Евгений Александрович Козлов
Платоника и Плутос
Десять лет спустя
Десять лет тому назад около столетнего древа растущего вблизи кинотеатра состоялась наша первая встреча после нескольких лет разлуки. Горечь разлуки ощущал только я один. В тот день четвертого октября 2010 года исполнилась моя мечта влюбленного художника – увидеть её. Сейчас вспоминая тот вечер, я понимаю, почему в моих литературных произведениях столь часто фигурирует образ векового древа, это памятный образ. Возле того древа я нынче стою один. Должно быть, она никогда не была одинока, сейчас она замужем, тогда как у меня никогда не было отношений, я не был любим. Я всегда один. Только тогда была надежда, которую шелестом осенней листвы развеяло столетнее древо, забывшее нашу встречу. Только ставши бумагой, древо обретает память. Шелест бумаги возрождает надежду. Может быть, поэтому во снах и в мечтаниях я не один.
04. 10. 2020г.
Возлюбленная смоковница
Воздушный поцелуй украдкой до щеки коснулся.
И в трепете мученик очнулся, схватив, взметнув перо,
Рассеял по земле листы и ум его неловко встрепенулся.
Под сенью вдохновляющей любви, немыслимо старо
Ему явилось олицетворенье первозданной красоты.
Воодушевленьем новизны десницу в кротости вздымает,
Сердце миру отворяет, и оно, крича до хрипоты,
От избытка теплоты, будто снова умирает,
Посреди воспоминаний уединенности тиши,
Познав любовь, отныне не страдает, в благом Раю
Шепнет ему рифмой сладко древо – “Не останавливайся. Пиши”.
Но чернила вдруг иссякли, слезами я бумагу окроплю.
Дрожит и благоухает смоковница средь трав.
С сотворения пространств семенем произрастает.
С возмужания времен заимела дикий нрав.
И если не даст она плоды, Господь ее навеки проклинает,
Не сотворив добра, веет праздно, и с насмешкою звеня
Пустые ветви вздымает гордо к сумрачному небу.
Позволь, поведать о добродетели тебе, те края
Неведомы смоковнице бесплодной, ибо душе и телу на потребу
Полезны добрые дела, Всевышнему яви победу.
Возымей плоть и кровь мою, взамен прошу лишь слово.
Ведь каждый дух с надеждою на прощенье уповает.
Не сдвинусь с места лобного, покуда не вострепещу снова,
Покуда сердце не пронзит, ласки взгляд усыпает
Душу мне алмазами радужного тона.
Меня отверсто книгой отворяет
Незыблемо и непостижимо осознанье,
То восклицанье мудрое, или простое созерцанье.
Немыслимо любви законов оправданье.
Терновые оковы свяжут члены,
Разрушив стены вероломного мышленья,
Затворив засовы, соберу грехов посевы.
Ради веры, ради вразумленья.
Покаяньем поколеблю непоколебимость бытия.
Свергну мира сего царя, трон палача придам забвенью.
Поведаю ныне лишь о благочестье, извлеку из словаря
Небесных песнопений хоровод, и к стремленью
Верному направлю вас.
Восхваляя о премудрости Творца в красоте и добродетели людской,
Человеков всех, ибо хризолит, рубин, алмаз
Блекнет с несравненной человека клеточкой одной.
Славная душа, не сравнится с нею никакая вражеская сила.
Венец творенья, в знак преклоненья ты Бога благовоньем омывал,
Развязать Ему сандалии недостойным себя считал. Кровоточила жила
Тернового венца, ты Его недостойным жизни почитал,
И отрекся, тот, кто Слову с благоговением внимал.
Но Господь простил, тех, кто властвовал, кто страдал.
Уподобимся же и мы прощенью.
Сочетаю ныне строфы обетом непреложным.
Превратно истолкован путь, может статься,
Но исповеданье сил небесных отворено знаменьем священным.
Совесть не позволит более отстраняться.
И каждый новый жизни лист в белизне царит,
Внимаю, ничтожеством своим плененный.
Будто оживаю, душа плоть, а тело душу всецело ругает и кичит,
И в расправе сей лишь дух непревзойденный
Смирит и возродит гармонию былую двух чудес.
Соприкоснись, слейся воедино с праведностью щедрот.
Что Священное писание явило, прочтешь, узришь и осознаешь,
Бог, вочеловечившись, явился в мир, не поправ ворот,
Ибо сожалел о нас с Сотворенья, познаешь
Спасенье, и сонмы дум законов строгих,
Но исполнимых, дабы чистоту души блюсти.
Созреют у древа добрые плоды среди ветвей дубовых.
В сердце свое Евангелие вмести, дабы начать цвести.
Но ты, смоковница, услыхав глубину советов.
По-прежнему теребишь сухие ветви и оголяешь гнилые кроны.
Отбрось сомненья возлюбленное древо в полноте заветов.
Помни непременно, чьи в Рай первые вступили стопы.
Разбойника, что снискал у Господа прощенье.
Различив во Христе Бога воплощенье.
Упомянуть в Царстве Божьем изрек он вопрошенье.
Сжалься, не молчи, сколько времени, сколько пространств
Изведать и познать, прежде чем любовью воспылать.
Сколько путей пройти, сколько склонить и покорить мне царств.
Сколько дев в сердце своем слагать.
Всего одну возможно полюбить и сердцем вечно созидать.
Останься, но не буди, вернусь однажды, минуя семь мытарств.
Вопросов вечность не утолит жажду знанья.
Не усмирит юности свободу и старости не укоротит поклоны.
Но вода точит любые древние породы, без старанья
Добрым учеником не стать, не сняв гордости короны.
И что же ты, смоковница моя притихла.
Внимаешь кротко, но взгляд, прошу, не отвращай.
Дух вечен, посему человек не будь беспечен, буря стихла,
Но опасений не оставляй и покаянье не отлагай.
Будь щедр и большей мерой тебе воздаться.
О близких с благоговением заботься.
Помни – забор высокий вору не даст прокрасться
К дому, но если уберет он одну доску, то создаст трещину одну.
В спокойствии проникнет в душу враг, взяв на подмогу слуг.
Посему любовью прегради ухищренья зла, не будь в плену
Бунтовщиков и лиходеев, будь героем без видимых заслуг.
Увещеваю строго, глаголю много, но в молчании я скрыт,
Туманностью Андромеды неразличим, воображенье не пестрит
Красками, иссякли слезы, но смерть уж боле не страшит.
Нацарапаю тогда слова на кроне, сердца своего сотворю язык,
Понятный лишь тебе одной, я изгой
Гонимый всеми, и не сорвать с меня тот враждебности ярлык.
Вопреки, начертаю на Древе Жизни – “Любите, любите всех,
Без исключений, без оправданий, без выгоды и без желаний”.
“Люблю тебя, люблю!” – оглашу сквозь слезы или смех.
Произнесу, не отваживаясь медлить, без порицаний
Направлю очи на половинку сродную свою.
Ожиданьем предвосхищаю встречу.
И вот поныне, долгожданное явилось в призрачном свету.
Взгляну, и оторвусь от облаков, я кажется, лечу.
И до восхищенья снизойду.
Листок один прорвался сквозь скорлупу.
Ветвь смоковницы дала плоды и листву.
То жизнь моя, что некогда была в страстей плену.
Но ныне лишь любовь дарю, и о житие земном не вопрошу,
Склоню главу и под небосводом Древа Жизни я вздремну.
Молитвы песнь прочту и вечному предамся сну.
Но прежде чем сокрою душу, внимайте слову моему.
Мы все едины, напишу вам мира новые картины.
Вселенская любовь – вот истина, неподвластная уму.
Разделены и разобщены мы землями, стеклянные витрины
Ограждают нас, религии различны и вероисповеданья,
Цветом кожи или окрасом глаз,
Положеньем на шкале времен, и преткновенья
Человеку нет, труды невидимы или напоказ,
Счастливы, иль несчастны, помни каждый –
Любовью неразлучны мы, а любовь есть божество,
Бог есть любовь, помни мирозданья закон сей важный.
Вы человечество и сердца ваши сохранят то волшебство.
Словами описав значенье мира.
Уповаю как прежде я на чудо, не помыслив худо.
Засыпаю, в облаках чудесных рифа.
Лозы вечности сплетут из снов бело покрывало, и судно
Направится к берегам покоя.
Стоя на корме, воззрю в подзорную трубу.
Слезы источая и на щеках потоки соли ощущая,
Как прежде жду, всего одну, путеводную звезду.
Что ярче солнц, нежней цветов и краше всех земных существ.
Разбудит нежным кротким поцелуем в щеку,
И отопрутся оковы земных и небесных министерств.
Вдвоем, соединенные Творцом, на небе и в миру
Нет подобным нам, столь любящим сердцам.
Но прежде, прикрыв веки, отправлюсь к праотцам.
Духовность превзойдет угрюмость судеб,
И не осудит подвизавшийся служенью
Честному, без раболепства, благодать в нем не убудет.
Душу грешную подвергнет омовенью,
Чрез покаянье долгое и бесстрастье кроткое,
Младенцу малому уподобляясь, отворит он очи.
Иным он взором ныне простирает мир, принимает должное,
Отвращая ложное, переступая впадины и буйны кручи.
Дитя в странствии вольном назовется стариком.
Покоем тленным земля призывает его тело ветхое.
Душа устремляется на Небеса, устало тлеет угольком.
Но Дух будит душу спящую и воскрешает тело бренное.
Где сердце скрывается ребром, там Он обитает.
Любовь вечностью подкрепляет и веру укрепляет.
И о спасенье и смертности напоминает, дитя блудное вразумляет.
Истомного печалью и неукоснительной враждой с самим собой.
В сновиденьях почту твой лик блаженный,
Небосвод воздвигну и нарисую сломанной рукой,
Будучи слепым, в душе запечатлею образ незабвенный.
Шепот голосов мне вторит правду, иль лесть под личиной лжи.
Свергнуть с благоверного пути спешат они.
Но молитвой станут унижены и оскорблены.
Наступит тишина, лишь доносится вдали звяканье ключа,
От узких райских врат, не отворятся, в безверии бессмысленно стуча.
От безысходного толчка, ничто не сокрушит засовы.
Лишь слово, всего одно и Апостол с радостью великой отворит.
Слово – зов прощенья, вне гнева и озлобленья, то стоны
Сокрушенности души, что покаянье с искренностью творит.
Покуда грешник не возопит, делами добрыми
Лестницу в Небо не соорудит.
И пусть деянья, будучи великанами, очами сияют скромными.
Ныне, присно и во веки веков, гордость всем вредит.
Всем существам, кои мыслью наделены и властью.
Суд сухие плевы истребит.
Что грелись под солнцем, не предрекая скорбного себе ненастья.
Питались ядом и оттого пав наземь.
Замыслы остались неясною мечтою, а труды прахом и золой
Обратились, и колос, быв некогда красив и статен
Пожран будет суетой мира сего толпой.
Как долог путь, как пространны вышние наказы.
О дева, кто ты, божество, иль низкое созданье существо.
Иль равная по духу, на сердце твоем асист или проказа?
Вопрос сей дерзкий помышляет худо, ибо едино вещество
В нас заключена искра от лика Божьего подобья.
Жизнеподатель наградил созданье мыслью и свободой.
Так почему же воззрев на сонм людской кротко исподлобья,
Всевышнего я вижу лица, они прекрасны, даже если пышут злобой.
Я свет в очах их созерцаю и милость Божью призываю.
Господи, огради и защити от распрей творения Свои,
Все они так велики и значимы. – душевно восклицаю.
Но нет мне счастья усматривать себя и причислять в творения Твои.
Имея очи, я верен описать и в каждом человеке веру распознать.
Не делитесь на сильных или слабых, достойных или недостойных.
Я искал тебя по свету.
Духов призывал к ответу сотни писем написав,
В одиночестве почил завидев Лету.
Древо знаний отыскав,
Не вкушу те запретные плоды, останусь я безумцем.
Не ведающим зла в людях, и впредь
Пусть любовь в них обитает, наточенным трезубцем
Будут разрезая мрак и уничтожая иную снедь
Греха, любовью верой и надеждой сохранять наш хрупкий мир.
Я искал тебя во тьме.
И влекомый звездами, что зерну подобны рассыпаны по небу.
Малыми, большими, родинками на твоей руке.
Очи солнце и луна, волосы растениям подобны, а кожа снегу.
Душа подобна Богу, а тело Вселенной всей. – в моем зрачке
Виденье это, пред смертью застыло в естестве.
Я искал тебя, и отыскал в себе.
Ведь оная во мне, вечность и любовь слиты воедино.
Распустился дивной красоты цветок
На смоковнице некогда засохшей, рану ту саднило.
Но ныне возрос веры крохотный росток.
Поцелуй любимой – выше всех земных наград.
И с небесным лишь сравниться,
Духом в блаженстве слиться – вот величайшая из всех возможных благ.
Взглянуть и красотою в робости напиться.
Но снова удалиться, в восхищенье
Исторгнуть сердце в виде начертаний бедных.
В тебе я воплощаю воскресенье.
И бессмертье ощущаю, истоки непотребных
Страстей утихнут вскоре.
Погибнет Смерть склонившись пред Любовью.
Помните – мы призваны к свободной воле.
И оттого слезы наши обжигают лики солью.
Не плачь, прошу, пускай, во мне нет вечности,
Но ты подобна ей, пускай, ничтожен я и мои плоды
Ничтожны, но ты не прибывай в беспечности.
Цвети, помощью и заботой ближних одари.
А я согретый первым прикосновеньем
Губ твоих о щеку впалую мою,
Более не вопрошу, и о большем не пожелаю, кореньем
Прорастет на странице жизни, я тот сюжет запечатлю,
И о поцелуе том невинном будут легенды вечные слагать
Из поколенья в поколенье, из рода в род, из уст в уста.
Но невозможно описать, то, что уму не осознать.
Читая строки сей, люди будут греться у любви моей костра.
То пламя ты во мне зажгла.
2011 г.
Платоника и Плутос
Песнь I
Ангельской любовью
Воспарю к блаженным небесам.
Пролечу над плотскою топью тенью
К райским сферическим кругам.
Средь белокурых нимф восторгом воспылаю,
Слагая песнь непорочности людской,
Целомудрие в них я ощущаю.
Созерцаю светлым днем и тьмой ночной
Прильнув к замочной скважине дверной,
Лишь сновидение вижу девы молодой.
Но муж ее изгнанник бессонницей томится,
Он разжигает страсть, отчего в нем вскипает плоть,
Обуздать, поглотить она стремится
Все естество его, ноет мышца, и даже кость.
И мысли сладкие сулят ему бренное наслажденье,
То ничтожное минутное упоенье, он стенал.
В сумерках отверзлись все его пороки, в оцепененье
Он иногда впадал, разумея то, о чем злодейски помышлял.
Призраком, представ пред ним, я протестовал.
Я душу любимой познавал, но тело никогда не знал,
Я целомудренно творил, но рук блудливых не распускал.
Потому любовно длани превратились в крылья.
А он жаждет осквернить святое, он одержим,
Погубить желает девство в безумии соитья.
И нрав его свиреп, неукротим.
“Чтоб овладеть женой у меня имеются на то все средства”.
Твердит распутный муж, вскидывая гриву,
Дрожит, блуждает в плену злодейства.
Внимая шепоту, утолить желает жажды силу,
Томится белизной незапятнанного кровью ложа.
Я покорно когда-то также мысленно страдал.
Ибо должно побеждать мысли разжигающие плоть,
Превозмочь ухищренья духов злых, их аврал,
В свиней вселившись, бросились с утеса вниз, в ту ночь
Разжигали думы мужа одна порочнее другой,
В пропасть зла влекущую вниз головой.
Но представьте сиянье света в девственном раю,
Ту неподвластную уму благость Божью,
До образа снизойду, покуда зло замышляется в бреду.
Расскажу, что ожидает не познавшего жену, с дрожью
С благоговением хвалы вековым провидцам возношу,
Средь них праведных я рдел тускло, но достойно.
В белых одеяниях они подобные эфиру,
Благочестия венцом украшены, светлы
Лики дев и юношей, дарящих милость миру.
В саду том произрастают не сорванные цветы,
И крылья их, что чище чистоты, являются заветом,
Они избрали путь – быть подобием Христа.
Но знаем мы недостаток скованных верности обетом,
Девы берегут, сколь и юноши свои оберегают телеса,
В то время как души их нагие алчут духовного тепла.
Разумные на небесах песнь кротости слагают,
Победившие соблазны, все ухищренья мира.
И тонким звонким голоском песнь девства чают
В озаренье истин откровений, в сумерках гонений,
В длани божественной любви и при людской расправе,
Под сводом милосердия и правды, вдали от порицаний,
Воздержанье поставив во главе угла, ныне на свободе,
Те нетленные души источают алмазный фимиам.
В преддверии дворцовых врат они влеченные наградой,
Славой Вышнего укрощены их руки, чрево, стан.
И души те благоволят воздать хвалу песенной громадой,
Уподобляясь святым существам твореньям – ангелам.
Возгордиться девственники не смеют,
Ведь нестяжателен их славный путь.
Душа святая, да плоть невинная, сомлеет
Проживши век и познавши всю жизни суть.
Но горе тем, кто сладострастно возжелал хотя бы образ,
С любовью плотской на любимую смотря,
Слагая мысль и ломая духа хрупкий остов,
Склоняются фантазией, обнажаясь донага.
“Будто не она ” – глаголют чувственные уста.
Не должно швартоваться на чужие берега.
Радость сердца да не будь обокрадена, пуста,
Веселись и пой лишь для одной любимой девы.
Благочестиво очей с земли не поднимая и не смотря ни на чье лицо,
Искушаемы, но не единым хлебом живут и здравствуют они,
Приклоняются лишь пред Богом и служат одному Ему.
Не искушают Господа, лишь о прощении просят в кельи в тиши,
Закрывшись в комнате, никто не лицезрит слез молитв по вечеру,
Сквозь колоннаду диких трав доносится монашеский устав.
И в миру девы всяких лет сохраняют чистоту,
Поцелуя дерзновенного не знают, отводят от искушенья взгляд.
Обо всем у Бога просят дозволенье, везде укрывают наготу.
Лирой поэтической не описать, как рушатся греховные мосты,
Науки преклоняются пред ними, ведь противоречат им,
Трубят инстинкт, но для дев его не существует до венчания поры.
И юноша тело укрощает, он за неопытность всюду укорим,
Отсекает мысли страсти в одеждах во простых,
Прикосновенье не позволяет.
История доносится отовсюду о юноше в чине прославленных святых,
Словно светлый серафим, окрыленный правдой, по небу летает,
Напоминает об истинном предназначенье человека во все дни века.
Доверчивый любовью не видел в ближних он греха,
Скромностью прекрасен, готовился к принятию венца
Послушника, матушка была огорчена, но благословила.
Все родители желают детям лучшей, но своей судьбы,
Женитьбы скорой и счастливой, детей и правнуков, молила
Об исходе этом, но на монастырь указали Бога Вседержителя персты.
Уразумев путь великий, предвидя преклонную главу
Свою, чурался духа он мирского и отсекал молитвой суету,
Спешил, различив на небе Вифлеемскую звезду.
Сняв обувь, в одной одежде, не потворствовал укорам,
Устремлен к затворам, к акафистам Всецарицы,
Отрекшись он вина, вопреки народам.
То есть опьяненье тела, а главное помутнее души зеницы,
Око, воззревшее на плоть, не водцарствует над телом,
Но душа, обратившая на плоть, познает тела боль.
В сердце женщину он не поместил, иной же пищу над древом
Заберет, поклюет плоды, столь
Безумен человек воспылавший страстью.
Юноша благочестивый ведал тот наказ.
Дошел до слуха древний сказ, став нераздельной частью,
“Да не разделит человек, что заключено небесами”.
Созданный для царствия, кое в себе он различал,
Подобно подневольному рабу, ходящего средь сынами,
Покорно жизнь Богу едину устремил, так самочинно пожелал.
Сокровища земные он не жал, на душе богатство собирал,
Малые крупицы серебра, нищ, но имел достаток.
Избрал непокорность ради послушанья.
Дивились юродству дивному тому, порядок
Нарушавший данный естеству во дни изгнанья,
Но отвергал он всякий плод, что душу способен осквернить.
Насмешки слышал и укоры, брань и уничиженье,
Иные ставили в пример, как дочерям приданое хранить,
Как чувства резвые на замок закрыть, дабы ветром
Не пронеслись, сокрушив кровлю и крышу черепичную сорвав,
На камни раскрошив, не приклонились пред златокудрым Фебом.
И вот уж минул твой век, о сладострастный человек, взалкав,
Духи темные предстанут в ряд, только подавай оклад.
С юношей произошло тем дурное, предался искушенью он.
Две женщины на вид простые, воззвали в горнице помочь, воздав
Хвалу Богу, поспешил исполнить Его волю, заветов крон
В сердце юном проросли, просящему давай и грешащего не осуждай.
Тому следовал и ныне, помощь оказывал любому, кто бы ни просил.
Только бы не было в том греха, злодейства, не помышляй
О выгоде и о славе, вложив десницу на плуг чужой, не укорил
Помощник болящего или нуждающегося друга.
Непоколебимой совестью, не помышляя о воздаянье,
Юноша последовал вслед за орлицами в тайную светелку,
Словно неведомый птенец, не имевший оперенье,
Не раскрыв еще глаза, не видел зла, отходил в сторонку,
Лишь заглянув в себя, созерцал образ о подобие греха,
Сомненья и смятенья, нерадение в молитве,
Несоблюдение поста, всё то, обнаруживал внутри себя.
Но в тех женах не уразумел порока, что поклонялись Афродите,
Венера любовь телесную им сулила и страстям их благоволила.
Ненасытен демон каждый, для них те женщины есть орудья,
Окутавших несчастных путников в силки,
Отроков возмужалых, но неразумных, попадались в их объятья.
Девственности лишали, угощали, напитки лились крепки,
На самом деле, лишь поедали, добродетель отбирали.
Жертву новую найдя, обманом в дом убогий привели.
В сию минуту преобразились дамы и с воспыланием порока
Обесчестить устремились юношу наивного душою.
Словно ночи сумрака сгущались, духи толпились у порога.
В окна заглядывали, только бы лицезреть падение святого.
Женщины, обратившись фуриями полунагими, возжелали,
Тянули руки белые, уговоры лаской наполняли.
О горе вам искусившие малых сих,
Вожделением обратившиеся к злу, показавшие, что есть ад,
Место без любви, где глас святости навеки стих.
Согрешивший имеет два пути: побороть или укоренить смрад,
Иль покаяться пред Всевышним Богом,
Узреть страшные согрешения свои и сокрушиться.
Преломиться, со слезами на лице, почитая долгом,
Духом покаяния напиться,
Очиститься и возвеселиться.
Поминая о червоточине в душе.
Вторые признают, но повторить спешат.
Не замедляясь на кураже.
Ощущают злое, но грешник воспевает грех, не медлят
Оправдать, и руки в грязи лжи умыть.
Вот два пути, избери же ты, покаянье, и более не согрешай.
Влекомые пыткой наслажденья,
Две женщины очами черными пылали,
Отражались в зеркалах души адовы мученья,
Ведь тела их, воцарившиеся над духом, стенали,
Свет, кажется, померк, доносится из бездны заунывный смех
Падших, что не успели встать.
Призвал Господь их в дни грехопаденья, один из тех
Шутливо горячился, не переставая, спешил сказать.
“О слабая душа, о греховодные до селе руки,
Прихвостни ваши уж выучил я наизусть,
Но, не сопротивляясь, обрел одни лишь муки,
Уж лучше я в яме темной просидел, пусть
Всю жизнь, но меньше было бы тогда на мне греха,
Ведь не дикарь я, ведал о приближении правого суда,
Ныне и при жизни суетной земной, горит моя блудливая рука”.
Юноша, уразумев обман, жалостливо на женщин посмотрел,
И вправду им необходима помощь, помощь словом.
Отворил входную дверь, луч солнечный пустил, воззрел,
Произнес святой благую речь, растворивши тьму над сим домом.
“Разорваны сети ваши и не искусить вам Божия раба,
Все что имею: тело и душа, лишь Ему одному принадлежит.
Не осужу, я не судья, не имею власти избранника царя,
Во мне зла куда как больше, но надлежит
Ум ваш возвратить, что в миру некогда утерян.
Жизнь не есть наслажденья, но есть совесть вопреки,
Ведь мы изгнаны из рая, за грехи путь наш надменен,
Ко всему нам следует понукать себя, читать более одной строки,
Молить, прощать, отдавать, веру и надежду в сердце созидать,
Любовь постигать, глаголать – Люблю я Бога и создания Его.
От того и надлежит страдать, что непривычно тело усмирять,
За поведением следить, за мыслью или словом, правило строго,
Нет оправданья мне самому, но вы жены лишь заблудились.
Вы для меня светлы, ведь Господом простимы
Неведеньем, блажен, тот, кто брата иль сестру не осудил, не разделились
В глазу его человек на добро и зло, на достойных и недостойных, ваши страсти искоренимы.
Девство можно возвратить, не тела, так души, покайтесь жены.
У каждого соблазнившегося вами прощения просите,
И Господь простит, пути Его неисповедимы.
Не осудил я, но наставил”.
Юноша кротко, но с силой духа произнес, ушел,
Оставив отворенной дверь, в доме, и в душах блудливых жен.
Не смогли искусить его, сохранил отрок девство чистое свое.
Уподобимся же и мы, да не согрешим взором жадным до красоты,
Уделяя им вниманье, станем вдруг пусты,
Помни каждый – не возвратить те праздные юношеские дни.
О как велик соблазн!
Неведомо тело женское, и шепчет на ухо игривый Плутос,
Во все зим юности, да не поверим в тот алчущий обман.
И горе тем, кто знал сей правду,
Но совести вопреки, опаляемый страстями,
Вкушал плод запретный телу пылкому в усладу.
Юноша не посрамившись, не изведал порока тайные пути,
Устремился телом и душою в монастырь, дабы спастись,
Умолив Господа о прощенье.
Святой молил о несоделанных грехах, очнись,
Твердит нам его прах и память вечная на небесах и в поднебесье.
А каково же нам, заблудшим псам.
Сбежав от хозяина, скулим и роем землю,
Ищем кость, но не находим, голодны, не прикрывши срам,
Свободны, но грязны, шерсть мокнет под дождливой сенью,
Не согревает, вот так и мы одиноки в дни беды,
Ведь отвергаем помощь, ради горделивой музы,
И в одночасье тленом станут все рукотворные труды.
Прежде чем вернемся к мужу неспокойному тому,
Во тьме ночной замыслящий дурное,
Обратимся к прошлому.
Во все должно быть времена, древо родовое
Славилось браками любви и браками замысла родни.
Сердца соединялись по велению других.
Любовью звались покой и достаток, сродни
Озеру, иная же любовь, был океан, что далеко не тих.
Но видна Божья воля во всех добрых начинаниях людских.
Размышлять о том, кто в Царстве Небесном более велик,
Женатый или безбрачный, неведомо то нам и во снах чудных.
Кто более Господом любим – ангел или архангел?
Любимы все и каждому дастся по его нужде.
Поэтому оставим спор, когда предстанем на суде,
В свою меру каждому воздастся, во зле или в благочестии добре.
Приклонив главу, продолжу песнь.
Каролиной именуем деву.
Скромна, неприхотлива, смолоду хранила честь.
Томна, благочестива, приручена ко всяко делу,
Она, не осознавая красы своей непревзойденной,
Сторонилась глаз людских, то любящих, то ревных.
