Евгений Сухов
Ловушка для стервятника
– Вы очень великодушны, Виталий Викторович, вам это очень идет.
Возникла пауза, но если в первую их встречу в этой же самой комнатушке слегка подзатянувшееся молчание объединяло их, то сейчас оно скорее разделяло. Именно оно мешало Виталию приблизиться к Зинаиде, произнести слова, что приберегал специально для нее.
– А можете ответить еще на один вопрос, только честно? – спросила Зинаида.
Эта милая девчушка продолжала умело выворачивать ему руки.
– Конечно… Если это только не государственная тайна, – пошутил Виталий Викторович. – Задавай!
– У вас ведь есть женщина? Ну не может же такой мужчина, как вы, оставаться в одиночестве.
В этот раз чай показался ему горьковатым. Сделав глоток, Виталий отодвинул чашку в сторону.
Умеют же хорошенькие девушки создавать проблему из ничего. Какую-то минуту назад все выглядело наилучшим образом. Ведь он уже поверил, что остаток вечера проживет гораздо более интересно и эмоционально полнее, нежели весь рабочий день. А сейчас осознавал, что все его намерения летели под откос и после произнесенных слов обрести первоначальное настроение, с которым он перешагивал порог девичьей комнаты, не удастся. Зина прошлась по живому. Но девичьи глаза, не осознавая того, какие страдания он претерпел в последние минуты, взирали на него с затаенной надеждой. Какие же бесы прячутся в этой хорошенькой, с гладко причесанными русыми волосами головке?
Если обещал говорить правду, то играй по правилам!
– Женщина действительно есть, – признался Виталий Викторович.
– А как ее зовут?
– Полина.
– У вас с ней серьезно?
– Мы об этом с ней никогда не разговаривали. Просто мне бывает в ее обществе очень легко. Не нужно изображать какого-то начальника, я остаюсь таковым, каков я есть на самом деле. И мне это очень нравится.
– А сколько ей лет?
– Она немного младше меня. Еще у нее есть двое забавных детишек, радующихся каждому моему приходу. С ними мне тоже интересно. Помогаю им понемногу, все-таки без отца растут. Как сложится дальше, – пожал плечами Щелкунов, – сказать не могу.
Вновь пауза. Да так, что и сказать больше нечего. Вот и поговорили… В горле горечь, будто бы отвара полыни напился!
– Что-то задержался я, – растерянно проговорил Виталий Викторович. – Мне нужно идти. – Ободряюще улыбнувшись, добавил: – И смотри не опаздывай на работу.
– Постараюсь, – произнесла Зинаида, не решаясь подняться с места.
Прикусив нижнюю губу, Зинаида терпеливо наблюдала за тем, как Виталий Викторович накидывает плащ, поправляет воротник. Немного медленнее, чем следовало бы, как если бы дожидался слов, которые могли бы его удержать. Возможно, Зинаида произнесла бы их, если б не теплота в голосе, с каковой он рассказывал о женщине, которая была ему, по всей видимости, небезразлична. А еще он не произнес главных слов, которые ждет каждая женщина.
Открыв дверь, Щелкунов, не сказав более ни слова, вышел в коридор. Еще через минуту раздался хлопок входной двери. И уже не в силах более сдерживаться, Зинаида разрыдалась в голос.
* * *
– А знаете, я нашел убийцу, – торжествующе проговорил капитан Заваров, когда майор Щелкунов на следующий день прошел в кабинет и устроился за своим столом у окна.
– Вот как? – даже не удивился сказанному Виталий Викторович. – Быстро вы работаете. И кто же этот злодей?
– Вот вы как-то с иронией произносите, а я вам о серьезных вещах говорю, – выразил неудовольствие Севастьян Заваров. – А злодей у нас тот самый электромонтер, о котором вы уже изволили упомянуть. Я его уже допросил, и он во всем признался.
– У вас редкий талант убеждения.
– Соглашусь с вами, это природное… Более того, подозреваемый Савельев сообщил мне ряд интереснейших подробностей. Так, например, о его планах ограбить Пирогова знала и его любовница. И в тот злополучный день она ожидала его с награбленным.
«Ошеломляющую» новость капитан Заваров сообщил просто, безо всяких интонаций, словно речь шла о чем-то самом обыкновенном. Его лицо оставалось бесстрастным, словно он стыдился своего каждодневного везения.
Виталий Викторович внимательно выслушал коллегу, стараясь понять, чего же больше было в его голосе – чувства превосходства и самоуверенности или, быть может, какой-то тайной силы, природу которой знать не дано? Севастьян Заваров словно сожалел о своей неизменной удаче: он разводил руками, пожимал плечами, что должно было означать: «Что поделаешь, товарищ майор, опять мне повезло!»
– И как же так скоро вам удалось изобличить преступника? – не удержался от вопроса Виталий Викторович.
– Поначалу подозреваемый Савельев, конечно же, все отрицал, – честно признался капитан Заваров. – А что ему еще оставалось делать? Держался старых и уже проверенных показаний. Потом, когда уже понял, что мы знаем о нем больше, чем он думает, начал юлить, изворачиваться, как змей… После этого, разумеется, мы провели с ним усиленную беседу. Предъявили ему убедительные улики… Не буду скрывать, что у нас имеются свои методы, отличные от ваших, способствующие откровению. Эти методы разрешается, как вы знаете, применять в крайнем случае, для особо опасных преступников. Савельев подумал, все взвесил и сделал чистосердечное признание. О результатах следствия я уже сообщил, дело будет передано в суд немедленно.
Майор Щелкунов не отрывал взгляда от бумаг. Поймал себя на том, что совершенно не понимает смысла прочитанного. Совершив над собой усилие, Виталий Викторович посмотрел в лицо капитану.
– А вы не задумывались о том… Чтобы применять эти, так сказать, дозволительные методы, нужно сначала доказать, что он опасный преступник… Я думаю, будет не лишним, если я вам скажу, что пострадал ни в чем не повинный человек. Он оклеветал себя под применением к нему силового и психологического воздействия. Все ваши доказательства и улики – самый настоящий подлог! Они не стоят и гроша! Вы не хуже меня знаете, что монтер – не убийца! Он пришел к дому Пироговых уже после убийства, и на этот факт имеются свидетельские показания очевидцев. Почему вы не учитываете этого? Поначалу в ваших действиях я видел отсутствие профессионализма, но оказывается, все куда страшнее – вы намеренно подрываете авторитет милиции, советской власти! А преступники между тем до сих пор гуляют на свободе, и неизвестно, сколько еще они совершат злодеяний.
Капитан Заваров выслушал монолог Виталия Викторовича с холодной и чуть печальной улыбкой, только пальцы, сжимавшие край стола, заметно побледнели. «Непросто дается ему показное равнодушие, – подумалось Щелкунову. На душе малость улеглось. – Вот, кажется, и выговорился».
Капитан Заваров сложил папки, расположенные на столе, в аккуратную стопку, а потом остановил свой взгляд на майоре Щелкунове.
– У меня к вам одна, но очень убедительная просьба, – ровным голосом проговорил капитан. Он даже улыбнулся холодной и чуток снисходительной улыбкой, – больше никогда не вмешивайтесь в мои дела. А насчет компрометации наших органов, советской власти… я думаю, что вы просто пошутили. Впрочем, возможно, когда-нибудь мы с вами еще вернемся к этому разговору.
Глава 7
В краске не пачкаемся
Несколько дней Василий Хрипунов не выходил из дома. Неожиданно разболелось все тело, не было желания даже пошевелиться, а потому все это время он провалялся в постели. Вздрагивал при каждом стуке в дверь, спал тревожно и если просыпался, то уже не мог уснуть до самого рассвета. О совершенных убийствах он никому не рассказал. Опасался проболтаться во сне, ненароком проговориться в беседе с женой или с родными. «Вот она, настоящая ноша – словно горб! Таскайся теперь со всем этим!»
А потом, когда уже не осталось сил хранить в себе содеянное, Хрипунов решил во всем, как на исповеди, признаться жене. Поначалу Надежда перепугалась, ее хорошенькое лицо исказил почти животный ужас, но потом вдруг прижалась к нему плечом и произнесла:
– Ты только никому не говори об этом, не говори… Ведь посадят тебя, Вася. И надолго! Ведь не так давно из тюрьмы вышел! А нам еще дочку вместе растить… Ой, ужас-то какой!
Хрипунов помолчал, а потом, презирая себя за проявленную слабость, произнес:
– Ладно… Поговорили об этом, и хватит! Разберусь как-нибудь сам со своими проблемами. Считай, ничего я тебе не говорил. Тряпки я тебе там кое-какие принес. В сарае два мешка лежат, выбери из них что-нибудь для себя, что понравится.
Сделав над собой усилие, Василий поднялся и подошел к кровати дочери. Повернувшись на бок, малышка тихонько посапывала. На него вдруг накатила нежность – ничего похожего он прежде не испытывал. Поправив сползающее с нее одеяльце, он поцеловал дочь в щеку и вернулся к жене.
Первую кражу Василий Хрипунов совершил в одиннадцать лет на «еврейском базарчике», расположенном в самом тупике улицы Пушкина, на высоком берегу Казанки. Тогда Василий украл большой шматок сала у зазевавшейся толстой тетки в перепачканном белом переднике. Добычу разделил со своим близким другом Петькой Петешевым, с которым пришел на рынок, чтобы купить семечек. Сели в тенистом Фуксовском саду на лавочке, с которой хорошо просматривалась медленно текущая Казанка, и под чириканье синиц, спрятавшихся в кронах деревьев, с большим аппетитом съели сало. Вдохновленный первым успехом, Василий продолжал подворовывать и дальше. На низкорослого шустрого мальца мало кто обращал внимания, а потому среди своих сверстников Василий прослыл фартовым.
В октябре месяце 1941 года, согласно постановлению Президиума Верховного Совета СССР, ввел всеобуч на всей территории Советского Союза, по которому все лица мужского пола от 16 до 50 лет подлежали военному обучению. Особое значение уделялось овладению стрелковым оружием, стрельбе из пулемета, а еще правильно и далеко нужно было уметь бросать гранату. Учили оборудовать окопы, строить заграждение против танков. Занимались тактической подготовкой одиночного бойца и действиями в составе отделения. Уже через два-три месяца, случалось, что и раньше, уже обученных бойцов отправляли на передовую.
Чтобы не попасть на фронт, Василий Хрипунов изготовил удостоверение инвалида 3-й группы, освобождающее его от призыва. Полгода ему удавалось избегать мобилизации, но в марте 1942 года было установлено, что удостоверение липовое, и он был осужден на два года лишения свободы. У «хозяина» чалился от звонка до звонка и уже через неделю после освобождения был мобилизован в ряды Красной армии и отправлен на Карельский фронт, растянувшийся в полосе от Мотовского залива Баренцева моря до Ладожского озера. На фронте пришло осознание, что жизнь скоротечна, подобно горящей спичке. Еще через год, во время взятия 1-м Прибалтийским фронтом Кенигсберга, Василий получил серьезную контузию и госпитальной комиссией был списан подчистую.
Несмотря на тяжелую контузию, Хрипунов посчитал, что ему крупно повезло: из целой роты бойцов в живых остались только двенадцать. Многие из погибших были мальчишки, призванные со школьной скамьи, так и не успевшие пожить. В госпитале, куда он попал, умирали от ран даже здоровяки, которым, казалось бы, не будет сноса и на роду написано, что проживут до ста лет. Из госпиталей недавние бойцы выходили покалеченными, часто никому не нужными, им оставалось только ходить по вокзалам и просить копеечку. В стенах госпиталя Василий дал себе клятву: если удастся уцелеть в окружающем кошмаре, то жить станет так, как если бы настал его последний час. Но для этого нужны деньги – много денег, – столы должны ломиться от обильной и вкусной еды и дорогой выпивки.
Недавнее военное прошлое приходило к нему ночами в образе надвигающегося на него немецкого танка с белыми большими крестами. Хотелось убежать, отползти, на худой конец, куда-то спрятаться, но он не мог даже пошевелить ногой и закричать от ужаса. Молча наблюдал за тем, как гусеницы наползают на него. Просыпался Василий Хрипунов в липком поту и не мог уснуть до самого утра.
Через месяц после возвращения с фронта Василий по рекомендации своего дяди, имевшего в Казанской гармонной фабрике близкое знакомство с руководством, устроился на предприятие разнорабочим. А после прохождения врачебной комиссии его назначили начальником охраны предприятия и выдали преклонного возраста наган, который он с гордостью носил в старенькой кобуре, сохранившейся, вероятно, еще со времен царского режима.
При прохождении очередного освидетельствования врачебная комиссия вдруг засомневалась в его психическом состоянии, так как в «красноармейской книжке» был указан диагноз, который не подразумевал занимать руководящие должности и тем более иметь дело с оружием: «…младший сержант Хрипунов В. А. уволен из армии в результате тяжелой контузии головного мозга, в результате чего выявлены затяжные психические расстройства, головокружение, а также головные боли. В острый период травмы стало развиваться паралитическое косоглазие…» После некоторых дополнительных обследований Василию удалось убедить врачей, что он перенес не тяжелую контузию, как написано в книжке (обычно сопровождающуюся длительной потерей сознания, часто с нарушением дыхания и кровообращения), а легкую, проявляющуюся в виде шума в ушах.
Работа начальника охраны пришлась ему по душе: сутки работаешь, двое отдыхаешь. Оставалось немало свободного времени, чтобы отдохнуть и подправить материальное благосостояние.
Вскоре Василий сошелся с симпатичной девушкой, проживавшей также на Суконке и которую помнил еще совсем девчонкой. Поначалу жили во грехе, не думая о чем-либо серьезном, а потом решили официально оформить отношения. Еще через год родилась дочь. Хрипунов стремился наряжать жену во все лучшее, исполнял ее малейшие капризы. «Надька – девка видная! – размышлял Василий. – Чтобы удержать такую яркую кралю, нужно большие хрусты иметь! Красивым барахлом ее заинтересовать. С шантрапой, с которой сейчас квартиры обносим, много не принесешь… Пойти на крупное дело у них духу не хватит, был бы Петро, обязательно что-нибудь придумали бы. Только где он сейчас? Говорят, что чалится где-то».
* * *
Вскоре невеселые думы об убитых стариках отодвинулись куда-то на задворки сознания. Хрипунов заставил себя поверить в то, что их просто не существовало, и почти сразу же закончились бессонные ночи, без следа улетучился липкий противный страх.
Неделей позже Хрипунова потревожил стук в дверь.
– Иди открой! – сказал Василий, посмотрев на жену.
Надежда подошла к порогу, скинула металлический крючок с дверного косяка и, увидев перед собой рослого ссутулившегося мужчину, удивленно спросила:
– Вам кого?
Гость, в свою очередь, тоже выглядел обескураженным:
– В этой квартире Хрипуновы проживали. Они переехали?
Молодая женщина отступила на шаг в полутемный коридор и громко произнесла:
– Вася, это, кажется, к тебе пришли!
В проеме длинного и узкого коридора показался и сам хозяин. Василий Хрипунов совершенно не изменился – все такой же сухопарый, черноволосый, словно время прошло мимо него. Правда, кожа на скулах будто бы немного пообтерлась и приобрела грязновато-пепельный цвет, да вот еще косоглазие появилось. А так все тот же!
– Петро! – заулыбался Хрипунов, широко раскинув руки. – Неужели ты? Давненько не виделись. – Обнялись, слегка постукивая друг друга по плечам. – А я как раз о тебе недавно думал. Проходи, чего же ты как неродной!
Петр Петешев прошел в знакомый коридор, стены которого еще до войны были оклеены обоями. В комнате лишь малоприметные изменения – все те же зашарканные полы, прежняя старинная массивная мебель с резными дверцами и стенками с облупившимся лаком. Даже занавески на окнах неизменные, разве что заметно выцветшие… Казалось, что время в этой комнате запылилось и замерло.
«Небогато Большак живет», – отметил про себя Петешев.
Сели за круглый стол, покрытый все той же синей скатертью. Рядом с ним стоял продавленный матерчатый диван.
– Петух, – назвал Хрипунов Петешева детским прозвищем, – сколько же мы с тобой не виделись?
– Где-то года четыре, – подумав, ответил Петешев. – С тех самых пор, как ты на чалку попал. Потом, я слышал, тебя на фронт отправили.
– Было дело, – неохотно согласился Хрипунов. – Призвали быстро, даже попрощаться с тобой не успел.
– И как ты там, у хозяина? – поинтересовался Петешев.
– А что там может быть хорошего? – устало отмахнулся тот. – Два года на колючую проволоку пялился. Ты ведь тоже свое оттрубил, знаешь, что почем.
– Знаю… В Воркуте чалился. Гнилое место! Люди мерли, как мухи! Поначалу тяжело было, а потом ничего, как-то пообвыкся… Ладно, чего там будоражить старое, – мотнул он головой, словно стряхивая дурные воспоминания. – Расскажи лучше, как ты сейчас живешь. Чем дышишь? Что это за краля сейчас с тобой?
Василий Хрипунов усмехнулся:
– А это, Петро, не краля… Это моя жена.
– Ах вот оно как. Красивую подцепил.
– Есть такое дело, – довольно заулыбался Хрипунов.
– А я ведь тоже женился. Может, не такая раскрасавица, как твоя, но мне пойдет.
– Поздравляю, – произнес Хрипунов. Правый уголок губ пополз вверх.
Скверную привычку Василия кривить губы Петр помнил едва ли не с раннего детства. «Не меняется Большак, даже ухмыляется по-старому».
– Мужикам сейчас только и выбирать. Сам посуди, из наших ровесников никого и не осталось. Раз-два и обчелся! Иной раз пройдешь по улице, а там одни девки гуляют! Можно такую кралю выбрать, к каковой раньше и не подступиться было… А сейчас они сами на шею вешаются!
Вошла Надежда с подносом в руках, в центре которого стояла бутылка водки с двумя стаканами, а подле – тарелка с нарезанным хлебом, колбасой и большими кусками вареного мяса; в глубоком блюде лежали соленые огурцы.
– Угощайтесь, – весело произнесла женщина, расставляя тарелки на столе.
– Видишь, какая у меня жена понимающая. Даже просить не нужно, сама все принесет, знает, что друг пришел, с которым давно не виделся. Все, иди к себе, Надюха, сами разберемся, у нас тут серьезный разговор пошел.
Не сказав ни слова, Надежда вышла. Распечатав бутылку «Московской особой», Василий Хрипунов наполнил стаканы:
– За встречу, что ли.
– Давай, – охотно согласился Петешев, поднимая стакан.
Стеклянные грани столкнулись, издав глухой звук. Хрипунов подцепил пальцами соленый огурец; Петешев положил куски мяса на хлеб, и приятели с аппетитом зажевали.
– А что с твоими глазами, Большак? – спросил Петр, слегка охмелев. – Косишь ты малость. Помнится, раньше такого не было. Только без обид, я так… поинтересоваться.
– Какие обиды! Могло быть куда хуже… Не было, – легко согласился Василий. – Контузия, мать ее! – Улыбнувшись, заметил: – Девки теперь на меня не смотрят. – Кивнув в сторону закрытой двери, добавил: – Только одну с трудом уломал.
– Все шуткуешь, Василий, – хмыкнул Петешев. – А работаешь ты где? Или так…
– Почему же – «так»? – Хрипунов даже слегка обиделся. – Работаю.
– И кем?
– Начальником охраны Казанской гармонной фабрики.
– Ого как! Ты со стволом, значит?
– При оружии. Револьвер дали. Из-за глаз брать не хотели. Косоглазость им моя не понравилась. А где вы сейчас здорового мужика после войны отыщете? С войны все покалеченные вернулись, если не физически, так душевно. А те, что в тылу остались, – одни больные! У меня у самого порой голова так трещит, что не знаю, куда себя девать! Пришлось мне доказывать, что при стрельбе косоглазость не мешает.
– Вот оно как у тебя складывается! – подивился Петр Петешев. – Сначала тебя охраняли, а теперь ты сам охраняешь. Выходит, два года у хозяина тебе на пользу пошли… Перековали тебя, Большак, исправительно-трудовые лагеря, – съязвил Петешев. – Красный ты теперь!
– Чего ты мелешь, земеля?! Взяли как бывшего фронтовика. Платят хорошо. Времени тоже свободного много. Все-таки не режимный объект.
– Ладно, забудем… А помнишь, как ты сало у тетки с базара украл? – неожиданно улыбнулся Петешев.
– Как забыть, это моя первая кража была.
– Знаешь, а я до сих пор его вкус помню. С прослойками мяса оно было. Соленое… А я ведь к тебе, Большак, не просто так пришел, а за советом. Спросить хотел, может, посоветуешь что…
– Валяй, выкладывай!
– Как далее жить?
Василий Хрипунов посмотрел на Петешева, как если бы проверял, тот ли он самый Петр, с которым не виделся долгих четыре года. Видно сделав для себя какой-то вывод, он неторопливо поднялся – старенький диван плаксиво заскрипел и обиженно умолк. Хрипунов подошел к старинному пузатому комоду и потянул на себя нижний ящик, бесшумно выдвинувшийся. Пошарил ладонью на самом дне и достал нечто плоское, бережно завернутое в белую промасленную холщовую тряпицу. Затем осторожно развернул лоскуты, и Петешев увидел пистолет с небольшим наклоном рукояти.
– Как тебе эта игрушка?
– Вальтер! – ахнул Петешев.
– Он самый. Трофейный. Привез с фронта.
– Тебя разве не обыскивали?
– Может, кого-то и проверяли, а вот меня нет. Видно, я ментам доверие внушаю, – широко заулыбался Большак. – А вообще там столько фронтовиков ехало, что всех и не обыщешь! Было бы желание, так можно и пулемет провезти!
Красивая изящная игрушка притягивала взгляд.
– Дай глянуть, – попросил Петешев.
– Понравилась игрушка? – спросил Хрипунов, протягивая Петру пистолет.
– Такая вещица не может не понравиться. – Ладонь Петешева обхватила рукоять пистолета. – В моей ладони как влитой! Даже выпускать неохота. Прицеливаться очень удобно.
Пистолет, выпущенный десять лет назад, не выглядел старым. Вполне современное оружие. Ни один из пистолетов не обладал столь высокой точностью стрельбы и большой мощностью и был при этом таким компактным.
– За бесценок взял. Повезло! Мне тут еще тесть обещал наган подогнать. Говорит, что у его фронтового кореша где-то лежит в загашнике… В общем, так – считай, что для тебя старается. Наган твой будет!
– Годится! – Петешев вернул приятелю пистолет.
– И вот еще что… Я тут на Ягодной один богатенький дом присмотрел с террасой, несколько дней его уже пасу. Там бабка одна старая живет и квартирант ее. Окна в квартире невысокие, на наше счастье, всю обстановку в комнатах видно! Барахла там всякого полным-полно. На рынке сейчас за цивильную одежду хорошо платят. Думаю, что у бабки и золотишко отыщется со сверкальцами. После войны цена на золото будет расти, и нам бы не помешало впрок рыжьем запастись. Со мной пойдешь? – напрямую спросил Василий, буравя Петешева жестким взглядом. Его правый глаз медленно пополз в самый угол, к узкой переносице. Большак словно спрашивал: «А может быть, это уже не тот Петр, которого я знал прежде? Четыре года разлуки по нынешним временам срок немаленький. Нынешняя пора быстро меняет людей: кто прежде был твоим другом, вдруг становится врагом, а кто был просто знакомым, вдруг делается ближе родного брата».
Петр Петешев осознавал, что сейчас он проходит важное испытание и от того, как он ответит, зависит его дальнейшая судьба. Выдержав пристальный взор, он безразлично пожал плечом и согласился:
– Я с тобой, Большак. Как всегда! В народе говорят, старый друг дороже двух новых.
Хрипунов не сумел скрыть испытанного им чувства облегчения – тонкие губы растянулись в довольной улыбке:
– Я знал, Петро, что не ошибся в тебе.
– И как ты планируешь провернуть это дело? Уже продумал?
– Не без того. Выдавливаем раму на террасе. Пролезаем внутрь, затем проходим в зал и собираем все барахло.
– А где будут хозяева?
– В зале их нет, обычно они спят в соседней комнате. Потом так же через террасу уходим обратно. Мешок для барахла не забудь взять.
– Не забуду. А ежели что не так пойдет… Тогда с краской?[4]
– Мы же мирные люди, – усмехнулся Хрипунов, – в краске не пачкаемся.
– Тогда до вечера!
