bannerbannerbanner
полная версияТанки на Москву

Евгений Лукин
Танки на Москву

Полная версия

Святой Пантелеймон

1

Светало. Небесная высота наполнялась тихим сиянием, становилась сквозной, беспредельной. Лучезарный свет попеременно зажигал горные зубцы, розовым оползнем скользил вниз, в темные ущелья. На противоположном склоне застыл полумрак. Его наискосок пересекали бледные огоньки, приближаясь к месту вчерашнего крушения.

Вертолет разбился в сумерках. Перед вылетом балагуристый летчик, постучав кулаком по борту, напророчил: «Ну что, провентилируем напоследок небушко, старичок?». Закоптелый вертолет, трудившийся еще на боевых афганских маршрутах, действительно выглядел развалюхой: черная краска, которой когда-то замазали опознавательные знаки, обветшала и шелушилась.

Это был последний рейс на Владикавказ, и потому желающих улететь оказалось с избытком. Среди пассажиров преобладали молодые офицеры, с нескрываемой радостью покидавшие мятежную Чечню. Две санитарки сопровождали раненого – он неподвижно лежал на носилках в хвостовой части, забывшись тяжелым сном.

Старший лейтенант Глебов прибыл на взлетную площадку с опозданием.

– Где ты пропадаешь? – упрекнула его Верочка, истомившись ожиданием. – Видишь, яблоку негде упасть!

– Ничего, ничего, – успокоил летчик, протискиваясь к штурвалу. – Места на небушке всем хватит. Правда, старичок?

Вертолет ответил согласным рокотом турбин. Через минуту взлетели, оставив в надвигающейся темноте зловещие пожары Грозного. На небесах и впрямь было как-то светлее и спокойнее. По салону разнесся водочный запах: нетерпеливые офицеры распечатали бутылку крепкого воинского братства. Захмелев, они пытались перекричать вертолетный грохот, безудержно хохотали.

В другой раз Глебов и сам повеселился бы от души, но сегодня пьяная сутолока раздражала. Видимо, почувствовав это, Верочка обняла его, поцеловала в небритую щеку:

– Все будет хорошо…

2

Они познакомились в госпитале. Глебов пришел навестить капитана Турина – того слегка зацепило осколком, когда под огнем выходил из окружения. Он быстро шел на поправку и уже владел поврежденной рукой, задумчиво перебирая гитарные струны печали:

 
Давайте не встречаться на войне,
Ни под броней гореть, ни на броне,
Ни под землей лежать, ни на земле,
Давайте не встречаться на войне…
 

Слушателей было двое: десантник – здоровенный детина, едва умещавшийся на больничной койке, – и безусый солдатик, который на деле оказался молодой женщиной – миниатюрной, как куколка. Зеленый камуфляж придавал ей какой-то русалочий вид, а широкий армейский ремень делал талию особенно утонченной.

– Что за Дюймовочка? – поинтересовался Глебов, как только женщина вышла из палаты.

– Это же Верочка, медсестра, – десантник осторожно поворошил перебинтованными ручищами. – Она, считай, вторую жизнь мне подарила – из боя на себе вынесла.

– Да ладно заливать! – усомнился Глебов. – Тебя и танком не сдвинуть.

– Не веришь – спроси сам.

Верочка вернулась с горячим чайником.

– Мы и не таких с того света вытаскивали, – подтвердила она. – Лучше не встречаться на войне. Давайте пить чай.

Позднее Глебов, полюбив ее, понял: Верочка всегда говорила «мы», таким незатейливым способом сберегая память о муже – военном враче, погибшем в Афганистане. Он как бы постоянно был рядом с ней, исподволь помогая. Однажды она обмолвилась, что находится под защитой его всесильной любви, чему было самое верное свидетельство – их девятилетний сын. Время от времени родители Верочки привозили сына во Владикавказ – повидаться с матерью. На очередную встречу Верочка решила взять с собой Глебова, чтобы окончательно в нем увериться.

3

Удар пришелся по фюзеляжу – содрогнувшись, подбитый вертолет потянулся книзу, волоча по воздуху тонкое крыло дыма. Зацепившись за горный зубец, подскочил, кособоко перевалил через него и рухнул на склон, вспоров ревущими винтами твердый грунт.

В невообразимой круговерти Глебов сумел удержаться на ногах и резко рванул боковую дверь, как только почувствовал, что железо обрело неподвижность. Подхватив Верочку за ремень, ринулся в распахнувшееся пространство – подальше от вертолета. Через несколько мгновений раздался взрыв – огненный смерч опалил затылок. Пробежав какое-то расстояние, Глебов толкнул Верочку наземь и накрыл ее своим телом, защищая от пламени.

В ушах стоял непроходимый гул – скрежет рушащегося металла, истошные крики горящих людей. Глебов откинулся на спину – вертолет полыхал, как жаркая поминальная свеча. Зажатый в кабине летчик на глазах темнел и скукоживался, оседая куда-то вниз. Вывалившиеся из салона офицеры корчились от боли, беспорядочно махали руками, тщетно стараясь сбить необъятное пламя. Подрагивая обожженными мышцами, они постепенно затихали.

Верочка плакала…

– Ты слышал, как кричал раненый?

– Нет, я думал о нас.

– Он кричал: «Спасите, у меня двое детей!».

– Да, он думал о своих детях.

Жар от догорающего вертолета мало-помалу отступал. Прохладная тишина возвращалась в земное лоно, и становилось слышно, как между камнями журчит ручей.

– Пойдем, – Глебов встал и протянул руку Верочке. – Быть может, кому-то еще можно помочь.

Они направились к вертолету. Первую жертву обнаружили неподалеку. Как видно, санитарка силилась сорвать с себя вспыхнувший камуфляж – обнаженная грудь обгорела наполовину, другая сторона розовела нежным девичьим соском. Опаленное лицо казалось чудовищным: широко раскрытый рот, обтянутый испекшимися губами, ощерился зубами. Другие жертвы представляли не менее страшную картину.

– Ожоги, несовместимые с жизнью, – вздохнула Верочка. – Все погибли.

– А мы вот спаслись, – пробормотал Глебов. – И теперь должны думать, как выбраться отсюда.

Неожиданно он вынул из нагрудного кармана удостоверение и швырнул в огненное жерло. Тисненый двуглавый орел, взмахнув державными крыльями, моментально обратился в прах.

– Что ты делаешь?

– Скоро сюда прибудут боевики. Если эти корочки попадут к ним, они меня сразу чик-чик. Такой у них приказ номер один. Такое у нас нынче время, несовместимое с жизнью.

Они уселись под кустом, чудом уцелевшим на пепелище. Глебов попросил Верочкины документы, стал их тщательно просматривать:

– Договоримся так. Что бы ни случилось, мы друг друга раньше не знали. Познакомились только что. Ты – обычная медсестра. Они тебя не тронут. Им самим врачебная помощь нужна позарез.

– А ты?

– Обо мне не беспокойся – постараюсь им наплести что-нибудь. Подожди, это что? – он протянул картонную иконку, завернутую в целлофан.

– Небесный покровитель медиков – подарок мужа.

– Надо бы сжечь: некоторые боевики терпеть не могут крестов, иконок и прочего православного добра.

– Ну уж нет! – взмолилась Верочка. – Это теперь наша последняя надежда.

– Хорошо, – грустно улыбнулся Глебов и вернул бумаги. – У самого рука не поднимается бросить в огонь.

Верочка взяла образок, сунула под куст:

– Пусть послужит весточкой от нас.

– Пустое! Вряд ли его найдут среди этой неразберихи.

– Почему же? Если веришь – все возможно.

Светало. Гористые окрестности наполнялись утренними звуками – зашептала, заколыхалась трава, запели птицы воскресшего мира. В этом жизнерадостном многоголосии Глебов различил отдаленное механическое завывание. Вскоре на склоне, окутанном полумраком, показался грузовик – бледные фары освещали путь к месту крушения. Послышалась чужая речь.

– Вот и они.

4

– Не положено! – отрезал начальник поисковой группы.

– Товарищ полковник, Иван Васильич, – не сдавался Турин. – У меня земляк летел этим рейсом – вместе с невестой.

– Хочешь опознать их трупы?

– А может, они живы?

– Дай-то бог, капитан, хотя маловероятно. Марш в вертушку!

Вылетели в полдень. Долго блуждали над угрюмыми отрогами, снижались, рискуя попасть под обстрел. Наконец в одном из квадратов обнаружили останки летательного аппарата. Сделав повторный круг, приземлились около.

Вертолет выгорел основательно. В покореженной кабине маячил силуэт летчика, который, уменьшившись вдвое, казался жутким карликом. Кое-где из-под пепельных обломков торчали обугленные кости, оплавленные фрагменты воинского обмундирования. Рядом валялись тела – истерзанные огнем, в горелых лохмотьях.

Капитан осмотрел всех.

– Ну что, нашел земляка с невестой? – посочувствовал Иван Васильевич.

– Нет.

– Ладно, – полковник повернулся к солдатам. – Пакуйте «двухсотых» в мешки.

Турин отошел в сторону, закурил. Птица летела по небу. Дымка клубилась над ущельем. Шумел внизу поток вечности.

Докурив, капитан бросил окурок под куст. Уже собрался уходить, как вдруг заметил в траве небольшой предмет. Поднял – это была картонная иконка, завернутая в целлофан. Точно такую же он видел у Верочки, когда лежал в госпитале.

– Странно, – недоумевал Турин. – Как она здесь очутилась?

Остальных находка тоже удивила.

– Чудеса, да и только! – озадачился Иван Васильевич. – Ничуть не оплавилась. Нужно занести в протокол осмотра. Кстати, кто там изображен? Турин взглянул на образок: облаченный в красный хитон святой держал в руках раскрытый ларец и тонкую ложечку, увенчанную крестиком. Он как будто приготовлялся дать лечебное снадобье, исцелить от слепого недуга, спасти. Слева направо от золотистого нимба вилась надпись: «Святой Пантелеймон»…

Навуходоносор

1

«При Навуходоносоре, царе вавилонском, Бог явил многие чудеса, в том числе спасение трех отроков в раскаленной печи, таким способом давая понять, что есть всевышняя десница, которая управляет судьбами людей».

Начальник караула закрыл книгу и вышел на воздух. Огненный закат догорал над Грозным. Вдали пламенели края кучевых облаков, оттеняя синюю густоту посредине. Трассирующие пули время от времени рикошетили о камни, стремительными искорками уносились ввысь. Все это напоминало громадную печь, в которой потрескивают горящие поленья.

 

Постояв у заката, начальник караула объявил:

– Сегодня пароль – «Навуходоносор».

– Как?

– На-ву-хо-до-но-сор.

Помощник хмыкнул, почесал затылок и отправился передавать по цепочке.

В темное время суток войска в Чечне пользовались двумя паролями. Первый начинал действовать поздним вечером и означал какое-нибудь число – к примеру, семерку. Заметив приближающуюся фигуру, часовой кричал:

– Стой! Тройка!

Идущий из тьмы отвечал:

– Четверка!

– Продолжить следование!

Часовой мог выкрикнуть любую цифру, но ответ должен был в сумме составлять семерку. Ближе к полуночи подобная арифметика уже считалась недостаточной, и придумывалось второе заветное словечко. Сегодня им стало имя вавилонского царя.

Рядовой Порохов заступил в караул больным: жар томил суставы, каруселью кружилась голова, жутко хотелось спать. Однако жаловаться на сонливость не стоило: сержант Рыло, прозванный так за приплюснутый нос и поросячьи глазки, опушенные бесцветными ресницами, в ответ только резанул бы: «А цеглой по башке не хочешь?».

Накрапывал дождь. Порохов переместился под дерево – крупные капли равномерно стучали по листьям, навевая сладкую дрему. Вечерняя тропа, уходившая на ту сторону, постепенно озарялась сиянием, и на ней выткался из света молодой чеченец – правый рукав его рубашки был наполовину пустым.

– Стой! – часовой наставил автомат и попробовал снять предохранитель, но пальцы, как заколдованные, безвольно скользили мимо.

– Ну что, будешь меня убивать? – голос юноши был мягким, почти голубиным. – Только скажи: за что? Жили, как братья, в великой державе, делились последним куском хлеба, а теперь стреляем друг в друга.

– Державы нет – вот некому и удерживать.

– Нет, нет, – ворковал чеченец. – У тебя теперь своя большая страна, у меня – своя, маленькая. Зачем она тебе?

– Да я что? Я хоть сейчас домой.

– Молодец, дай твою руку.

Чеченец протянул левую ладонь. Часовой чуть замешкался, пытаясь отозваться на непривычное рукопожатие. Под ногами хрустнула ветка.

– Стой! Стрелять буду! – очнулся Порохов.

– Дурко, что ли? – из сумеречного дождя вынырнул сержант Рыло.

– Забыл пароль?

– Да нет. Померещилось, будто опять однорукий приходил.

2

Иса был ранен при бомбежке Грозного. Его привезли в госпиталь, расположенный в полузатопленном подвале. Воздух в операционной гноился, керосиновая лампа коптила. Перебитая правая рука лежала на тележке – рядом с раненым. Ее осмотрели и передали медсестре:

– Больше не пригодится.

Придя в сознание, Иса подумал: ничего, он обязательно научится стрелять левой, чтобы за все отомстить – отомстить хотя бы за убитую девочку, которую принес в подвал старик, свихнувшийся от горя. Он умолял помочь, но врач, взглянув на изувеченное осколками тельце, отказался. Старик не уходил, считая, что целитель намеренно не желает воскрешать из мертвых, однако стоит только договориться о цене – и чудо произойдет.

Иса покинул госпиталь вовремя: дом разбомбили. Оставшиеся в подвале были погребены под обломками. Несколько дней оттуда доносились стоны…

Полевой командир, к которому пришел Иса, был из тейпа аллерой. К этому тейпу принадлежал и легендарный полковник Масхадов. «Грозный никогда не станет русским городом!» – призывал сражаться насмерть полковник. Ему верили: прошлую зиму он оборонял чеченскую столицу до конца, а этим летом снова поднял мятеж – взвилось в небо зеленое знамя, рассыпался по улицам свинцовый горох, замелькали в просветах черные гвардейцы джихада. А потом был Хасавюрт – дагестанский городок, где полковник Масхадов заключил победный мир с Россией. Иса гордился тем, что сам был из тейпа аллерой…

Полевой командир приказал ему:

– Иди к гарнизону – смотри, слушай, говори.

– Что говорить, Абу?

– Пусть русские быстрее уходят из Чечни.

Тропинка к гарнизону искрилась пылью. Желтая трава лежала вповалку. Деревья, оставшиеся на посту, умирали от жажды. Под деревьями, укрываясь от палящего солнца, томились солдаты. Иса попробовал заговорить с ними: мол, у каждого есть родной дом, где их ждут не дождутся. Но те лениво отмахнулись:

– Сами знаем.

Русские женщины обступили его – печальные, в запыленных платках: они приехали издалека – искать пропавших сыновей. Показали затертые фотографии – на новобранцах крылышками топорщились погоны.

– Вы не видели моего Андрея? Он исчез в новогоднюю ночь, когда началась война.

– А мой Лёша пропал в начале мая. Здесь говорят, он будто бы сбег, но я, милок, не верю.

Разглядывая служебные снимки, Иса вдруг вспомнил убитую девочку, ее изуродованное тельце. Сухо ответил матерям:

– Не знаю, не встречал.

В другой раз подошел капитан – исхудавший, с серым лицом, окаймленным бородой. Из-под рукава поблескивали бинты. Капитан поинтересовался, не слышал ли чего про вертолет, разбившийся в горах, куда делись люди, которые чудом спаслись. Иса пообещал разузнать и на следующий день передал капитану:

– Абу сказал: пусть готовят выкуп.

А сегодня его подозвал рыжий сержант, шепнул на ухо:

– Слушай, друже, купи пулемет.

Его поросячьи глазки пугливо бегали, нос розовел пятачком. Иса оценил сержанта презрительным взглядом:

– Сколько?

– Да пустяк – тыща зеленых.

– Ночью приходи – вон туда.

3

Дождь перестал. В вышине ветер разметал тучи, образовав неровную лунку. Туда закатился яркий лунный шар, высветив окрестность. Стало ясно, как днем.

За придорожным кустом, осыпанным мокрыми блестками, стояли двое. Один ворочался из стороны в сторону, горячо спорил. Другой застыл на месте, как каменный, вытянув вперед левую руку:

– Триста долларов.

– Чиво? Это ж каплюха.

– Война кончилась.

– Друже, так мы не договаривались.

– Не хочешь – не бери.

– Товар – свежак, со склада.

– Триста.

Белое облако наплыло на лунку, затянуло ее кисеей. Окрестность погрузилась в серебристый мрак, скрывший последние слова:

– Ладно, нехай!

Рядовой Порохов услышал чавкающие шаги. По тропинке, размокшей от дождя, двигалась туша – уверенно, не таясь.

– Стой, тройка!

Ответ был звонким:

– Четверка!

Порохов, конечно, узнал голос своего командира, но сделал вид, что добросовестно несет службу:

– Пароль?

Имя вавилонского царя запоминалось с трудом, а произносилось еще труднее. Сержант Рыло остановился, выдавил:

– На-ву… Но-со… Рог…

Беспомощный лепет раззадорил Порохова:

– Какой к черту носорог? Лежать!

Короткая очередь пронзила мглу – стремительные искорки унеслись вверх. Сержант рухнул на землю, завизжал:

– Порохов, тварюка пидлая, убью!

Угроза не подействовала. Рядовой держал распластанную тушу на мушке, ожидая помощи – вот-вот должен был прибыть наряд.

Шло время.

Во тьме Порохову привиделась теплая комната, залитая настольным светом, где начальник караула изучал потертую иностранную купюру. Правое око американского президента было заляпано, отчего тот казался лихим одноглазым пиратом. «Ублюдок!» – начальник швырнул деньги на стол.

– Пусть войдет.

Сержант Рыло выглядел не лучше американского президента: по камуфляжу расплылись жирные глиняные пятна, между пальцами сочилась грязь.

– Что продал?

– Пулемет.

– Сволочь! Ты Родину продал, а не пулемет! За сколько Родину продал, сволочь?

– Триста долларов.

Сержант опустил голову:

– Товарищ полковник, простите.

– Это Бог простит, а я еще подумаю.

Начальник караула взглянул на купюру – американский президент ехидно подмигивал, обещая бутылку виски, курицу гриль и прочие райские наслаждения. «Однако это, считай, трехмесячная зарплата, – прикинул полковник. – А ежели десять таких железок продать?» Привычно сунул деньги в карман:

– Пошел вон, сволочь!

Увидев ловкое движение, сержант Рыло усмехнулся: «Ну, Порохов, тварюка пидлая, убью!».

С той стороны ударил пулемет. Пули сшибли мокрые блестки с куста, прошуршали по траве. Рядовой Порохов укрылся за деревом, взял окрестность под прицел. Темнота сгущалась.

На тропинке, повизгивая, подрагивало тело.

Больше никто не стрелял.

Земля Аллаха

1

Земля в Чечне делилась поровну – на землю Аллаха и землю войны. Там, где стоял полевой командир Абу, была земля Аллаха. Там, где стоял капитан Турин, была земля войны. И попробуй протоптать дорожку между ними… На землю Аллаха капитан собрался поутру. Переоделся в цивильную одежку: джинсы, рубаха, куртка. Похлопал по пустым карманам, проверяя, нет ли чего лишнего. Сунул пропуск – неказистую бумажку с призрачной печатью реальности. Постучал кедами о порог казармы, сбивая с подошв остатки присохшей глины, – ну, с Богом!

Граница, обозначенная бетонными блоками, отгораживала привычный мир Ханкалы от враждебного пространства. Пригородный пейзаж был однообразен и уныл: вырубленные в округе деревья лежали на земле в последних братских объятиях. По дороге от Грозного пылила легковушка. Над придорожной сараюхой струился дымок, обещая шашлычную гостеприимность. Турин усмехнулся: «Спасибо, кушали».

С перекрестка легковушка повернула к гарнизону. Капитан миновал бетонную границу и вышел навстречу. За рулем автомобиля восседал аксакал – большая кепка, казалось, навсегда пригвоздила его к сиденью.

– Куда нада?

– В центр.

– Поехалы.

Турин уже распахнул дверцу, как вдруг услышал:

– Стойте! Стойте!

К машине, размахивая руками, мчался Салецкий, намереваясь, как видно, навязаться в попутчики. Капитан с отвращением разглядывал тщедушную фигурку, лоснившуюся липкой ложью. К столичным корреспондентам, отряженным в мятежную Чечню, он относился как к воронью, слетевшемуся на мертвечину.

– Возьмете с собой? – Салецкий шмыгнул носом.

– Садысь.

Корреспондент заскочил в распахнутую дверцу, устроился и нехотя разрешил Турину:

– Присаживайтесь.

2

Центр Грозного представлял собою хаос. Выгоревший Дом правительства выглядывал из-за угла черным призраком. От соседнего здания осталась только торцовая стена, посредине которой зияла огромная дыра. Ее потихоньку обживал ветер, выметая кирпичную пыль.

Помнится, командир танка Матюшкин, первым пробившийся в окруженный боевиками центр, с гордостью показал на эту прореху: «Моя работа!». Турин тогда поинтересовался: зачем дырявить пустую стену? Танкист чертыхнулся: «Да пропади всё пропадом!». С тех пор они не виделись… Теперь центр принадлежал боевикам. Молодые щетинистые чеченцы толклись на площади, щеголяя друг перед другом медалями за прошлогоднюю оборону президентского дворца, гвардейскими значками и кокардами, где одинокий волк выл на луну. Эта орденоносная ватага впечатляла. Особенно нелепо выглядели два ополченца: спортивные штаны пузырились на коленях, армейские ботинки были надеты на босу ногу. Они задиристо, по-петушиному подскакивали, бряцая наградами. Почему-то именно к ним бросился Салецкий, как только очутился на площади. Злорадно улыбаясь, он что-то нашептывал на ухо, показывая в сторону Турина. Капитан отвернулся и, чиркнув зажигалкой, закурил.

– Эй! – ткнули его в спину. – Это правда?

– Что?

– Ты – офицер?

– Да.

На миг чеченцы опешили, не ожидая такой откровенности. Корреспондент стоял поодаль, внимательно следя за происходящим.

Его глаза поблескивали тем хищным вороньим огоньком, с каким исподтишка дожидаются безжалостной расправы. Он уже приготовил фотоаппарат, надеясь запечатлеть смертельный ритуал.

Ополченец неожиданно ударил Турина по плечу:

– Молодец – правду сказал!

– Этот, что ли, клювом настучал? – капитан с презрением посмотрел на Салецкого.

– Этот, – кивнули в ответ. – Слушай, давай пристрелим его как предателя.

– Пусть живет, падаль.

Чеченцы расхохотались: по случаю праздника победы они были благодушны. Корреспондент сообразил, что просчитался: взор потускнел, уши прижались к затылку. Он испуганно засеменил через площадь и исчез в дыре. Проводив его насмешливым взглядом, ополченцы обратились к Турину:

– А ты чего приехал?

– Ищу Абу – у него мой друг.

– Абу?

– Говорят, его штаб на улице Горького.

Чеченцы переглянулись, показали на нескончаемый ряд разрушенных домов:

– У нас все улицы – горькие.

3

Турину нацепили на глаза зеленую повязку, по которой черной арабской вязью струилась сура из Корана. Как пояснили ополченцы, штаб полевого командира Абу должен находиться в неизвестности. Сначала капитан пытался считать толчки, когда везшая его машина подпрыгивала на ухабах, но потом перестал – число запылилось, приближаясь к беспредельному.

 

Неизвестность предстала тихим яблоневым садом, огражденным стальным решетчатым забором. В глубине белел одноэтажный домик. На крыльце сидел патронташный человек, перебирая гильзы, как четки. Его губы шевелились в непрестанной молитве.

Домик казался светлым и просторным – должно быть, оттого, что обстановка была скудной. Турина усадили в комнате, где стояли канцелярский стол с лампой да тумбочка с телевизором. Потянулось время ожидания. Вошла женщина в сатиновом халате, какой обычно носят школьные уборщицы, и принялась мыть пол. Капитан спросил ее имя. Оно оказалось таким же застиранным, как халат, – Клава. Следом появился патронташный человек, включил телевизор и удалился.

На экране высветился солдатик – белобрысый, в веснушках. Он беспомощно лежал на земле, связанный по рукам и ногам. К нему приблизился боевик – на правой щеке пылал зловещий рубец. Схватив пленного за подбородок, он выспренно произнес: «Ты хотел пролить кровь моего народа – я пролью твою. По нашим обычаям я зарежу тебя, как барана, повернув голову в сторону Каабы». Взмахнув длинным ножом, боевик перерезал горло, сунул пальцы в разверстую рану и выудил язык. Жертва билась в конвульсиях, подрагивая живым галстучком, торчащим из шеи. Темная кровь бурно растекалась по траве и, казалось, капала с экрана.

Клава привычно протирала шваброй замызганный пол. Турин подумал, что внизу, в подвале, наверняка томятся другие солдатики.

Комок подступил к горлу.

– Здесь много таких? – капитан не узнал собственного голоса.

Клава беззвучно заплакала и усерднее заработала шваброй. Турин понял, к какому горю прикоснулся, и сам себе ответил: «Здесь много таких, Господи!».

За окном послышался шум – подъехал джип, на капоте которого проступали английские буквы, сулившие свободу и безопасность. Вышли двое. Один, бородатый горец, горячо жестикулировал, приглашая: «Мой дом всегда открыт для тебя». Другой, долговязый джентльмен, раскланивался, сохраняя вежливую дистанцию, точно боялся запачкать военный френч: «Спасибо, thank you». На прощанье они дружески обнялись:

– Брат, до встречи.

– Bye-bye, брат.

Джип тронулся. Хозяин дома, пока машина не скрылась, задумчиво глядел вослед. Нахмурившись, поднялся на крыльцо, прошел в комнату – по телевизору продолжал крутиться сериал показательных казней, перемежаясь рекламными пытками. Взглянув на экран, хозяин повеселел – на его правой щеке заиграл багровый рубец:

– А, мультики смотрим!

4

Яблоневый сад озарялся вечерним светом. Косые тени медленно скользили по ступеням. Патронташный человек перебирал на четках свинцовую вечность. Из открытого окна доносились обрывки разговора.

– Как зовут твоего друга?

– Глебов. Старший лейтенант Глебов.

– Он что – с разбившегося вертолета?

– Да. С ним еще была медсестра.

– Знаю, знаю.

К крыльцу подбежал старый волкодав в подпалинах шестого дня творения. Покосился на дверь, потянул носом – съестным не пахло. Опустив морду, завалился под забор, смежил глаза. Только чуткий слух остался стеречь осенние шорохи мира.

– Что дашь за них?

– Два грузовика.

– Три.

– Абу, почему три?

– Себя посчитай.

Зашуршали ступени – люди вышли из дома. Хозяин неприметно кивнул головой – железная калитка распахнулась, и ветер свободы ворвался в яблоневый сад.

Обратная дорога оказалась куда короче. За поворотом открылись городские развалины. На центральной площади все так же гарцевали боевики, бросая по сторонам вызывающие взгляды. Мимо с опаскою двигались прохожие, обходя газоны, где среди пожухлой травы бледнели таблички: «Осторожно, мины!». Земля Аллаха на каждом шагу грозила смертью…

5

Порог казармы был облеплен комьями глины, сбитой с ботинок, – верная примета, что офицеры уже вернулись домой. За дверью звучала дикторская речь – по телевизору передавали последние новости. Турин вошел в помещение и остолбенел: на экране светился белобрысый солдатик. Он был как две капли воды похож на того, зарезанного полевым командиром Абу. Московский диктор с важным видом сообщал, что сегодня боевики в очередной раз проявили добрую волю: освободили пленного, ничего не потребовав взамен. В казарме раздался нервический смех: офицеры знали истинную цену сказанного. Капитан присоединился к ужину.

– Ну как? – спросил сосед, передавая ему кружку.

– Жив, слава Богу!

Рейтинг@Mail.ru