Евгений Рудашевский
Город Солнца. Сердце мглы
Глава шестая. Последняя метка
– Никогда не понимала, почему герои ужастиков, когда сбегают от опасности, закрывают за собой дверь и с таким, знаешь, облегчением прижимаются к ней спиной. – Зои посмотрела на Диму. Видела, как он мучается из-за болей в ноге, и старалась развлечь его на привале. – Если бы я убегала от маньяка или призрака…
– Маньяка или призрака? – без улыбки переспросил Дима.
– …я бы точно держалась от дверей подальше. Призрак пройдёт насквозь, а маньяк пробьёт ножом. Лучше забиться в дальний угол. А если надо подпереть, то… вытянутыми руками, например. Уж точно не спиной, как в «Затаившихся». Или как в «Женщине в чёрном». Дэниел Рэдклифф там бежит от детей-призраков, потом от женщины-призрака и каждый раз подпирает дверь спиной. Странно, да?
Дима неуверенно повёл плечами. Доктор Муньос выдал ему лекарства, но Дима всё равно мучился, бедняжка. Последние четыре дня экспедиция вязла в топких луговинах. Плотные заросли утомляли, однако, завидев впереди просвет, каким в обычных лесах отмечены поляны, никто не радовался. Все понимали, что там раскинулось болото. И просвет, и сумеречная чернь пугали в равной степени. В джунглях сложно предпочесть одно другому. Зато никаких переживаний о завтрашнем дне – живёшь здесь и сейчас. Когда лишают выбора, будущее не тревожит неопределённостью. Ты наперёд знаешь, что будешь страдать, а остальное превращается в детали. Забираясь вечером в гамак, не просишь солнечной погоды на утро. Дожди угнетают, от них гниёт одежда, по телу лезут красные пятна потницы, но в ясные дни не легче: ливни сменяет банный зной, от болотистых росползней поднимается до того удушливый смрад, что кружится голова.
К доктору Муньосу и его помощнику Мехии на каждой стоянке собирается очередь. Всем есть на что пожаловаться. Фурункулы и сочащиеся гнойники, волдыри от личинок овода, воспалившиеся порезы от пиловидных краёв пальмового листа. У Баникантхи начались преходящие судороги в ногах. Зои сама видела, как он порой не может с ними совладать и падает на землю. Эрнандеса из метисов преследует слабость желудка. Поговаривают, у него дизентерия, и это никому не нравится, потому что Эрнандес раньше стоял за румпелем баркаса, а с первых дней пешей экспедиции был переведён в полевую кухню – распоряжался провизией, котелками и вообще всем связанным со стряпнёй. Индейцы тоже ходят к доктору. Он их почти не слушает. Антонио Муньос добрый и заботится обо всех, но говорит, что индейцы претят ему своей мнительностью.
Зои пришлось снять с брови титановое кольцо – под ним началось воспаление. Бровь распухла и несколько ночей пульсировала, но в остальном Зои оставалась здорова. А вот у Ани загноились уголки ногтей на ногах, у Екатерины Васильевны болели подмышки, а ещё Екатерина Васильевна часто ходила в туалет – не боялась по ночам выбираться из палатки и отходить за колючие кусты. Зои рассмешила Аню, заявив, что не хочет выделяться и согласна в свою очередь заполучить что-нибудь более серьёзное, чем воспалённая бровь. Аня заверила её, что брови вполне достаточно, а потом доктор Муньос рассказал Зои про болезнь Шагаса, которая проявляется через двадцать лет после укуса одного из местных клопов. Такой клоп ночью присасывается к губам, а пока пьёт кровь, испражняется, и его испражнения вместе с трипаносомами попадают в ранку. Паразиты расходятся по телу и живут в нём хоть до конца твоих дней. Зои слова доктора Муньоса позабавили, а Екатерина Васильевна заявила, что на ночь не будет гасить масляную лампу. Сказала, что свет отпугивает клопов. Правда, лампу всё равно приходилось гасить, потому что Илья Абрамович ругался.
– Знаешь, почему в фильмах лысые герои выглядят неестественно? – Зои помогла Диме встать.
Егоров объявил сбор. Двадцатиминутный привал окончился. Нужно было выдвигаться.
– Их же не обривают по-настоящему. – Зои, сняв капюшон, провела ладонью по подросшей щетине волос. – Прячут им причёски под латексом. И головы, как ни крути, получаются чуть больше, а должны, наоборот, уменьшиться. У меня раньше были длинные волосы, а когда я их сбрила, поначалу голова казалась такой маленькой… И под гримом макушки получаются гладкими. А ведь у всех есть неровности. У меня тоже. Хочешь потрогать?
Дима не хотел. Кажется, не слышал её слов. Прятался от боли, делая записи в блокнот, а если делать их было несподручно, уходил в размышления или, как подозревала Зои, позволял себе погрузиться в пустое оцепенение.
Экспедиция тронулась, сзади послышались окрики погонщиков. Три мула уже погибли. Осталось пять, но и те, добравшись до болот, совсем ослабли. Индейцы отчаянно лупили их сплетёнными из коры бичами. Животные молчаливо сносили побои. Зои со слезами следила за мучениями мулов, мысленно умоляя их скорее сдаться и упасть замертво.
На ходу Зои продолжала выглаживать макушку. Давненько не отращивала ёжик. С тех пор как в Ауровиле впервые обрилась наголо. Мечтала о причёске вроде той, что была у Скарлетт Йоханссон в «Призраке в доспехах», но стеснялась отращивать волосы. На темени и висках они росли ломкие и светлые, потому что в детстве Зои их выдёргивала – с того дня, как увидела, что Шахбан делает с её мамой. Была рядом. Держала маму за руку. Кажется, Егорова это забавляло, и он не отгонял Зои. Потом они мучили папу. Зои не плакала. Ни слезинки. И лет до семнадцати ходила с неровными пятнами залысин. Но продолжала дёргать. По три, по четыре волоска каждый день. Скусывала белые крапинки корней, накручивала волосок за волоском на пальцы, пока те, передавленные, не начинали синеть. Боль приглушала другие чувства, убаюкивала.
Зои долгое время ни о чём не спрашивала папу. Когда Сальников привёз её в Ауровиль, молча согласилась на новую жизнь. Так же молча согласилась отпустить Сальникова в Перу, не зная, для чего вдруг Егоров решил его туда отправить, и в последний момент напросилась лететь вместе с ним. Сказала, что, оставшись одна, исчезнет.
– И ты меня больше не увидишь. Никогда.
После ссор, слёз, изматывающих разговоров папа уступил. Теперь они вместе шли «в самое сердце мглы», как ещё в нижнем лагере, незадолго до смерти Корноухова, сказала Лиза. А Зои по-прежнему гадала, что же такого Аркадий Иванович прочитал в дневнике Затрапезного, если даже его обеспеченная жизнь показалась ему пресной. И почему вообще поверил в подлинность строк, написанных и зашифрованных почти три века назад?! А Лиза? В Ауровиле она помогла Максиму и Шмелёвым сбежать от Шахбана, в экспедиции помогала Диме с Аней и Екатериной Васильевной, открыто защищала их перед отцом, но в остальном поддерживала Аркадия Ивановича, не пыталась его остановить… Почему?
Скоробогатов последние два дня ехал на сáмом крепком из оставшихся мулов. Индейцы соорудили ему подобие широкого седла, а над седлом собрали навес из прутьев и банановых листьев, чтобы укрыть Аркадия Ивановича от дождя. Навес раскачивался из стороны в сторону и выглядел до смешного нелепым. Аня с Зои даже нарисовали на Скоробогатова карикатуру, которую, впрочем, тут же, вдоволь насмеявшись, сожгли. Следом шёл мул, гружённый металлическими ящиками, затем другие три мула с общей поклажей и клетками с четырьмя сохранившимися до этого дня курами. Чуть поодаль кандоши несли на руках две плоскодонки. Обе моторные лодки пришлось оставить в предыдущем лагере.
Егоров сам приказал избавиться от лишнего груза. Двое кандоши, братья Тсовинки и Шиники, сбежали. Жаль, Зои только приспособилась их различать. Братья развернулись, когда их никто не видел, сбросили под деревом рюкзаки – то ли не желая и дальше гнуться под их тяжестью, то ли опасаясь обворовывать Скоробогатова, – и пропали. Выслеживать их Илья Абрамович отказался. Хватало других забот.
Позавчера Интап, охотник из агуаруна, попал в ловушку. Круглое отверстие в земле, глубиной с метр и диаметром не больше сорока сантиметров, пряталось под мягким слоем опавших листьев. Из стенок ямы торчали чуть задранные вверх колья. Когда нога Интапа скользнула внутрь, колья разодрали ему икру. Индеец не проронил ни звука. Его долго не могли высвободить – ловушка крепко держала свою жертву, – а когда высвободили, доктор Муньос сразу сказал, что ногу не восстановить.
Индейцы нашли ещё семь ловушек, расставленных на пути экспедиции. Остаток дня и весь следующий день продвигались с опаской, едва покрывая километр в час, и только сегодня вновь ускорились. Интапа Зои больше не видела.
– Отпустили, – сказал ей папа. – Дали мешочек риса, мешочек фасоли, посоветовали не есть их сырыми. И отпустили.
– Жестоко, – вздохнула Зои.
– Он знал, на что идёт.
– А ты?
– Что?
– Ты знал?
Сальников не ответил, а вечером они с Зои и другими членами экспедиции наблюдали, как Шахбан наказывает Макавачи, отвечавшего за носильщиков кандоши. Он не уследил за сбежавшими братьями. Сам признал вину и, стиснув зубы, получил клеймо на левую лопатку. Зои хорошо знала этот металлический прут с насадкой, знала, какие он оставляет отметины, – видела их у папы, у Покачалова, у Артуро. Видела их у себя на левом бедре.
Шахбан трижды прижёг Макавачи, накладывая один отпечаток на другой. Аня, Екатерина Васильевна и большинство метисов с ужасом наблюдали за происходившим. Егоров запретил им отворачиваться или закрывать глаза под страхом такого же наказания. Сказал, что поступает так для их же блага, в надежде удержать их от необдуманных поступков в дальнейшем. Илья Абрамович говорил совсем как Скоробогатов, наверное, повторяя его слова. Остальные кандоши за наказанием Макавачи следили безучастно. Агуаруна посмеивались. Поначалу сдерживали себя, а потом рассмеялись в голос, передразнивая индейца, подражая его движениям и даже принимая позу, в которой он стоял перед Шахбаном. Егоров, Сальников с Баникантхой, Артуро с Раулем и другие, кажется, не ожидали подобной реакции; Скоробогатов остался в палатке и не мог отдать приказаний, поэтому не стали мешать веселившимся. Только молодой Катип, стоя возле Ани, не разделял радости своих родителей и соплеменников.
Когда доктор Муньос взялся обработать ожоги Макавачи, индеец от неожиданности вздрогнул – напугал доктора, который в свою очередь тоже вздрогнул. В ответ со всех сторон грохнул настоящий хохот. Родители Катипа – Титус и Сакеят – рухнули на землю и принялись, словно дети, кататься по ней в корчах, до хрипа надрываясь от смеха. Другие агуаруна – Куньяч и Туяс – упали на колени, хватая воздух, лупили рукой по земле, изредка прерываясь, чтобы взглянуть на помрачневшего Макавачи, и, вдохнув поглубже, продолжали веселиться. Общий смех перекинулся на кандоши, заставил метисов растерянно улыбаться – они не понимали поведения индейцев, однако не могли сопротивляться охватившему их радостному безумию. Покачалов и Егоров ухмылялись. Артуро о чём-то задорно перешёптывался с Раулем. И только Аня с Екатериной Васильевной, бледные, невольно пятились к палатке.
Старую женщину, три недели назад прибившуюся к экспедиции, наказывать не стали, хотя все понимали, что Тсовинки и Шиники сбежали из-за неё. Безымянная туземка первые дни шла молча. Изредка пропадала, возвращалась, осматривала лагерное снаряжение, с интересом прислушивалась к тому, как Егоров говорит по спутниковому телефону, время от времени подзывала охотников агуаруна к не замеченным ими следам животных: оленей или диких кабанов. По словам Сальникова, Скоробогатов лично распорядился не мешать индианке. Допускал, что она поможет экспедиции, если её участники столкнутся с племенем, из которого туземка пришла, или просто в нужный момент укажет в джунглях на что-нибудь необычное, связанное с Городом Солнца или жившими тут четыре тысячи лет назад чавинцами. Егоров пробовал накормить туземку; та с блаженной улыбкой отказывалась. Всегда питалась кусками сырого мяса. Где и как она их добывала, никто не знал, но сам вид окровавленных кусков плоти в её руках многих пугал.
Женщина отказывалась от удобств лагеря. Не подходила к костру, не брала миску с кипячёной водой. Оставшись на ночь, лежала на земле – от гамака, смеясь, отмахивалась. Изредка в ливень вставала под тент, кажется, больше радуясь его необычному устройству, чем возможности укрыться от непогоды. Индейцы привыкли к туземке. Начали подшучивать над ней. Сакеят, забавляясь, хватала её за высохшую грудь, затем, смеясь ещё громче, брала руку туземки и через ткань прикладывала к своей груди. Прочие агуаруна с улыбкой наблюдали за подобными сценами, да и сама туземка казалась довольной. Даже Дима свыкся с её скромным нарядом, состоявшим из одного лишь пояса, и больше не избегал на неё смотреть. А потом, вернувшись в лагерь после очередной отлучки, туземка начала говорить.
Говорила размахивая руками, переходя от одного человека к другому. Некоторые кандоши и Хоан Ортис из метисов отчасти понимали её слова, смогли разобрать, что женщина просит всех повернуть домой. Её призывы веселили индейцев Скоробогатова, но чем громче и напористее становилась туземка, тем меньше в их ответах было шутливости. Наконец то, как она хватала людей за руки, с каким отчаянием принимаясь тащить и толкать их в обратном направлении, стало настораживать.
Сальников называл туземку старой ведьмой, жалел, что не может прогнать её из лагеря. Однажды пригрозил ей палкой, заметив возле своего гамака. Зои подозревала, что Скоробогатов её боится. Ни разу не подпустил к себе. Впрочем, индианка и не пыталась прорваться к Аркадию Ивановичу. Лишь изредка замирала, уставившись на его палатку.
Сейчас туземки поблизости не было. Зои нарочно высматривала её. Наверное, старуха ушла охотиться. Зои принялась на ходу обмазывать голову репеллентом. Последняя баночка. Толку от него мало. Сколько ни мажь, репеллент быстро сходит с потом и дождевой влагой. От москитов было не спрятаться. Они сопровождали экспедицию чумным облаком. На вечерних стоянках выстилали испод тента чёрной копотью подвижных тел, набивались в уши и глаза. Как ни прикрывай ложку с разваренной фасолью и кусочками пресной оленины, москиты успевали её облепить – выковыривать их было бессмысленным занятием, приходилось есть не обращая внимания на то, как они копошатся во влажной гущине.
Укладываясь спать, Зои, Аня и Екатерина Васильевна по двадцать минут жгли в палатке дымокур; изводили кровососущую нечисть и вылавливали по углам чешуйчатых насекомых. Всех извести не могли, да и палатка местами прохудилась, так что в гамаки ложились одетые, тщательно закутав голые ступни и положив на лицо сложенную в несколько раз марлевую повязку. Если повязка была слишком тонкой и расползалась, москиты умудрялись протиснуть сквозь неё хоботок и, сменяя один другого, поочерёдно впивались в кожу.
Тем, кому мест в палатках не хватило, а таких было большинство, приходилось хуже. Они должны были мириться с гнилостным запахом тряпья, которое подсовывали под спину и которым на ночь оборачивали руки, ноги, голову. Словно обложенные падалью, задыхались, но терпели, потому что, открыв щёлку для дыхания, рисковали проснуться от боли в изъязвлённых и опухших губах. Аня предлагала Диме переселиться к ним, в палатке хватило бы места для четвёртого гамака, а в пришивные палаточные рукава без затруднений протиснулись бы ещё два крепёжных троса. Дима отказался.
– Хочешь сказать, я не справляюсь? Прекрасно! Хочешь, чтобы надо мной смеялись, да? Спрятался от комаров под юбкой сестры? Чудесно!
Зои, вспомнив, с какой злостью Дима отчитывал сестру, улыбнулась. Он, конечно, страдал, однако его поведение было бесконечно детским и по-своему милым. Дима отчаянно хотел повзрослеть и злился, что не было подходящей возможности. Ну, из экспедиции он явно вернётся другим человеком. Если вернётся. Подумав так, Зои перестала улыбаться. Шла за Димой. Смотрела, с каким трудом ему даётся каждый шаг, и не знала, как его подбодрить.
Земля под ногами мялась тёмно-бурым месивом из ползучего лишайника, размякших мечевидных листьев и перегнивших плодов. Ботинки увязали по щиколотку, и приходилось с раздражающим чавканьем вытягивать их для каждого нового шага. Димина трость глубоко входила в землю. Доверившись ей, Дима падал на больную левую ногу. Однажды боком завалился в бочагу, затянутую болотистой ряской и полную подвижных гадов. По бочаге словно нехотя, одолевая тягучее сопротивление, прошла мелкая волна – оборвалась в метре от Димы, громко булькнула содержимым и выпустила наружу вздох зловония. Ей вторил надрывный гогот отсюда неразличимых лягушек.
Когда трость в очередной раз скользнула в глубь грязевой лужи, Дима, не сдержавшись, выругался.
– Скоро всё закончится. – Зои перехватила Димину руку, видя, как он готовится ударить тростью по стоявшей рядом веерной пальме.
– Ну да, – буркнул Дима.
– Нет, я серьёзно.
– С чего ты взяла? – Дима, зашагав вперёд, с сомнением посмотрел на Зои.
– Слышала, как папа говорил с Егоровым. Илья Абрамович сказал, мы почти добрались до конца карты. Других примет нет. Шесть позади. Одна, последняя, впереди.
– Шутишь?
– Ну, есть ещё седьмая примета. По карте она…
– …в стороне от тропы, – нетерпеливо перебил её Дима. – Я помню. Мы с Максом… – Дима запнулся. Чуть ли не впервые упомянул имя друга. – Это мы решили загадку Инти-Виракочи. Намочили статуэтку. Правда, случайно.
– Да, Аня рассказывала, – кивнула Зои.
Её слова подействовали. Дима оживился и ненадолго отвлёкся от болевшей ноги.
– Так вот до седьмой, отдельной приметы, – продолжала Зои, – агуаруна сбегали отдельно. Правда, не нашли там никаких камней и… В общем, карта скоро закончится.
– Не лучшее место для возрождённого Эдема, – усмехнулся Дима. Оглянувшись, посмотрел на шедших позади Артуро и Рауля, словно боялся, что они подслушают и поймут его русскую речь. – Думаешь, мы скоро найдём Город Солнца?
– Не знаю. Но было бы классно. Старинный, затерянный в джунглях город! – Зои тихонько захлопала в ладоши.
– Если от него там что-то осталось…
Дима теперь шагал бодрее. Следующие два часа они с Зои говорили, каким окажется Город Солнца, гадали о судьбе его жителей. Изредка затихали, заслышав в отдалении предсмертный крик мелкого животного, угодившего в лапы хищнику, потом вновь начинали говорить, не замечая ни усилившегося дождя, ни зловония болотистых разливов. Когда земля под ногами окрепла, а проложенная индейцами тропа вывела на ощутимую возвышенность, идти стало легче.
Всюду стояли деревья, опутанные, словно гирляндой, цветущими лианами. Жёлтые и белые бутоны источали надоедливый сладковатый запах. Хорхе говорил Зои, что в джунглях жизнь не замирает, тут круглый год в любой месяц посмотри и увидишь, что цветёт чуть ли не четверть растений. Они сменяют друг друга в пёстром хороводе, разрастаются до гигантских размеров и раскрашиваются в самые причудливые оттенки – идут на все уловки, лишь бы в общем гомоне цветения подать свой голос, известить птиц, бабочек и прочую жаждущую нектара живность о том, что пиршество для них готово.
Оставалось два часа до заката, когда впереди замерли носильщики кандоши. Послышались усталые голоса. Макавачи и Титус, ко всеобщему облегчению, объявили незапланированный привал. Возможно, разведчики наткнулись на новые ловушки или обнаружили препятствие, вроде очередного болота и реки. Экспедиция лишилась обеих моторных лодок, помогавших переправляться через широкие русла. С плоскодонками придётся плыть на другой берег по два человека, затем по одному мулу.
– И по одному креслу, – хохотнул Дима.
Сбросил на землю рюкзак и рухнул сверху, впечатав его в грязь. Первое время сидел с закрытыми глазами. Затем достал из-за пазухи «молескин», что-то записал на его разбухших от влаги страницах. Помедлил, листая блокнот, и вдруг прочитал вслух:
– «Нечего и придумывать приключений в путешествии столь дальнем, как наше, или сочинять сказки о нём, оно само по себе даёт такую массу замечательного и интересного, что надо стараться, лишь бы всё заметить и не пропустить ничего».
– Красиво, – кивнула Зои. – Твоё?
– Что? Нет, нет. – Дима закрыл блокнот. – Это академик Григорий Иванович Лангсдорф. Написал в бразильских джунглях, примерно два века назад. Думаю взять эпиграфом к своей книге. Нормально?
– Нормально. У тебя, считай, получится приключенческий роман, хотя вместо героев – настоящие люди.
– Не любишь современные приключенческие романы?
– Люблю, но…
– Что?
– Старые мне нравятся больше.
– Вроде Жюля Верна?
– Скорее Хаггарда. Или Сабатини. Сейчас… даже не знаю. – Собираясь с мыслями, Зои посерьёзнела, стала нервно оттягивать и тут же расправлять влажные рукава нейлоновой кофты. – Современные герои не любят брать на себя ответственность.
– Ого, – Дима явно не ожидал такого ответа.
– Понимаешь, о чём я?
– Не совсем.
– Ну, они ведь начинают путешествия вынужденно. Спасти близкого человека, самому спасаться от понятного и очевидного зла… А раньше герои добровольно искали приключений. Разгадывали тайны не потому, что их вынуждали, а потому что не могли жить без тайн. Знаешь, как начинается «Аллан Квотермейн»? Сэр Генри, капитан Гуд и сам Аллан отправляются в опасное путешествие, и у них одно объяснение, почему они покидают Англию. Они просто хотят сменить обстановку. Понимаешь? Или вот зулусы покидали родное поселение и уходили в неизвестность, соскучившись по сражениям и крови на своих копьях. Орельяна и другие конкистадоры плыли на другой конец света, прорывались в дождевые леса не из страха, а из жажды наживы и приключений. И мне это нравится. Тут больше свободы, чем в необходимости защищать себя и близких. Когда путешествие вынужденное, то и ответственности за неудачи нет – никто тебя не осудит. Теперь понимаешь?
– Наверное… – пожал плечами Дима. – Не думал об этом.
– Я тоже раньше не думала. А ведь современным героям даже не надо убивать злодея. Он самоустраняется. Знаешь, вроде бы как герой сжалился над ним, отпустил, а злодей вдруг бросается со спины и сам натыкается на меч или… ещё на что-нибудь. Или срывается в пропасть… В общем, сам себя губит. В лучшем случае исчезает по щелчку. И герою не надо переживать. Никаких угрызений совести. Он выходит незапятнанным.
– А тебе нравятся запятнанные герои?
– Ну да, – без улыбки ответила Зои. – Я в них верю. Такими были великие первооткрыватели, покорители, вожаки стай…
– Вожаки стай?
– Не знаю, как точнее.
– Да я понял, в общем.
Зои невидящим взглядом смотрела в тёмную чащобу. Медленно, с натугой заламывала руки, пальцами выкручивала себе запястья, а затем промолвила:
– Зато я знаю, что скажу перед смертью.
– Думаешь, мы здесь умрём? – тихо отозвался Дима.
– Здесь? Я имела в виду вообще, но да, может, и здесь. Потому что это не приключенческий роман.
– Почему бы и нет? Может, мы герои романа?
– Вряд ли. – Зои, сбросив отрешение и разомкнув руки, развеселилась. – Вот если бы у нас была прекрасная дикарка с обнажённой грудью, которая бы сохла по прекрасному храброму британцу… И белокожий статный джентльмен, чью силу воспевали бы самые могучие из дикарей. Если бы мы с тобой постоянно упоминали провидение, господа бога и восторгались созданной им природой. Если бы то и дело норовили подстрелить и съесть наиболее диковинных животных, – на одном дыхании перечисляла Зои. – Если бы среди нас был какой-нибудь сэр, который даже в самой глуши после долгого пути выходил бы к дикарям полностью ухоженным: бритый, в белоснежной сорочке, в начищенных сапогах и с моноклем в глазу… Если бы мы с тобой, проявив удивительную тактическую смекалку и ошеломляющее мужество, одолели бы сотни злобных дикарей, а потом, израненные, оглядели бы кровавую жатву и, быстро залечив раны, как ни в чём не бывало отправились бы в дальнейший путь… Вот тогда да, мы бы с тобой жили на страницах «Копей царя Соломона».
– Ну, прекрасная дикарка со бнажённойг рудью у нас имеется. – Дима загнул мизинец. – Статный джентльмен, правда, без монокля, но зато с белоснежными резцами и премолярами, имеется.
Дима зажал безымянный палец, но дальше продолжить не смог. Закатился гикающим смехом. С тех пор как они отправились в экспедицию, Дима ни разу так не смеялся. И Зои его поддержала. Ненадолго затихнув, они вновь расхохотались, когда увидели, с каким подозрением на них поглядывает сидевший неподалёку Артуро.
– А может, – успокоившись, предположил Дима, – мы в произведении попроще? Не в «Копях царя Соломона». Что-нибудь более… голливудское.
– Голливудское? – Зои, смахнув капли пота, провела рукой по виску с татуировкой. – Тогда кто-то должен произнести эпичную фразу вроде: «Мы среди джунглей, Джек, и здесь у тебя столько власти, сколько мы захотим дать».
– О боже, что это?
– Периния имморталис! Отцветёт через две недели, а вновь цвести будет через семь лет! «Какого же чёрта вы ждёте? Отправляйтесь в Борнео!»
– Что?…
– Ты не видел вторую «Анаконду»? – с искренним недоумением спросила Зои.
– Удивишься, но я и первую не видел.
– Ладно. В любом случае, я меньше чем на Хаггарда не согласна.
– Хаггард не Хаггард, но если мы герои романа, то никогда этого не поймём.
– Герой не постигнет своей книжности, как живой человек – своей созданности богом?
– Ну… да, примерно.
– И всё же я бы не хотела оказаться персонажем.
– Почему?! – возмутился Дима. – Значит, всё понарошку.
– Для читателя. Не для нас. А мы будем проживать экспедицию вновь и вновь – каждый раз, когда очередной читатель откроет первую страницу нашего романа. Это похуже сансары. Из сансары можно вырваться, а мы с тобой заперты в вечной петле книжного перерождения.
– Да уж… Хотя в этой петле были и приятные моменты. Вроде нашего разговора сейчас.
– Спасибо, – смущённая, невпопад произнесла Зои.
– Так что ты хотела сказать?
– Я?
– Ну, перед смертью.
Зои помешкала. После смеха и разговоров о своей возможной книжности не хотела озвучивать заготовленные слова, но, вздохнув, процитировала:
– «Из мрака мы явились, и во мрак мы уйдём. Как птица, гонимая во мраке бурей, мы вылетаем из Ничего. На одно мгновенье видны наши крылья при свете костра, и вот мы снова улетаем в Ничто. Жизнь – ничто, и жизнь – всё».
– Красиво. Твоё?
– Нет. Это Амбопа. Из Хаггарда.
– Да, с такими словами помирать только в книжках.
Ночь, предварённая мимолётными сумерками, на джунгли обычно опускалась к шести часам. До заката оставалось минут двадцать. Зои удивлялась, почему Скоробогатов, не в пример другим вечерам, не мог определиться, одолеть рывком последнее препятствие или спешно разбить лагерь, а потом увидела, как в обход притомившихся мулов и сгруженных на землю плоскодонок к ней идёт Сальников.
Заметив папу, Зои вскочила. Размашистая походка и то, как он смотрел на дочь, выдавали его беспокойство.
– Идём. – Приблизившись, Сальников схватил Зои за руку. С неудовольствием посмотрел на сидевшего рядом Диму. Помедлил, словно не знал, с чего начать, и наконец объяснил причину общей задержки.
Случилось то, о чём Зои рассуждала несколько часов назад, даже не предполагая, что её слова сбудутся так скоро. Экспедиция достигла цели. Впереди, в каких-то семистах метрах, разведчики агуаруна обнаружили ключевое место с карты Шустова – последнюю метку на спине Инти-Виракочи, столь бережно оставленную кем-то из соляриев, обитателей возрождённого Эдема, старинного и забытого Города Солнца.
