Евгений Ильичев
Триггерная точка
Глава 4
– Итак, Эльма Хейнкель, – докладывал полковник Зорин. – Двадцать восемь лет. Не замужем. Детей нет. Работает искусствоведом в музее Боде в восточном Берлине. Триггерная точка в седьмом «Б» секторе. Тысяча девятьсот шестьдесят второй год.
– Это есть в досье, – резко перебил полковника генерал Литвинов. – Рассказывай то, чего я не знаю, что удалось накопать!
– Мы перерыли все архивы, – продолжил Зорин, – перелопатили тонны информации. Пришлось взламывать несколько сайтов, включая сайт разведывательного управления Германии.
– Да не лей ты воду, полковник! – разозлился генерал. – Мне неинтересно слушать, как тяжело вам было – это ваша работа. Почему компьютер выбрал именно ее?
– Уверенности нет, товарищ генерал-майор, но мы полагаем, что компьютер выбрал именно эту вероятность из-за причастности этой девушки к тайне золота третьего Рейха.
У генерала округлились глаза.
– Но я полагал, эта история уже давно в прошлом. Все золотые счета вскрыты и обнародованы. Судебные процессы по этому делу тянулись годами. Крупнейшие банки Швейцарии еще в начале века выплатили крупные штрафы и репарации пострадавшей стороне.
– Да, все верно. Но куда труднее этим банкам было после Третьей мировой, – уточнил Зорин. – Зря они оцифровали все свои данные. Все вскрылось. Сами знаете, в какой жо… в каком положении сейчас банковская система Швейцарии.
– Так и я про то, – согласился генерал. – Не понимаю тогда, о каком золоте идет речь.
– В том-то и загвоздка, – полковник Зорин протянул генералу какие-то бумаги. – Вот что удалось выяснить нашему аналитическому отделу. Информация неофициальная и требует долгой и тщательной проверки, но тем не менее… В общем, почитайте. Сами все поймете.
Генерал покосился на полковника и с недоверием взял бумаги. По-стариковски нацепив на нос очки, он внимательно ознакомился с докладом. Если в самом начале он читал явно наискосок, то к середине и ближе к концу документа все свидетельствовало о том, что он крайне удивлен.
– Но это же означает… – неуверенно начал он, отстранив документы и взглянув на полковника Зорина поверх очков.
– Да, товарищ генерал-майор. Судя по всему, этим пройдохам не удалось легализовать такое количество золота. Они знали это еще тогда, в сорок пятом. Но жадность…
– И что же они сделали с остатками? – генерал был на взводе, и возбуждение его уже не носило негативного окраса. Запахло по меньшей мере еще одной звездой. А, быть может, и не только на погонах.
– Ничего умнее эти банкиры не придумали, как зарыть это золото в землю. Буквально. Вывезли по частям из Европы и законсервировали в старых шахтах. И вы ошибаетесь, называя оставшуюся часть золота «остатками».
– О каких суммах может идти речь? – голос генерала против его воли осип. Он прокашлялся и уставился на Зорина.
– Думаю, как минимум половина от того, что нашли в конце двадцатого века и после Третьей мировой.
– Ты сдурел? Это же колоссальная сумма! Десятки тонн золота!
– Сотни, товарищ генерал-майор, сотни.
Повисла пауза. Каждый взвешивал в голове мысли так, словно они тоже были отлиты из желтого металла. Наконец генерал произнес:
– Получается, эта Эльма Хейнкель знала, где хранится оставшаяся часть, знала, где эти законсервированные шахты находятся? Да кто она вообще такая?
– Шпионка, – уверенно ответил полковник Зорин.
– И на чью разведку работала эта шпионка?
– А вот это самый интересный вопрос, товарищ генерал-майор.
***
– Так, нам обоим нужно успокоиться, – твердо сказал Коликов, продираясь сквозь кустарник.
– Тебе легко говорить. А я тела лишилась, – Эльма успокаиваться не хотела. Тимур успел вкратце рассказать ей о себе и своей работе. Вероятно, Эльма не поверила ни единому его слову, но трудно сохранять здоровый скептицизм, когда налицо подтверждение слов незнакомого мужика, который сейчас целиком и полностью владел ее телом. – Какое ты вообще имел право влезать в мою голову? Это что, ты, получается, и голой меня видел?
– Я и сейчас голый, если ты не заметила. Точнее, это ты почти голая.
– Отвернись! – безапелляционно приказала девушка, повинуясь беспощадной женской логике и рефлексам.
– Да успокойся ты. Темно, как у негра в… – Коликов кашлянул. – Не вижу я ничего.
– Зато чувствуешь! И перестань руками лазить туда!
– Чешется! – запротестовал Коликов. Он действительно уже несколько раз одергивал себя – рука так и тянулась к промежности. Грубо сорванное боевиком белье, видимо, сильно повредило нежные ткани и кожу бедер, и теперь вся промежность Эльмы нестерпимо чесалась.
– Мне тоже чешется. Я все чувствую. А ты перебьешься и потерпишь!
– Хорошо, – сдался Коликов, – я постараюсь.
– Уж будь так добр.
На минуту голос Эльмы в голове умолк, что позволило капитану сориентироваться на местности. От шоссе он решил уйти в сторону и уже преодолел пару километров по полям. Сейчас они продирались сквозь какой-то кустарник. Вдалеке мерцали огоньки небольшой деревушки. Туда Коликов и шел в надежде раздобыть какую-нибудь одежду и привести в порядок мысли. План отличный, но он понимал, что вторая часть этого плана под угрозой. В таком положении он оказался впервые. Ни разу за всю историю работы ОВР ни он, ни какой-либо другой оператор не сталкивался с подобными проблемами. Считалось, что в одной голове не может существовать сразу два сознания. Во всяком случае, раньше при перехвате управления телом объекта блокировалось и его сознание.
– Из какого, говоришь, ты года? – вновь ожила Эльма.
– Я не говорил. Из пятидесятого.
Голос присвистнул. Странное ощущение – воображаемый свист получился таким реальным, что Коликов даже присел.
– Тише ты!
– Меня слышишь только ты, идиот! Сам же говорил. Я не могу шевелить своими губами.
Тимур проглотил оскорбление, встал и вновь двинулся к деревне.
– Почему именно я? – уже спокойнее спросила девушка.
– Я не знаю. Так устроена машина перемещения, мы называем ее капсулой. Компьютер высчитывает вероятности и триггерные точки прошлого, а затем дает на выбор несколько вариантов. Мы внедряемся, проводим операцию и вновь удаляемся в свое время.
– Отлично. Тогда вон из моей головы! – безапелляционно заявила девушка.
– Задание еще не выполнено, – отрезал капитан.
– Ну, так выполняй и убирайся к этому своему … Как там его? Компьютеру. Что это вообще за человек?
Коликов только сейчас сообразил, что в шестьдесят втором предки компьютеров занимали полкомнаты и назывались электронно-вычислительными машинами – ЭВМ. Большая часть населения земли понятия не имела об их существовании.
– Компьютер – это не человек. Машина такая. Она умеет перерабатывать огромные пласты информации. В будущем все связанно с этими компьютерами.
– Очень познавательно, – саркастично заметила девушка. – Что нужно сделать, для того чтобы ты убрался из моей головы?
– Понять, кто ты, почему компьютер выбрал именно тебя и что за триггерная точка располагается в этом временно́м кластере.
– И как ты собираешься все это узнать?
– Что значит как? Ты мне сейчас все спокойно расскажешь, мы вместе подумаем и решим, что делать.
– Ага. Держи карман шире. Так я тебе все и рассказала.
– Стой. А чего ты, собственно, боишься? – удивился Коликов. – Ты думаешь, мне тут медом намазано? Или находиться в теле вздорной бабенки – предел моих мечтаний? Я, между прочим, женат! У меня дети есть, и сегодня вечером мы собирались в театр.
Про детей Тимур, конечно, соврал, но так нужно было для дела.
– Это я-то вздорная бабенка? Ты уже сутки в моем теле! – возразила девушка. – Разглядываешь меня, трогаешь в неприличных местах. А я должна все принимать, как должное? Театр свой ты, кстати, пропустил уже. Интересно, что подумает твоя жена?
Девушка мстительно изобразила несколько томных стонов, заставив Коликова покраснеть и даже слегка возбудиться. Внизу живота появилось странное неописуемое чувство, которого он раньше никогда не испытывал. Почему-то дико захотелось зажать между ног кулак и заглушить это вяжущее, сковывающее мыслительный процесс ощущение.
– Прекрати! Это не поможет нам решить проблему.
– Да нет никакой проблемы, милый! Давай скажем друг другу прости-прощай и разойдемся, как в море корабли.
– Не могу. Я на задании.
– Вот заладил! На задании он. Я, может, тоже на задании!
– Вот и расскажи мне о себе. Чем подробнее, тем лучше. Чем быстрее решим нашу деликатную проблему, тем быстрее поймем, в чем дело. И я уйду. Обещаю.
Девушка задумалась, взвешивая все «за» и «против».
– Ну, хорошо. Что именно ты хочешь знать? Может, что-то я и смогу рассказать.
– Я уже понял, что ты хорошо подготовленная шпионка. Мне нужно знать, на кого ты работаешь, что за шифровку ты получила и есть ли у тебя к ней ключ.
– Ясно. А тебе только это нужно знать? Или, может, когда у меня месячные пойдут или с кем я вчера…
– Вчера ты ни с кем, – перебил девушку Коликов. – Во всяком случае, проснулась ты одна. И не ерничай, Эльма, я серьезно. Ты шпионка и понимаешь, что я не отступлюсь. Я тоже разведчик. Работа у меня такая. И сейчас у тебя только один выход – сотрудничать.
– А то что?
Тимур остановился посреди поля. Прислушался. Кажется, никого. Он спокойно лег прямо на землю – участок, по всей видимости, в этом году не засевался.
– Эй, ты чего творишь?
– А ничего. Сейчас доведу себя-тебя до оргазма – давно было интересно, как это у вас, у женщин, происходит, а после разобью себе-тебе голову вот об этот камень. Затем вернусь в свою капсулу, и единственной моей проблемой будет лишь то, как поступить с полученными от твоего прекрасного тела сведениями. А твой хладный труп найдут на рассвете местные фермеры или те, кто за тобой охотится. Кстати, мы уничтожили только две группы. Есть еще и третья. Возможно, моссад, поскольку штази и американцев мы уже видели в действии. И, между прочим, вместо того чтобы орать на меня, могла бы и поблагодарить.
– Тебя? Извращенца русского? За что?
– Ты даже не представляешь, что с тобой сделали бы те американцы, не вмешайся я.
– О да, спасибо! Я очень рада, что их место занял ты – русский шпион.
– Я не шпион. Я разведчик. Это разные профессии. Мне не нравится твой сарказм, но и так сойдет. Не за что. Так что ты решила?
– А у меня выбор есть?
– Ну, я уже дал тебе понять, что нет. – Коликов демонстративно потянул руку по обнаженному животу вниз. – Так что или я выхожу из игры и тебе в любом случае конец, или мы вместе пытаемся найти выход.
– Хорошо, хорошо! Я согласна. Прекрати эту пытку, – быстро приняла решение девушка. Рука Тимура замерла на лобке. – Давай только сперва найдем убежище и одежду.
– Вот это другой разговор, – сказал капитан, вставая. Он давно заподозрил Эльму в наличии какой-то серьезной психологической травмы на сексуальной почве. Было противно пользоваться этой ее слабостью, но задание нужно выполнить. На войне, как говорится, все средства хороши.
– Я, кстати, не поверила в твой блеф насчет самоудовлетворения. Я же чувствую свое тело так же, как и ты. Я даже не возбудилась.
– Думаешь, раскусила?
– И еще одна просьба.
– Слушаю.
– Не знаю, как ты, а я хочу писать.
– Черт! – выругался Коликов.
– Тебя научить?
– Сам разберусь.
– Прекрасно. Но знай, по моим понятиям после такой близости со мной ты обязан на мне жениться.
– Я уже женат.
– А мне плевать. Ты женат в другом веке.
Коликов не стал отвечать и сосредоточился на важном процессе.
– Ой, да расслабься ты, я пошутила. А то так ты будешь до утра возиться.
– Эльма.
– Что?
– Заткнись, пожалуйста! Ты даже не представляешь, как трудно писать без члена!
– Эх, жаль ты в разгар месячных не явился. Уже сбежал бы, только пятки бы сверкали.
До деревни было не меньше километра. Коликов шел молча.
– Я шпионка лишь наполовину, – внезапно сказала Эльма.
– Это как?
– Я ни на кого не работаю. Я сама по себе.
– Я же просил только правду! – возмутился Тимур.
– А это и есть правда. На самом деле Эльма Хейнкель – не мое настоящее имя. Своего реального имени я не помню. Возможно, Сара… во всяком случае, иногда всплывают обрывки воспоминаний, где мать меня так называет. Я родилась в тридцать четвертом, в простой еврейской семье.
– Ты еврейка? – удивился Коликов.
– Ну, уж извини, я не мальчик, доказать не смогу. Хотел мою историю – так слушай.
– Извини. Продолжай.
– Когда мне было четыре, арестовали отца, как раз после ночи еврейских погромов. Мы с матерью остались в Берлине одни, без имущества, без денег. Перебивались, чем бог пошлет. Жили у родни и знакомых. Тогда мать уже догадывалась, к чему все идет. Благодаря связям отца ей удалось выйти на одного немецкого офицера. Я тут точно не скажу, но немец этот был не фанатик. Он был очень умен и дальновиден. Помню, лицо у него было таким строгим, что я робела при нем. Еще этот шрам на левой щеке… Служил он во флоте, а завершал свою карьеру, будучи офицером Абвера. Я не знаю, почему он решил помочь маме. Может, у них завязался роман, может, просто совесть его сжигала, а может, и я склоняюсь к этому варианту, он просто завербовал мою маму. Не криви мой носик, капитан – каждый выживал, как мог. Я не вправе осуждать мать. После смерти отца она оказалась с малолетним ребенком на руках в окружении стаи волков, готовых разорвать и ее, и меня в клочья только за то, что мы евреи. Мы тогда уже носили звезды на одежде. Летом тридцать девятого в одну из ночей этот офицер внезапно пришел к нам и велел собирать вещи. Я помню, как страшно было. По городу постоянно носились грузовики, полные еврейских семей. Людей просто выселяли из их домов, сажали в машины и увозили куда-то.
– В концентрационные лагеря… – сухо подтвердил Коликов.
– Да. Но тогда мы этого еще не знали. Этот человек спас нас. Меня и маму. Рискуя своими погонами, карьерой в Абвере, да и, вероятно, самой жизнью, – спас. Он вывез нас в Швейцарию по поддельным документам. Как я поняла, маму он представил как свою протеже – завербованную им разведчицу, которую нужно было переправить в Европу через нейтральную Швейцарию.
– Да, я слышал подобные истории. Многие офицеры Абвера так делали. Многих спасли.
– Капля в море, – горько констатировала Эльма. Через минуту она продолжила. – После той ночи мы больше никогда не видели этого офицера. Мать про него никогда не рассказывала, я даже имени его не знаю. Затем началась война. Каким-то чудом матери удалось бежать из Европы. Думаю, они держали связь и он вел ее, используя свою европейскую резидентуру. Каждый ее шаг был продуман им. Нас регулярно снабжали деньгами, поддельными документами и информацией. Так в сорок первом мы оказались в Штатах – переплыли Атлантику на корабле. Вскоре связь с этим человеком оборвалась. Мне тогда было семь лет. Последние мои документы, которые использовала мама, были уже на имя Эльмы Хейнкель. Мама вскоре умерла от гриппа, и я оказалась в детском доме-интернате. То были самые страшные годы моей жизни. Война закончилась. Я немного повзрослела и начала принимать жизнь такой, какая она есть. Суровой, жестокой, несправедливой и…
Девушка запнулась, но, совладав с собой, все же продолжила:
– Там надо мной издевались. Сначала мальчики. А когда я стала старше, еще и некоторые учителя.
– Если хочешь, это можешь опустить, – уточнил Коликов.
– Нет, все нормально. Это жизнь. Я носила немецкую фамилию. Прибыла из нацистской Германии. Они считали, что имеют полное право мстить мне за грехи моего народа.
– Я даже не знаю, как это воспринимать.
– Меня насиловали. Довольно часто. Как подростки, так и взрослые, – продолжала Эльма. – Меня, еврейскую девочку, которая была виновна лишь в том, что бежала из своей страны под немецким именем. Я была на грани. Несколько раз пыталась убить себя, но потом внезапно все прекратилось. Как я поняла из допроса, который устроил мне директор интерната, кто-то прислал им письмо. Что было в том письме, я не знаю, но меня в скором времени отправили в другое место, в закрытую школу для девочек. Директор интерната пригрозил мне, что если я расскажу о том, что было, он найдет способ устранить меня. Его, кстати, нашли после этого у себя в кабинете мертвым. Говорят, отравился. Подробностей я не знаю.
– Странное стечение обстоятельств. Что было дальше?
– А дальше началось мое обучение. Вначале обычное, светское.
– Что значит «вначале»?
Эльма молчала, пока Коликов пытался перелезть через какой-то забор. Похоже, это был загон для скота. До ближайшей постройки – одноэтажного деревянного сарая – было уже рукой подать. Туда Тимур и направился, соблюдая все меры предосторожности.
– Однажды я получила письмо. Мне тогда было шестнадцать. На конверте не было обратного адреса, родни у меня не осталось. Во всяком случае, те, кто мог уцелеть, не знали, что я жива и нахожусь в Америке, поэтому письму я очень удивилась. Писал мужчина, на немецком языке. Текст был странным, даже показался мне несуразным, как, впрочем, и все остальные его письма. Писал он мне очень часто и обращался ко мне «моя Пинанс».
– Пинанс? Странное имя, – заметил Коликов, устраиваясь поудобнее за каким-то сарайчиком. Нужно было убедиться, что на ферме никого нет.
– «Искупление» на английском.
– Оу… Не догадался. Что он хотел?
– Как ни странно, он не хотел ничего. Он писал загадками, часто использовал афоризмы и пословицы. Я не видела в текстах никакой логики, никакого смысла. В какой-то момент письма стали настолько привычным для меня явлением, что я перестала обращать на них внимание. Конечно, я радовалась им, но смысла в текстах не видела. Я решила, что какой-то душевно больной человек нашел для себя отдушину в этих письмах. Перепутал или вообще рандомно указал адрес и таким образом изливает мне, невидимому слушателю, свою душу. Это продолжалось ровно до тех пор, пока я не получила еще одно письмо, в котором вообще была полная несуразица – какой-то набор символов и обозначений. В тот же день в библиотеке я наткнулась на небольшую брошюрку – оставил кто-то на парте. Я открыла ее чисто из праздного любопытства, и оказалось, что это была методичка по шифровальному делу, сделанная кустарным способом. К своему изумлению, в ней я наткнулась на те же символы, которыми было исписано последнее письмо.
– Шифровки? – догадался Коликов. – Незнакомец общался шифровками?
– Да. Несколько дней ушло у меня на то, чтобы разобраться с кодом и ключом. И после этого у меня началась совершенно иная жизнь. Оказалось, что все письма, которые я получала раньше, были зашифрованы. Получив доступ к их истинному содержанию, я поняла, чего добивался мой тайный поклонник.
– Чего? – если бы Коликов не чувствовал настроение Эльмы, он принял бы весь рассказ за дешевую утку, которой девушка заговаривала ему зубы. Но капитан чувствовал, что вся история – правда.
– Он учил меня. Все его письма были пособием по разведывательной деятельности. В них он подробно и методично раскрывал мне особенности работы под прикрытием. Я изучала уловки и финты, которыми пользовались самые изворотливые шпионы. Позже я поняла, что львиная доля знаний, которые передавал мне мой тайный учитель, была позаимствована из опыта разведчиков немецкого Абвера.
– Хорошо, учил он тебя. Готовил к чему-то. Но к чему именно? И кто это был?
– В последнем письме от него я получила подробную инструкцию того, как вернуться в Германию. Где взять деньги. Как получить квартиру. Как устроиться на работу в музей. В том же письме мой учитель приоткрыл завесу тайны своей личности. Я догадалась, кто он, по намекам, по фактам, которые могли знать только два человека – моя мать и тот самый немецкий офицер из Абвера. Несколько лет он готовил меня к внедрению в Берлин.
– Почему именно в восточный Берлин? Из США куда проще было вернуть тебя в западную часть Германии.
– Этого я тогда не знала. Возможно, на тот момент он подался в КГБ. Возможно, тесно сотрудничал со штази или у него были какие-то иные, сугубо личные причины внедрять меня именно в соцлагерь.
Коликов попросил на время остановить рассказ. Он уже убедился, что если в основном доме фермы кто и жил, то сарай (или конюшня – в темноте было не разобрать) сейчас точно пустует. Там можно было укрыться, пересидеть ночь, а, быть может, и разжиться вещами. Двери в конюшню (все-таки это была коневодческая ферма) запирались снаружи и только на засов. Проникнуть туда не составило никакого труда. В нос ударил терпкий запах конского навоза, сена и опилок. Несколько жеребцов, со сна не признавших в гостях нарушителей, ограничились лишь сонным фырканьем. Коликов разжег масляную лампу и огляделся. Конюшня как конюшня. Ухоженная, чистая. Помимо стойл, там имелись и подсобные помещения: небольшая кузница, где, вероятно, подковывали лошадей, хозяйственный блок и (наконец беглецам улыбнулась удача!) раздевалка для жокеев. Там Тимур не без помощи своей протеже смог подобрать подходящего размера трико и курточку. Переодевался он максимально деликатно. Остатки изодранного платья снял быстро и на себя – такого пышногрудого и соблазнительного – старался не смотреть, чем заслужил скромное «grand merci» от Эльмы.
– Что дальше? – поинтересовалась Эльма, когда Коликов закончил приводить в относительный порядок ее внешность. Капитану удалось даже умыться чистой водой из ведра (видимо, конюхи приготовили его с вечера) и смыть запекшуюся на голове кровь.
– Дождемся утра, а там сориентируемся. А пока можешь продолжать.
– Да, по сути, и продолжать-то нечего, – ответила Эльма.
– Ты поняла, зачем этот немец готовил тебя к шпионской деятельности? Кто-нибудь вербовал тебя?
– Никто не вербовал. И да, я узнала о том, к чему меня готовил этот офицер Абвера. Правда, узнала я об этом много позже.
– Вы и сейчас общаетесь?
– Мы не общаемся. Он пишет мне, что делать, и я делаю. Зашифрованные послания я получаю прямо на работу. Как правило, они приходят вместе с документами, которые мне вручает герр Диммар.
– Он тоже завербован?
– Не думаю. Он тупой, как пробка, к тому же нацист и антисемит. Сам он в списки не заглядывает, а если бы и заглянул, ничего не понял бы.
– Что было в последней шифровке?
Тут девушка замолчала.
– Эльма? Ты тут?
– Ты ничего не слышал?
Тимур напряг слух, и только сейчас до него дошло. В конюшне стало слишком тихо. Мгновенно сориентировавшись, он погасил лампу и затаился. Тишина резала слух. Глаза никак не хотели привыкать к темноте.
– Тут кто-то есть, – прошептала Эльма, хотя, кроме Коликова, ее никто не мог услышать. Ответить он ей не мог, поскольку общался с ней вербально. Мысли друг друга читать они не могли. То, что Коликов мог слышать Эльму, уже было сродни чуду.
Из конюшни было два выхода. Аккуратно подкрадываясь к двери, ведущей из раздевалки в тамбур, капитан старался сообразить, к какому из них добраться будет быстрее. Кажется, большие ворота ближе. Туда и побежим. А что, если их окружили? А что, если подкрались незаметно и все выходы находятся под прицелом? Коликов дивился своему непрофессионализму. Или это на него так женские гормоны повлияли? Ладно, сидеть сложа руки было самым плохим вариантом. Нужно было проводить разведку. Еще с минуту Тимур прислушивался к тишине, но никакой полезной информации из этой тишины не выудил. «Эх, была не была!» – подумал он и начал высовываться из раздевалки.
– Стой! – раздался пронзительный крик Эльмы в голове, но было поздно. В то же мгновение снопы искр брызнули из глаз девушки. Коликов почувствовал, как заваливается лицом вперед, и хотел было выставить перед собой руки, но хрупкое тело его уже не слушалось. Страшный удар по голове, похоже, вышиб из бедной девушки весь дух. Последним, что услышал капитан перед провалом в полное забытье, был тихий шепот Эльмы:
– Тимур, не отдавай им меня!
