Евгений Сухов
Ловушка для стервятника
Глава 8
Вернемся и порежем!
В июле вечерние сумерки непродолжительные. Еще какой-то час назад был день, радовавший взор разноцветьем; через кроны пробивался солнечный свет, а прохожие безжалостно топтали на асфальте расплывающиеся солнечные пятна. А потом как-то разом все посерело и померкло, строения окунулись в глубокую тень, а вскоре все вокруг залило чернотой, будто бы кто-то неведомый накрыл город плотным непрозрачным куполом.
Хрипунов и Петешев подошли к трехэтажному кирпичному особняку старинной постройки, когда во всех окнах уже погасили свет. На улицах ни души. Укрывшись в плотной темени, они сели на лавочке.
Строение, утопая в ночи, напоминало небольшую возвышенность, очерченную строгими прямыми линиями. Вдруг одно из окон на первом этаже вспыхнуло желтоватым тусклым светом, вырвав из темноты невысокий плетень с гибкими длинными прутьями и отбросив длинную тень на дорогу.
– Не спят! – выругался Хрипунов. – Неделю уже сюда прихожу. Специально смотрел, когда они спать ложатся. В десять часов уже в койке! А сейчас будто бы специально не спят, словно что-то почуяли.
– А может, так оно и есть… Не нравится мне такое начало. Давай в следующий раз подойдем, – осторожно предложил Петешев, стараясь вместе с сомнениями не выдать страха, затрудняющего дыхание. После непродолжительной паузы продолжил, придавая голосу как можно больше твердости: – Тогда уже наверняка! Сам же знаешь, если в самом начале не поперло, так лучше переждать. А то фарт можно спугнуть!
Внимательно посмотрев на Петешева, Большак неодобрительно покачал головой, после чего изрек:
– Помнится, раньше ты был менее суеверным. Если решили идти, то нужно так и сделать. А вот если вернемся, тогда точно нам фарта не будет. Рама там хлипенькая, я смотрел. Гвозди тонкие. На раз выдавим. Хотя можешь и в обратку, тебя никто не неволит.
– Я с тобой, Большак!
– Ну смотри…
Ждать пришлось недолго. Скоро свет в окне погас, утопив в темноте фасад дома с насаждениями перед ним и невысокий плетень, ровной линией тянувшийся до середины здания.
– Подождем еще с полчаса для верности, а потом приступим.
Курили, перебрасываясь лишь редкими фразами. Уже обо всем переговорили, и добавить к сказанному было нечего. Тишина вокруг представлялась настолько глубокой, что казалось, будто бы и за сотню верст вокруг они пребывали в одиночестве. Наконец Большак посмотрел на часы, осветив циферблат вспыхнувшей спичкой, и произнес:
– Все, пора! Погнали!
Подступили к дому, подле которого росла вишня. Перешагнули низкий палисадник, осмотрелись. Хрипунов подошел к террасе и, стараясь не шуметь, надавил на раму обеими руками. Скрипнув, она поддалась.
– Чуть не сорвалась, зараза, – прошептал он в самое ухо Петешеву. – На, держи, – протянул он выдавленную раму. – Поставь у стены так, чтобы она не грохнулась.
Петр взял оконную раму и бережно поставил ее поодаль.
– А теперь давай за мной.
Хрипунов нырнул в оконный проем и сполз на пол. Петешев полез следом. Большак пересек широкую террасу, обходя расставленные стулья и табуреты. Вел он себя уверенно и спокойно, как если бы ему приходилось бывать здесь не однажды. Вот и дверь в комнаты. Василий взялся за ручку двери и повернулся к Петешеву. Петр увидел его лицо – прямой тонкий нос, спокойные глаза, губы растянуты в легкой добродушной улыбке, и невольно подивился: «Вот это нервы! Неужели Большак ничего не боится?»
– Петух, все помнишь?.. Я иду потрошить шифоньер, а ты топаешь сразу к комоду, он слева стоит. Деньги и золотишко, мне думается, там и должны лежать.
– Большак, а если они в зале все-таки спят? – усомнился Петр Петешев.
– Не должны! – убежденно сказал Василий. – Старуха спит в своей комнате, а квартирант за ширмой. Я уже неделю наблюдаю за этим домом, если не нашумим, то так же тихо и смоемся с хорошей добычей.
Хрипунов несильно потянул на себя тонкую дощатую дверь, и она бесшумно отворилась. Желтый рассеивающийся луч фонаря осветил обшарпанный пол, быстро перебрался на противоположную сторону, оклеенную старыми обоями; выхватил из темноты семейные фотографии, после чего зацепил угол какой-то пестрой картины и перескочил на громоздкий комод, расплывшийся огромным темным пятном рядом с окном.
– Ищи здесь!
Петр прошел вперед на несколько шагов и, не заметив стоявшего в темноте стула, зацепил его ногой. Стул громко и злобно прошаркал по полу, качнулся на задних ножках, словно раздумывая: «А следует ли падать?», а потом с грохотом шарахнулся об пол.
В следующую секунду из соседней комнаты прозвучал встревоженный старушечий голос:
– Кто здесь?!
Хрипунов перехватил растерянный взгляд Петешева – тот ждал разрешения, чтобы броситься к выдавленному окну. «Дрейфишь, Петро, а все героя из себя строил!» Но вместо отхода Василий, уже не соблюдая осторожность, зашагал через весь зал прямо в ту сторону, откуда звучал обеспокоенный голос. Луч фонаря бесцеремонно уставился на сморщенное желтоватое старушечье лицо, и он, вкладывая в свой голос всю накопленную злобу и раздражение, не отпускавшее его на протяжении последних недель, прошептал:
– Молчать, старая колода, если жить хочешь… Хоть слово вякнешь… пристрелю! – для убедительности он выставил вперед руку с вальтером. – Где твой квартирант?
– За занавеской он, спит…
– Петух, проследи за ней, чтобы она какую-нибудь дурь не выкинула, – сказал Хрипунов Петру, продолжавшему стоять неподвижно.
Петешев уже справился с растерянностью и теперь старался выглядеть как можно боевитее. Ему очень хотелось верить, что Большак не заметил его минутное замешательство.
– Ложись на пол, старая! – приказал Петешев, потрясая наганом. – Живо!
– Да что же вы надумали-то, ироды! Я же вам в бабушки гожусь.
– Ложись, сказал!
Женщина, подбирая в руки длинную белую сорочку, тяжело опустилась на колени, потом легла на пол.
– Боже, сохрани! Боже, спаси! – крестилась она, глядя на револьвер.
Хрипунов отошел в угол комнаты, где за занавеской находился квартирант, и с силой дернул на себя пеструю материю. Бледно-желтый луч фонаря осветил рыхловатое лицо спящего молодого мужчины.
– Поднимайся, козел! Чего дрыхнешь? – процедил Хрипунов.
Мужчина открыл глаза и недоуменно уставился на Василия.
– Вы кто? Что происходит? Объясните мне.
На вид ему было не более тридцати лет. Он был высокого роста, с рыхлым телом, очень нескладный, с тонкими руками. Василий не без удовольствия всматривался в его искаженное страхом лицо. Квартирант все понял – его губы вдруг дрогнули и застыли в какой-то нелепой просительной улыбке.
– А теперь туда! К старухе! И лицом вниз! – Хмыкнув, добавил: – И смотрите там, не нагрешите.
Квартирант суетливо затоптался на месте, после чего послушно опустился рядом со старухой.
– Слушай меня внимательно, – с искренним сочувствием произнес Василий, – если поднимешь крик, пристрелю тут же, на месте. Мне не впервой! Петух, посмотри, что там у старухи в комоде припрятано.
Петр Петешев подошел к комоду и стал вытаскивать из него ящик за ящиком. На пол вывалилось выглаженное белье – простыни, наволочки. В нижнем ящике оказалась шкатулка, в которой лежали старинные бусы, броши, кольца, золотые серьги.
– Где золото прячешь, старая?! – зло спросил Петешев. – Ну, говори!
– Нету у меня ничего больше, сыночки, – горестно запричитала хозяйка дома. – Только это.
– Осмотри шифоньер! – приказал Большак.
Петешев повернул ключ, оставшийся в дверце шифоньера, и широко его распахнул. В нем были старые платья времен молодости старухи, широкие сарафаны, передники, помятые шляпки. Петр торопливо скидывал одежду на пол. Ни золота, ни денег в шифоньере не оказалось.
– Где же ты, старуха, деньги прячешь?
– Если бы у меня деньги были, разве стала бы я квартиранта держать? Хоть на маслице да молочко будет.
– Оставь ее, Петух! Возьми вот ту швейную машинку, за нее на базаре хорошие деньги дадут!
Петр приподнял швейную машинку.
– А тяжела, зараза! – посетовал он.
– Ничего, не переломишься, – отмахнулся Хрипунов, подобрал с пола четыре платья. Критическим взором осмотрел их со всех сторон и, убедившись, что они вполне годны для продажи, сунул в холщовый мешок. – На базаре толкнем! Сейчас любая вещь нарасхват! А вы… если хоть слово кому-нибудь вякнете про нас! – повернулся он к лежащим на полу старухе и квартиранту. – Вернемся и порежем вас!
– Да разве мы смеем, милочки! – запричитала старуха.
– Все, выходим!
Потушив фонарь, Хрипунов сыпанул на пол горсть табаку и вышел из комнаты; пересек террасу и шагнул в оконный проем, через который было видно черное небо, издырявленное множеством звезд. За ним, стараясь не расколотить швейную машинку, заторопился Петешев.
Никто из близлежащих домов не видел, как дворик бабки Ксении пересекли двое мужчин. Потом, ненадолго нарушив ночную тишь, бряцнула на воротах тяжелая щеколда, и «гости» растворились в густом и темном пространстве улицы.
Глава 9
Сдавать не станут
Майор Щелкунов и капитан Рожнов вышли из темно-желтого длинного здания управления, пересекли тихую улицу Дзержинского, после чего спустились вниз по крутым бетонным ступеням прямиком к «Черному озеру».
Виталий Викторович был влюблен в этот парк с самого детства. Мальчишкой он помнил его всегда многолюдным, в нем было тесно от прогуливающихся под ручку пар, весело от задорных и шумных, как сама молодость, студенческих компаний. Зимой на озере еще с незапамятных времен ежегодно заливался каток, привлекавший всю молодежь с близлежащей округи. Весной впадина наполнялась талой водой, и тогда он вместе с другими мальчишками сколачивал плоты и организовывал на озере настоящие флотские баталии.
Некогда в саду размещались рестораны, один из которых принадлежал купцу Ожегову – по заверениям казанцев, один из самых лучших в Казани. Только в нем можно было отведать суп вензорв и консоме дежибье, кокили из рыбы и голубцы по-полтавски. Частенько к арке «Черного озера» подкатывала пролетка очередного залихватского кутилы. Раздавались хлопки откупориваемых бутылок, пенилось шампанское, слышался смех, а между старых лип чинно вышагивали парочки – мужчины с изящными тросточками в руках и женщины в красивых платьях и со шляпками с широкими полями.
Все это изящество присутствовало совсем еще недавно, но уже успело кануть в Лету. С той поры минула целая эпоха.
По ровной и прозрачной глади озера безмятежно скользила стайка лебедей. Птицы были доверчивыми и ручными, их можно было кормить прямо с ладоней. Но в парке уже давно не было изысканных ресторанов с зимним садом и светской, избалованной многими развлечениями публики. Все изменилось, казалось, что даже воздух стал несколько иным.
Особенно серьезные перемены произошли в «Черном озере» в тридцатые годы. Парк вдруг сделался чужим, даже нелюдимым, и казанцы старались обходить его стороной. В нем было беззвучно и гнетуще, даже птицы не щебетали. По утрам около парка «Черное озеро» со стороны Управления Народного комиссариата внутренних дел выстраивалась длиннющая очередь, которую не могли напугать ни летний зной, ни зимняя стужа. Длинная очередь тянулась через всю улицу Дзержинского и зловещим длинным хвостом спускалась по бетонным ступеням к самому озеру. О людях, стоявших в очередях, распространяться было не принято, но всем было известно, что это родственники арестованных, участвовавших в кулацких, диверсионно-повстанческих и диверсионно-вредительских группах, не теряющие надежды узнать хотя бы что-нибудь о судьбе арестованных близких.
Теперь очередей не было, что не могло не радовать. Времена нынче иные. Хотелось верить, что лучшие. Щелкунов любил посидеть в тенистом парке. Он словно погружался в далекое детство, где окружающий мир представлялся ему безоблачным.
В парке Виталий Викторович мог расслабиться. Покой и вид на узорчатый фасад Александровского пассажа, красивейшего здания Казани, помогали ему сосредоточиться, собраться с мыслями. Обычно он приходил сюда один, но сейчас с ним был капитан Рожнов, наблюдавший за ватагой пацанов в замызганных кепках, гонявших с громкими выкриками по асфальтовой дорожке обод от велосипеда.
Майор закурил и посмотрел на Рожнова.
– Ограбления совершает одна и та же банда. Это очевидно. – Между пальцами правой руки он сжимал дымящуюся папиросу; тонкая серая струйка неровной ниточкой тянулась кверху. – При грабежах бандиты действуют очень уверенно, как будто бы им хорошо известно расположение комнат, расстановка мебели. Возможно, они предварительно посещают квартиру под каким-то предлогом и изучают обстановку.
Валентин давно научился понимать майора Щелкунова с полуслова, возможно, потому, что часто думали об одном и том же. Вот и сейчас он сразу сообразил, о чем идет речь.
– Ограбление на Ягодной очень напоминает предыдущие, произошедшие на Марусовке. Выставляют раму и проникают в квартиру. Потом следы посыпают табаком, чтобы собака след не взяла.
Майор Щелкунов удовлетворенно кивнул.
– Почерк очень схож… Но что мы знаем об этой банде? Крайне мало, а правильнее сказать, почти ничего! По показаниям бабки и ее квартиранта нам известно, что грабителей двое. Молодые. Примерный возраст – от двадцати пяти до двадцати восьми лет. Особых примет не имеется. Во всяком случае, ни бабка, ни квартирант ничего такого не заметили. Правда, свидетели они не бог весть какие: одна полуслепая, а другой насмерть перепуганный и со страху ничего не помнит.
– Я тут переговорил со своими информаторами. Никто о них ничего не знает.
– У меня тоже ничего не получилось… Уверен, что это только часть банды. В действительности бандитов больше. А почему о них никто не знает… Банда закрытая! Так бывает, когда повязаны родственными связями, а такие друг друга не сдают, – заключил Щелкунов. Зябко поежившись, Виталий Викторович предложил: – Ну что, Валя, пойдем, что-то холодать стало.
Глава 10
Ограбление заславских
1948 год, начало июля
Развалившись на стареньком диване и беззаботно заложив руки за голову, Василий Хрипунов наблюдал за женой. Надежда, не замечая пристального взгляда мужа, кокетливо прихорашивалась перед зеркалом: подводила губы, поправляла прическу, поворачивалась то одной, то другой стороной к зеркалу. В последние два года Надя буквально расцвела: из девчонки-подростка она превратилась в красивую девушку со всеми приятными для мужского взгляда женскими выпуклостями. Девок вокруг вроде бы много – так и растут пустоцветами, многие их них никогда мужской ласки не узнают, – среди них можно подобрать деваху поярче да поэффектнее, но как-то с Надеждой было милее. И улыбнуться может по-особенному, и прикоснуться иначе, так что дрожь по телу пробирает. «Будто бы околдовала, так и смотрел бы на нее, не отводя взгляда!»
Василию хотелось видеть свою жену в ярких и дорогих платьях, в нарядной шляпке и непременно в белых перчатках, как у настоящей леди, в босоножках на высоких каблуках. Не без тщеславия он думал о том, что великолепием своих нарядов Надежда вряд ли уступит разодетым самоуверенным дамочкам на немецких ретушированных открытках. Однако Большак не без удивления отмечал, как быстро вместе с внешностью меняется и характер супруги. Она уже давно успела усвоить, что нравится мужчинам, и беззастенчиво пользовалась своей властью над ним. «Ну и пусть! – без сожаления подумалось Хрипунову. – Есть в этом что-то занятное, когда исполняешь капризы такой видной барышни, как Надька!»
Хрипунов уже с улыбкой вспоминал охвативший Надежду ужас, когда в очередной раз он ввалился в дом с мешком украденных вещей. Надька, прежде молчаливая и покорная, в тот раз завопила истошным голосом. Валялась в ногах, хватала цепкими пальцами за его штанины, требовала, чтобы он дал ей слово не заниматься грабежами. Василий, еще не успевший прийти в себя после удачного разбоя, угрюмо и неумело пытался успокоить жену, говорил сбивчиво и по-мужицки откровенно:
– Дурочка, я же для тебя стараюсь. Не хочу, чтобы ты выглядела хуже других. Ты что, замухрышкой, что ли, хочешь выглядеть? Я перед корешами со стыда сгорю, если такая красивая бабенка, как ты, в лохмотья будет одеваться! Люблю ведь я тебя! Продадим все это, а там покупай что захочешь! Только переждать нужно немного, пока разговоры не утихнут.
Надежда успокоилась не сразу, некоторое время дулась. Он и сам неделю не подходил к мешку с вещами. А потом вытряхнул содержимое на пол и из множества платьев выбрал самое броское – черное, с большим лиловым бантом у самого плеча.
– На, возьми! Примерь, – протянул он вещь Надежде. – Пообносилась вся! С платьем, что сейчас на тебе, только милостыню на паперти просить. Да и то стыдно станет!
Надежда колебалась недолго, а потом примерила платье, оказавшееся ей в самую пору. Василий не мог не заметить, как ее глаза неожиданно радостно блеснули. «Наконец-то угодил!» – не без удовлетворения подумал он.
После этого случая Надежда уже не задавала ему вопросов, куда именно он направляется на ночь глядя и с какой целью. Терпеливо дожидалась мужа, поглядывая в окно. Большак возвращался чаще всего под утро, небрежно бросал мешки с награбленными вещами на пол и негромко распоряжался:
– Присмотри что-нибудь для себя. Может, понравится. Остальное на рынок снесем. Там и продадим.
Совсем скоро у Надежды появился вполне сносный гардероб, в котором было несколько вечерних платьев, множество разноцветных шерстяных кофточек и блузок, несколько демисезонных пальто, шуба из песца и плащ из кожи. Обилие одежды и нижнего белья делало ее в собственных глазах барыней, и она с легкостью расставалась со своими устаревшими туалетами – дарила подругам поношенные босоножки, слегка запачкавшиеся платья, чуть помятые шляпки…
– Мы уже не справляемся. Твоя мать будет наши вещи на Колхозном рынке продавать, – однажды сказал Хрипунов. – Я с ней уже договорился. Там какая-то ее знакомая бикса торгует. Но этого мало. Не мешало бы своего человека на Чеховском базаре иметь, на Еврейской толкучке… У тебя, случайно, нет никого на примете?
Надежда отрицательно покачала головой.
– Никого.
– А может, сама попробуешь? – Глянув в перепуганное лицо жены, усмехнулся: – Да пошутил я.
Как-то вернувшись с работы раньше обычного, Василий сделался случайным свидетелем откровений жены, хваставшейся перед двумя своими подругами, пришедшими к ней на чай.
– Вася меня приодел. Мне теперь любая баба может позавидовать! Вот это красное платье достал… Оно совсем новое.
– Какая ты счастливая, Надька, как муж тебя любит! А мой мужик ни рыба ни мясо. Или пиво пьет, или с мужиками в домино во дворе играет! Вот скажу ему, пусть зарабатывает, как твой Василий!
Хрипунов прошмыгнул в соседнюю комнату и, затаившись, до конца прослушал женский разговор. Дождавшись, когда подруги разойдутся, Василий с пеной у рта прошипел Надежде в самое лицо:
– Ты что, лярва тупая, нас всех посадить решила?! Ты сама знаешь, откуда эти шмотки! Чтобы твоей трепотни я больше не слышал! Печеньем их накорми, конфетками шоколадными, но о моих делах ни с кем ни слова!
Уже под вечер Надежда ласковой и доброй кошкой приползла к нему на диван, а потом, потершись лицом о его плечо, попросила:
– Вась, ты бы мне шубу купил.
– Так у тебя же есть песцовая шуба, – удивился Василий, глянув в хитрющие глаза жены.
– Она уже на рукавах протерлась. Мне другую нужно. Поновее… Может, соболиную где достанем? А то совсем как замухрышка хожу!
– Тоже мне, нищенка! – неожиданно для себя разозлился Хрипунов. – С головы до ног вся в золоте ходит, а ей все мало! – Но, заметив удивление, плеснувшееся в синих глазах жены, уступил: – Ладно, будет тебе шуба. Обещаю!
Преподнесенный урок Надежда запомнила и больше с подругами не откровенничала.
Теперь у Василия появились деньги. Он тратил их с удовольствием, мелочь не считал, щедро расплачивался в ресторанах, куда стал частенько заглядывать. Старался быть щедрым: угощал друзей, знакомых, часто устраивал семейные веселые застолья, приглашая всех родственников. У него появилась любовница – мастер цеха на гармонной фабрике, – которую он так же щедро одаривал, как и свою жену.
Когда запасы начинали оскудевать, он шел на очередное дело.
* * *
На фабрике Хрипунов имел помещение, в котором проводил инструктаж с подчиненными, сюда же нередко заглядывали сотрудницы из отдела кадров, размещавшегося через стенку. Чаще других заходила их начальница – замужняя Марья Николаевна Васильева, разговорчивая, жизнерадостная особа. Говорила она много и всегда попусту, а еще дымила как паровоз. Ходил слушок, что она погуливает с каким-то майором из военкомата.
Перед самым обеденным перерывом дверь распахнулась и вошла Марья Васильева.
– Вот ведь народ какой жадный пошел! – начала она сразу с порога, доставая из пачки папиросу. – Порой смотришь на них и только диву даешься! Я на Лаврентьевской живу, а у меня соседи евреи. Заславские… Может, слышал?
– Не довелось, – выдавил из себя Хрипунов.
– Мыло у себя варят и на рынке очень выгодно продают. А все говорят, что оно с мыловаренного завода. Я у них вчера денег попросила до получки. Так что ты думаешь? Отказали! Хотя у самих из горла прет!
– Так уж и прет? – засомневался Хрипунов, подняв на нее взгляд.
– Куркули они самые настоящие, я тебе это точно говорю! – Воткнув папиросу в угол рта, она закурила.
– Пригласила бы как-нибудь к себе в гости, – перевел Василий разговор в другое русло. – Где ты живешь?
– В самом конце улицы. Заходи, я и бутылочку поставлю, – проговорила она, и Василий почувствовал в ее голосе затаенную надежду. Видать, майор не всякий раз приходит. А с мужем, видно, какой-то разлад.
– Знаю твой дом, это желтый особнячок около высокого забора, так?
– Нет же, рядом! Около него клен высокий растет. А в этом желтом особнячке мои соседи-куркули живут.
– Договорились, – улыбнулся Василий, – жди завтра в гости.
– А у меня для тебя и поллитровка отыщется. Может, и ближе сойдемся, – пококетничала Марья Николаевна.
В тот же день, ближе к вечеру, Хрипунов заглянул к Петешеву.
– Ты один? – прошел он в квартиру.
– Один, – ответил Петр. – Жена по каким-то своим делам пошла.
– Это хорошо… Поговорить можно, – присел он за стол, на котором стоял чайник. – Плесни мне чайку. Пока шел, все горло пересохло.
– Сделаем, – отозвался Петр. Налив в стакан мутноватую заварку с радужной пленкой на поверхности, он залил ее кипятком. Затем, открыв буфет, взял с полки белый холщовый мешочек с колотым сахаром и, развязав его перед Василием, сказал: – Бери! Так оно послаще будет.
Хрипунов, едва кивнув, взял кусочек с раковистым изломом и положил его в стакан. Сделав глоток, заговорил:
– Хата одна богатая есть на примете. Мыло варят и на базаре им торгуют. Сам понимаешь, какой сейчас на него спрос. Без мыла нынче никак! Денег у них до самого горла! – и Хрипунов со значением провел пальцем по шее. – Если эту хату возьмем, уверен, что разбогатеем! Это тебе не старушечьи сарафаны из сундуков таскать.
Петешев сел напротив Хрипунова. Длинный, угловатый, с широким разворотом плеч, он выглядел несуразно в тесной комнатенке.
– Давай попробуем, почему бы и нет? Как думаешь брать?
– Я уже тут прошелся вокруг этой хаты, присмотрелся, что к чему… У каждого там свой небольшой двор с палисадником. Поздним вечером зайдем во двор к Залесским, спрячемся у них в сарае. Дрова они там держат… А вот когда они дверь откроют, тогда и войдем в хату.
– Семья у них большая?
– Нет. Муж и жена… И еще ребенок малолетний.
– Может быть, на всякий случай еще кого-нибудь прихватим? – несмело предложил Петр.
Чай был допит, и Петешев налил Хрипунову второй стакан. Размешав сахар, брошенный в кипяток, Василий отложил в сторону ложечку и согласился:
– Я тоже об этом подумываю. Тестя надо привлечь, Ивана Дворникова. Он мужик боевой, в разведке служил, пока однажды его миной не накрыло. Глуховат малость, но для наших дел подходит в самый раз!
– Значит, ты ручаешься за него?
– На все сто! Присмотрелся я к нему… Болтать много не станет, родня все-таки. Он тоже в лагере сидел. На четыре года тройка[5] засадила.
– И за что его так немилостиво?
– Как антисоветского элемента. И на фронт-то пошел, чтобы его реабилитировали. Однако судимость так и не погасили. Так что у него свои счеты с советской властью.
– Знаю я твоего тестя… А не староват он для такого дела? Сколько ему? Под пятьдесят, должно быть?
– Ничего, помехой не станет. Мужик он с головой. Может быть, еще что-то дельное подскажет.
* * *
С тестем проблем не возникло. Услышав, что зять предложил пойти на дело, пообещав при этом большие деньги, он, немного подумав, согласился:
– Почему бы и нет. Сейчас, куда ни глянь, такие цены задрали, что и не подступиться! А кушать-то хочется. Вижу, как ты живешь. Ни в чем себе не отказываешь и дочку мою, Надюху, как приодел знатно! Любо-дорого смотреть! Перед людьми не стыдно. Так когда, ты говоришь, надо идти?
– Завтра, часов в десять, – приободрившись, ответил Василий.
– Подходящее время, у меня как раз смена заканчивается. А что мне делать-то нужно?
– Ничего особенного, на шухере будешь стоять, если кто появится, дашь нам знать.
* * *
Следующей ночью через лаз в заборе пробрались во двор к Заславским. Домина был добротный, из толстых сосновых стволов. Окна были потушены – хозяева спали.
– Сколько добра в хате, а собаку так и не завели. Видно, от жадности, на харчах для собаки экономят, – съязвил Хрипунов.
– Думают, что так дешевле выйдет, – поддержал его Петешев. – И что теперь?
– Просто так в дом не войти. Двери крепкие, а окна с двойными рамами, я уже проверил. Шухер большой поднимется… В сарае затихаримся и подождем, когда кто-нибудь выйдет.
Заславские проснулись ранним утром, когда солнце только поднималось из-за горизонта. День обещал быть ясным. Утренняя роса легла на траву, прижав ее к земле. На улице было свежо. Хозяйка дома – привлекательная молодая женщина Хася – вышла на крыльцо, одетая в темный тулупчик, зябко повела плечами и, чуть приподняв длинный сарафан, стала спускаться по высокому крыльцу во двор.
Хрипунов приоткрыл дверь сарая и увидел, что женщина шла через двор прямо к ним. Потом она вдруг остановилась и, словно предчувствуя недоброе, поспешно повернула к дому.
– Что это она вдруг? Не заметила ли нас часом? – встревоженно произнес Василий и, не дожидаясь ответа, выскочил из сарая и побежал вслед за хозяйкой. Хася торопливо приближалась к крыльцу, в какой-то момент Хрипунову даже показалось, что она сорвется на бег. Забежав вперед, он преградил женщине дорогу.
– Слушай, стерва, только без крика давай! – ткнул он ствол пистолета ей в живот. – Сейчас ты заходишь в дом, а я иду за тобой следом. И если хоть слово вякнешь… пристрелю! – Хрипунов видел перекошенное от страха лицо женщины. Где-то внутри нее застрял крик, который никак не мог отыскать выхода. – Рот закрой, тварь! Иначе я тебе его сам запечатаю. А теперь по ступенькам вверх!
Женщина вдруг засуетилась.
– Сейчас, сейчас, – теребила она беспокойными пальцами отворот тулупчика, поднимаясь по крыльцу.
В дом следом за Хрипуновым вошел и Петешев. Немного поотстав, оглядевшись по сторонам, поднялся Дворников.
– Закрой дверь, Иван, постой у окна! – сказал Хрипунов тестю. – Если кто-то подойдет, голос подашь!
– Сделаю, – ответил Дворников.
Громко шаркнула тяжелая щеколда. Женщина со страхом смотрела на вошедших, осознавая, что всецело находится во власти преступников.
– Деньги давай – и быстро! – прикрикнул Василий на хозяйку.
– У нас ничего нет, – испытывая дикий страх, негромко произнесла Хася.
Хрипунов подошел к женщине вплотную. С ядовитой усмешкой созерцал перекошенное от страха лицо. Притронулся к ее смоляным волосам и нежно произнес:
– Какие они у тебя пушистые, вот только послушай меня внимательно, – взяв в горсть ее локоны, он стал наматывать их на кулак, а потом притянул к себе, – вот только я тебе не верю, сука! – Заславская сжалась от страха, лицо судорожно дернулось. – А ты красивая. Может, поразвлечься хочешь? Так мы тебе рады услужить, мы справные бродяги. Не пожалеешь! Вот, посмотри хотя бы на него, – ткнул Хрипунов пальцем в тестя. – Такой боров любой бабе в усладу будет. – Губы Хаси сжались в тонкую нить, а по щеке сбежала горькая слеза. – Болота мне еще не хватает! Пошла прочь! – разжал Хрипунов короткие пальцы. – Показывай, где золото держишь! Живо, стервоза!
– Вы заберете и уйдете?
– Золото давай, лярва!
– Сейчас, – отшатнулась женщина от Хрипунова, неуверенной поступью подошла к громоздкому шкафу и принялась лихорадочно перебирать постельное белье. – Сейчас… Где-то здесь.
Наконец ей удалось отыскать то, что она искала, – небольшую черную лакированную сумку.
– Вот здесь, берите все, только не трогайте нас, – положила она сумку перед Хрипуновым. – Здесь все, что мы скопили за несколько лет.
Большак вытряс содержимое сумки на стол. На белую узорчатую скатерть упали золотые вещи: несколько монет царской чеканки; колечки с зелеными камешками; два небольших браслета, один из которых с красным крупным камнем, не иначе как рубин; короткая золотая цепочка, сережки с прозрачными камнями…
– И это все?! Ты меня за дурака, что ли, держишь?! А ну давай, показывай остальное! Где еще золото припрятала, тварь?!
Стоявший у окна Иван Дворников вдруг отпрянул в сторону.
– Что у тебя там? – зло спросил Хрипунов.
– Вася, там какой-то молодой мужик у ворот!
Василий подступил к окну и чуть отодвинул занавеску. Мужчина лет сорока закрыл створки ворот и скрепил их длинной металлической задвижкой. Несильно пнул кирзовым сапогом столб, сбивая с подошвы налипшую грязь, и широким шагом двинулся к дому.
– Кто это? – повернулся Хрипунов к хозяйке, чувствуя, как в висках запульсировала кровь.
– Моисей, мой муж…
– Почему так рано?
– Он в ночную смену работал. Вот пришел…
Большак вплотную подошел к сжавшейся от страха женщине, ткнул дулом вальтера ей в щеку и сквозь стиснутые зубы процедил:
– Сейчас ты подойдешь к двери и без лишних слов откроешь своему муженьку. Если вякнешь хотя бы слово… пристрелю и тебя, и его! Ты хорошо меня поняла?
– Да, – тихо произнесла Заславская.
– Вот и прекрасно, моя радость… Если сделаешь так, как я велю, тогда все обойдется. А теперь вперед, – подтолкнул он ее к выходу.
Раздался негромкий стук в дверь. Хася подошла к порогу и умоляюще посмотрела на стоявшего рядом Хрипунова. Тот молча поднял руку с пистолетом: «Помни!» Подрагивающими пальцами женщина не без труда отодвинула засов и отступила в глубину комнаты. Утренний сумрак укрыл ее взволнованное лицо. Дверь приоткрылась.
– Заставляешь ждать меня, красавица, – вошел в прихожую хозяин дома Моисей Заславский. – Похоже, что ты сегодня не в настроении. А у меня вот для тебя новость хорошая есть. Сегодня пойдем покупать тебе новое платье. Повысили меня. С завтрашнего дня буду работать мастером, а это уже совсем другая зарплата. А еще и премии!
