Евгений Александрович Иванов
Князь Московский
Смерть первая
Смерть первая
Обожаю этот звук. Кап, кап, кап… Кровь медленно стекает с моих пальцев на каменный постамент круга возрождения, оставляя после себя тёмные, почти чёрные пятна. Этот звук – моя симфония. Я узнаю его среди любого шума: среди капель воды, падающих с потолка пещеры, среди скрипа камней и шепота сквозняков.
За пять сотен ритуалов, проведённых с жертвами и без, я стал настоящим гурманом, улавливающий легчайшие ноты не соответствия и диссонанса.
Я не убивал просто так! Мне всегда претила излишняя жестокость, но наука требует жертв, и эти, как они себя называют, Светлые Маги! Представьте себе, Светлые Маги!
Какая пошлость! Магия всегда одного цвета, есть только дополнительные эманации, которые примешиваются к ней, и избавиться от них проще простого.
Составив три энциклопедии по правильному извлечению жизненной праны и магической составляющей из многих разумных, я был очень удивлён, когда моя родная академия сначала с благодарностью приняла мой труд, а потом меня объявила врагом всего живого, хотя я вел свои исследования благодаря дотациям (кстати, очень скудным) самой альма-матер!
Конечно же, я переступал через многие законы и моральные устои, но как по-другому двигать науку? Ведь мир стареет и магия уходит, а уподобляться оркам и гномам, что развивают свою грубую и грязную машинерию?
Нет! Я не собираюсь терпеть такое развитие мира. Пусть меня будут проклинать очевидцы и современники моих деяний и экспериментов, но меня поймут потомки. Единственное, чего мне всегда не хватало, – это времени, моё тело угасает и стареет.
Тогда я и сочинил этот ритуал. Ритуал возрождения к жизни, ритуал омоложения, мой любимый ритуал: он, как симфония мира, или, если угодно, как симфония смерти – вечный круговорот увядания и возрождения. Я его провожу каждые восемьдесят лет. Хороший срок – ещё молод и сил много, но здоровье на убыль идёт. Уже три раза проходил.
Эти надменные снобы не понимают, что наука не может стоять на месте, и те оковы, в которые они пытаются облачить науку , её не удержат. И если я пользуюсь её плодами, значит, я на верном пути. Да, мне пришлось принести в жертву разумных, чтобы продлить свою молодость. Но это для науки! Наверное, если бы я поделился этим ритуалом, меня не стали бы травить и посылать за мной наёмные отряды. Но эти дуболомы из Великого Совета Магов слишком много хотят, они и так получили мои труды почти бесплатно. Что мне те гроши, что кинули они мне высокомерно?! Мне не хватает их даже на наложниц! Сами же прозябают в роскоши, сидя в своих дворцах!
Ну и ладно, я их всех переживу. И тогда во главе со мной расцветёт магическая наука!
Так размышляя, дорисовывал последние руны на телах жертв разумных, разложенных в строгом порядке по периметру ритуального круга.
В огромном зале звучали только мои шаги, скрип разрезаемой плоти и звук капающей крови. Ничего лишнего. Гармония ритуала.
Зажег ритуальную лампаду и, скинув с себя мантию в угол, встал в центр икосаэдра почти голый и начал напитывать руны своей магией. Магия отзывалась прекрасно и гармонично. Вот вступили в дело накопители, тихо вспыхнул красным светом магические узоры на телах жертв. Ритуал вступил в первую фазу и стал сам себя поддерживать. Вся пещера наполнилась тихим гулом, исходящим от накопителей.
И тут в эту симфонию торжества науки ворвался чужеродный звук. Я поднял голову к своду пещеры. Кто-то спешил ко мне. Дверь с грохотом отворилась, и в ритуальный зал ворвался мой бестолковый слуга.
Я подобрал его еще маленьким орчонком, их стойбище вырезала моя охрана, а он спрятался в канаве и поэтому выжил. Мне тогда показалось интересным, получится ли из него вырастить грамотного и умного слугу, но, как показало время, грамоте обучить можно, а вот добавить интеллекта в эту тупую голову нельзя. Давно бы его пустил на подпитку какого-нибудь ритуала, но привык к нему как-то, да и в некоторых вопросах он незаменим. Предан опять же.
– Господин, надо бежать, на нас напали и они уже в башне! – прохрипел сходу мой слуга. Я поморщился: "Сейчас ещё и в круг наступит, мерзкое отродье." И точно, наступил, и сразу упал. Прямо лицом вниз, раскинув по сторонам руки. Ну и, конечно, он был уже мёртв, как любой наступивший на рунный круг или просто коснувшийся его во время его работы, станет дополнительной подпиткой этого круга. Правила безопасности надо знать! Эту истину вбивали нам ещё на первом курсе в академии.
В этот момент зал был освещён только мерцанием ритуала и огнём ритуальной лампады, и я не сразу заметил оперение арбалетного болта, торчащее из спины слуги. А когда понял, что этот урод принес мне в ритуал какую-то зачарованную дрянь в виде подарка в спине, было уже поздно.
Я упал на колени и старательно пытался магией удержать ритуал – не получалось!
Вся магия, собираемая мною в накопители, начала пульсировать и биться в такт ритму ритуала. «Рванёт, точно рванёт. И останется вместо моей башни хааароший такой кратер, а лет через десять он наполнится водой, и туда будут приходить эльфийки купаться, голые… хмм.. да не о том думаю. Что делать-то?!»
Тогда я решился на "последний шанс" – так назывался амулет-пробойник, или амулет вселения. Препоганая штука, если честно, может тебя перетащить в любое подходящее тебе ментально тело, находящееся от тебя в радиусе десяти лиг. В любое! Ты мог попасть в тело младенца, старика, калеки. Было только одно обязательное условие: у нового тела должна быть искра магии. И само собой прошлый владелец служит кормом для твоей души, а если душа сильна, то может, и наоборот. В общем, риски серьёзные.
Биение пульса ритуала нарастало, и страх разлететься на кровавую взвесь перевесил все риски амулета. Бросив нити ритуала, я взялся обеими руками за амулет, висящий у меня на шее, и с запозданием подумал, что энергии-то будет многовато и унести меня может дальше, чем десять лиг, гораздо дальше.
Моё сознание затопила боль, сжало в комок и вытолкнуло из этой реальности.
Глава первая
Глава первая
25 апреля 1891г Российская Империя.
Станция железной дороги Бологое. Императорский поезд, вагоны императорской семьи.
В сознание приходил долго, магию я не чувствовал совсем, от этого ощущения разум затапливала тоска. Только какая-то искорка магии теплилась внутри соседской души. «Ладно, сначала надо избавиться от соседа, а после займёмся обстановкой», – размышлял я, приступая к поглощению чужой души. Она была слаба и испугана, почти не трепыхалась, только молилась какому-то безымянному богу, но магии у души не было, так что мольбы никто не услышит.
А новое вместилище было отличное. Брат Императора, молод, не калека. Правда, есть со здоровьем некоторые проблемы, но это мы легко поправим.
Когда я выпустил из своих ментальных челюстей остатки души этого Сергея, высосав из нее остатки праны, частичку магии и всю память, я понял, что меня закинуло слишком далеко. Куда-то на периферию миров, в отсталый и не магический мир.
Здесь есть только одна раса разумных – хумансы, самые тупые и бесполезные, на мой взгляд существа. Но плодовитые – этого не отнять.
В этом Мире нет магии! Совсем нет, только слухи о ней. И венчает всё это безобразие монотеистическая вера в Творца! Ааа, дырка Торга! Где брать теперь ману?!
– Ваше Императорское Высочество, что с Вами?! Сергей Александрович, Вам плохо? Позвать доктора? Он не просыпается! Доктора, срочно позовите доктора!
Раздались крики, и послышался топот ног. Что-то гадостно воняющее сунули под нос, и я решил взглянуть на новый мир своими глазами.
Вокруг меня толпились какие-то хумансы, кто-то мне казался знакомым по памяти прежнего хозяина тела, а кого-то я не узнавал. Голоса сливались в какой-то непонятный гул, у меня пытались что-то узнать, и я, решив, что достаточно показал свою сознательность, провалился обратно во внутренний мир.
«Будем подводить итоги. Реципиент мне достался отличный, память я его почти усвоил, но осталась куча вопросов и проблем. Первый и самый главный: где брать магию? Богов нет, магический фон на нуле, везде пользуются эти проклятыми механизмами!
Второй вопрос: будут ли работать ритуалы? И где их проводить, если мест выходов природной силы нет или они неизвестны?
Третий вопрос: что делать с поручением царственного брата, который поставил эту тушку править огромным миллионным городом со странным названием «Москва»? Зачем мне эта должность?! Я бежал от этих проблем, когда меня пытались поставить ректором родной академии!
Я учёный, в конце концов!
И последний, но не менее важный вопрос, даже не столько вопрос, сколько проблема: я никогда не любил человеческих женщин, они слишком быстро стареют! Только привык, только наладил жизнь в гареме, проходит каких-то тридцать лет и они старухи! А пока тебя не было, они расплодились, совратив охрану и обслугу! Ещё тебя и виноватым выставляют: "Слишком длинные у тебя, господин, эксперименты"! Выгнал всех тогда, в Торгов зад! Ну конечно только тех кто живой остался, после моей вспышки гнева.
Отдал им деревеньку рядом. Она так теперь и называется: "Эльфийский гарем".
А теперь я женат на какой-то принцессе и у нас, к тому же, нет детей. И в этой стране запрещены гаремы! И что делать?! Почти семь лет в браке уже. Да меня в мужеложстве стали местные обвинять!»
Тем временем в поезде была тихая паника. Утром не смогли разбудить Его Императорское Высочество Сергея Александровича, а когда смогли, он поводил ничего не понимающим взглядом по лицам окружающих, не узнав свою супругу, провалился опять в забытье. У него не было жара или других проявлений болезни, он спал и не хотел просыпаться.
«Ладно, надо приходить в себя, версию болезни буду вырабатывать по обстановке, будем всех мистифицировать, благо, о магии они ничего не знают, а дальше будем решать по ситуации», – думал я и, тихонечко приоткрыв глаза, подал голос.
– Воды.
Тут же моих губ коснулся носик поильника, и в рот пролилась живительная влага. Сквозь чуть разомкнутые веки я видел тонкие и ухоженные пальчики, с ободком золотого колечка и ровными красивыми ногтями.
Я раскрыл глаза и увидел супругу реципиента. То есть уже теперь мою.
Образ её был мне одновременно и знаком, и чужд. Её красивые серо-голубые глаза смотрели на меня с лаской и беспокойством. Видимо, она всё это время сидела рядом со мной и с беспокойством вглядывалась в моё лицо.
– Schatz, wie fühlst du dich? ( Дорогой, как ты себя чувствуешь? ) – услышал я её красивый бархатистый голос, чуть с хрипотцой и явно с чувствующимся волнением.
–Gut, Liebling, aber lass uns Russisch sprechen (Хорошо, дорогая, но давай все же говорить на русском языке), – ответил я с трудом. «А ведь хороша. В чужой памяти выглядит как-то обычнее, что ли».
– Где мы? Я не чувствую движение вагона.
– Ты лежал, и тебя не могли разбудить врачи, а Герман Германович телеграфировал в Санкт-Петербург, и там сказали чуть обождать, а я просила… – она ещё что-то говорила, а я смотрел на неё, вглядывался в её лучистые глаза и чувствовал, что мои губы растягиваются в улыбке.
–..И чему Вы улыбаетесь, Ваше Высочество?! – с лёгким возмущением произнесла она, но тут же чуть смущённо улыбнулась, как бы извиняясь за свою укоризну.
Со стороны выхода из купе раздался звук приближающихся шагов. Распахнулась дверь в купе и в помещении сразу стало тесно. Пока расспрашивали, пока мерили пульс, заглядывали в рот, суя туда палку, и сыпали десятками вопросов, я лежал и думал, что пора разгонять этих придворных лизоблюдов.
В своё время мне пришлось проходить практику во дворце Светлого Дома, и вот тогда натерпелся от этих дворцовых жителей всяких разных подлостей.
– Хватит! – тихо и твёрдо произнёс я. – Если поезд готов, отправляемся. Герман Германович, распорядитесь. Из-за моей слабости мы выбиваемся из графика. Нас ждут в Москве! – поторопил я этот многоголосый хор выйти и заняться делами.
– Елизавета Фёдоровна, надеюсь Вас увидеть на обеде, – обратился я к супруге, пожалуй, уже моей, пытаясь поймать её взгляд, но, видимо, она была смущена моим предыдущим поведением и смотрела куда угодно, но только не на меня.
Все вышли, а я, оставшись один, с трудом поднялся со своей кушетки, встал на ноги и начал выполнять упражнения на гибкость, дабы проверить, как это тело приняло нового владельца.
В общем-то, всё было на удивление хорошо, тело было стройным и достаточно гибким. Была некоторая слабость в мышцах, но это и нормально для столь знатной особы.
Чувствовалась застарелая травма спины, и я пока не определил, к каким нарушениям в организме это привело. Так что я упражнялся и пытался усвоить память реципиента.
Мне предстояло жить неизвестно сколько в этом Мире, а положение при дворе стоило пока сохранить.
За этими развлечениями и застал меня мой камердинер.
– Ваше Императорское.. ээ.. – начал мямлить он, наблюдая меня в попытке встать в поперечный шпагат.
– Что?! – недовольно рявкаю на этого невежу.
«Распустились тут, пауки подземные, без руки твёрдой», – ругался я про себя.
– В армию тебя отправлю обратно, ещё раз без стука дверь откроешь! – зашипел я на него, поднимаясь с пола.
– Как скажете, Ваше Императорское Высочество, Сергей Александрович! – заорал он, выпучив глаза и встав во фрунт.
Мне решительно не хотелось реагировать на этого дурака.
Тяжело подымаясь с пола вагона, покряхтывал и охал. Увидев такую картину, камердинер было дёрнулся мне помогать, но напоровшись на мой взгляд и застыл, потея ещё более усиленно.
– Что ты хотел, братец? – уже более мягким тоном спросил я у него, приняв вертикальное положение и повернувшись к этой потной статуе.
– Обед накрыт, Ваше Императорское Высочество.
– Елизавету Фёдоровну оповестили?
– Конечно-с, Ваше..
– Всё, иди, – перебил я его, – буду через пятнадцать минут.
И, не дожидаясь ответа, отвернулся от него.
«Мда, а ведь стоило этого ожидать. Шутки великой Ллос всегда странны и зачастую страшны. Это же надо, всё нормально с телом, но есть одно «но»: детская травма, падение с лошади и эректильная функция у этого тела не работает! А ведь он любил супругу, и она отвечала ему взаимностью. Но не работает! И как это вылечить без магии?!» – так уныло размышляя, облачился в положенную случаю форму: белая сорочка, лёгкий пиджак, брюки и туфли.
Вся окружающая обстановка была привычной и одновременно новой: я находился как бы во сне.
Всё было странно.
Обстановка купе была проста и незамысловата. «А это ведь императорский поезд, как же всё это грубо и не эстетично, – думал я, натягивая неудобные туфли. – Надо как-то налаживать быт до привычных условий, ведь самых элементарных вещей не хватает». Больше всего вызывало оторопь нижнее бельё: какие-то ужасные панталоны на завязках, носки на подвязках и нижняя рубашка с какими-то рюшечками.
Рунной вышивки нет, а какая есть, очень грубая и незамысловатая. Обувь из кожи и с твёрдой кожаной подошвой.
«Нет, я, конечно, понимаю, что магии здесь нет, но комфорт – это очень важно! Как заниматься нужными делами, если приходится думать об элементарном удобстве?! Тут и Мир такой отсталый, что творят всякие глупости вроде войны, а резинку для нижнего белья придумать не могут! »
Снаружи раздался свист паровозного гудка, и под звук лязгающих вагонов, поезд наконец-то тронулся.
В воздухе ясно потянуло дымом, что возникает после сожжения земляного угля.
«Будь проклята вся эта машинерия! И так никакого комфорта, да ещё и эти Торговые машины! Наделали себе чайников на колёсах!» – ворчал я мысленно.
« Чувствую себя голым без магии. Как хорошо, что первое время после переселения доминируют рефлексы тела!» – размышлял, проходя к своему месту.
В столовой поезда стоял тихий гул от переговаривающихся пассажиров и перезвона столовых приборов. Поезд потряхивало на стыках рельс, и хрустальные люстры над головой мелодично позвякивали.
Когда вошёл, все встали в приветствии, Елизавета Фёдоровна с фрейлинами присели в книксене. Было тесновато и, на мой взгляд, бедновато для царского поезда-то.
На Великокняжескую трапезу прибыл весь новый Двор.
Управляющим у меня был назначен граф Стенбок Герман Германович, а моим адъютантам были граф Шувалов Павел Павлович, было ещё четверо, но они застряли на старых местах службы, сдавали дела и вверенное имущество.
Так же на трапезе присутствовала графиня Шувалова, Александра Илларионовна, супруга моего адъютанта, фрейлины Елизаветы Фёдоровны. Екатерина Николаевна Струкова и княжна Мария Петровна Трубецкая с моей супругой.
И, конечно же Николай Андреевич Форбрихер, мой целитель, который и давал мне нюхательную соль и совал палку в рот.
–Довольно церемоний, давайте отобедаем, – проговорил я, проходя к своему месту за накрытым столом.
Беседа за самой трапезой не велась, не было принято, да то и понятно как можно кушать и разговаривать?
На столе было много разных рыбных блюд и паштетов, какие-то салатики и заливные, подавали горячий и лёгкий суп.
Я ел с удовольствием, пробуя и сравнивая свои прошлые вкусовые ощущения.
«Конечно, есть и в этом мире маленькие удовольствия, но с разнообразием надо что-то делать». – думалось мне во время трапезы.
Все поглядывали на меня с некоторым любопытством – Сергей Александрович до этого явно не отличался аппетитом.
А я пытался поймать взгляд Елизаветы Фёдоровны, но она скромно кушала и лишь изредка стреляла глазами в мою сторону.
«Ладно, хватит есть, а то не поймут. Не смогли разбудить, а потом двенадцать часов спал. Вскочил и пошёл обедать, сидит и жрёт, как ни в чём не бывало», – подумал и отложил приборы.
Подали чай, и я решил, что пора удовлетворить любопытство «ближних» и ответить на незаданный вопрос.
– Павел Павлович, расскажите, какие слухи пошли из-за моей летаргии, – обратился я к графу Шувалову, которого с трудом сманил за собой в Москву. – Ведь вы всё слышите! – сказал и одобрительно улыбнулся ему.
Присутствующие внимательно, но аккуратно приготовились слушать графа, а тот засмущался и начал суетливо и чуть раздражённо вытирать салфеткой губы.
Шувалов был очень строгим и наблюдательным человеком, подчас его можно было назвать критиканом, но при этом свои принципы он применял и к себе, что выливалось порой в анекдотические ситуации. Так что при Большом дворе, он слыл чудаком и не очень удобным собеседником.
– Ну, что Вы, Сергей Александрович, какие могут быть слухи в поезде? – стал набивать себе цену, но взглянув на меня, стушевался и всё же начал говорить.
– Многим, особенно обслуге, показалось, что когда Вы после нюхательной соли открыли глаза, они у Вас светились. И мне кажется, стоит уделить особое внимание Вашему камергеру, он любит распускать сплетни, – быстро закончил он, строго поглядывая на моего слугу.
Все посмотрели на моего камердинера, тот стоял в углу и пытался слиться с интерьером. Вид у него был смущённый, лицо было красным, с капельками пота на лбу.
Меня позабавило, такой совет, и пытаясь придать чуть юмора этой ситуации ,улыбнулся и обратившись к своему слуге, произнес с чуть шутливым тоном.
– Что же ты, братец, такие слухи неполные обо мне распускаешь? У меня же, наверняка, и нимб над головой был? Обычно я его перед сном-то и не снимаю? – шутка была на грани приличия, но обществу понравилась. Мужчины рассмеялись, фрейлины захихикали, а вот на лице моей супруги появилась лишь вежливая улыбка. Её глаза цвета предрассветного неба смотрели на меня с явным недоумением и беспокойством.
– Ну, открою вам правду. Мне было видение, и я не знаю, кем или чем он было послано, и видение ли. Может, это был просто глубокий сон, навеянный переживаниями. Но его я рассказывать не могу, так как оно касается только меня и моего брата, Александра Александровича.
В вагоне воцарилась тишина, все ошарашенно молчали. Такого рода признания были не приняты в обществе. Были они сродни «кликушеству», но как мне по-другому объяснить, что со мной произошло, мне было не ясно.
Но так как мне очень хотелось как-нибудь перевести разговор с себя, я обратился к своему управляющему.
– Герман Германович, как скоро мы прибудем на Николаевский вокзал?
– Если Богу будет угодно, через десять часов, к восьми после полудня должны быть на вокзале. Мы как отъезжали, я телеграфировал Владимиру Андреевичу, – проговорил высоким голосом мой распорядитель.
«Долгорукий, наверно, в бешенстве, мало того, что сняли с поста, так и ещё почти сутки на вокзале проторчали», – думал я, двигаясь к себе в купе.
Единственное, что меня тревожило всё это время, как без лишнего шума остаться наедине с Елизаветой Фёдоровной. Мне хотелось с ней объясниться, да и просто требовалось её видеть. Я поймал себя на том, что мысли эти мне абсолютно несвойственны.
«А вот и неучтённый фактор "пробойника", на моё сознание накладывается память нового тела и несвойственные мне рефлексы и рефлексия. Что мне эта женщина? Я прожил в десяток раз больше, чем она живёт, моргну и – её не будет. Но чем-то она меня зацепила. Или это память реципиента так на меня влияет? Надо срочно в этом разбираться».