Евгений Сухов
Ловушка для стервятника
Глава 2
С меня хватит!
Баня № 3, расположенная на улице Лобачевского, находилась в самом центре города. В редкие дни, разве что в канун больших праздников, в ней было малолюдно, а так, по обыкновению, приходилось отстаивать длиннющую многочасовую очередь, которая начиналась от самого входа, поднималась по широкой мраморной лестнице до второго этажа и упиралась в длинные тяжелые бордовые бархатные портьеры, за которыми находились предбанник, помывочная и парильное отделение.
Баня во все времена являлась своеобразным клубом по интересам, где встречались люди из самых различных социальных слоев, начиная от бездельников, что хаживали в баню едва ли не ежедневно, коротая времечко в компании таких же, как и они сами, до директоров магазинов и государственных служащих, всегда державшихся своей компанией. В баню немало приходило покалеченных войной фронтовиков – кто без руки, кто без ноги, с залатанными и зашитыми ранами.
Баня – это был отдельный мир со своим устройством и порядком, сложившимся за многие десятилетия. Здесь были свои знаменитости, ходившие в эти стены с малолетства и состарившиеся в его помещениях. Они знали немало историй о работавших здесь прежде цирюльниках, фельдшерах и даже бабках-костоправках, особенно ценившихся банным начальством. В прежние времена банные служащие были эдакими мастерами широкого профиля: стригли, брили, ставили банки, прикладывали пиявок и даже умудрялись безо всякой боли вырывать зубы; занимались и прочим узконаправленным ремеслом, приносившим хотя бы крохотный достаток.
От прежней сферы банных услуг остались разве что парикмахеры да вот еще престарелые бабки, ловко срезавшие сухие мозоли.
Женская половина бани также претерпела немалые изменения. Каких-то десять лет назад бабки-акушерки имели свои кабинеты, где принимали роды. Попасть к хорошим мастерицам можно было только по предварительной записи. Но и они канули в Лету с приходом социалистического строительства. А вот бабки, занимавшиеся омолаживающими процедурами, никуда не подевались, а даже наоборот, к концу войны их число увеличилось едва ли не вдвое. Женщины стремились выглядеть привлекательно и на омоложение денег не жалели (нередко приберегая для этих целей последнюю копеечку). Работы было немало, и бабки старались на совесть (каждая из них заверяла клиентку, что только она знает «секрет вечной молодости»): накладывали на усталые женские лица маски, делали компрессы, массажи, примочки из целебных трав, каковых они знали великое множество. Так что дамы (в большей своей части) результатами мастериц оставались довольны.
Василий Хрипунов, мучаясь головными болями (результат фронтовой контузии), бывал в бане раз в неделю. Старался приходить в будний день и поближе к вечеру, когда основной поток желающих помыться спадал. Так случилось и в этот раз: очередь была куцей, едва дотягивала до середины лестницы. Впереди Василия всего-то два десятка мужиков: первая половина с хмурыми, озабоченными лицами (иногда их скорбящие лики неожиданно озарялись – видно, думалось о том блаженстве, что ждет их через несколько минут); вторая половина – молодые люди, не успевшие распрощаться с гимнастерками, пришедшие в баню единой компанией. Выглядели они оживленными, взбудораженными, молодые лица – простодушные. Будущее представлялось в радужных красках. В очередь затесались еще четверо пацанов лет десяти, державшихся гуртом, стойко переносивших тяготы ожидания. Это уже безотцовщина, умевшая уверенно держаться в обществе взрослых. Курить не запрещалось, а потому в очереди щедро дымили самосадом, выпуская дым к высокому потолку с лепниной.
В думах очередь протекала незаметно. Группу красноармейцев, пожелавших ввалиться в раздевалку всей ватагой, несмотря на все их уговоры, сумрачный плечистый банщик в посеревшем халате разделил на две части: одну оставил в предбаннике, а другую спровадил на лестницу.
– Не соскучитесь друг без дружки… Какая вам разница, где стоять – здесь или там. Шкафы-то все заняты! Вот схлынет народ, тогда и впущу, – терпеливо разъяснил он.
Не дядька, а скала! Такого ни словом, ни плетью не прошибешь. Будет стоять до последнего, как боец на Мамаевом кургане.
Красноармейцы неохотно смирились – не тот случай, чтобы идти врукопашную – и миролюбиво продолжили беседу. Вскоре очередь дошла и до Василия Хрипунова. Распахнув портьеру, он прошел в раздевалку, отыскал свободный шкаф, неторопливо стянул с себя гимнастерку и галифе, после чего, взяв тазик, потопал босыми ногами в разогретое, дышащее теплом помывочное помещение. Через матовые затемненные окна в мыльню тускло пробивался вечерний свет, освещая близко стоявшие бетонированные лавки и гладкий пол, покрытый кафельной плиткой. Шумно сбегала сливаемая вода; гулко гремели тазы, эхом отзываясь под самым потолком.
Василий Хрипунов отыскал свободную лавку, ошпарил ее поверхность кипятком, уложил мыльные принадлежности в тазик и отправился в парную. Едва он приоткрыл дверь, как в лицо ударил горячий и влажный воздух. В тесном помещении было сумрачно, небольшая лампа, горевшая вполнакала под самым потолком, едва освещала голых людей, сидящих на лавках.
– Поддай чуток, – прозвучал откуда-то сверху громкий голос, – а то уши заморозить можно.
Кто-то стоявший рядом зачерпнул ковшиком из большого бака воду и плеснул ее на раскаленные камни. Вода яростно зашипела, камни злобно затрещали, и к потолку поднялось облако раскаленного пара.
– Самое то, – довольно протянул сверху тощий мужчина в клубах пара. Голос, до этого просивший поддать пару, явно принадлежал ему.
Кожа понемногу привыкла к жару. Хрипунов растер ладонями грудь, освобождаясь от множества иголок, пронизывающих кожу, а потом поднялся на самый верх по влажной скользкой лестнице, потемневшей от воды и времени, где был самый жар. На самой верхней полке, прижавшись спиной к деревянной стене, грелся старик.
– А я думаю, у кого это такой голос командный. Оказывается, у тебя, отец? – изумился Хрипунов.
Старик довольно заулыбался.
– У нас в семье все голосистые. Как гаркнешь, бывало, так на всю деревню слышно. Я ведь в Империалистическую в артиллерии служил. Командовал 280-мм мортирой Шнейдера образца тысяча восемьсот сорок первого года. Голос мне очень помогал, когда команды отдавал. Всюду грохот, пальба, не слышно даже тех, кто рядом стоит, а мой голосище гремел так, что в соседней батарее был слышен.
– Значит, командиром был?
– А то! Меня за голос и взяли. В артиллерии безголосых не встретишь.
– Веничка своего не одолжишь, отец? А то все веники разобрали.
Старик взял веник и, макнув его в таз с водой, тщательно отряхнул.
– Бери, мил человек, – ответил он с улыбкой. – Мой веничек. Сам веточки с березки срезал, сам сушил, сам плел.
Жар прибывал, яростно покусывал тело. Василий привычно помахал веником у груди, нагоняя зной, а потом, когда кожа сделалась нечувствительной к пеклу, принялся нахлестывать молодое и раскрасневшееся от банной духоты тело.
– А хорошо! До кишок пробирает! – довольно протянул Хрипунов и продолжил хлестать себя веником.
Через плотный и тяжелый пар старик видел довольное и вместе с тем измученное какой-то сатанинской мукой лицо Василия.
– Тут главное перетерпеть, – наставлял старик. – А потом самая благодать попрет.
– И ведь ни один листик с веничка не упал. Видно, ты, отец, большой умелец такие веники плести.
Старик продолжал улыбаться, беззастенчиво выставляя напоказ щербатый рот, – похвала елеем пришлась на его старое сердце.
– А как же иначе! Я ведь этому делу с малолетства обучен. Тут ведь не только правильно нужно вязать веники, а важно еще знать, когда именно. Нужно чувствовать дерево… Не каждое из них для бани подойдет. Хожу по лесу, подбираю нужное, листочки пальцами перетираю, нюхаю их терпкий запах.
– Так ты по запаху, что ли, нужные ветки определяешь?
– А ты бы не смеялся, мил человек, – неожиданно сделался серьезным старик. – Получается, что по запаху. Ведь не каждая береза для бани подойдет. Старая не годится, а слишком молоденькая не так крепка будет. На одной листьев маловато, а на другой, бывает, наоборот, чересчур. А нужно такую, чтобы все в самый аккурат пришлось. А потом, правильные ветки с дерева нужно срезать, чтобы не такими жесткими были. Готовлю веники впрок, чтоб на целый год хватило. Дед меня этой науке еще учил, а он понимал толк в баньке! О купцах первой гильдии Кекиных слыхал?
– Кто же о них не слыхал? – усмехнулся Хрипунов. – Купец Кекин на спор дом построил. На Марусовке он стоит, на перекрестке.
– Верно, на спор построил, – легко согласился старик. – Поспорили тогда купцы, кто из них лучший дом в Казани построит. Вот Владимир Леонтьевич этот спор и выиграл… Сына я его знавал, купца первой гильдии Леонтия Владимировича Кекина. Лично ему веники мастерил! А он баню любил, как никто другой. Пацаненком я тогда еще был… Но расплачивался он со мной щедро, по-взрослому. И в вениках толк понимал. Бывает, принесешь ему целую охапку: один веник лучше другого, листочек к листочку, а он подержит в руках каждый, себе только парочку и выберет, а остальное приказчикам велит раздать. Да-а, большой был человек! Веники это не просто баловство какое-то, каждый из них какую-то болезнь лечит. Вот, к примеру, дубовый возьмем, он от боли в сердце помогает, а березовый кожу молодит.
Было видно, что старик оседлал своего любимого конька и не желал с него слезать, мог развивать любимую тему долго, а Василий, слушая старика, продолжал хлестать себя березовым веником, отчего его кожа от нещадных ударов становилась пунцово-красной.
– Отец, одолжение не сделаешь? По спине веничком постучи! – повернулся Хрипунов к старику.
– Ложись на лавку, – охотно согласился старик. – Я по этому делу большой умелец.
Василий лег животом на лавку, чувствуя под собой разогретое дерево. А дед, словно древний врачеватель, плавными движениями стал помахивать над распаренной спиной, заставляя его покрякивать от накатившей жары и удовольствия. После чего несколькими несильными ударами прошелся веником поперек спины и еще вдоль, да так, что внутри все перевернулось и ожгло. И по застывшему лицу Хрипунова трудно было понять, что он испытывает – удовольствие или боль.
Старик входил в раж, умело колдовал над его телом, что-то приговаривал, как древний врачеватель, заклинал.
– Пару, пару теперь нужно добавить! – И он щедро плеснул ковш воды на раскаленные камни, протестующе затрещавшие и пустившие во все стороны облако жгучего пара. – Вот сейчас как будто бы и ничего, как новенький теперь будешь!
И вновь двужильный старик начинал немилосердно лупцевать веником лежащего на лавке Василия.
– Хорош, отец, с меня хватит! – взмолился Хрипунов. – Передохнуть бы надо.
– Что за молодежь такая слабая пошла. Совсем к пару не приучена. Мы, бывало, часами могли лежать да париться. Ну да ладно, – сдался он и положил веник в холодную воду. – Дело хозяйское.
Василий Хрипунов сел на лавку. Головная боль, не дававшая ему уснуть последние несколько суток, отступила.
– Давай, отец, передохнем, что ли.
– Можно и передохнуть, – согласился старик.
Уже в прохладном предбаннике, расслабляющем тело, Василий Хрипунов угощал деда, закутанного в простыню, ядреным самосадом.
– Закуривай, отец, не куплено! Махорка что надо! Теща у меня ее сажает. Такая знатная получается, что когда я закуриваю, вся округа сбегается, чтобы дымок понюхать.
– Благодарствую, – произнес старик. Отерев влажные руки о простыню, он принялся умело скручивать табак в квадратный обрывок газеты. «Козья ножка» получилась тонкой и невероятно длинной. Было видно, что он в этом деле большой мастер.
– Как тебя звать, отец?
Старик, расслабившись от крепкого банного жара и горького табака, довольно улыбался. Лицо старика было испещрено глубокими морщинами, на свету он выглядел куда более старым, нежели в туманном помещении парной.
– Зови Лукичом. Дмитрий Лукич. А тебя как кличут?
Разместившись на лавке – долговязый, с крепкими длинными руками, с потемневшей от старости кожей, – он был как корень древнего дерева, не знавший износа: как его ни руби, как ни выкорчевывай, а он оттого становится только крепче.
– Василием… Сколько же тебе лет, дед?
– Восемьдесят второй пошел, – не без гордости ответил Дмитрий Лукич.
– А куришь-то давно?
– Да с шести лет! Как только не наказывал меня батяня за мое баловство, а только проку никакого не было. В детстве на Козьей слободе мы жили, сам знаешь, какие там места… Цыгане там любили останавливаться, для кибиток там раздолье. Лошадей можно пасти, а потом, и Казанка рядом. Вот они нас к табачку и приучили. У них ведь все курят, что мужики, что бабы! С малолетства.
Под сморщенной старческой кожей просматривались высохшие мышцы, еще сохранявшие остаток сил, в молодости Дмитрий Лукич был весьма крепким.
– Значит, сдружился с цыганами? – простодушно поинтересовался Василий.
– А то! У них ведь весело было. Всю ночь танцуют, поют. Да и я цыганам как-то приглянулся. Бывало, спросят меня, в каком доме я живу, ну я им и показывал нашу хибару. А они мне говорят: «С этого дома ничего брать не будем». Бабы-то повсюду белье развешивали, а оно в цыганском хозяйстве ох как нужно!
Продолговатый череп старика туго обтягивала ссохшаяся морщинистая кожа. Красноватые от жара глаза придавали ему злодейское выражение. В его длинной биографии было немало темных пятен.
– Вроде бы и лет тебе немало, а вижу, что и сейчас ты силушкой не обижен, – с уважением протянул Хрипунов, посматривая на длинные, с выпуклыми венами руки старика.
– Есть такое дело, – довольно улыбнулся Дмитрий Лукич. – В молодости я ведь кулачным бойцом был, на Кабане[3] зимой мы с Татарской слободой дрались. Серьезное дело было, готовились к драке загодя, подбирали лучших бойцов. В назначенный день сходились на льду и дрались. Но не сразу, конечно, – поправился старик, – сначала мальцы сходились, потом детины лупили друг друга, а уж потом и до нас очередь доходила.
Широко улыбнувшись, Дмитрий Лукич показал почерневшие корни зубов, видно потерянных в тех самых драках, и продолжил:
– Забавно было… Татары даже с соседних городов бойцов привозили. Помню, одного такого крупного татарина аж из Астрахани привезли! Купцы ему большие деньги платили, чтобы он за Татарскую слободу выступал. Здоровенный был, как лось! Силы в нем было немерено. Три аршина в нем было. Тараном шел, ничто его остановить не могло. Бывало, лупят со всех сторон, а он только отмахивается. – Выдержав небольшую паузу, добавил: – Помер он… Большой силищи был человек.
– А правила-то были? – спросил Хрипунов, поморщившись: махорка не пошла, горло раздирало от горечи. Плюнув на тлеющий огонек, он швырнул окурок в помятое оцинкованное ведро.
– Как же без того! – оживился старик. – Бились только кулаками, никаких ударов ногами. Отступил к своему берегу – все, проиграл!
– А дальше что было? – полюбопытствовал Хрипунов.
– Знамо дело! Собирались потом все вместе – татары, русские – да пили до беспамятства там же, на берегу! Все свои обиды оставляли на льду.
– А зрители-то были?
– А как же! Это ведь большой праздник! Весь город собирался посмотреть на драку! Ступить некуда было. Татары на своем берегу стояли, на Татарской слободе, а мы со стороны Суконки. Но у нас тоже свои богатыри были. Помню, сошлись два таких. Один с Татарской слободы, а другой с Суконки. Вот они встали посредине озера и лупят друг друга что есть силы. Одно загляденье на них было смотреть, мы даже драться перестали. Засмотрелись…
Как-то незаметно за разговором сгустились сумерки. В окнах – одна непроглядная темнота.
– А венички свои ты, наверное, на рынке продаешь? – поинтересовался Хрипунов.
– Не без того, – не без гордости ответил Дмитрий Лукич. – Мои венички большим спросом пользуются. Постоянную клиентуру имею, специально на рынок приходят, чтобы мой товар прикупить.
– Все правильно, дед. Веники – они при любой власти нужны. И при царе ходили в баньку париться, и до войны, и в войну, да и сейчас тоже. Никуда от этого не денешься. Значит, зарабатываешь, это хорошо…
– Зарабатываю, сынок. Но ты посмотри, какие сейчас на рынке цены, – махнул Дмитрий Лукич дымящейся цигаркой. – Тут еще не единожды подумаешь, прежде чем кусок сала купить. Старухе моей обновка нужна, а я все никак не могу ей на сарафан набрать. Материю нужно хорошую, чтобы сшить. Это же куда годится, когда водка шестьдесят рублей стоит! Ладно, пиво хоть как-то спасает…
– А вот это дело. У меня как раз пивко припасено.
Хрипунов открыл свой шкафчик и вытащил из него запотелую стеклянную банку, до самой горловины наполненную пивом.
– У меня здесь и тара имеется для питья. – Поставив стаканы на лавку, он заполнил их пивом. – Угощайся, отец.
– Благодарствую, – со счастливой улыбкой ответил старик. Осторожно, опасаясь пролить хотя бы каплю, Лукич поднес стакан с пивом к губам. Сделав несколько судорожных глотков, продохнул: – Уф! «Жигулевское», самое то! Хорошо оно после баньки-то. Сейчас на пивзаводе за старшего немец. Гансом зовут… Из Баварии он. У себя в Германии пиво варил. Говорят, что большим специалистом был. Пиво разбавлять не позволяет. Всю технологию тщательно проверяет. С ковшом к бадье подходит и пробует. Ежели на вкус ему не понравится, так он всю бадью с пивом заставляет выливать и новое варят! Вот так-то! – уважительно заключил старик.
– Видно, амнистию себе зарабатывает. Первую партию немцев уже в Германию отправили… Значит, ты говоришь, отец, что веничками можно заработать?
– А тебе к чему это? – насторожился старик.
– Сам хочу этим делом заняться. Инвалид я с войны. Контузия у меня была тяжелая. Видишь, глаз один косит… А венички вязать вроде бы не сложно.
Дмитрий Лукич разомлел от выпитого. Выглядел благодушно. Дряблые щеки старика порозовели. Он почувствовал свою значимость, захотелось побахвалиться перед этим симпатичным парнем.
– Вот что я тебе скажу, мил человек… Венички – все это ерунда! – махнул он худой рукой. – Зеркала я мастерю. Вот что мне хорошую денежку приносит… Это такая вещь, которая во все времена нужна. Слава тебе господи, что не перевелись у нас еще бабы, а после войны их стало еще больше, сердешных… И каждая из них красивой хочет выглядеть. Вот от них я в основном заказы и получаю.
Временами дверь в помывочный зал распахивалась и оттуда раздавался стук банных тазиков, а в гардеробную плотной душистой волной врывался горячий влажный воздух.
– А они на хорошую вещь падки и не скупятся! Лишнего даже дают… Сейчас у меня работы особенно много, даже домой ко мне приходят. Мужики с войны вернулись, каждая из них замуж хочет выйти. Детей им надо рожать. Им сейчас не до жиру… Хоть какого бы, главное, чтобы мужик в доме был. Бабы расцвели, а вот нектар собрать некому. Многие так и останутся пустоцветами, сердешные. – Дмитрий Лукич совершил несколько неспешных глотков, после чего продолжил: – Цена на зеркала всегда была высокая, а таких зеркальщиков в Казани, как я, раз-два и обчелся!
– А венички, стало быть, ты для души плетешь? – усмехнулся Хрипунов.
– Получается, что так.
Пиво было выпито, разговор помалу забуксовал, и старик неторопливо стал одеваться, натягивая на высохшие от старости ноги ветхие кальсоны.
– Вот только ты наряды не очень-то шикарные носишь, отец, – укорил Василий Хрипунов. – Глядя на тебя, я бы ни за что не сказал, что ты при больших деньгах ходишь.
Дмитрий Лукич неприветливо глянул из-под косматых седых бровей на Хрипунова. В этот раз что-то ему не понравилось в молодом человеке. Может быть, тон, каковым были произнесены последние слова; может быть, глаза, показавшиеся ему дурными, а может, разом и то и другое. Дмитрий Лукич опасливым взором глянул на своего нового знакомого, но его встретила простодушная располагающая улыбка. «Чего только спьяну не покажется. Выдумываешь ты все, старый. Парень как парень! Обыкновенный! Ничего в нем такого нет, а потом, ведь воевал, фронтовик!»
Натянув кальсоны повыше пупка, заметил сдержанно:
– Большие небольшие, это трудно сказать. Но кое-что на черный день припасено. Полжизни голодал! Так что научен… Вот ты про одежду спросил… А только зачем мне обряжаться? Не молоденький я уже, отстрелял свое. За бабами уже не побегаешь, как бывало ранее. Это пусть молодые кобели наряжаются, а мне чего на них равняться? Для нас, стариков, важно, чтобы кусок мяса на столе лежал да фрукты какие-нибудь… А еще о завтрашнем дне помнить нужно. Времена – они по-разному могут повернуться. Сегодня у тебя нос в табаке, а завтра на паперть подавайся, милостыню выпрашивать у сердобольных!
Из бани вышли вместе. Улица встретила приятной вечерней прохладой. С Волги потянул легкий освежающий ветерок. Какое-то время шли молча по пустынной улице, а когда настала пора расставаться, Василий неожиданно поинтересовался:
– Дмитрий Лукич, заинтересовал ты меня со своими зеркалами. Хотел бы я у тебя зеркало заказать в подарок жене. Может, сделаешь по дружбе?
– А почему бы не сделать? Уважу! – воодушевленно ответил старик. – И скидку хорошую сделаю. Заходи как-нибудь ко мне, вот там и поговорим.
– Так а где ты живешь-то?
– Щапова знаешь?
– Как не знать? Недалеко отсюда.
– А дом зеленый на самом верху припоминаешь?
– Это который с высоким крыльцом, что ли?
– Он самый! – обрадованно отозвался старик. – Вот в нем я и живу.
– Знатный домина! Это сколько же ты краски извел?
– Много! Хочу, чтобы меня красота окружала. А потом, ведь ко мне покупатели важные заходят, должны видеть, что у меня не халупа какая-то. Тогда и уважения будет больше.
– Тоже верно. А с кем ты живешь? С детьми да внуками, наверное, в таком большом доме?
Дмитрий Лукич в сердцах махнул рукой:
– Дети, конечно, есть, трое их у меня! Но все разбежались. Со старухой век коротаем. Не нужны мы им. Приходят, только когда им копеечка потребуется.
– Хорошо, отец, обязательно загляну, – пообещал Хрипунов.
На том и распрощались.
