Ева А. Гара
Граница замкнутого круга
– А за чё вы им должны?
– Люций, – осадил Матвей. – Не забивай голову посторонним шумом.
– Ты гонишь, что ли, я ж просто спросил.
– А я просто ответил. – Он глянул злобно и всё тем же спокойным тоном добавил: – Посиди, пожалуйста, молча.
О репутации своей, видать, беспокоился, типа нельзя никому позволять с собою спорить. Но при этом не заткнул меня, а вежливо попросил – значит, на репутацию подопечного ему тоже было не насрать. А вот мне внезапно поднасрать захотелось: уязвить малость или тупо не послушаться. Тут ещё толстяк запел:
– У вас очаровательный друг, я был бы счастлив с ним познакомиться. Разуме…
– Нет, – отказал Матвей.
– Не понимаю, в чём проблема. Я лишь ценитель прекрасного, и вы это знаете, Матвей Алексеевич. А у него восхитительного цвета глаза.
– Чёрт возьми, как он изысканно вещает. Да и пусть пялится, – ляпнул я.
Толстяк покраснел, Матвей опешил, а я вдруг ощутил себя жадной до внимания шлюхой. Но, на моё счастье, притащился Макс и сказал, типа Костолом задерживается, уже поздно и всё такое. В общем, из кабинета я быстренько свалил, и не пришлось досматривать, чем кончится эта неловкая пауза. Да и вообще мне чертовски повезло уйти, потому что Костолом был грёбаным психом. Уж если он отрубал руки и дырявил бошки, ему точно не составило бы труда наподдавать мне за клятый арест. Вряд ли за три месяца он превратился в добряка – начал бы опять сыпать аллегориями. А проблем и без него хватало.
– Чё теперь? – спросил я, сев в машину.
– Домой тебя отвезу.
– Не хочу я домой, мне папаша башку оторвёт.
– Домой идти всё равно придётся.
– Да я понятия не имею, чё ему ляпнуть!
Макс молчал. Может, даже ненавидел меня за этот случай и за то, что не своими делами занимался, а возился тут со мной. Он же занят был, а я свалился ему на башку со своим арестом. Да и Костолом его точно не похвалит… Короче, Макс тоже завяз в говне, так что на моё нытьё ему, кажись, было насрать.
– Велес ведь меня угостит?
– Выпить хочешь?
– Если я припрусь пьяным, объясняться не придётся. Папаша сам всё додумает.
– Идея, как всегда, блестящая.
– Да ты ж не понимаешь! Если я скажу про арест, он меня к чёрту сошлёт!
– Люций! – заорал Макс. – Не заводись, иначе я тебя ударю, понял? Дыши, что ли, или, я не знаю, овечек посчитай.
Топ-топ, блядь! Один, два, три. В жопу эту считалочку.
Я глубоко вдохнул, медленно выдохнул – лучше ни хрена не стало – и спросил:
– А чё это за толстяк?
– Извращенец местный. Мнит себя эстетом – видал, как вырядился? Всё на юных девочек и мальчиков заглядывается, на тех, которые красивые или, по его мнению, уникальные. Приглашает их к себе, наряжает и фотографирует. Вроде ничего грязного, насколько я знаю. Он, говорят, импотент. Но в кукол поиграть любит – представь себе, дорого за это платит.
– О чём ты?
– Выбирает себе куколку, покрасивей да помоложе, подходит и предлагает деньги за общение и фотосессию.
– И типа соглашаются?
– А ты бы отказался?
Надо быть реально чокнутым, чтоб платить за такую херню. С другой стороны, какого чёрта ещё делать, когда ты жирный импотент? Поглазеть на красивое молодое тело нормальное, в общем-то, желание. Так почему бы и нет? Типа каждый развлекается как может.
– Смотря, во что бы он меня вырядил.
– Этого я не знаю, фотки он мне не показывал. Но ты не смей соглашаться, понял?
– Сам разберусь.
– Сам ты только в неприятности влипаешь!
Тут он, конечно, не соврал: между мной и всякого рода дерьмом было какое-то непреодолимое притяжение. Меня с детства влекли и совращали дурные затеи, хотя я прекрасно сознавал, к чему это может привести. Но рисковал. Иногда даже ловил дикий восторг, за что мне ни разу не было стыдно. Ну типа какого хрена ненавидеть и силиться изменить себя, если башка всё равно дерьмом набита? Тут уж ни черта не исправишь.
– Поехали. – Макс завёл машину. – Мне из-за тебя теперь до утра возиться.
Фары подсвечивали нити дождя, мирно шелестели колёса. Павловский в начале четвёртого почти пустовал, как и остальные дороги города, – Кланпас спал. Не спали только паладины, криминалитет и всякие идиоты.
– Слышь, а чё ты делал? – спросил я. – Сказал: тебе некогда.
– Был занят.
– Чем-то незаконным?
– Тебя не касается, понял? Не надо вот это всё выспрашивать. Если Костя решит посвятить тебя, сам всё расскажет. Обо мне тебе знать надо только одно: я за тобой присматриваю, понял?
Кажись, он реально взбесился, только непонятно было почему. Мог ведь изначально границы обозначить, ну типа чего терпеть до последнего? Хотя, может, он злился, потому что из-за меня не доделал дела и теперь будет «до утра возиться».
– Понял. Ты только не злись так. Я ж типа не нарочно. И я как бы тоже в жопе.
– Ты сам в эту жопу влез! И меня утянул!
– Перестань ты.
– Что «перестань»? Я сразу тебе сказал, что за все твои косяки отвечать придётся мне! Ты прекрасно это знал и всё равно в дом полез!
Макс ударил по рулю, резко затормозил посреди дороги и вылез наружу. ИИ сработал мгновенно – заморгала аварийка. Дождь окреп и барабанил по крыше и капоту, капли подпрыгивали и разбивались, стекали по стеклу. Дворники чистили лобовое.
Выкурив пару сигарет и сильно промокнув, Макс вернулся в машину, хлопнул дверцей, включил автопилот. Машина поехала дальше. А на меня сквозь сон накатила тупая грусть.
– У меня уже был арест. В четырнадцать. Беседы были. Жалобы. За хулиганство пометки. К психиатру привод. Грёбаная терапия. У меня лист благонадёжности в таком говне, плюс э́тот арест. Так что в жопе не ты, слышь?
Макс усмехнулся и выдал:
– Ты сам виноват.
– Очень по-дружески.
– Мы не друзья, – холодно возразил он.
И тут всё встало на места: короткий поводок, надсмотрщик и полная жопа. Не друзья. Друзей у меня вообще не было: Грик подставил, Макс надзирал, а Чарли вечно втягивал в дерьмо. И всё это случилось по моей вине, потому что мне ни разу не достало мозгов сказать грёбаное «нет».
– Слышь, а ведь ты прав – на хрен мне тебе помогать? Катись ты к чёрту.
Макс снова вдавил тормоз на самом въезде в мой двор. Щёлкнули замки на дверях. Он уставился на меня гневно и таращился минуты две, будто хотел взглядом насквозь продырявить. По-любому и придушить хотел, только вот не имел на это права.
– Ну давай, лупани мне по роже. Скажем – поскользнулся.
– Ты издеваешься, что ли?
– Ничуть. Можешь отыграться, потому что другого случая не представится. Просто врежь и успокойся.
Макс неуверенно усмехнулся и покрутил пальцем у виска.
– Люций, ты реально долбанутый.
– Конечно долбанутый, у меня и диагноз есть.
Искреннее желание вляпаться в очередное говно превратилось в откровенную насмешку. Максу это явно не понравилось, но злость его немножечко утихла. А может, наоборот. Секундное замешательство запросто могло обернуться чудовищной вспышкой. Но Макс молчал. Таращился ошарашенно и, кажись, реально в душе не чаял, что ему на хрен делать.
– Слышь, ты довези до подъезда, а то дождь сильный.
Макс довёз, двери разблокировал и кивнул, чтоб я валил. Я не спорил: спать хотелось сильнее, чем играть на чужих нервах. Да и случай довести его до истерики ещё предстоял, потому что ехать на разговор с Костоломом я не собирался. А уж в какое дерьмо эта затея выльется, представить было несложно.
– Люций, выметайся, у меня дел до хрена.
– Я ещё после того сраного похода должен был уяснить, что мы не друзья. Но за каким-то хером считал, типа мы в одной лодке. А оно вон как.
– Ты обиделся, что ли?
– Прозрел. Твоя работа – твоя забота. Как хочешь, так её и выполняй.
– И что это значит?
– А то, что с этой минуты мы по разные стороны. Это моя жизнь, мои ошибки и моя дурость. И никого не должны беспокоить последствия этого дерьма, ни папашу, ни тебя, ни Костолома. Это моё грёбаное будущее, и я сам решу, строить его или говнять!
– Тогда зачем ты позвонил, строитель хренов?
– Потому что думал, мы друзья.
– Значит, обиделся.
– Пусть так, мне насрать. Доброго тебе утречка.
Не успел я дверь закрыть, он уже по газам дал. Из лужи окатил, говнюк. Сам, видать, и обиделся, хотя мы оба на хрен были не правы.
В подъезде я проторчал ещё минут пятнадцать, может дольше. Домой заходить было стрёмно. Даже думал забежать быстренько, схватить рюкзак и свалить сразу. Лучше уж у закрытой школы задницу морозить, чем слушать гневную тираду дорогого папаши.
Ключ-карта щёлкнул, электронный замок пикнул – и так всё громко, что звездец! Папаша либо не спал, либо проснулся, потому что тут же в прихожую притащился и уставился на меня совершенно беззлобно.
– С тобой всё хорошо? – спросил он.
Я кивнул.
Папаша посмотрел на настенные часы, задумчиво покивал и снова на меня уставился. Не стал ни допрашивать, ни обнюхивать, ни карманы обшаривать. Видать, удовлетворился тем, что рожа у меня целая.
– В душ и спать. Хоть пару часов поспать нужно. В холодильнике салат – много не ешь.
Он потащился к себе, но не удержался и всё же спросил:
– У тебя ведь нет неприятностей?
– Ну как бы… может… немножечко.
– Что это значит?
– В общем, если… Короче…
Папаша скорчил плаксивую морду и, кажись, готов был захныкать. Видать, я и его достал, хотя он и не знал ни хрена, иначе бы точно рехнулся.
– Что ты сделал, Люций? Лучше скажи сейчас.
Лучше было подождать, типа вдруг и признаваться ни в чём не придётся.
– Всё ладно.
– Ладно, – мрачно повторил он, но явно не поверил.
3
Три часа сна? Запросто! Я прекрасно выспался, хоть и понимал, что через пару уроков меня начнёт знатно вырубать. Но это было похрен. Беспокоило папашино безразличие. Он ничегошеньки не сказал о моём позднем возвращении, завтрак приготовил и посоветовал днём поспать, чтоб типа башка не болела. С какой-то радости перевёл мне денег и вымыл посуду. Короче, вёл себя как провинившийся супруг, а мне, как и жёнушке в таком случае, оставалось гадать, что на хрен происходит.
– Ты даже не спросишь ничё?
– А ты ответишь?
– И орать не будешь?
– А есть смысл?
Папаша прям как философ заговорил, – наверно, ночь напролёт и так и сяк эту ситуацию анализировал. Вот только раньше бессмысленность затеи его ничуть не смущала, а тут он будто просветление словил.
– Ты типа достиг нирваны, и всё людское теперь тлен?
– Люций, что ты от меня хочешь?
– Да ничегошеньки, в общем-то.
– Вот и спасибо.
Папаша поправил галстук, убедился, что не заговнял рубашку своим грёбаным соусом, и свалил. Вот так просто, без единой повышенной нотки. Как-то быстро он достиг точки невозврата – маме, чтоб реагировать на мои косяки со скорбным смирением, понадобилось гораздо больше времени. Видать, она-то силилась исправить ситуацию, скорректировать моё поведение и всё такое, а папаша просто забил. И правильно, наверно, сделал.
Хотя правильнее было выпороть меня на хрен!
Клятый ливень наконец кончился, плотный туман поднимался аж до четвёртого этажа. Лужи были везде, а мои неубиваемые «ти́берсы» развалились к чертям. Пришлось топать в обычных кроссовках, рискуя промочить ноги. На всякий случай я взял с собой пару носков.
Как-то, ещё до переезда в Лавкасс, я топал зимой в школу. Дождь хлестал по морде, ветер дул лютый, пальцы промёрзли до костей, ну и ноги промокли. Признаться маме, что грёбаный сапог продырявился, мне духу не хватило, и я примерно неделю таскался по лужам и слякоти, пока не слёг с простудой. Кашель был дикий, температура, там, и всё такое. А мама ругала только за то, что сразу не сказал, типа о последствиях надо думать.
Она вечно про последствия вещала и по-любому бы ужаснулась, узнав, куда привела меня дурная башка.
Я уже завязал шнурки на туфлях, когда рядом приземлился Чарли, чуть не столкнув меня со скамейки.
– Гадство какое, я ногу промочил! По самую щиколотку потонул, смотри! – Он задрал штанину, но чёрный носок, что мокрый, что сухой, выглядел одинаково. – Слушай, Стокер, запасной носочек не найдётся?
Да пожалуйста.
Я достал из рюкзака запасную пару и протянул ему. Чарли опешил и таращился неверяще, будто я грёбаный фокусник.
– Какой ты… дальновидный, – растерянно выдал он и, натягивая чистый носок, негромко спросил: – Слушай, а чё ты сказал паладинам?
– Только то, о чём договорились. Если ты не стал, как всегда, херню заливать, то всё ладно будет.
– «Ладно» ни фига не будет!
– Это была твоя затея, помнишь?
– А ты её поддержал!
– Ну так и хрен ли теперь ныть? Сами виноваты.
Чарли скорчил такую рожу, будто у него живот дико разболелся, застонал по-детски и, кажись, расплакаться был готов. А потом мгновенно переменился и уже спокойно сказал:
– Мать за окно заплатит. Может, и обвинений не будет. – Он пожал плечами и заржал. – А дорога-то рядом была, я ж говорил!
– Да уж, повезло нам – паладины быстро прикатили.
– Чё тебе отец сказал?
– Он пока не знает.
– Не выдумывай. Как тебя тогда отпустили?
– Адвокат забрал.
– Вот отвал! У тебя адвокат есть?
– Типа того.
– А на меня мать всю дорогу орала. Все косяки мне припомнила. Ты представь: я некоторые уже забыл давно, а она помнит. Поди, записала куда.
Чарли, кажись, дождался случая и, выкрутив драматизм на максимум, вещал о своих чувствах, порывах и о том, что мать несправедлива. Она типа только косяки и замечает, а всё хорошее идёт на хер. Я, конечно, прекрасно его понимал, но, помня, как знатно достал свою маму, легко мог представить, как он достал свою.
Возле кабинета биологии толпился наш класс: они рассматривали яркий плакат, на который кто-то искусно пририсовал голую тётку без башки. И все сошлись в шутливом мнении, что рисовал Вакка́те. Он же, покраснев от смущения, всё отрицал.
Вообще Ваккате был до хрена воспитанным, дико боялся девчонок и совершенно точно не мог нарисовать подобное. Ну разве только в мыслишках или в тайном-претайном альбоме. Хотя рисовал он реально классно, за это его Ваккате и прозвали, так-то он Игорёк. Как мне рассказали, однажды на математике – классе в шестом, или седьмом, – он не смог решить задачу на контрольной, зато вместо банальных квадратиков выдал детализированные миниатюрные машинки, аэробусы и летательные аппараты. Короче, еле тогда наскрёб четыре из десяти. А препод потом, ругая его работу на следующем занятии, воскликнул типа: чёртов ты Вакка́те, вместо того чтоб решать задачу, картиночки рисовал. Игорёк, конечно, оскорбился, потому что не признавал он возрождённый абстракционизм и не считал Ваккате художником. Но прозвище к нему прицепилось намертво.
А если уж совсем начистоту, Ваккате странный был, учтивый, правильный, аж до тошноты. Весь такой сильвупле, прям грёбаный аристократ. Но его клятая безукоризненность нравилась хорошим девочкам. И он точно был лучше нас с Чарли.
А Чарли вообще был дурноватый: с идиотскими затеями в башке и жуткими порезами на руках. Я никогда не спрашивал, откуда они, – и вряд ли бы решился. Ещё он вечно вляпывался в дерьмо, утаскивая за собой всех, кто рядом, но обладал удивительной способностью меня тормозить. Хрен знает как у него это получалось, но его почти заботливое «не надо» успокаивало. Всегда. Хотя нет, не успокаивало – отрезвляло. Короче, мозги снова включались, не позволяя творить херню. А вот у Чарли тормозов, видать, не было.
– Вот отвал, а чё, сейчас биология? – опешил Чарли.
– И постылый опрос, – досадливо проворчал Ваккате. – Я полночи готовился.
– А я полночи… – И Чарли заткнулся.
Сначала он беспомощно уставился на меня, – видать, решал, стоит ли болтать о клятом аресте, потом мотнул башкой и выдал:
– А я не готовился. Вообще ни черта не знаю!
– Ты ж типа умный, – поддел я.
– Сраные семейства растений я не знаю. Я их не понимаю! Пойди их отличи!
– Ты просто руку подними, когда ответ знать будешь, – посоветовал Ваккате.
Чарли просиял и на уроке последовал совету: один раз поднял руку, второй, третий – но господин Левиль его не спрашивал. Тут-то, видать, знания Чарли иссякли, и он притих.
– Следующий вопрос: у какого семейства тычинки располагаются кругами в пятикратном числе? Давайте, Эванс, вы очень хотели ответить.
Чарли опешил, нерешительно поднялся и капризно выдал:
– Да пока вас дождёшься, я чуть не обосрался! – И выскочил из кабинета.
Класс заржал, а господин Левиль ошарашенно уставился на дверь. Чарли не вернулся, не заявил, что это идиотская шутка, – реально свалил, хотя срать по-любому не хотел. Тупо не знал ответ.
– Что ж, надеюсь, с Эвансом всё в порядке. Продолжим.
Чёртов опрос длился ещё десять минут, а потом нам открыли доступ к проверочной работе. Я как бы тоже не блистал в этих бобовых и крестоцветных, но, к счастью, получил ту же работу, что и год назад. Я тогда пять из десяти получил, но после разбора ошибок кое-что запомнил и в этот раз вроде справился. Наверно, это было немножечко нечестно, но, в общем-то, похер. За грёбаный перезапуск маленькую скидочку я заслужил.
После урока мы с Ваккате забрали вещи Чарли и попёрлись его искать. Обычно он прятался в столовке – жрал булки с цитрусовым джемом, или в раздевалке бассейна, ну или под лестницей запасного выхода. Но его нигде не было. Он, конечно, и домой мог свалить через окошко второго этажа, но вряд ли бы потащился домой без куртки в такую паршивую погоду.
– Может, он у директора? – предположил Ваккате.
– Типа Левиль нажаловался? Едва ли. Давай в актовом посмотрим.
В актовом зале Чарли делать было не хрен, но его друг, Ромка Афанасьев, состоял в театральном кружке и частенько репетировал даже во время занятий. А ещё там репетировала Зоя Ахматова, обаятельная златовласка с маленькими пухлыми губками, всегда блестящими глянцем. Она была похожа на карманную фею, типа такая же красивая, хрупкая, с очаровательной улыбкой и звонким чистым голосом. Пела она шикарно! И по-любому бы понравилась толстяку Ерёмину.
У лестницы к нам прицепились Машка и Белка. Я снова их не отличил. Они ещё оделись одинаково и щебетали хором. А Ваккате ухватил меня за предплечье и тащил в актовый зал, тихо блея, что перерыв скоро кончится.
– Лютик! – заныла одна из девчонок, тоже вцепившись в мою руку. – Где Дэя?
Совершенно точно это была Белка – Машка себя так не вела.
– Понятия не имею.
– Она сказала, что к тебе пошла!
– Значит, не дошла. Белль, клянусь, я её не видел.
Белка в ответ надула губы и чуть присела, силясь удержать меня на месте, но её туфли с лёгкостью скользили по мраморному полу. Выглядело это по-любому комично. Может, даже трогательно до идиотизма. И будь на моём месте Макс, это было бы частью капризного флирта. Со мной же Белка тупо играла, думая, видать, что ей, такой миленькой и легкомысленной, никто не посмеет отказать.
– Давай вместе поищем, – щебетала она, подключив шлюховатую улыбку.
– Пожалуйста, девочки, мы Чарли ищем, – вклинился Ваккате. – Обойдитесь своими силами.
– Вот ты, Игорёшка, весь такой учтивый, а на деле говнюк, – обиженно выдала Белка.
Она демонстративно откинула мою руку и, взмахнув кудрями, ушла, нарочно вертя задницей в короткой юбке. Машка виновато улыбнулась и двинула за сестрой. А я в сотый раз порадовался, что мы с ними – и, разумеется, с Дэей! – в разных классах.
В актовом зале Чарли не было, и мы с Ваккате решили, что нам, в общем-то, насрать на него, и потащились на грёбаное ИЗО. Сегодня нам должны были рассказать про живопись первого века, про Фильцмана, про Радеева. И Ваккате, с трудом сдерживая восторженный визг, вещал о «Сиянии Адель», типа какие там краски, детализация и всё такое, хотя в сущности на полотне была голая девка в розовых кустах.
– Чтоб вас, вы где ходите? – накинулся Чарли, отобрав у меня свой рюкзак. – Этот Левиль меня после уроков оставил! Ещё и задание на дом выдал! Разве это справедливо? Какого фига он не спросил меня, когда я руку тянул? Он это нарочно, точно вам говорю!
– Так ты ж типа обосрался.
– Его это не слишком впечатлило, он сказал…
Чарли бы и Левиля смог выставить виноватым, типа он тот ещё кусок говна и всё такое, но, к счастью, прозвенел звонок, потопив под собой концовку его тирады.
Мадам Ансу, тощая тётка в клетчатой юбке и шикарных очках от Палло́те, в своей излюбленной дурашливой манере начала урок. Голос у неё был визгливый, минорный, слушать её было невыносимо. Но она, видать, так любила искусство, вот и пищала от восторга, когда речь шла о грёбаных статуях, портретах и партитурах. Она, наверно, только Ваккате не раздражала. У меня же вечно после её урока трещала башка.
– Сегодня я расскажу вам о технике, в которой писал Эдуард Фильцман, на примере его прекрасного полотна «Лесная нимфа». И если успеем, то посмотрим…
Её перебил стук в дверь. В кабинет заглянула секретарь, пошарила взглядом и, уставившись на нас с Чарли, сказала:
– Эванс, Стокер, за мной в кабинет директора.
Мы с Чарли переглянулись, и он в ужасе едва слышно шепнул:
– Из-за ареста?
Тут меня окатило кипятком, а после – нездоровым предвкушением.
Топали мы, немножечко отставая от секретаря. Она вышагивала торжественно и широко, как длинноногая птица на болоте, и дико косолапила, едва не наступая себе же на ноги. Я пристально следил за ней и ждал, что в конце концов она споткнётся и грохнется, разбив на хрен раздвоенный, как задница, подбородок.
– Проходите, – ласково пригласила она, открыв для нас дверь.
Мы с Чарли вошли и ошарашенно уставились на директрису. Та снова делала вид, типа страшно занята, таращилась в устаревший монитор и щурилась, как мышь, наклоняясь всё ближе к экрану. Наконец клацнула по клавиатуре и глянула на нас.
– Здрасьте, – нервно оскалившись, выдал Чарли.
– В понедельник в восьмой школе пройдёт комплексная олимпиада среди выпускных классов. Вы двое пойдёте её писать.
Я опешил, а Чарли возмутился:
– Вера Ильинична, вы чё, какая олимпиада?
– Значит, так, Эванс, тебе несказанно повезло, что ты одарённый мальчик, иначе бы давно вылетел к чёрту за своё несносное поведение. И если не хочешь в последний год обучения отправиться в класс коррекции, сделай всё, чтобы не провалить олимпиаду, ясно тебе?
Чарли силился не заржать, поджал губы и закрылся рукой. Ему смешно было, а мне ни хрена.
– Ладно он, а я-то при чём? – взвыл я.
Директриса прожгла меня сучьим взглядом, но ответила, на удивление, мягко:
– Ты учился по углублённой программе, и у тебя образцовая успеваемость. Уверена, ты справишься. Подойдите к своему куратору, она всё расскажет. А теперь – на урок.
Мы сначала топали по пустому коридору, потом за каким-то хреном поднялись на четвёртый этаж и решили сократить через комнату отдыха. Чарли злился, но пока молчал. Грёбаная олимпиада расстроила его до задницы, он и порадоваться не успел, что типа дело не в аресте. А у меня внутри всё противно ныло, потому что клятая смесь из страха и злости ни во что в итоге не вылилась.
Топ-топ. Один, два… к чёрту! Надо было срочно отвлечься.
– Слышь, Чарли, чё за олимпиада?
– Комплексная.
– Ты гонишь, что ли? Я ж серьёзно.
Чарли пожал плечами и с явной неохотой ответил:
– Да просто задания из разных областей. По основным предметам, по факультативным, на общий кругозор. Кто писал, говорят: тихий ужас. Там ещё раздел о Земле есть. В прошлом году, мне рассказывали, был вопрос вроде «как вы оцениваете творчество какого-то там певца из две тысячи какого-то года». Короче, ответить невозможно. Да и остальные вопросы сложные.
– Насколько сложные?
– Нерешаемые.
– Типа докажи, что треугольник квадратный?
Чарли заржал.
– Что-то вроде того. О, и писать придётся от руки. На бумаге.
Вот же ж дерьмо. С чистописанием у меня были явные проблемы: на каллиграфию вечность уходила, а торопливые письмена я даже сам иногда разобрать не мог.
– Слушай, Стокер, а за чё у тебя арест?
– За то же, за чё и у тебя.
– Да нет, ё-моё. Меня паладин вчера запугивал, сказал, что у нас листы благонадёжности ну просто тихий ужас. Что мне не стоит тебя выгораживать, что, поди, это ты надоумил на взлом, потому что у тебя уже был арест. Короче, ненавязчиво так предлагал свалить всё на тебя. А психолог даже ни слова не сказала, представь!
Чарли продолжал вещать про вчерашний допрос, а я понятия не имел, почему он не свалил вину на меня. У него была идеальная возможность отъехать, просто потому что мой лист хуже. А он не стал – из дружбы типа или из страха всё заговнять?
– Ну так за чё арест-то? – прицепился Чарли.
– Подрался.
И тут до меня дошло.
– Слышь ты, какой арест?! Ты чё им рассказал?
– Как и договаривались: правду.
– Ты мой ID назвал!
Чарли криво оскалился, явно не до конца сознавая, что натворил.
– Нет, я только свой назвал. Они, поди, сами нашли. А чё не так?
– Грёбаный ты идиот!
Дико хотелось разбить ему рожу, хрен знает как сдержался. Это ж, получается, паладины прекрасно знали, кто я, а я, идиот, связал себя с «Пустошью»! Будто мало мне было клятых допросов из-за того мужика с отрезанными руками! Чёрт возьми, лишь бы не начали допрашивать по новой, уже, конечно, тыкая мордой в тот факт, что, оказывается, Костолом не просто подвёз меня до дома. Они ж по-любому могут заговор разглядеть, типа вовсе я не жертва, и выкатить обвинение за соучастие и препятствие следствию. Много что могут, на самом-то деле. А для начала – влепить отметку за арест. Если уже не влепили. А там и папаша, и соцслужба узнают…
Как же ж тупо вышло!
От ядрёной смеси гнева и обиды гудела башка. Чарли уже хотелось не просто покалечить, а реально убить.
– Эй, Люций.
Я опешил, – кажись, он впервые назвал меня по имени.
– Ну прости, друг, я не думал, что это важно.
– Вот именно: не думал! Ты на хрен никогда не думаешь! Живёшь в моменте и ноешь о светлом будущем. Хер тебе, а не светлое будущее!
– Да ты, Стокер, сам не лучше! У тебя два ареста!
– И один благодаря тебе!
Не подрались мы только чудом. Чарли психанул первым, обозвал меня сраным чоппи и свалил. А я опять на хрен забыл, что это значит, – что-то дико обидное, кусок говна или типа того. Хотелось ему вдогонку, прям в тупую башку, бросить чем-нибудь, но под рукой ни черта не оказалось. Тут-то меня и переклинило.
Я честно силился успокоиться и ничегошеньки не сломать, но управлять гневом так и не научился. Тренер по рукопашке полгода бился с моей агрессией, но безуспешно. Не выпер он меня только потому, что я другим не вредил. Себе – пожалуйста. Боль обычно мозги вправляла. И сейчас вправила. Но я понятия не имел, когда это располосовал руку. И главное – чем, потому что пальцы тоже были порезаны.
Меня таким ужасом окатило, аж в башке зазвенело.
Вдох-выдох, чёрт возьми. Топ-топ.
Больше мы с Чарли не разговаривали, он даже отсел от меня подальше. Рука, паршиво перевязанная скотчем, ныла. От всего этого говна башка раскалывалась, и дико хотелось спать. А чёртовы уроки тянулись и тянулись, пока клятый звонок наконец не задребезжал, милостиво позволив нам валить домой.
В коридоре совсем некстати прицепилась Дэя:
– Привет, котик.
Она лучезарно улыбнулась, ухватила меня под руку и сомкнула пальцы прям на порезах, да ещё так сдавила, будто нарочно. А заметив мой ошарашенный взгляд, отпрянула и испуганно вытаращилась.
– Ты чего, котик? Я больно тебе сделала?
– Ну типа… Да, рука болит.
Она растерянно улыбнулась, прикасаться больше не стала и с затихшим кокетством пригласила:
– Пойдешь с нами гулять? В парке карусели сегодня бесплатные.
– Едва ли ваш амбал обрадуется.
– Кто? Стасик, что ли?
Точно! Стасик! А я никак его имя не мог вспомнить.
– Да брось ты, ничего он тебе не скажет, – усмехнулась Дэя. – Тоже мне, гроза района. Ну так что, пойдёшь? Белка, Машка будут, Маришка, Стасик и Заря. Можешь Чарли позвать, он тоже вроде ничего такой, хорошенький.
Она игриво подмигнула, а мне из-за грёбаного Чарли захотелось послать её в задницу.
– Сегодня никак. Прости. Шикарно вам повеселиться. Пока.
– Пока, – растерянно попрощалась она вслед.
На улице всё ещё висел туман. Было сыро, и пальцы мёрзли до онемения. Мутный диск солнца едва просвечивал сквозь тучи, но даже так ощущалось его фантомное тепло. До лета было чертовски далеко, сначала промозглая бесснежная зима, потом короткая номинальная весна. А потом грёбаные экзамены, после которых я укачу в Сэю, подам прошение на полную дееспособность, а после первого курса возьму направление от института и устроюсь на работу. За время учёбы наберусь опыта и после выпуска буду молодым перспективным специалистом. Может, даже останусь в той же компании, где буду практиковаться. Стану независимым, совершенно свободным и никогда больше не вернусь в клятый Кланпас!
Такие мысли приятно грели душу, пока не вспомнился Чарли с его грёбаным «светлым будущим». Тут же в сознании всплыл дефектный лист благонадёжности, и все мои косяки весёлой чехардой проскакали перед глазами.
Ладно, отметки о втором аресте пока не было. Хотя она в любой момент могла появиться, и тогда реально звездец моему будущему, потому что это не клятая драка и мне уже не четырнадцать, – простой пометкой не отделаться. За взлом и проникновение в частную собственность нам с Чарли грозила реальная статья.
Чёрт, и за каким хером я попёрся в этот лес?
Безрадостные мысли всё хороводили, и перспективы рисовались те же. Сделать уже ничегошеньки было нельзя, оставалось ждать и верить в чудо. Верить в Костолома, который из принципа мог потопить меня в дерьме, потому что он любит поучать и потому что «за беспечность приходится платить». Он же предупреждал, а я урок не усвоил. Сам типа и виноват.
У подъезда стоял серебристый «тайвин». Макс сидел внутри, не хотел, видать, вылезать под мерзкую морось. Да это даже не морось была, а туман. Но куртка у меня намокла. И пальцы окоченели знатно.
– Чё с арестом? – сходу спросил я.
Макс опешил и медленно пожал плечами. Потом кивнул, приглашая сесть.
– Костя на разговор зовёт. Поехали.
– Не поеду.
– Ты что же, не хочешь узнать, закрыт ли вопрос?
Узнать-то, конечно, хотелось, но не хотелось слушать ни упрёков, ни нотаций. И Костолома видеть тоже не хотелось.
– Не поедешь, значит? И что ему передать?
– Хочет поговорить, пусть наберёт – мобильники давным-давно придумали.
– Это не лучшая идея, Люций. Если ты разочек не приедешь, ещё ладно, но будешь условия ставить – мы оба пожалеем. А если доведёшь его, он ведь лично приедет.
– Да похер.
Ссыкун! Виду вроде не подал, но не поехал – трухнул, аж коленки задрожали.
– Что передать? – вслед спросил Макс.
– Что я безмерно ему благодарен.
