Евгений Александрович Козлов
Осенняя Осанна
Господь, за что Ты наказал меня сим бременем любви.
Люблю я Деву ту, которая обо мне не мыслит.
Мои творенья ей чужды, мои слезы словно звонари
Стонут от тоски, тот ад внутри немыслим.
Безразличны ей мои восторги, алчные тревоги.
Даруй мне смерть, исход души или смиренье.
Изыдьте в погибель вы гордыни боги.
Я жажду исцеленье.
Господь за что ты даровал мне Деву как мученье.
Уходит юность и меркнет очей моих свеченье.
Я мог бы полюбить другую, кроткую, доброю, и по духу мне родную.
С нею счастье я б обрел, а не печаль дурную.
Разбито сердце, не собрать, угасло солнце, не воссиять.
Но любви безумство не унять, себя любовью не распять.
Не повернуть утраченное время вспять.
Прекрасный мир бы мне создать, тебя иную воссоздать.
Здесь я уже иначе мыслю, оставляю мирское страдание свое, думаю о ней, о мнимой порочности ее, о невозможных недостатках ее, но более размышляю о небесном происхождении Девы.
Ужель она грешна, ужель вы духи были правы,
Она девства лишена, поцелуй познали ее уста?
Ужель она вместилище отравы, ужель душа ее пуста,
И ей приятны разврата гниенья нравы?
О, мне бы Ангела лик покойный лицезреть.
Исход из плоти вестник мне дарует, мне бы умереть,
Не ведая сей правды лжи и Деву видеть лишь святой.
Она воображение моё, её мира я изгой.
Я безумец, а жизни срок столь долог,
И как мне жить с такой отверженной любовью.
На развалинах Мечты истекая кровью, с сердечной болью.
Но мне тот ветхий остов дорог.
О, это вы, духи злые, демоны порока мне твердите о ее грехе.
Вы падшие пророки, но моя она, в моих устах ее спасенье.
Очищенье ей пред Господом моленье.
Ибо первым спасен разбойник, распятый на кресте.
Ужель жива моя Мечта, ужель бессмертна та Любовь.
Я верю – мне она верна, на Небесах она чиста.
Сомнения, насылаемые обильно Врагом мутят помышление мое глаголом о порочности Девы, якобы она лишена благодати, будто бесполезны учительские увещевания мои. Воздействие сил злых сильно сокрушает естество мое, потому что лживо и лукаво по сути своей. И о внешнем толкует зло, подтверждая пороки ее очерствелости, она якобы отклоняет нравственность как суть человеческую, и мне больно от сего, внешний идеал ее красоты омрачен грехом, и лишь в духе Девы я различаю совершенство наивысшего порядка добродетели. Словесами пытаюсь я развеять страсти ее, но действенны ли слова мои, внешне бессильны, но надеюсь, поселятся они в ее сердце, дабы однажды восстать пред нею, как подмога совести, пред непотребствами злыми. Я страдаю много, ибо не могу исправить ее, принудить ее к Истине, по причине разлуки. Я жажду спасенье Деве, но ощущая бесчувствие ее, понимаю, как тяжек путь мой, насколько велик груз, который влачить мне до Врат Райских. Жива любовь моя, ибо я вижу святость в душе ее, глубинное свечение, но духи злые должно быть твердят ей о материальном благополучии тленном, о суетном веселье юности, и о мнимой порочности рода человеческого. По слабости я много гневаюсь. Сожалею о любви своей, столь несчастной, столь одинокой, столь жертвенной. Но ведаю – если не я учитель ее, наставник в добре, то кто тогда? Я показал ей путь узкий, указал на житие верного выбора. И мне нести ответственность за нее, мне быть судимым за нее.
X.
Мечтательный очерк сей есть прошенье о встречи Небесной.
Обещай, что мы будем вместе на Небесах,
Обещай, что ты явишься ко мне во снах,
Пообещай, что ты примешь любое мое творенье,
Пообещай, что сей мечту, постигнет исполненье.
Я так много думаю, о спасении души ее, что забываю о себе, я так поглощен всецело Девой, что отрекаюсь от самого себя ради нее.
Я ненавижу себя, потому желаю отвергнуть себя и раствориться в Деве, объять заботой ее, но любит она себя, потому довольствуется собою лишь, посему отвергает меня.
Дева, велика ее власть над судьбой моей, велика ответственность на ней, ибо всякое касание ее, это первое касание девы ко мне, и должно быть последнее, если не соизволит она повторить те деяния беспорочные, она гуляет со мной и то также впервые. Вот посмотри, все воспоминания мои связанные с женским вниманием связаны лишь с ней одной, она выбирает, сколько их будет в моей жизни, богата будет моя жизнь или бедна оными событиями, каков буду я, счастливым или унылым, буду ли я творить радостные сочиненья или трагические. Вот сколь велика важность Девы в жизни моей, посему пусть распоряжается взвешено и разумно со мною.
XI.
Отныне явственно ведаю я, ради чего любовь во мне зиждется светочем, для созидания целомудрия. Любя Деву я не знаю других дев, посему девство сохранено в плоти моей и в душе моей. Любовь есть целомудрие. Воистину прекрасно возрастание ее, преображение из семени малого юного в великое древо любви нетленной.
Дева сохраняет меня девственным, оберегает девственность мою, яко Ангел Целомудрия.
Ты Дева нецелованная и невинная, верю я в это, ибо тому должно быть, неоспоримо такова, несравненна по чистоте, чья девственность превосходит мое девство подобно лучине пред солнцем, сохраняя уста свои непорочными, верю я, так будет и впредь.
XII.
Далее рождены малые сонеты.
“Некогда я созерцал любовь вне себя, затем в себе и ныне над собою.
Плоть, душа и дух – строенье человека. Божества осененные искрою”.
“Нежнейшее созданье Неба покоряет робкий взор.
Простор надежд в устах младых шепнет – Во всем мире ты один.
Изъясните мне виденье – проникновенный путь годин.
Прямо в сердце, где детский лепет, мудрый вздор”.
XIII.
Сей образ, словно мечтание ставшее явью:
Смирит усталость, поэт, родившись вновь
Познает тайную любовь, кров сфер Небесных.
Где Дева в ореолах правды честных, святые души
Встречает лаврами венца, ласкает уши, длани
Обожает пеньем и касаньем исцеляет раны, ей
Радостно те души величать, гостей с земли
Новоприбывших посланцев кои ничего не унесли, их сумы
Небесными сокровищами полны, и я издали взираю.
Любовью Небо содрогаю, но с чем прийти к тебе?
И что оставить мне себе? За вдохновенье вот тебе творенья,
Оно не ведает смущенья, но я смущен перед тобою,
Словно создал я прах душою, словно ты не Муза,
Нет, ты больше, сердца ты обуза, но волненье,
Океана неугасимо бурное стремленье, в потоках заточить
Попробуй, ту воду не испить, слезы – вода святая
Очистит прегрешения мои, будто нага душа моя пред людьми.
Мир кличет мне – возьми, но мир внутри меня богаче.
В свирепом плаче оплакивает ушедшую Мечту.
Позволь сначала я начну – спрошу у Провиденья.
Но мне укажут на творенье, глася – готов ли ты их сжечь.
Вновь слезами робкими истечь над образом Любимой.
О, я жил надеждой мнимой, иль я родился без надежды,
Как впрочем, и без одежды, сотворенный Богом, матерью рожденный,
Ради спасенья собственной души, то смысл жизни непреложный, отнюдь
Несложный, если свечи веры не задуть, не уснуть забвеньем
Плоти, с юным рвеньем на свиданье к смерти не прийти.
О, я не гений, на престол мне славы не взойти. Я созерцатель
Гения влекущей красоты, словно Создатель я творю,
Но тебя не сотворить, лиру на выручку зову, но неподвластно
Девы сотворенье, полновластно Богу лишь, Художник Он, Ваятель
Тел младых, Вдохновитель душ, Ему я искуситель кроткий,
“Создатель, что делать будешь с нею” – возглас краткий возвещает мне.
И вправду, в моей судьбе, о Искупитель, лишь образ мне отверст,
Нет более блаженных мест, чем души созданье,
Когда листаешь книг собственных собранье, что полнеют словно павы,
“Безумцем тебя звали, что ж, и люди правы, жизнь в книги заключил,
Деву платонически любил, для вас безумство лишь,
я же нарекаю это – жизнью”.
Тебя я буду ждать на Небесах, иль ты меня однажды повстречаешь.
Я не ведаю, как будет, и ты не знаешь, но лучше вместе, в единый час.
В воспоминаньях о друг друге услышать глас зовущий
К Свету, глас любви последний рвущий, остановит сердце мне.
И в Новой Жизни, в вечном цветении я рад весне, пламя белое
Там вдалеке и чувство поманит меня к Любимой.
Неудержимой, как и прежде упрямой силой,
там ангел белокурый меня в объятья заключит,
Впервые нежно огласит – “Улеглось твое страданье,
От земли отдаляй вниманье, твое девство нас уберегло
От мытарств гонимых зол, спасло нас Божье произволенье,
По милости великой спасенья сотворенье, позволь мне ныне
Струи слез утереть твои в помине, обрети меня
Ибо на земле не ведал ты любви моей огня, вот мои глаза,
Смотри, в них ожесточается гроза, не холода, восторга,
Нет в сердце торга, лишь ты избранник мой, древо крон моих ”.
“Мне не снятся сны, но это будто сон, Творец создал тебя,
Но как бы я хотел Его опередить, творя, мне не избавиться от мысли –
Ты Его, ты не моя, очисти от зависти мой дух
Надменный, прах презренный твоей любви не стоит.
Кто желанья в сторону уводит, сомненье может быть.
Позволь искренно раскрыть мои смешенья,
Треволненья, мне непривычно слышать от тебя слова любви”.
“Закрой глаза” – и я прикрыл свои очи. – “Теперь вдохни” – и я вдохнул.
Ощутил блаженство я – “Любимая, ты где?”
“Внутри твоей души, я везде, где душою ты творишь,
Когда ты спишь, я колыбельную тебе пою,
Где ты стоишь, там я стою”. “Вот где оказывается ты,
В пределах темноты ты свет моей души”.
XIV.
Поначалу замыслил я начертать трагедию, облик тени, в которой есть счастье первого взгляда, рождение любви, создание идеала живущего внутри и вне меня, в Деве заключенного и ею являющего по рождению ее. Затем плавно текут болезненно любовные страдания, ибо Дева не любит меня, либо запрещает сердцу своему любить. Кульминация наступает, минуя многие лета, когда я в открытую трублю громогласно ей о чувствах своих великих, но она отвергает меня, она являет свои мерзостные взгляды на жизнь, чужие воззрения – потому что ее личностный светлый дух не способен создать нечестивое, жалостливо мне тогда, невозможно дышать от боли в сердце неспокойном. Так остается любящий человек в одиночестве с желаньем умереть, более не мучиться желаниями воспламенить в Деве взаимность, которая видится невозможной в сем мире. В одиноком унынье проистекают лениво дни жизни его, в то время как Дева счастлива без него, жадно пьет жизнь в веселой юности, и теми радостями ложными покрывает морщинами порока чело свое некогда гладкое и невинное. Так виделось мне сей повествование скорбное о реальных событиях. Но не призван я служить тьме, посему пришло мне откровение, Провидение явило милость мне, глас вышний изрек внутренне мне – “Девство охраняй свое, будь мудр, ибо ты есть познавший любовь – твои творения есть плоды ее, так пиши, пусть люди учатся терпенью и неосужденью, ибо, сколько ты мог бы хулить Деву, обличать ее, в разочаровании и огорчении составил бы славу ей дурную, но вместо сего ты Благородной нарек ее, ты учил ее Истине, словно позабытой ею, освяти память ее любовью своею. Сохраняй девство свое целомудренно, и то сокровище спасет ее, девство есть символ любви истинно нетленной, будь достойным любви своей. Надежду сохраняй о единенье вашем Небесном”. “Девство – ныне моя любовь и поклоненье. Но видно буду я судим жестоко, раз Дева не внемлет словам моим, не могу я проповедовать должно учение Твое, однако верю я не напрасно я творил так много, в ней семечко добра я посадил, кое взойдет однажды, расточится всяко зло тогда, праведницей нарекут ее, и я ослепну в свете святости ее”. “Ведаю я, ее развратили люди грешные, оправдывающие беззакония свои, но чиста она, да покается она, тогда будет чистой, в чем мне укорять ее тогда, Дева будет обличать меня” – так глаголал я в душе Провидению, созерцал жизнь свою в целомудрии – о мученическое бремя.
Ибо пламень юности возгорается с каждым годом все сильнее, много воды слезной приходится лить на то пепелище. Но любовь убережет меня. Девы сторонятся меня – и то есть благо, ибо ощущаю я, если хотя бы одна пожелает прельстить меня, то либо паду я низко, покорюсь ею, либо в кротости отрину все потуги ее прельстительные. Настолько сильно во мне желанье заговорить с девой, коснуться ее, принять обращение ее ласковое, что Господь даровал мне Деву, как образ девственный, очищающий все иные образы.
XV.
Помнится памятной памятью сердца, как Дева одухотворенно садилась возле меня во время учебных занятий, то совместное нахождение за одной партой, как бы являлось тогда единением нашим содружественным, она столь трепетно близка, так приятно сей внимание оказанное.
О сколько секунд, сколько мгновений помнит взор мой, как Дева входила в помещение, явление то будоражило сердце мое, как утренний светоч бороздит темные пространства, так она освещала собою всё сущее, сколь утопично было слышать голос ее несравненный, и я с жадностью поклонника впитывал каждое слово ее, каждый кусочек жизни ее.
Дева сложная натура, может быть, поэтому временами непредсказуема, на вопрос она способна ответить да, или же нет, но чаще изъясняет третий вариант, например молчание, отвержение самого вопроса или смена темы, или устранение самой ценности вопроса. И сей третий ответ, всегда неприятен мне, ведь корень его есть безразличие.
XVI.
Отсутствие в Деве чувств ко мне доказывает отсутствие такта в речи ее разговорной. Она ведает о моей величественности изъяснения при серьезных темах, но не желает остудить меня, охладить словом нежным. Вместо того, она говорит со мною словно с вещью бессердечной. Она не проявляет женскую снисходительность или покорность, а пишет свои краткие мысли, состоящие из двух трех слов, навеянные чужими заблуждениями, и я тогда крушу их, воспаляясь. Она, под действием силы моей становится податливой. Однако желаю я быть кротким, быть восхищенным в речах, а не властным. Если бы были в ней чувства, то оны бы думала, прежде чем писать что-либо, прежде чем молчать, она бы сканировала мое душевное состояние, мое настроение, и говорила посему в меру положения вещей сердечных. Но бесчувственно пишет она мне, нисколько не задумываясь о последствиях слов своих. Подозреваю я тогда, что если оставлю я ее, перестану писать, то Дева вовсе не вспомнит обо мне, как о случайном прошлом. Потому стремлюсь я к ней, и она обращается ко мне, покуда я стремлюсь. Покуда Провидение не оставило нас.
XVII.
Укорите меня глаголя – что ты поучаешь Любимую Деву свою, призываешь ее к добродетели, пытаешься изменить ее, воззрись лучше на самого себя. Отвечу вам – я так и поступаю, ибо она есть я, мы единое целое, и если меня мучает страсть, я борюсь с нею, призывая Господа на помощь, также и страсть Любимой – моя страсть, я борюсь с нею словом. Я не смею осуждать вас, но смею осуждать пороки ваши, но себя я осуждаю, ее понуждаю отвергнуть всё злое. Мы есть едины, посему не разделяйте нас, посему не могу я со спокойствием взирать на ее страдания, кои пытаюсь я облегчить словом и обликом жизни своей.
XVIII.
После сего бурного выплеска безразличия ее ко мне, страшусь я сильно искушения, ибо обида велика моя, если подойдет ко мне дева с предложением общения или более того предложит погулять, то смогу ли я отказать ей, устоять пред сим искусом, смогу ли поведать ей о наличии у меня Любимой Девы, для которой я ничего не значу. Ибо силен во мне голод, женское тепло слова, касанья, успокаивают, но и воспаляют, должно быть, но я возбужденно холоден всегда пред ними. Смогу ли я устоять пред искушением? Я страшусь измены, ибо как начертал Данте в одиннадцатой песне Ада:
“Есть грех еще – ужасен и жесток, –
Он – смерть любви: его зовут изменой.”
Однако благостен Господь, ибо девы не проявляют внимания ко мне, страх тот есть фантазия моя. Но может, сыщется одна безумная, непохожая на других, которая различит во мне нечто человеческое. Но нет, они одинаковы, ибо запрещено им Провидением поступаться ко мне, по слабости моей. Верность моя оттого будет непоколебима, даже когда для Любимой верность моя безразлична.
Убереги меня Господи от искушений сих.
Я плачу, источаю горесть, осознавая – она не желает встретиться со мной, пребудет ли ко мне. Но верю, встреча наша состоится на Небесах. Сколько мне ожидать сего свершенья, сколько: день, год, десятки лет. Я ведаю, что не должно торопить жизнь, не должно просить у Бога исход, но в разлуке быть, значит иметь желания. О, эта трагедия жизни моей, когда же окончишься ты, когда перестану я слезы источать впустую, оные жгут мне очи и сердце содрогают.
XIX.
Величаю Любимую Девой, по любовному искреннему видению ее, ибо верю я, она невинна в девственности, нецелованны ее уста, и никто не надругался над нею. По чистоте своей кротка она, посему страшится выказать мне чувства свои, отчего воображается мне, будто холодна она, но верю я, однажды Дева отворит мне сердце свое. И сей книга станет ключом к сердцу ее.
XX.
Творческим чувствованием ощущаю я, что сие есть стоны сердца, фрагменты мыслей, кои не обладают полноценностью творения, посему вынужден я начертать наглядное сочинение аллегорическое, сердечное песнопение, дабы в очередной раз запечатлеть слепок души своей на страницах сих, на суд ваш. Многое предрекаю, станется невнятным вам, как впрочем, так и должно произойти, ибо любовь не поддается разумению, язык сердца безмолвен, а безумное сердце еще вдобавок и слепо. На сей раз не жажду я понимания, но слушания сострадательно страдательного.
2012г.
Муки гения
Терзание души моей и сердца,
кое позволительно читать лишь мне одному.
Я помещаю в книгу свои горестные мысли и чувства,
дабы они заключились здесь навечно
и более не посещали меня.
I.
При наших восхитительных встречах я, блаженствуя, чувствую, что так будет на протяжении всей нашей жизни, ибо мы никогда не расстанемся, и я самонадеянно забываю упиваться тем ускользающим моментом, потому что настолько безмерно счастлив, что и помыслить о предстоящей разлуке не смею.
II.
Я ощущаю убивающее разочарование, я разочарован не тобой, а собой. Оказывается, мои творения не столь гениальны и божественны, чтобы создать в тебе животворящую любовь, мои творческие деяния не могут почитаться подвигами, ибо ты отвечаешь на них безразличием, мои слова бессовестно пусты, раз ты не желаешь ответить мне взаимностью.
(Я частично не прав, ведь мои творения невольно почти незаметно благотворно воздействуют на тебя, заглядывают в твою измученную душу, а мои романтические поступки всегда обретают благодарность твою, внимание очей и даже поцелуй за посвященье. Словеса мои истинны, искренны, всегда правдивы, поэтому весьма жестоки по заключенному в них смыслу и невоздержанью чувств, порою небесно величавы. Ты не желаешь огорчать меня роковым словом, огорчительным ответом, ведь вопросы мои и так чересчур печальны. Воистину всё имеет смысл, каждое наше действие содрогает жизнь. Я есть в твоей жизни, и ты в моей и это не бессмысленно, это очень важно)
III.
Ты либо сломала мою жизнь, либо спасла.
(Спасла сломав)
IV.
Ты обрекла меня на одиночество, неужели тебе приятно видеть меня несчастным, неужели тебе доставляет удовольствие разрушать мою жизнь, убивая меня, терзая мою душу.
(Сей мысленные строфы признак остывания сердца, кое всегда необходимо перебарывать любовью и состраданием)
V.
Творя свою первую целомудренную книгу, я с нескрываемой уверенностью предполагал, что весь суетный мир не примет меня и творение мое отвергнет, я думал – пускай, пускай люди презирают меня и изгоняют из стадного общества своего. Ты одна меня поймешь, ты примешь мои помыслы высокие, мое державное восхваление девственности, протесты против насилия и о том, что любовь одна и на всю жизнь, так надеялся я безмерно. Как я мог ошибаться? Ты также как и другие отвергла меня, отвергла мои мысли непостижимые, даже ответила мне, используя доктрины современного цинизма, непотребной по смыслу низостью, тем богопротивным мировидением против коего я творчески выступаю. О, тебе не представить, не ощутить как было больно мне, когда самый близкий и дорогой мне человек, вот так легко лишает меня последней надежды на понимание того чистого добра, которое я столь истово проповедую.
(В тебе также и как в любом другом человеке происходит внутренняя борьба добра со злом, потому, когда врожденное добро омрачается пагубными прилепившимися явлениями сего мира, тебя мучают омрачающие душу сомнения, ибо протестная юность еще не миновала, поэтому любое вмешательство в твою личную жизнь, ты воспринимаешь в штыки. Но со временем ты осознаешь, сколь верны мои писания, ты примешь мои истины, ведь я даровал ту книгу тебе, ты первая кто ее читала, значит, для тебя я создал ее, для тебя меня вели и вдохновляли, ради тебя я испытывал несоразмерные с моею ничтожностью муки творческие. Сейчас ты не можешь в полную меру оценить мой романтический поступок, но надеюсь, со временем ты поймешь всю ценность моего подвига ради твоего вразумления. Ты, должно быть, видишь в моих творениях только неукоснительную мораль, старческие поучения, но ты отыщи мои сердечные признания в любви, комплименты, романтические чувства к твоему образу, запечатленному в моей душе, мне думается, они согреют тебя остатками моего сокровенного тепла)
VI.
Верна ли ты мне, с того дня как повстречались мы? Верна ли ты мне, как я тебе верен?
(Безусловно, верна, иначе я не буду мыслить)
VII.
Кто виновна в моей нескончаемой печали, в моих горестных слезах, кто виновна в том, что у меня не было отношений с любимой девушкой, кто похоронил мою юность, по чьей вине я отверг учение и сжег свой аттестат и диплом, кто изменяла мне, и я чувствовал те предательские мысли и касания, о как мне больно было, и вся книга лишь малый отсвет той уничтожающей боли, тебе бы вкусить хотя бы каплю того обжигающего яда, которым ты наполняла меня, кто виновна в том что я столь одинок, отчужден, кто виновна в том что я гуляю один, и мне не с кем пойти в кинотеатр, кто виновна в том что я ненавижу себя, презираю, уничижаю, кто виновна, ответь, ну-ну, подумай, ты ее хорошо знаешь, даже очень, вот-вот, тепло, почти догадалась, всего одно слово, о я часто взываю к тебе, я часто мучаю тебя, и ты терзаешь меня, ибо мы одно целое, ну что готова огласить мне ответ, стесняешься, или тебя злит правда, я мешаю тебе жить, о как ты уродуешь мою жизнь, но не будем более томить, давай, отвечай милая, не можешь кричать, так прошепчи, тихо-тихо, ответь – кто виновна?!
(Ты, моя безумная душа)
VIII.
Ты не любишь меня, поэтому я ненавижу себя, поэтому не ценю жизнь свою. Всё могло бы быть иначе, тебе бы только тогда в начале юности ответить мне взаимностью.
(Это мое личное отношение к самому себе, однако, я не часто характеризую себя подобной правдой, обычно я спокоен, я погружаюсь в творение, и полностью забываю о себе. Пускай уродство творит красоту, может быть так и должно быть, лишенный обаяния, я четко вижу красоту людей, красоту окружающего мира, меня не гложет самолюбие, а гордыня моя цепляется не за мою личность, а за мои идеи. В творении моем пропадает и ненависть, и неприязнь)
IX.
Ответь, почему ты такая бесчувственная, ведь ты видишь мои слезы, читаешь мои страдания, но не жалеешь меня, не поддерживаешь, когда меня осуждают? Жаль, что наши отношения держатся на плаву только благодаря моим чувствам, мне приходится вымаливать у тебя встречу, просить о письме, вот перестану я вопрошать твое внимание, и ты позабудешь обо мне. Точно также после того как я даровал тебе свою первую книгу, ты бросила меня, когда я так нуждался в дружеском одобрении, в поощрении. Девять месяцев я писал тебе письма, на которые ты не отвечала, и как это понимать, и как это принять. Я терпел, я не срывался, ведь в сентябре 2011 года пообещал, дал клятву, что пусть первая книга не влюбила тебя в меня, я создам вторую, второй том за один год. И вот, сегодня конец августа 2012 года, я сотворил замысел, но не ведаю как именно, тогда мне казалось это безумием, как впрочем, и сейчас, я не из тех творцов, которые могут дословно представить их план творения, мое творение это духовный порыв, словно я черкаю ручкой, а слова сплетаются по воле Ангела моего хранителя. Я ответственен за сей новосозданные творения, но горделиво сказать и расписать процесс творения я не могу, ведь это таинство непостижимое, особенно когда творю я – бесталанное ничтожество. Картины и книги видятся мне пространными, я смотрю на свои кривые пальцы, и не могу смириться с тем, что это написал я. И вот, рукопись предо мною, сотни листов, исписанные ручкой, осталось только перепечатать текст, что дается мне нелегко.
(Я недостоин и одного твоего слова или взгляда, но ненасытная юность твердит – мало, хочу больше девичьего внимания, и поэтому во мне возникают подобные мысли, кто я в твоей жизни, лишь мотылек, летящий на свет. Мне ли роптать на свою участь, мне стоит только радоваться, что девушка обратила на меня внимание, одарила тремя встречами, даже благословила поцелуем в щеку, но как я ненасытен, а моя книга, это бумага, главное в жизни – наши отношения, они важны, а не похвалы и дифирамбы, поклоны или лесть. Главное дарить друг другу добро)
X.
Я на протяжении семи лет добиваюсь любви Любимой, а мне за семь секунд говорят – ты не так всё делаешь. Как легко люди расправляются с моею жизнью, как легко ее переворачивают, рушат. Видимо жизнь моя не имеет какой-либо ценности.
(Люди просто видят жизнь иначе, чем я, они привыкли видеть полноценные пары, отношения которых завязываются легко и непринужденно, но у нас другая жизнь, другие отношения, и чтобы вам судить о нас, вам придется постичь все наши мысли, чувства, речи, переживания, поступки, познать наши слезы и улыбки, и постичь замысел Божий, и только после этой малости, вы станете достойными говорить о нас. Но вы словно психологи дрейфуете по поверхности, говоря стереотипные аксиомы о ветреной молодости, якобы я также как другие должен постигать женщин. Но я у меня есть любовь, которая высоко высится над всеми вашими суждениями, которая гениальна, и как всякий гений, она непостижима)
XI.
Когда я встречаюсь с Любимой, из-за моих признаний, восхищений ее красотою, моих сердечных воздыханий, встреча походит на романтическое свидание, но в Арине будто появляется некое отторжение, потому что в ней нет любви ко мне, потому что не я ее возлюбленный, я как бы некая пародия. Может быть, она даже считает, что я играю, поэтому она так спешит со мною расстаться, поэтому так не торопится вновь встретиться.
(Я пробуждаю в ней сокрытые чувствования, которые мне прекрасно видны, она стесняется их или даже страшится тех странных душевных ощущений)
XII.
Если бы я тогда прошел мимо тебя, не заметив, ты бы окликнула меня, погналась бы за мною?
(Наша божественная четвертая встреча состоялась. И этот вопрос уже не имеет какого-либо значения)
При наших встречах ты просишь меня не молчать, однако сама не торопишься отвечать на мои признания и пропускаешь мои письма, будто они пусты, неужели я изливаю душу зря.
(Я выплескиваюсь в малую меру своих чувств, но и это оказывается слишком тяжелым для твоего восприятия, таково мое бремя – пространно изъясняться, но я жалею тебя, пишу весьма нежно, усмиряю слог, и ты читаешь, чего же еще мне надобно, ты ведаешь, и это главное)
XIII.
Сегодня я посетил ту остановку, где мы повстречались этим летом, я сидел и плакал, мне было радостно и одновременно грустно. Тогда я осознал, что буду часто сюда приходить. Оказывается, я живу прошлым, ведь настоящее ты мне не хочешь даровать. Я вижу, как мимо меня проходят пары влюбленных, а я сижу на скамейке и разговариваю с призрачным видением. Они улыбаются, а я плачу. Они хотят жить, а я хочу умереть.
12.08.2012г.
(Одиноко мне порою бывает, но во мне нет той уничтожающей зависти, ведь и у меня имеются радости воспоминаний, я навещаю места, где они явились мне во всем своем великолепии. Твой облик благословленный согревает меня несоразмерно заботливо)
XIV.
Места наших встреч мои любимые, я гуляю как всегда один и посещаю их, те памятные мгновенья счастья хранят память о нас. Путь от кинотеатра до центра города, скамейка возле подъезда твоего дома, место твоей работы в Москве, и остановка возле театра. Вот четыре облика моих скромных радостей.
(Здесь можно поставить многоточие, о, сколько их еще будет…. Все достойны упоминания и восхваления)
XV.
Вот вторая книга сотворена мною, ради создания любви в тебе, Арина. Ради воспламенения любви ко мне, те нежные чувства, дабы мы полноценно обрели друг друга в таинстве венца. Но если и в этот раз ты отнесешься к книге посвященной тебе с безразличием, то такого удара я уже не вынесу. Если гений не смог оживить тебя, то никому из смертных то неподвластно. Значит я еще один год или более года, думал о тебе, писал о тебе никчемно, страдал, о как я мучился, я грелся тем огоньком, что ты мне даровала последней встречей, я обманывал себя, будто им можно согреться, его можно назвать обычными отношениями любовной пары, но дрожал от холода и любовного голода, писал неустанно, надеясь совершить вторую попытку покорить твое сердце. Я отдал на это годы юности, вот уже четвертый, вот уже на подходе пятый. Видимо для тебя я никто, ведь ты не желаешь хвалить или осуждать мои творения. Кто тебе будет посвящать книги и картины, кто? Только я один. Но ты не ценишь то, что даруется тебе. О если бы ты любила меня, вдохновляла каждодневно, а не раз в год, то и предоставить невозможно насколько велики были бы мои произведения. Но ты видишь меня ничтожным и слабым, и тебе нравится видеть меня таковым, ибо ты ничего тогда не теряешь, и ты желаешь видеть мои творения ничтожными, дабы они не создали славу тебе как о деве, не позволившей гению воспарить в полную мощь таланта своего, как о деве жестокой и бессердечной. Но иная слава достойна тебя, и те помыслы отчаяния сокрушают душу мою, они лукавы, ибо они содрогают меня утробно, приводя в отчаяние с одной единственной целью – погубить меня, они призывают меня к самоубийству, и как видишь, я попускаю их, но вовремя останавливаю. Оттого я много страдаю. Надежда подкрепляет силы мои, ибо вот вторая книга создана, и, познав ее, ты, Арина, полюбишь меня, обратишься ко мне, и более не расстанемся мы. Для этого я творил, для этого я жил. Но если откажешь ты словам книги сей, то ты лишишь меня и творения, и жизни.
