ты и подашь голос, тебя не услышат. Поэтому баран-одиночка – нонсенс.
Дальше.
Никто не знает, сколько живет баран. Потому что бараны от старости не умирают.
Вот собаки, скажем, живут в среднем двенадцать – пятнадцать лет. Лошади – двадцать пять. Ну тридцать, максимум. Слон может протянуть пятьдесят. Иногда – шестьдесят…
А вот сколько живет баран – неизвестно. Даже сами казахи не знают. Ибо судьба его изначально предопределена. Ни один баран не умер еще своей смертью.
Бараны по определению не любят человеческие торжества по тому или иному поводу. А самый ненавистный баранами праздник – Кур-бан-айт…
Да чего там говорить! Много разных несправедливостей связано с ним – с несчастным бараном. А между тем кочевники, как никто другой, должны быть благодарны именно ему – барану. Мы в неоплатном долгу перед ним. Поскольку именно он – баран – взял на себя главную нагрузку, связанную с выживанием в этой голой степи. И сколько уже веков обеспечивает это самое выживание…
Поэтому не случайно состояние человека считали не в собаках и не в кошках. Считали в баранах. Говорили: «Койын болмаса, байлыкта ойын болмасын» – «Не стоит думать о богатстве, если у тебя нет овец».
И какие бы катаклизмы ни случались в мире торгашей, как бы ни колбасило нефтяные биржи и мировые банковские системы, до сих пор баран – твердая валюта в проведении торговых операций на бескрайних просторах моей степи. И, должен заметить, не только в провинции.
Естественно, за многие годы совместного проживания мы многое узнали друг о друге.
Например, мы, люди, различаем баранов не только по характеру и породам. Есть и другая классификация. Возрастная.
Вот, скажем, новорожденный баран – это козы. Шестимесячный баран – токты. Годовалый баран – iсек кой. Двухлетний баран – кунан кой. Трехлетний баран – донен кой. Кастрированный, извините, баран – А вот племенной баран – кошкар…
Все это я говорю без смеха. Ну, возможно, с легкой улыбкой, но без фиги в кармане.
Так вот – вернемся к нашим баранам.
Я о Кошкаре. О моем славном старом дружбане детства, которого я уж точно не забуду никогда.
Окот у овец обычно происходит в феврале – марте. К этому времени в аулах готовят небольшие загородки в сараях. Утепляют их, потому что новорожденные ягнята могут замерзнуть в общем стойле.
Кто-то мастерит «ясли-сад» дома. У печки. Вот и у нас, помнится, отец загодя сколачивал из тонких штакетин невысокий загончик с мягкой подстилкой и собирал новорожденных там. Довольно скоро в «садик» набивался шумливый и беспокойный народ. Днем ягнят относили к мамкам на завтраки-обеды, а на ночь оставляли дома.
Однажды наша самая старая и заслуженная овца принесла двойню. Первый ягненок родился мертвым, а второго она почему-то отказалась кормить. Так и бродила безутешно по сараю, помешавшись от горя. А тот тыкался в мамку, жалобно просил сиську. Бесполезно. Мамаша нагнется к нему, принюхается – и дальше круги наматывать. Видимо, что-то у ней там, в материнском сердце, оборвалось…
Короче, ягненок был обречен. И тогда я забрал его себе. В буквальном смысле заменил ему мать.
Первым делом я сделал что-то вроде детской смеси: смешал манку с молоком и натянул на бутылку соску. Ягненок не сразу сообразил, что к чему, но голод не тетка. Постепенно привык. А потом и вовсе втянулся. Увидит бутылку – бежит!
Теперь распорядок дня у меня кардинально изменился. Теперь все строилось по графику. Как у молодой матери.
Рано утром, в шесть, я вставал, готовил смесь и кормил ягненка. Потом завтракал сам и уходил в школу. В первый класс. В школе я неожиданно для себя открыл, что не могу больше думать об уроках. Все мои думы занимал теперь ягненок. Я беспокоился. Что он там делает? Что ест, как спит, где спит, и вообще – не забодал ли его кто-нибудь из воинственных соседей?
Из школы я со всех ног бежал домой.
Наступал обед. Естественно, с первым, вторым и компотом. После обеда – небольшая прогулка по дому. Потом – тихий час. Он любил, когда я чесал его за ухом. Так он легче засыпал.
Ну и вечером, как положено, ужин. После ужина – игры. После игр -сон.
Естественно, через какое-то время между нами образовалась, можно сказать, родственная, если не сказать кровная, связь.
Ягненку нужно было имя. Не жить же ему безымянным! Долго думать на эту тему не пришлось “ягненка я назвал Кошкаром. Чего мудрствовать?
Кошкар рос довольно смышленым малым. Имя свое он запомнил и легко на него отзывался.
Как круглому сироте, ему делались послабления. Только Кошкару было позволено покидать загончик и гулять по дому. Я помню, как цокали его копытца в дальних комнатах, где он исследовал закоулки. Любопытный был, скажу я вам. Вечно чего-то выискивал, исследовал. Потом приходил и ложился у ног, пока я делал домашние задания. Так и засыпал. Теплый. Кучерявый. И шерсть на нем была белой, как только что выпавший снег. И мягкой. Глаза – черные, цыганские. Вместо носа -пуговица. Одним словом – мультфильм. Живая игрушка.
А потом наступила весна. Скот весь собрали в колхозное стадо и погнали в горы. Кошкара я оставил при себе. Все равно мать от него отказалась.
Так он и остался жить у нас. Дома.
…Времени мы с ним не теряли. Я взялся за его образование.
Ну в каком смысле – образование? Короче, я стал делать из него собаку.
Довольно быстро он освоил команду «Лежать!». Еще пару месяцев мы потратили на «Сидеть!», «Апорт!» и «Голос!». По команде он и ложился, и садился, и палку приносил, и голос подавал.
Тяжелее всего нам дался «Фас!».
Кусать он, естественно, не мог, а бодать еще не умел. Путем долгих и напряженных тренировок Кошкар наконец допер, чего от него хотят.
Вначале бодал меня. Потом – того, на кого покажу. Потом – кого выберет сам. Выглядело забавно.
Услышав команду «Фас!», Кошкар застывал на месте, как-то странно клонил голову набок, потом делал несколько шагов назад и с разбегу втыкался безрогим лбом…
Ростом он был чуть выше моих колен. И весу в нем было килограммов пять. Поэтому поначалу всех эта милая забава умиляла. Через какое-то время, когда Кошкар набрал вес, она перестала быть веселой. Но об этом позже. А пока Кошкар жил дома, пасся в саду, ходил за мной по пятам, как преданный щенок, и вполне себе рос в атмосфере всеобщего приятия.
Когда Кошкар вступил в возраст такты, тинейджер – по-нашему, он стал ходить со мной на колонку за водой. Иной раз сопровождал в поселковый магазин. Пока я покупал хлеб, он оставался ждать у входа.
Еще через какое-то время он стал завсегдатаем наших мальчишеских посиделок. Устраивался где-нибудь рядышком и молча слушал нашу болтовню.
Пристрастился ходить на футбол. Мы рубились, а он пощипывал неподалеку травку. Благо поляна футбольная была у самого поднося гор. А там травы разной пахучей- немерено. Пасись – не хочу.
Все к нему давно привыкли и ничего особенного в этом всем не видели. Ну Кошкар и Кошкар.
Кстати, чуть не забыл. Дома Кошкар вел себя совсем по-собачьи. Например, не пускал чужих во двор. Соседи, привыкшие по-аульному без спросу, вваливаться в дом, быстро усвоили новые правила и после нескольких «нежданчиков» от Кошкара предпочитали стучаться в ворота. Или звать хозяев из-за забора.
И все равно случались казусы.
Помнится, заглянул к нам как-то чабан. Ильяс-ага. Он спускался раз в месяц с гор и ходил по дворам, собирая плату за скот. Зашел и к нам. А мы с пацанами сидели на крыше соседского сарая. Ели урюк.
И вот смотрим, заходит к нам во двор Ильяс-ага. Степенный такой, невозмутимый аксакал. Фронтовик. В пыльных сапогах, с плеткой в руке. В выцветшей на солнце шляпе. Он еще слегка прихрамывал после ранения.
Коня он привязал к забору – и вошел. И кричит:
“Каримжан! Каримжан!
Папку моего, значит, зовет.
Кошкар, давно уже приучивший всех к новым порядкам, поначалу даже опешил от такой наглости. Привстал и принял выжидающую позу. Мы затаили дыхание. Смотрим – что дальше будет.
Ильяс-ага подошел к окну и легонечко так постучал. Кошкар не спеша приблизился к пришельцу и предупредительно потерся о ногу. Старику бы насторожиться… Но, с другой стороны, – что для чабана баран? Он взял да и оттолкнул Кошкара. Да еще и стеганул плеткой: отстань, мол, опупел, что ли? животное!
Это было ошибкой. Непростительной ошибкой. Особенно плетка. Не надо было плеткой. Но чего уж теперь… Ильяс-ага отвернулся от Кошкара и, ничего не подозревая, направился к двери. Что там происходит за спиной, Ильяс-ага не видел. И видеть, естественно, не мог. А там…
Кошкар, вконец охреневший от такого хамства, отошел на максимально допустимое количество шагов назад, прицелился и на полном ходу, со всей своей бараньей дури долбанул старого фронтовика аккурат чуть пониже спины. А надо сказать, пару дней назад мы выстелили во дворе свежий асфальт;..
Как он летел, бедолага! Этот Ильяс-ага. Сколько свежевыстеленного асфальта пропахал носом! Мы потом считали – одиннадцать шагов!
Сказать, что он не ожидал такой подляны, – значит ничего не сказать. Он не мог даже мысли такой допустить!
Как так?! Баран?! Чабана?! Фронтовика?! Орденоносца?! И это после форсирования Одера?! После штурма славного города Гданьска?! ..
В общем, шляпа полетела в одну сторону, плетка – в другую. Сам Ильяс-ага – ласточкой по асфальту.
И что любопытно – с перепугу он перешел вдруг на русский!
– Дуракпысьщ?! – заорал он дурным голосом. – Ей, дуракпысын,?!
Видимо, в самом дальнем углу его чабанского мозга последняя трезвая мысль отказывалась верить, что казахский баран может поднять руку, то есть рога, на казахского же чабана. Так мог поступить только невоспитанный баран. Глупый баран. Баран чужих кровей. Баран, который не чтит устоев. Не уважает традиций…
А Кошкар не обращал внимания. Он упрямо выцеливал и все наскакивал, норовя достать лбом в лоб.
На шум и крики сбежались соседи.
Впрочем, вмешиваться никто не торопился. Все уже прошли подобное испытание на психологическую устойчивость. Поэтому предпочитали давать советы, оставаясь за забором.
– Ляг и замри! – предлагал Каиржан. – Притворись мертвым!
– Беги в сарай! – кричали другие.
– Залезь на лестницу!
– Ползи в сад!
Неизвестно, чем бы все закончилось, не подай я команды с крыши соседского сарая:
– Кошкар, фу!
Кошкар замер как вкопанный, потом нехотя отошел в сторонку и лег. Довольный. Отомщенный. Величавый. Я им гордился.
Чабан, для которого законы мира в одно мгновение претерпели кардинальные изменения, бросился вон.
Вот такое вот приключилось.
Между тем время шло. Я переходил из класса в класс. Кошкар тоже рос. Мужал. Матерел. Весил он уже неприличные для барана шестьдесят с лишним кило. Ходил вразвалочку. Вышагивал как боцман по палубе. Стал ленив, задумчив. Потерял интерес к долгим прогулкам. Даже на футбол перестал ходить. Все больше оставался дома. Валялся в саду и жевал свою бесконечную жвачку. Так он окончательно превратился в «агашку» с тяжелой поступью, с рогами в три винта и со взглядом исподлобья. Играть с ним уже никто не пытался. Шутить – тем более. Себе дороже.
Но мы по-прежнему оставались с ним «своими пацанами». Бывало, я выносил в сад корпешки, и мы любили поваляться на них вдвоем. В тени яблонь и слив.
Я читал книжки. Вслух. Он любил «Мцыри» Лермонтова. Лежал рядом. Слушал. Не перебивал. Так и засыпали.
И вот приехал из армии мой старший брат. Отслужил.
Как и положено, должны были закатить той. Меня почему-то отправили в город. К родне. На пару дней. А когда я приехал, то Кошкара не нашел.
– В стадо отдали, – буркнул отец.
Я удивился. Кошкар никогда не ходил в стаде. Он бы не смог. Он вообще не понимал, как это можно ходить толпой – в стаде? Да и зачем его отдавать? Скоро зима.
А через пару дней я наткнулся на шкуру. Она висела в сарае. Я подошел ближе и потрогал ее.
Эти завитки я бы узнал на ощупь даже с закрытыми глазами…
Так я впервые в жизни столкнулся со смертью…
Помнится, долго еще сидел в сарае. Под сохнущей шкурой. И никто в окружающем меня мире не слышал и не видел моих слез.
А кто бы меня понял? Кто бы услышал? Кто бы пожалел? Подумаешь – баран. Обыкновенный баран. На то он и баран.
А я вам вот что скажу.
Бараны – они, знаете ли, бывают разные. Впрочем, как и люди…
Капитан Тенкеш
Когда-то, давным-давно, когда в школах еще уважали учителей, а в футбол играли резиновым мячом, когда девочек ругали за короткие юбки, а мальчиков – за длинные волосы, когда сахар считался конфетой, а сосулька – мороженым, когда кусочек гудрона был жвачкой, а воду пили из колонки…
Короче, когда-то, давным-давно, в незапамятные времена, по телевизору показали фильм «Капитан Тенкеш». Венгерский, если не ошибаюсь. Из серии про непобедимого славного героя, борца за правду и справедливость. Не «Терминатор», конечно, но очень даже ничего. Захватывает. Особенно запомнился один эпизод.
…Капитан Тенкеш уходит от погони. За ним по лесу гонятся враги. Тенкеш один. Патронов у него не осталось. Друзей всех поубивали. Лошадь – и та, бедная, ранена! Еле скачет, припадая на одну ногу. Тенкеш передвигается на ней по густому лесу, но враги настигают. Видны уже их паскудные улыбочки в предвкушении скорой расправы.
И тогда капитан вдруг сворачивает на совершенно голую полянку. Посреди этой поляны растет какой-то невзрачный кустик. Один-един-ственный! И все. Больше тут ничего нет.
– Ну зачем? – схватился я за голову. – Зачем ты выскочил из леса?! Там ведь легче спрятаться!
Но Тенкеш – бывалый вояка. Его так просто не возьмешь.
Знаете, что он сделал?
Он направился к тому самому кустику, спрыгнул с лошади и стеганул ее плеткой. Лошадь убежала. А Тенкеш взял да и… «открыл кустик». То есть буквально: потянул на себя куст – и он… открылся.
Под ним оказался целый подвал. Погреб. Пещера. Схрон. Или как это называется? Короче, там была просторная комната. С лежаком. Лампой. Полками. Оружейным шкафом и кучей еще всякого полезного, на случай войны, добра.
Тенкеш прыгнул вниз, «закрыл кустик», и враги, облапошенные таким вот красивым образом, проскакали мимо.
– Вот это да! – выдохнул я в восхищении.
И – все. И заболел. Мне тоже захотелось такой же подвал. Погреб. Пещеру. Короче – схрон.
Наутро я зарядил своих лучших дружбанов – Витьку и Кудайбер-гена по кличке Кортык (Коротышка) – новой идеей. Только им я мог доверить такую личную вещь.
Конечно же, они тоже все видели. Конечно, капитан Тенкеш резко изменил все наши представления о жизни. Просто взял и поставил все с ног на голову. Даже Гойко Митич с его черепашьим панцирем вместо живота и зубодробильным кулаком отошел на второй план, и судьба далеких делаваров на какое-то время перестала нас беспокоить.
Естественно, пацаны поддержали меня безо всяких оговорок: им тоже ужасно хотелось заиметь такую же пещеру, подвал, погреб, схрон – ну, словом, штаб. Где бы мы могли собираться время от времени и строить свои планы. И никто бы не знал – где мы. Этот штаб стал бы нашей тайной. Нашим убежищем. Нашим миром, в котором мы могли бы жить так же, как жили в наших любимых фильмах наши обожаемые герои.
Оставалось только определить место, где предстоит соорудить штаб. Стали думать.
Где?
Во-первых, надо, чтобы место было удобным. И неожиданным. И в то же время – чтобы не вызывало ничьих подозрений. По ленинскому принципу, когда легче оставить вещь на самом видном месте, чтобы невозможно было ее найти. Ищут же очкарики свои очки, которые у них на носу.
Насчет ленинского принципа поясню.
На уроке истории нам рассказывали, каким ушлаганом был по жизни вождь мирового пролетариата.
Пришли к нему однажды жандармы с обыском. Искали какую-то запрещенную литературу. Вождь привел их в комнату, где на полках стояли книжки от пола до потолка. И тогда вождь притащил им для удобства стремянку с табуретом. Нате, мол, ищите. И ушел. А жандармы сразу же полезли наверх и, пока искали, – умаялись. И ушли ни с чем. А хитрость заключалась в том, что запрещенная книжка была в самом низу. Пока до нее доберешься, у простого человека мозги начнут плавиться. А вождь был человек непростой. Они у него не плавились. Он много читал. И писал много. На то он и вождь.
Нынешние ведь тоже много чего пишут. Или теперь они сами уже не пишут? За них пишут? Впрочем, какая разяща? Их все равно никто не читает…
Короче, нам нужно было найти место, где можно будет незаметно выкопать пещеру (подвал, штаб, схрон). Не станем же мы ни с того ни с сего копать яму прямо на людях! Вопросы возникнут.
И куда-то надо будет потом девать свежую землю…
Я сейчас не помню, кому первому пришла идея, но она была просто потрясающей! Неотразимой! Ошеломительной!
Огород! Любой.
Пусть – мой. Пусть Витькин. Пусть кортыковский.
Почему?
Чтобы никто не догадался. Ну копают и копают. На то он и огород, чтоб копать.
Во-вторых, есть куда девать землю. Раскидал по сторонам, никто не придаст значения.
В-третьих, совершенно неожиданное место. Кто попрется искать нашу пещеру (подвал, штаб, схрон) в огород? А это ведь практически в самом тылу! Можно сказать, у всех под самым носом. И оттуда совершенно незаметно можно будет вести наблюдение.
И кстати, что немаловажно, его легко можно будет потом оборудовать. То есть натаскать разную разность: стулья там, мебели… Всё под боком и носить недалеко.
Вдохновленные блестящими перспективами, мы не стали откладывать дело в долгий ящик. Сразу же после уроков дружно взяли по лопате и гуськом отправились ко мне в огород.
Отец мой поначалу удивленно вскинул брови, но ничего говорить не стал, дабы не сбивать трудовой порыв. Лишь, слегка прибалдевший, тайком проследовал за нами и занял выгодную для наблюдения позицию в густом малиннике.
Честно говоря, разведчик из моего папани никакой, иначе зачем, спрашивается, надо было дымить беломориной, стоя в малине по грудь? Наблюдательный пункт был моментально рассекречен. Поэтому мы честно принялись вскапывать грядки и бороться с сорняком. По-шпионив за нами минут десять, отец, вконец сбитый с толку, удалился.
И работа закипела.
За час мы углубились примерно на метр. А надо сказать, на уроках я тоже не терял времени зря и нарисовал примерную схему будущей пещеры (подвала, штаба, схрона), чтобы не копать вслепую.
По этой схеме штаб начинался с небольшого вертикального коридора. Далее открывалась сама комната. Довольно просторная. По углам я «расставил» грубо сколоченные стол, кресло, табуретки, сейф для оружия и полки для посуды. Друзьям мой расклад решительно понравился.
Мебель мы решили носить по частям, предварительно разобрав все на детали. Это тоже было частью общего замысла. Все-таки со стороны может показаться странным, если кто-то потащит в огород, скажем, раскладной диван. Или книжный шкаф.
Собирать планировалось уже внутри. Так что все было продумано до мелочей.
Первый день мы провозились на огороде около часа и свернулись. Важно было не вызвать подозрений. Тщательно замаскировав вход лопухами, мы разошлись, весьма довольные друг другом. Жизнь приобрела дополнительный смысл.
На второй день сценарий повторился.
Отец понаблюдал за нами из малинника, выкурил папироску, потоптался еще чуток и, пожав плечами, ушел.
Мы углубились еще на полметра. Получился вполне приличный коридорчик. Практичный и удобный. Мы легко помещались в нем вдвоем с Витькой. Кортык влезал уже впритирку.
Со входом разобрались. Здесь будет висеть веревочная лестница, по которой мы будем спускаться вниз.
На третий день, когда мы уже пыхтели над потолком своего штаба, показались девчонки. Сестры. Ултуар и Ултуган.
У них в семье были одни девочки. Целых восемь штук. Поэтому этих двух так и назвали. С намеком и надеждой.
Мы ведь – казахи. Планировать не умеем и во всем полагаемся на случай. И обижаемся на случай. И списываем все – на случай. Поэтому отец семейства, вконец утомившись от «праведных трудов», решил больше не полагаться на авось – и послал богу весточку. То есть в буквальном смысле: назвал очередную дочь – Ултуар. Что в переводе означает: «После этой дочки у меня родится мальчик». Телеграмма почему-то не дошла до адресата. А может, бог просто не принял ее к сведению и снова послал дочь.
Эту он назвал еще громче – Ултуган. Что, соответственно, означает: «Зря вы так думаете, можете не сомневаться, мальчик фактически у меня уже родился».
На этот раз сработало. Бог проникся и намек понял. Через год родился пацан – и отец наконец успокоился.
И вот идут, значит, эти две красавицы по огороду в нашу сторону. Что они тут потеряли – неизвестно. Наверное, ишака искали. Отвязался.
Мы затаились.
Первой шла Ултуар. За ней, отставая на пару шагов, – Ултуган.
Солнце. Жара. Кузнечики.
Идут, ничего не подозревают. Болтают о чем-то. И тут из-под земли выскакиваем мы! Трое! С картофельной ботвой на головах.
– Ausweis! ! !
Думаю, если бы они были беременны, то разрешились бы прямо здесь. На грядках.
Ултуар подскочила без разгона метра на полтора. Крик ее услышали в другом краю поселка.
Ултуган рванула с места с пробуксовкой. На земле остался зиять глубокий след от ее толчковой ноги.
После такого впечатляющего триумфа мы продолжили свое дело с еще большим усердием.
Но!
Но.
Но…
На третий день случилось то, из-за чего пришлось все работы срочно прекратить. План, можно сказать, разбился вдребезги. Рухнул одномоментно. Превратился в руины. Полетел ко всем чертям.
Случилось это ночью
Мы проснулись от плача. Вернее, это был не плач, а скулеж. А может, и не скулеж вовсе, а стон. А если уж совсем точно, то и не стон даже, а трубный рев раненого самца муфлона на заре.
Короче, это был сборный букет из всей этой несусветной белиберды.
Все повскакивали. Прибежали на кухню. Включили свет.
Отец сидел прямо на полу. У печки. Измазюканный с ног до головы грязью. Макушку его украшала свежая пирамидка из глины.
На расспросы отец не отвечал. На просьбы не реагировал. Лишь забористо матерился и грозил кому-то кулаком.
Так продолжалось минут пять. Потом он наконец поднял голову, посмотрел на нас глазами мученика и замолк. Видно было, что он только что пережил нечто ужасное.
– Ну что?! Что случилось-то?! – взмолилась мама.
– Туалет… – прошептал отец.
– Чего? – отшатнулась мать.
– Ту-а-лет, – произнес по слогам отец.
– Ты хочешь в туалет? – участливо переспросила мать.
– Нет, – покачал головой отец. – Я там уже был. Я туда упал.
– Как?! – вконец перепугалась мать. – Ты упал в туалет?! Зачем?!
– Там… – показал слабой рукой в сторону огорода отец.
И все разом замолчали. Мама на всякий случай потянула носом воздух.
В наступившей тишине стало слышно, как бьется в окно ночная бабочка.
И тут вдруг отец театрально заломил руки и выдал, не соблюдая знаков препинания:
– Какие-то… (ругательство) выкопали… (ругательство) посреди нашего… (ругательство) огорода… (ругательство) туалет!.. (Ругательство, ругательство, ругательство. ..)
Ну, скажем сразу, на счет туалета отец, конечно, переборщил. Никакой это не туалет, как вы понимаете, а обыкновенный погреб (подвал, штаб, схрон)…
Но я не стал, как вы понимаете, влезать тут со своими уточнениями. Кому они нужны, эти уточнения?
Короче, дело было так.
В период полива, как это всегда и было, в нашем поселке начинаются перебои с водой. Люди записываются в очередь. За несколько дней вперед.
Наша очередь выпала в ночь. С двух до шести утра. За эти четыре часа отец намеревался полить все – и сад, и огород.
В оговоренный час он, как честный трудяга, закинул свою тяпку на плечо и заступил в ночную смену. А надо сказать, что папаша у меня был человек заслуженный, немолодой. Фронтовик. Прага, Варшава, Берлин и все такое прочее.
Заступил он, значит, в ночь с твердым намерением не растягивать это удовольствие – и, как пишут в приключенческих детективах, растворился в темноте.
И вот…
…Журчит в арыке вода. Верещит в невидимой траве сверчок. Молодой месяц висит в небе. Машет себе тяпкой мой папаша и прокладывает животворной влаге путь.
А в голове – тяжесть. Глаза слипаются. Спать хочется. Все-таки непростое это дело – корячиться в одиночку по темнякам. Кто пробовал, тот знает. А кто не знает, тому лучше и не пробовать.
И вот идет мой папка по борозде, прокладывает дорожку, не думает ни о чем плохом и вдруг при очередном взмахе неожиданно теряет под ногами почву и летит головой вниз. В наш погреб (подвал, штаб, схрон).
– Вначале я даже ничего не понял, – сбивчиво рассказывал потом отец. – Куда-то я провалился… Даже тяпку не успел выронить. Так с ней и ушел вниз. И – застрял!
Прошла, может быть, минута. Может, две.
Сон, естественно, как рукой… Отец резко взбодрился и попытался собрать в кучу мозг: что произошло? А когда понял, начал лихорадочно соображать, что делать. Как выбираться?
Кстати, вход имел правильную цилиндрическую форму. По задумке он и не мог быть другим. Вначале шел коридор, затем уже открывалась сама комната. Но до комнаты мы еще не добрались…
Ход мыслей отца был несколько иным.
Дело в том, что подобные ямы в деревнях копают только для известных целей.
– Я стал принюхиваться, рассказывал отец. – Но, видимо, еще не успели… Только выкопали. Тогда я попытался встать на ноги…
Какой там! Не тут-то бьио. Яма узкая, не развернешься. И глубокая. Взрослого человека скрывает со шляпой. Ноги не согнешь и не подтянешь. В общем, застрял, как пробка в винной бутылке. Да еще и вниз головой.
Поначалу отец попытался использовать тяпку. В качестве упора. Но пару раз соскользнул по намокшей ручке и больно ударился темечком о дно.
А вода все прибывает. Еще чуток – и захлебнешься.
– Она уже стала доходить мне досюдова! – страшно таращил глаза отец, засовывая пальцы в ноздри.
Действительно. Жуть просто.
Я живо представил…
Ночь. Темно. Тишина. Журчит вода. И в этом ее мерном журчании слышится что-то шопеновское. А еще этот долбаный сверчок! Говорят, у каких-то африканцев он предвещает смерть…
И все спят. Сволочи! А ты тут один, посреди собственного огорода, среди лопухов, в свои шестьдесят восемь… Да еще и в идиотской позе… И шансов практически нет. И это после Праги! После Варшавы! Берлина! ..
Какой кошмар! Хрен его знает, что происходит на белом свете!
«Ну надо же, – думал отец, стоя на голове и теряя последние силы, -это все не вовремя и как это все нелепо».
– Потом я стал кричать! Звать на помощь, – продолжил отец.
Куда там;? Кто услышит?
– Тогда я стал рыть руками дно, чтобы вода не так быстро набиралась…
Слушая этот удивительный и полный драматизма рассказ, я невольно думал: все-таки геройский у меня отец. Там, где другой давно бы сломался, мой не сдался и цеплялся до последнего!
– Самый позор в чем… – качал испачканной головой отец. – Вот кинутся люди искать – и что? Торчат ноги из ямы с грязной водой! Утоп в собственном огороде. Полил, называется, картошку…
Наверное, эта глупая картина особенно задевала отца, и он, собрав волю в кулак, продолжил бороться за жизнь.
Помогла в итоге сама вода. Края ямы подмылись, и отцу с превеликим трудом удалось-таки изловчиться, подтянуть колени к животу и сползти вниз. Там уже, на дне, он отдышался, откашлялся и осторожно поднялся на ноги.
Так он и простоял в яме, шатаясь, минут двадцать, мой несгибаемый отец, как караульный сурикат. Весь в глине, грязи, ботве и со слезами радости на глазах. Он в очередной раз обманул смерть. Фуф! ..
А дальше вы уже знаете .
…Конечно, я промолчал. И Витьке с Кортыком ничего такого не стал объяснять. Просто сказал, что меняем дислокацию. Копать будем за селом. Ну и ладно. За селом так за селом.
Начали мы резво, но вскоре так же резво закончили. Потому что не было интереса. Кому нужен погреб (подвал, штаб, схрон) вдали от жизни? За кем наблюдать и от кого прятаться? Кого пугать?
Неинтересно.
Так и осталась нереализованной секретная миссия славного капитана Тенкеша в пределах нашего кишлака.
А отец всю оставшуюся жизнь потом удивлялся:
– Интересно, и какому это недоумку пришла в голову бредовая идея выкопать туалет посреди чужого огорода?
Я поддакивал. Да, действительно, кому? Много дураков на свете. Чего зря заморачиваться?
Муссолини-пчеловод
И ростом он был невелик, и повадки у него были непростые, и фамилия у него была подходящая – Мусалиев. Поэтому люди прозвали его прямо и бесхитростно – Муссолини.
Человек он был беспокойный. Суетный. Увлекающийся. Но аккуратист. Ходил в хромовых сапогах. Офицерских. Чистил их и натирал сам. До блеска.
Выписывал кучу разных журналов. Среди них преобладали в основном научные и технические.
Первым делом – «Вокруг света», естественно. Потом – «Здоровье», «Крестьянка», «Работница» и почему-то «Юный натуралист»…
А еще он про охоту любил и рыбалку. Про путешествия.
