Евгений Ильичев
Триггерная точка
Глава 2
После обеда работать Эльме особо не хотелось. В хранилище она пошутила на эту тему с работницей средних лет и, отсмеявшись, попросила не нагружать ее на вечер экспонатами. Дама с каменным выражением лица внезапно растаяла и на шутку Эльмы ответила заговорщическим подмигиванием:
– Оставлю тебе две картины Пойре. Он бездарность, ты справишься в два счета, дорогая.
– Вы меня буквально спасли, фрау Гретта, – поблагодарила Эльма и в ответ одарила сослуживицу своей фирменной улыбкой.
Удивительным было то, что Эльма действительно была доброжелательна ко всем, с кем общалась. Никакой фальши или наигранности в ее улыбке или манере говорить Коликов не заметил. Будь он, скажем, объектом, которому такая девушка подарила столь милую улыбку, наверняка бы подумал, что она с ним кокетничает.
Тимуру вдруг вспомнилось одно из первых и одновременно самых сложных его заданий. Тогда он попал прямиком в июнь сорок пятого года. Тот Берлин коренным образом отличался от того, что капитан видел сейчас. Единственным признаком наступления мирной жизни были с трудом расчищенные от битого кирпича и бетона улицы, по которым бесконечно сновали туда-сюда армейские Бьюики, Студебеккеры да генеральские и дипломатические Мерседесы, петлявшие между огромными воронками. Воронки же поменьше были наспех засыпаны все тем же битым кирпичом и при поездке вытряхивали из пассажиров последние кишки. В одном из таких правительственных Мерседесов и оказался тогда еще лейтенант Коликов.
Ужасно попадать в голову объекта среди бела дня. Во-первых, сам объект терял ориентацию и мог запаниковать, осознав, что в его голове, кроме него, поселился кто-то еще. Во-вторых, внедряемому оперативнику приходилось входить в курс дела уже по ходу пьесы и молниеносно реагировать на текущую ситуацию. Коликову в тот раз повезло, что объектом оказался какой-то важный доктор-психиатр. В момент внедрения его везли по Берлину на заднем сидении легкового автомобиля в сопровождении двух генералов – русского и американского. В таких «забросах» единственной возможной тактикой было скорейшее и полное подавление воли объекта и перехват контроля над его телом. Из плюсов – такая тактика позволяла быстро избавиться от лишних вопросов со стороны окружения объекта. Минутное помутнение сознания всегда можно было списать на укачивание или несвежее пиво, выпитое накануне. Пара минут с закрытыми глазами – и объект переходил под полный контроль оператора. Но были и минусы. Оператор понятия не имел об окружающей его обстановке. Вокруг мог быть бой, секс, погоня, авиакатастрофа или допрос. Причем оказаться оператор мог как в теле допрашиваемого, так и допрашивающего. Что, в общем и целом, не имело для него особой разницы – моральный удар мог быть убийственным как в первом, так и во втором случае. Представьте, что вы моргаете много-много раз и в одно мгновение оказываетесь в душной, тускло освещенной комнате. Вокруг пахнет фекалиями, кровью и смертью. Откуда-то доносятся приглушенные стоны, плач, вой. Перед вами связанный человек с вытекшим глазом. Лица человека не разобрать, поскольку вместо привычных губ, носа, скул – одно сплошное кровавое месиво. Вы смотрите на свои руки и обнаруживаете, что держите плоскогубцы, в которых зажат чей-то ноготь с висящим на нем мясом. Вам надо понять, кто вы, в каком звании и должности, кого именно пытаете и что, собственно, хотите узнать. И тут два варианта: либо безропотно смотреть на все это действо, добывая нужную информацию, либо брать под контроль сознание изверга, а после изворачиваться на ходу.
К счастью, тогда, в сорок пятом, Коликов оказался в теле психиатра, но вот понять, кто он и куда его везут, было затруднительно. Тимур выбрал выжидательную тактику, но быстро прокололся. Психиатр оказался действительно серьезным ученым и свою собственную психику считывал на раз-два. Не захвати тогда Тимур контроль над телом доктора, тот потребовал бы изолировать себя и сам себе назначил бы психиатрическую экспертизу. И было, кстати, из-за чего – не каждый адекватный человек сможет спокойно мириться с чужим сознанием в своей голове. Как только доктор заподозрил сам за собой неладное и попытался заговорить об этом с генералами, Тимур счел за благо перехватить управление. А дальше перед бедным лейтенантом разыгралась настолько сюрреалистичная картина, что ему пришлось применить все свои навыки, чтобы не выдать своего присутствия в чужой голове.
Как оказалось, привезли Коликова (точнее, врача, в чьей голове он находился) к разрушенному зданию Рейхстага. Генералов уже встречала сборная делегация советских и американских военных. Доктора молча высадили и тайными тропами, в обход завалов и особо опасных участков руин проводили в подвалы Рейхстага. Освещение тут уже было налажено, коридоры вычищены. Делегация проделала длинный путь по огромному зданию, то спускаясь, то поднимаясь на разные уровни подвальных помещений главного символа нацистской Германии. Наконец Коликова вывели в какой-то слишком уж ухоженный коридор. Везде ковры, массивные дубовые двери кабинетов. Стоял терпкий запах военщины. Таблички со всех дверей были сбиты, но лейтенант понял, что где-то именно в этих помещениях верхушкой третьего Рейха принимались важнейшие для всего мира решения. Довольно символичным было и то, что именно в этом месте и в это время сложилась триггерная точка всей Второй мировой Войны. Не менее важная, чем под Сталинградом в сорок третьем или под Москвой в сорок первом.
Коликова остановили возле ничем не приметной двери и ввели в небольшое помещение, больше походившее на приемную. Напротив входа красовалась еще одна массивная дверь. Вместе с доктором в приемной остались переводчик и два генерала – русский и американец. Наконец врачу дали понять, что, собственно, от него требуется.
– Догадываетесь, доктор Браун, зачем вы здесь? – обратился к психиатру американский генерал.
– Могу и ошибаться, – спокойно ответил Коликов на чистом немецком. – Но, полагаю, вам нужна моя профессиональная консультация.
– Боже упаси! – похлопал по плечу доктора генерал. – Очень надеюсь, что в ближайшие сорок лет помощь мозгоправа мне лично не понадобится.
«Ну конечно, не понадобится, – подумал тогда Коликов, – ты ж американский генерал. Какие такие ужасы войны тебе лично довелось пережить?»
Вслух же ответил иное:
– Чем могу быть полезен союзникам?
– Видите ли, доктор, – кашлянув, вмешался русский генерал. Говорил он по-русски, но ради сохранения «легенды» Коликов дождался перевода, прежде чем продолжить разговор, – вы единственный врач, имевший опыт работы с верхушкой нацистской Германии.
– Что от меня требуется? – постарался не выдать своего изумления лейтенант.
Русский генерал хитро прищурился, вглядываясь в физиономию английского доктора, и продолжил:
– Кажется, вы намеков не понимаете. Что ж, попытаемся иначе. В наших руках оказался некий человек, который, как мы полагаем, причастен к смерти миллионов людей. Сейчас он находится вон за той дверью, – генерал кивнул на закрытую дверь в дальнем конце комнаты. – И вы, дорогой доктор, в далеком двадцать четвертом году проводили медицинское освидетельствование этого объекта.
Коликов выдержал паузу, давая возможность генералу самому завершить начатую фразу. До лейтенанта реально не доходило, о чем именно толкует его далекий предок. Генерал принял молчание доктора за приглашение к продолжению беседы и действительно продолжил:
– Вы же осматривали одного «особого» заключенного в Ландсбергской тюрьме в двадцать четвертом году?
По спине Коликова пробежал холодок. Ему что, предстояло опознать самого Адольфа Гитлера? Коликов сглотнул и кивнул генералам. Те, не сговариваясь, переглянулись, и русский генерал продолжил:
– Все просто, доктор. Вам необходимо побеседовать с этим человеком и сделать свое профессиональное заключение, может ли этот человек быть тем самым «особым пациентом», с которым вас однажды свела судьба. Естественно, этот субъект внешне не похож на того, кого мы разыскиваем, но ваша медицина, в частности, достижения пластической хирургии, впечатляют.
Тимур лихорадочно соображал. В его голове проносились сотни сценариев, по которым могла пойти дальше мировая история. И дело было даже не в том, что он лично не знал Гитлера и никогда с ним не общался, – вопрос был в вероятности этого события. По сути, вариантов было только два. Или там Адольф Гитлер, или нет. Коликов рискнул и задал уточняющий вопрос:
– Но, господа, я полагал, как и все в мире, что тот человек, о ком, вероятно, идет речь, покончил с собой. Об этом писали все газеты!
– Нам плевать, что писали газеты, – довольно грубо ответил американец. – Для всего мира эта тварь так и останется покойником. Нам важно понять, он это или не он. Что с ним будет дальше, уже не ваша забота.
Коликов кивнул. Он хорошо знал историю, и в его голове уже вырисовывалась цельная картина происходящего. В той реальности, в которой жил он, Гитлер покончил с собой, а его тело было сожжено – это если верить официальным источникам. При всем этом в мире долгие десятилетия не утихали споры о том, правда это или ложь. Строились десятки конспирологических гипотез, согласно которым Гитлер выжил и бежал из Германии в Аргентину на подводной лодке. Эта гипотеза и ей подобные вкупе с поразительно живучими идеями нацизма десятки лет отравляли жизнь людям по всему земному шару. В разных странах мира как грибы после дождя появлялись и росли общества, вдохновленные этими идеями. В конце концов, все кончилось тем, что в конце двадцатого и в первой половине двадцать первого века неонацизм вновь поднял голову. Его выращивали, подпитывали и на его почве то там, то тут вспыхивали войны. Третьему Рейху свернули шею в сорок пятом, а спустя сотню лет эта чума все еще уносила десятки тысяч жизней. И это притом, что официально Гитлер умер! У Коликова не хватало воображения представить себе, что будет с миром, в котором будут распространяться слухи о том, что самый главный преступник всех времен и народов остался жив. В том, что американцы способны пустить этот «слушок», лейтенант не сомневался. Раз уж они вцепились в этот пирог, то русским этот лакомый кусок точно не отдадут.
– Я готов, – спокойно сказал Коликов, приняв решение. Генералы одобрительно кивнули доктору и проводили его в соседнюю комнату.
За дверью его ждал немолодой мужчина в новенькой форме солдата вермахта. Мужчина был в наручниках и спокойно сидел за массивным дубовым столом, ожидая аудиенции. Коликов даже не попытался разглядеть его. Какой был смысл пытаться самому разоблачить, возможно, самую крупную аферу века? Сам Тимур Гитлера не знал. Мужчина напротив, естественно, не должен был визуально походить на фюрера. У него была иная прическа, не было знаменитых усиков, лицо действительно могло быть подправлено пластическим хирургом. Какие-то общие черты с Гитлером, конечно, присутствовали. Худоба, тремор рук, разрез глаз, цвет радужки – исправить все хирурги того времени не могли. Но полной уверенности в том, что этот человек именно Гитлер, у Коликова, естественно, не было, да и быть не могло. Именно потому союзники и прибегли к такому экстравагантному методу опознания. Только человек, знавший Гитлера лично, мог приоткрыть завесу этой тайны, а психиатр мог сделать это с еще большей точностью, только и всего.
Подавив в себе желание поговорить с потенциальным фюрером, Коликов безо всяких предисловий зашел к незнакомцу за спину и свернул тому шею. Расчет был один: так как для всей планеты Адольф Гитлер был мертв, должна была оставаться мертвой и потенциальная легенда о его спасении. Нужно было вырубить на корню любую попытку манипуляций этим именем. Спекуляции на эту тему в этом времени могли привести к огромным жертвам в будущем. И в его, Коликова, будущем тоже. Убив одного то ли Гитлера, то ли солдата вермахта, Тимур избавлял все стороны от соблазна использовать это поганое имя в корыстных целях. Оно и без того принесет еще очень много горя.
Покончив с этим делом, Коликов вышел обратно в приемную.
– Что, так быстро? – удивился американец, вставая. Он даже сигару не успел раскурить.
– Да не он это, – спокойно произнес Коликов и вышел из тела бедного доктора.
Это дело очень долго разбирали. Естественно, сделанного не воротишь – шанс на внедрение дается лишь единожды. Кто-то из начальства ругал Коликова, кто-то одобрял его поступок. Был ли тот заключенный Адольфом Гитлером, никто так и не понял. Единственное, что отметили после того вмешательства в вероятность, – это странное самопроизвольное снижение преступлений на расовой почве по всему миру. Новые неонацистские ячейки образовывались, но действовали как-то вяло, натужно и без огонька. Их спонсировали неохотно, хотя раньше все было иначе. Какую роль в этом сыграл поступок лейтенанта Коликова в одной из вариаций далекого сорок пятого года, никто не знал. Но факты говорили сами за себя.
Тимур вернулся из воспоминаний в текущую реальность в тот момент, когда на столе Эльмы затрезвонил телефон. Коликов даже не понял, кто испугался сильнее – он или Эльма.
– Фройляйн Эльма, зайдите ко мне, – прохрипел чей-то голос в трубке, и девушка, захватив последнюю на сегодня картину и сдав ее в хранилище, поднялась на третий этаж.
На двери, перед которой Эльма поспешно поправляла свое платье, красовалась табличка: «Директор музея». Девушка постучала и, не дожидаясь ответа, тихонько вошла.
– Ааа, фройляйн Эльма! – дружелюбно протянул маленький суховатый старичок в серой тройке. – Входите. Присаживайтесь.
На угловатом и болезненно желтом лице директора музея немного не к месту красовались жиденькая бородка и усы в стиле Эркюля Пуаро. Маленькие глазки не желали фиксироваться ни на чем конкретном и постоянно бегали по кабинету, лишь изредка застывая на декольте подчиненной. Бровей почти не было, они скорее обозначали контур глубоко посаженных глаз. Крючковатый нос был сильно скошен в сторону, и директор постоянно трогал его рукой, словно проверяя, не отвалился ли он. В общем, Коликову этот субъект не понравился и, судя по ощущениям фройляйн Эльмы, она тоже недолюбливала директора музея.
– Вызывали, герр Диммар? – выдавила она из себя остатки дружелюбия.
– Да, фройляйн Эльма. У меня есть к вам деликатное поручение.
– Я слушаю.
– Мы на днях получили обратно часть нашей египетской коллекции.
– О, герр, так это же замечательно!
Девушка обрадовалась искренне, Коликов почувствовал это.
– Ооо, дорогая, не спешите радоваться. Вернули далеко не все. Часть коллекции передали в музеи западного Берлина, другую распределили по восстановленным музеям в Дрездене. Большая и, к сожалению, самая дорогая часть коллекции – мумии и предметы роскоши, естественно, не уцелели. Нам, увы, достались лишь крохи.
Герр Диммар был искренне расстроен этим обстоятельством, но самого Коликова эта печальная для музея новость никак не задела. А вы, собственно, чего хотели? Ваши вооруженные силы разграбили пол-Европы, Россию, а они вам за это должны были сохранить дорогие вашему сердцу экспонаты? Коликов не удивился бы факту обнаружения похищенной мумии в какой-нибудь частной коллекции арабского шейха или американского нефтяного магната. Да хоть у черта на фазенде, лишь бы за эту древнюю рухлядь можно было построить детский сад, школу или жилой дом где-нибудь в Воронеже.
– Это очень и очень печально, герр Диммар. Но я думаю, крохи – это то, с чего мы начнем возвращать себе былое величие.
Судя по тому, как сверкнули глаза директора, эта довольно двусмысленная фраза молодой немки обласкала ему и слух, и душу. Естественно, Эльма имела в виду музейное достояние немецкого народа и ничего более. Но сказано это было с чувством и с вызовом. В словах Эльмы Коликов ощутил нотки реваншизма. Ощутил их и директор музея. Судя по всему, он, как и миллионы немцев по всей Германии (чего таить?) чувствовали тогда эти нотки. Их общество, обреченное на принудительное раскаяние, раскололось на две неравные части. Одни искренне сожалели о преступлениях, совершенных вермахтом и нацистами. Открыто признавали свое поражение и брали на себя вину перед всем цивилизованным миром, были согласны на репарации и вообще довольно искренне посыпали голову пеплом. Но таких было меньшинство. Другие же делали лишь то, чего ждал от них остальной цивилизованный мир. Они, конечно, были против войны и признавали себя ее зачинщиками. Но, ко всему прочему, они первыми (и, как правило, громче всех) кричали на каждом углу, что пострадали от нацизма чуть ли не сильнее остальных народов Европы и Азии.
«Первым народом, – говорили они, – который был покорен Гитлером, был немецкий народ».
Их дети, то есть первое послевоенное поколение, имели на вооружении уже новую формулировку: «Во всем виноваты нацисты! Но не каждый немец – нацист. Конкретно мы никого не убивали, не пытали и не бомбили и отвечать за грехи отцов не собираемся».
Они отвечали. Долго отвечали. Отвечали и их дети. И внуки. Но с каждым новым поколением эта общая коллективная ответственность за самую кровавую войну в истории человечества слабела. С каждым выплаченным долларом в виде репараций они снимали с себя все больше и больше ответственности. А потом настал день, когда мир забыл. Вернее, даже не забыл, а аккуратно подправил историю и предпочел не замечать ее неудобных моментов. Волновались из-за этого обстоятельства только русские и евреи. Евреи, потому что прекратился источник репараций и сочувствия, а русские, потому что по всему миру начали беспощадно топтать их Великую Победу.
Коликов не знал, что на самом деле по этому вопросу думает Эльма. По сути, она не сказала этому напыщенному индюку ничего особенного. Каждый воспринял ее слова так, как хотел воспринять. Вопрос был в том, намеренно ли она это сделала. Если да, то она умна и умеет манипулировать людьми, знает подход к каждому. Там – посмеялись, тут – стрельнули глазками, здесь – пирог похвалили, а с начальством мы затронем чувство национальной гордости. Поведение, достойное шпионки.
Герр Диммар одобрительно кивнул и вынул из внутреннего ящика стола какие-то бумаги.
– Вот списки уцелевших экспонатов, среди них много папирусов. Мне нужно, чтобы вы провели их ревизию и оценку с учетом рыночной стоимости.
Девушка протянула руку и взяла бумаги.
– Что-то еще, герр Диммар?
– Нет, Эльма. Вы свободны.
– Могу я уточнить, к какому дню вам нужен отчет по Египту?
– Думаю, – закатил глаза директор, – у вас есть около недели. Сегодня до конца дня просмотрите эти бумаги и подготовьте предварительный оценочный лист. А завтра приступайте к работе. Начните с наиболее ценных экземпляров.
– Слушаюсь.
Девушка вернулась в свой кабинет и заперла дверь.
«А это уже странно», – подумал Коликов, глядя, как Эльма быстрыми четкими движениями раскладывает бумаги по стопочкам.
За весь день она ни разу не запирала дверь кабинета. Да и не от кого было. Во всем здании музея было от силы десять человек персонала плюс охранник. Чего же ей теперь приспичило?
Пока Коликов думал, девушка уже успела разложить все бумаги согласно какой-то только ей одной понятной системе. Затем из своей сумочки Эльма достала обычную с виду лампочку, выкрутила из плафона, висящего над ее рабочим столом, старую, вполне рабочую, и вместо нее вкрутила новую. Коликов внимательно следил за ее действиями, но пока не понимал их смысла. Девушка тем временем принялась внимательно разглядывать бумаги, переданные ей директором. Она брала каждый лист отдельно, подносила его к лампе и пристально вглядывалась в сухие цифры, отпечатанные машинописным текстом. Коликов начинал понимать, что происходит. Вероятно, девушка пыталась найти шифровку или послание, которое должно было быть напечатано или написано особыми чернилами, обнаружить которые можно было лишь в свете специальной лампы. Лист за листом перебирала она документы. Добравшись до последней страницы, тихонько выругалась. Затем еще дважды просмотрела документы, но, судя по тому, как разочарованно она бросила бумаги на стол и принялась выкручивать особую лампу, шифровку она так и не нашла.
«Значит, все-таки шпионка», – подумал Коликов.
Оставалось понять, на кого работала эта миловидная фройляйн, что именно она должна была получить и от кого. Видимо, не зря компьютер выдал именно ее имя. Интересно, чем она теперь займется? Рабочий день между тем, по всей видимости, уже завершался. Коликов ожидал, что Эльма, не получив секретного послания, займет вечер тем, чем и планировала, – пойдет на свидание.
Находиться в теле объекта так долго и не принимать никакого участия в его жизни было довольно мучительно. Все равно что смотреть кино и не иметь возможности выйти из кинозала или перемотать пленку на нужный момент. Даже нос не почесать. Несмотря на то, что никакого тела у Коликова сейчас номинально не было, обмануть мозг было довольно сложно. Хотелось встать, пройтись по комнате, размять затекшие мышцы. Коликов мог перехватить управление телом Эльмы, но понимал, что в таком случае ему придется распутывать клубок шпионской игры самому, а информации по-прежнему было крайне мало. Нужно было выжидать, набраться терпения и следить за ситуацией в качестве стороннего наблюдателя.
Вопреки ожиданиям Коликова, Эльма явно не собиралась домой. Она вновь разложила документы на столе, теперь уже без какой-либо системы. Десяток листов лежали у нее перед глазами, и девушка методично просматривала каждый. Время от времени она брала в руки один из листов, подносила к глазам, просматривала содержимое. Не найдя ничего, откладывала листок в сторону и брала новый. Просмотрев каждый, она вновь разложила все листы перед собой. В самих бумагах Коликов не обнаружил ничего подозрительного. То были списки поступивших в распоряжение музея экспонатов. С немецкой педантичностью пронумерованные, разбитые на категории и классы. Напротив каждого значились цифры, отображающие дату их обретения. Также в них была информация о том, откуда прибыл тот или иной экспонат: города, названия музеев и фамилии тех, кто отправлял посылки.
Вдруг внимание девушки привлек один из листов. Дата – май шестьдесят второго. Город Берн, Швейцария. Девушка просмотрела все остальные листы и поняла, что из Берна больше ничего не отправляли. Она вдруг встрепенулась, что-то явно насторожило ее. Сложила все бумаги, за исключением заинтересовавшего ее листа, в стопку и вышла из кабинета. По лестнице, ведущей в хранилище, девушка почти бежала.
– Фрау Гретта! – крикнула она на ходу. – Подождите, не закрывайте хранилище!
Чопорная сослуживица Эльмы удивленно уставилась на девушку, ключ в ее руках замер в замочной скважине.
– Эльма, дорогая, что случилось?
– Срочное задание директора, – Эльма развела руки в стороны, изобразив жест безысходности. – Герр Диммар велел разобраться с новым поступлением как можно раньше. Я засиделась у себя, разбирая эти завалы, и не уследила за временем. Как же хорошо, что я застала вас!
– Разве это не подождет до завтра? – удивилась служащая архива.
Эльма огляделась, словно их мог кто-то подслушать, и заговорщическим тоном прошептала:
– На самом деле он дал мне это поручение еще днем, но ко мне зашел Петер, и я… – она замялась и, как показалось Коликову, даже смогла вогнать себя в краску. Во всяком случае, он почувствовал, как девушка напрягла мышцы пресса. При этом движении кровь сильно бьет в голову, а лицо действительно краснеет. Жест непримечательный, но внимательный наблюдатель решит, что собеседник застеснялся. Таким маленьким хитростям учили в разведшколах. Фрау Гретта заметила смущение девушки, так и не уловив нотки фальши, и лукаво улыбнулась:
– Эх, Эльма, где мои семнадцать лет? – задумчиво сказала она и открыла хранилище. – Покажите ваш список.
Девушка протянула листок. Служащая архива внимательно его изучила и облегченно выдохнула:
– Так это же небольшая стопка папирусов. Кстати, они в довольно сносном состоянии.
Фрау отошла, затерявшись среди стеллажей, но уже через минуту вернулась:
– Вот то, что вы ищете, Эльма. Можете взять до завтра. Как закончите, заприте у себя в сейфе. На самом деле они стоят копейки, но мало ли… В любом случае, не понимаю, к чему такая срочность.
– Я очень дорожу своей работой, фрау, – Эльма бессовестно врала. Мастерски. Коликов мысленно аплодировал ей. Никакого Петера в ее кабинете сегодня не было, да и работа эта копеечная нужна была девушке постольку-поскольку. Вероятнее всего, должность в музее для нее была лишь прикрытием.
– Похвально, – одобрительно кивнула женщина. – В наше время такая безалаберная молодежь… Им бы поучиться вашему рвению к работе – глядишь, и не творилось бы вокруг столько абсурда.
Девушка не стала ввязываться в демагогию и, еще раз поблагодарив сослуживицу, взяла у нее из рук увесистую деревянную коробку.
– Я очень вам благодарна. Завтра верну все в целости и сохранности.
– Не засиживайтесь тут, дорогая. Молодость дается человеку лишь раз в жизни.
Фрау Гретта хитро подмигнула Эльме. Заперев и опечатав архив, она двинулась к выходу. Девушка же быстро поднялась к себе в кабинет и вновь заперлась на ключ. Дрожащими от волнения руками она вновь ввернула свою особую лампочку и принялась изучать в ее свете древние египетские письмена. Большая часть папирусов действительно была в приличном состоянии – сохранность экспонатов поражала. Коликов успел прочесть в списках датировку большинства из них: самый молодой из этих папирусов вполне мог быть свидетелем событий, описанных в Ветхом Завете.
Но попадались и довольно трухлявые. Краска на них была уже почти не видна, символы угадывались с трудом – такие экземпляры буквально рассыпались в руках. Несмотря на это, девушка и не думала относиться к ним с пиететом. Все экземпляры, не прошедшие ее проверку под особым светом, просто грубо отбрасывались в сторону.
Наконец Коликов ощутил, как в груди девушки замерло сердце.
«Нашла».
Один из папирусов привлек внимание Эльмы. Девушка дважды проверила его под лампой, а затем достала из сейфа какой-то пузырек и кисточки. Папирус она положила прямо перед собой, навела на него свет от настольной лампы и принялась аккуратно наносить кисточкой жидкость из склянки. Наконец Коликов увидел то, что заставило сердце Эльмы пропускать удар за ударом. Прямо на глазах, из ниоткуда, под действием реактива всплывали какие-то символы. Человек неподготовленный принял бы их за те же самые, какими был исписан весь папирус. Во всяком случае, Коликов, незнакомый с египетской письменностью, разницы не уловил, да и никто бы не уловил – слишком уж специфический навык. Но только не Эльма. Девушка достала из своей сумочки блокнот и старательно перенесла в него все проявившиеся знаки. Уже через пять минут Коликов глядел глазами немецкой шпионки на пять строк замысловатого текста. К слову, после высыхания реактива пропали и знаки, им проявленные.
Судя по возбуждению, в котором пребывала девушка, она нашла то, что искала. К великому удивлению Коликова, Эльма без колебаний сожгла особый папирус – кабинет тут же наполнился запахом тлеющей лучины. Коликов сначала удивился такой неосмотрительности, но вовремя спохватился – противопожарной сигнализацией музеи того времени оборудованы еще не были.
Тем временем девушка вновь поменяла в светильнике лампочку и спрятала в сейф оставшиеся древние письмена. Записную книжку с добытой информацией она спрятала в подкладке своей сумочки. Наспех приведя себя в порядок перед зеркалом, заперла свой кабинет и направилась к выходу.
Несмотря на волнение, царившее в душе девушки, она легко бросила охраннику на выходе добродушное «до завтра» и спокойно покинула территорию музея.
«Как же хорошо владеет собой эта девочка!» – восхитился Тимур.
На этот раз девушка не стала ловить такси, а неторопливо зашагала по вечернему Берлину в сторону центра. Сейчас она вела себя несколько иначе. Днем, казалось, ей и в голову не приходило, что за ней может быть слежка, а сейчас она, как по учебнику, проделывала все необходимые манипуляции, чтобы проверить наличие хвоста. Она несколько раз кардинально меняла направление своего движения, нарезала круги вокруг кварталов, сделала вид, что ждет трамвай на остановке. Пропустила несколько, но ни на одном так и не уехала. Все это время она пристально наблюдала за прохожими: пыталась вычислить по их лицам заинтересованность к своей персоне, искала людей, которых могла видеть сегодня.
Коликов, конечно, вычислил слежку в два счета – за девушкой точно следили. Следили несколько разных разведок, причем делали это открыто и непрофессионально. Единственное, чего Коликов не понимал, это видит ли слежку сама Эльма. Срисовала ли она тех двоих, что следили за ней в баре? Понимает ли, что в наблюдении за ней участвует сразу четыре разных автомобиля, постоянно сменяющие друг друга? По ее поведению Коликов так и не понял, заметила ли она хвост за собой или действительно ничего не видит. Или, может, это у нее тактика такая? Если так, то нервы у этой барышни были стальными. Слежки ли она не видела или упорно играла роль неопытной шпионки, но действовала при этом строго по инструкции – благо во всех разведшколах они были схожими.
Так Коликов и протаскался со своей подопечной по центру восточного Берлина два часа, все это время оставаясь в тяжелом неведении относительно истинных оперативных способностей молодой шпионки.
С наступлением темноты негостеприимный восточный Берлин все же наводнился прохожими. Толпа оживила серые улицы: служащие и клерки, работники магазинов и кооперативных лавчонок, военные и полицаи – все как один повылезали из своих нор в надежде разнообразить свою тусклую, до тошноты скучную жизнь.
Эльма лавировала в толпе, словно лыжник на склоне. От ее благостного дневного настроения не осталось и следа, сейчас девушка была сосредоточена и напряжена. Руководствовалась она, по всей видимости, лишь сухими инструкциями и холодным расчетом. Движения ее сделались порывистыми и четкими, походка больше напоминала легкий бег. Со стороны она, должно быть, выглядела, как торопящаяся на свидание барышня. Она лихорадочно сжимала под мышкой свою сумочку – Коликов чувствовал, насколько напряжены пальцы ее рук.
Интересно, что за информация скрыта в той шифровке? От кого она и кому предназначена? Эльма определенно пока не могла знать ответы на эти вопросы. Шифровка на то и шифровка, чтобы ее никто не смог прочесть, не зная ключа. Имела ли этот ключ сама Эльма или она всего лишь курьер, Коликов не знал. Но, судя по всему, в скором времени загадка должна была проясниться. Девушка свернула в какую-то подворотню и быстро спустилась в полуподвальное помещение довольно маленького и неприметного бара.
