Филип К. Дик
Особое мнение
– И теперь, несомненно, заживем совсем по-другому.
– А как же! Теперь и вам есть где укрыться в случае чего, – поддержал ее мистер Дуглас из дома наискосок, листая толстенную брошюру с инструкциями, оставленную рабочими на крыльце, и в восхищении покачивая головой. – Глядите-ка, здесь сказано: внутри можно хранить припасы на целый год! Прожить там двенадцать месяцев кряду, ни разу не поднявшись наверх! Наш-то уже староват, модель шестьдесят девятого года, в нем больше шести месяцев не протянуть. Пора бы, наверное…
– Ничего, с нас и этого пока хватит, – вклинилась в разговор его супруга, однако в ее голосе явственно слышались нотки зависти. – Руфь, а можно нам вниз спуститься, взглянуть на него изнутри? Там ведь все готово, не правда ли?
Майк, сдавленно пискнув, дернулся вперед. Мать понимающе улыбнулась.
– Первая очередь за ним. Кому, как не ему, оценить бункер первым? В конце концов, все это не столько для нас, сколько для него!
Соседи, зябко потирая руки, ежась на студеном сентябрьском ветру, покорно замерли в ожидании. Оказавшийся в центре внимания, Майк Фостер подошел к горловине бункера и остановился в паре шагов от нее.
В бункер он вошел осторожно, едва ли не опасаясь коснуться хоть чего-нибудь. Горловина, рассчитанная на взрослого, оказалась для него велика. Почувствовав его тяжесть, спускоподъемный лифт рухнул вниз и с негромким «пш-ш-ш» понес мальчишку в непроглядно-темные недра бункера. У Майка перехватило дух, в желудке похолодело. Спустя секунду-другую дно лифта грохнуло о пружины амортизаторов, мальчишка едва не вывалился из кабины, и лифт пулей помчался обратно, наверх, отрезая бункер от внешнего мира, наглухо закупоривая узкую горловину, точно герметичная пробка из стали и пластика.
Вокруг автоматически загорелись огни. Голый, пустой – припасов еще не доставили – новенький бункер приятно пах свежим лаком и машинным маслом, под полом мерно, глухо гудели генераторы электричества. Появление Майка привело в действие системы очистки и обеззараживания; на панели посреди серой бетонной стены замигали лампочки, заплясали стрелки приборов.
Майк, мгновенно посерьезнев, глядя вокруг во все глаза, уселся на пол и крепко прижал колени к груди. Тишину нарушал лишь негромкий гул генераторов; о мире, оставшемся наверху, не напоминало ничто. Спустившись вниз, Майк оказался в крохотной, совершенно самодостаточной вселенной, где имелось – или вскоре должно было появиться – все, что необходимо для жизни: пища, вода, воздух и развлечения, протяни только руку и возьми. Чего еще можно желать? Майк мог бы остаться здесь навсегда – так, не сходя с места, и просидеть хоть до скончания века. В тишине и покое. Ни в чем не нуждаясь, ничего не боясь, под мурлыканье генераторов, со всех сторон окруженный простыми, гладкими бетонными плитами – приветливыми, чуть теплыми, словно живые…
Неожиданно для себя самого Майк завопил от восторга, испустил громкий торжествующий крик, который тут же запрыгал, заскакал эхом от стены к стене. Слегка оглушенный его отзвуками, мальчишка крепко зажмурился, сжал кулаки и, распираемый радостью, завопил снова. Оглушительный крик захлестнул его с головой. Подкрепленный, усиленный близостью стен, собственный голос казался немыслимо мощным.
Ребята в школе узнали обо всем на следующее же утро, еще до его появления. Подошедшего Майка приветствовали, улыбаясь от уха до уха, заговорщически подталкивая друг друга локтями в бока.
– А правду говорят, что твои предки купили новейшую модель «Дженерал Электроник», эс-семьдесят два эф-ти? – спросил Эрл Питерс.
Подобной спокойной уверенности в себе Майк не испытывал еще никогда, ни разу в жизни.
– Ага, так и есть. Заглядывай как-нибудь, покажу, – как можно небрежнее предложил он и, провожаемый завистливыми взглядами, двинулся дальше.
– Ну, Майк, – заговорила миссис Каммингс в конце дня, стоило ему направиться к выходу из класса, – как оно?
Смущенный, распираемый тихой гордостью, Майк остановился возле учительского стола.
– Замечательно, – признался он.
– Твой отец согласился платить за ГАСО?
– Ага.
– И у тебя теперь есть пропуск в школьное бомбоубежище?
Майк с радостью продемонстрировал тоненький синий браслетик вокруг запястья.
– Отец отослал в мэрию чек за все разом. «Ладно, – сказал, – чего там. Сделал шаг, иди уж до конца».
Пожилая учительница ободряюще улыбнулась.
– Что ж, теперь и у тебя есть все, что у всех остальных. Искренне за вас рада. Теперь вы, так сказать, про-готы, хотя такого слова и нет. Вы теперь просто… как все.
Однако на следующий же день аппараты электронно-автоматической службы новостей наперебой завопили о новейшем советском оружии – так называемой «буровой шрапнели».
Боб Фостер замер посреди гостиной со свежей инфопленкой в руках. Впалые щеки отца жутко побагровели.
– Проклятье, да они что, нарочно?! Стоило нам купить эту штуку, и вот, пожалуйста! Погляди!!! – в бессильной ярости заорал он, сунув катушку жене. – Видишь?! А я что говорил?!
– Вижу, и что? – взорвалась Руфь. – Похоже, ты всерьез думаешь, будто весь мир только тебя и дожидался! Оружие, Боб, совершенствуется постоянно. На прошлой неделе – отравляющий посевы аэрозоль. На этой – буровая шрапнель. По-твоему, если ты наконец раскачался бункер купить, колеса прогресса должны остановиться?
Отец с матерью умолкли, глядя друг другу в глаза.
– И что нам теперь делать, черт побери? – негромко спросил Боб Фостер.
Руфь твердым шагом направилась в кухню.
– Я слышала, на этот случай в продаже скоро появятся надстройки.
– Надстройки? Что еще за надстройки?
– Специальные приспособления, чтобы людям не тратиться на новые бункеры. В видеоновостях уже рекламу крутили. Как только правительство даст добро, всякий сможет купить надстройку в виде этакой металлической решетки и установить ее над землей, чтобы перехватывала буровую шрапнель. Отраженная ею шрапнель будет рваться наверху, а до бункера под землей не дороет.
– Почем?
– Цену не называли.
Майк Фостер, съежившись в уголке дивана, внимал каждому их слову. О новом оружии он уже слышал в школе. Класс занимался контрольной работой – распознаванием ягод. Все дружно изучали запаянные в пленку образцы, отделяя ядовитые ягоды от безвредных, и тут по школьному радио объявили общий сбор. Директор зачитал учащимся с учителями сообщение насчет буровой шрапнели, а после разразился рутинной лекцией об экстренной помощи при заражениях новым, недавно выведенным штаммом брюшного тифа.
Спор отца с матерью не умолкал.
– Как хочешь, а купить нужно, – спокойно, настойчиво втолковывала мужу Руфь Фостер. – Иначе какая разница, есть у нас бункер или нет? Эта шрапнель для того и разработана, чтобы наводиться на тепло и углубляться в землю. Как только русские запустят ее в производство…
– Ладно, купим, – ядовито откликнулся Боб Фостер. – И решетку противошрапнельную купим, и вообще все, что ни предложат. Все, что на рынок выбросят. До конца дней только на них и будем работать!
– Ну, не преувеличивай. Не так уж все скверно.
– Понимаешь, чем эти игры выгоднее торговли машинами и телевизорами? Если речь заходит о подобных вещах, человек вынужден раскошелиться, вынужден! Это не роскошь, не побрякушка блестящая на зависть соседям, без которой вполне можно и обойтись. Тут вопрос стоит так: не купишь – погибнешь. В торговле с давних пор заведено: хочешь продать, внуши человеку тревогу, чувство неуверенности в себе. Внуши, что он скверно пахнет или выглядит как идиот, и дело в шляпе. Но рядом с этим любые дезодоранты и помада для волос – детские шуточки. От этого не отмахнешься, не спрячешься. Не купишь – тебя убьют. Идеальный рекламный ход! «Кошелек или жизнь» – каков девиз, а? Новенькое, блестящее убежище от «Дженерал Электроник» на заднем дворе или неминуемая гибель под водородными бомбами!
– Опять за свое? Прекрати эти разговоры! – зарычала Руфь.
Боб Фостер устало рухнул в кресло у кухонного стола.
– Хорошо, хорошо. Сдаюсь. Уговорила.
– Значит, купим? По-моему, их обещали пустить в продажу ближе к Рождеству.
– Ну да, а как же, – вздохнул Боб Фостер, странно изменившись в лице. – Разумеется, к Рождеству. Вот к Рождеству мы и отправимся за этой треклятой штуковиной. И все остальные – тоже.
Защитные решетчатые надстройки для бункеров от «Дженерал Электроник» покупатели встретили на ура.
Майк Фостер медленно брел сквозь толпы народу, запрудившие улицы города в предвечерних декабрьских сумерках. В каждой витрине сверкали хромом решетки надстроек любых размеров и форм, для любой модели убежища, на любой кошелек. В центре царила типичная предрождественская суматоха. Нагруженные множеством свертков, веселые, оживленные прохожие в тяжелых теплых пальто беззлобно толкались, смеялись, шутили в предвкушении праздника. Над головами белыми вихрями кружила метель. Вдоль переполненных людьми мостовых робко, сбавив ход до предела, двигались автомобили, а по бокам сверкали, сияли огни огромных витрин и неоновых вывесок.
Родной дом встретил Майка мраком и тишиной. Родители еще не вернулись. Теперь в магазине приходилось работать обоим: дела шли неважно, и матери пришлось занять место одного из продавцов. Стоило приложить ладонь к кодовому замку, парадная дверь распахнулась, впуская мальчишку внутрь.
Согретая автоматической системой отопления, гостиная встретила Майка теплом и уютом. Сняв куртку, он убрал на полку учебники, однако в доме надолго задерживаться не стал. Сердце в груди колотилось как бешеное. Скорее… скорее бы…
Добравшись ощупью до задней двери, Майк распахнул ее, но, поразмыслив, велел себе вернуться в дом. Нет, лучше уж не спешить. С той самой минуты, как он впервые увидел прочный, надежный изгиб входной горловины на фоне темневшего неба, спуск в бункер превратился для него в настоящее произведение искусства, в строгий, продуманный и отточенный до мелочей ритуал. Ошеломляющее ощущение первого шага через порог, под свод горловины бункера, холодок под ложечкой, в то время как спускоподъемный лифт с леденящим кровь свистом несется вниз, к самому дну…
И, разумеется, монументальность самого бункера.
С первого же дня Майк Фостер, едва вернувшись из школы, каждый раз прямиком отправлялся вниз, под землю, и просиживал там, в стальной тишине, в покое и безопасности, сколько мог. Прежде пустое, пространство бункера заполнили бесчисленные банки консервов, подушки, книги, видеопленки, аудиозаписи, стены украсились репродукциями картин, а пол – разноцветными яркими ковриками, одеялами и даже цветами в горшках. Бункер стал Майку домом, самым уютным домом на свете, где его, съежившегося в комок, окружало все, чего бы он ни пожелал.
Оттягивая приятный момент, он бросился в гостиную, к полкам с музыкальными пленками. Будет сидеть в бункере до ужина, слушать «Ветер в ивах»[3]… Где его искать, родители знают и волноваться не станут. Два часа ничем не омраченного счастья наедине с самим собой, в бункере… что может быть лучше? А после ужина он снова поспешит вниз, и счастливая жизнь продолжится до тех пор, пока не настанет время укладываться в кровать. Порой Майк даже за полночь, подождав, пока родители не уснут покрепче, тихонько поднимался, шел на задний двор, к горловине бункера, спускался в его безмолвные недра и прятался там до утра.
Отыскав пленку, он промчался по темным комнатам и выбежал на заднее крыльцо. Хмурое небо оплели щупальца жутких черных туч. В отдалении один за другим вспыхивали уличные фонари. Двор встретил Майка холодно, недружелюбно. Робко спустившись с крыльца на пару ступеней, Майк замер как вкопанный.
Посреди двора, словно беззубая пасть, разинутая в беззвучном крике, обращенном к ночному небу, зияла громадная яма. Бункер исчез. Исчез без следа.
Казалось, Майк простоял на ступенях, сжимая в руке катушку с пленкой, а свободной рукой вцепившись в перила, целую вечность. С наступлением ночи пропасть посреди двора растворилась во тьме. Постепенно весь мир погрузился в безмолвие и мрак. На небе появились неяркие звезды, в окнах соседних домов судорожно замерцали холодные, тусклые огни, но мальчишка не замечал ничего. Так и стоял без движения, точно окаменев, не сводя взгляда с огромной ямы на месте бункера.
Не заметил он и вышедшего на крыльцо отца.
– Давно ты здесь? – в который уж раз повторил отец. – Давно, Майк? Отвечай же!
Очнуться от оцепенения стоило немалых трудов.
– Ты уже дома? Так рано? – пробормотал он.
– Да. Нарочно уехал из магазина пораньше, чтобы… чтобы к твоему приходу успеть.
– Бункер… бункера больше нет.
– Да, – холодно, ровно подтвердил отец, – бункера у нас больше нет. Прости, Майк. Я позвонил им и велел его увезти.
– Почему?
– Потому что не могу за него заплатить. Нынешнее Рождество… все бросились покупать эти решетки, и мне с ними не тягаться…
Осекшись, отец умолк, в унынии поник головой.
– И со мной, черт возьми, еще по совести обошлись, – саркастически хмыкнув, продолжал он. – Половину уплаченных денег вернули. Впрочем, я так и знал, что до Рождества больше сумею выторговать: эти, в салоне, еще успеют его кому-нибудь перепродать.
Майк не ответил ни слова.
– Постарайся понять, – резко, сурово продолжил отец. – Мне пришлось вложить в магазин все, весь капитал, какой удалось наскрести. Закрывать торговлю нельзя, а положение – хуже некуда. Либо расстаться с бункером, либо с магазином, а если магазин закрыть…
– Тогда у нас не осталось бы ничего.
Тонкие, однако сильные отцовские пальцы впились в плечо Майка глубоко-глубоко, судорожно сжались.
– Именно. То есть тогда и от бункера, хочешь не хочешь, пришлось бы отказаться. Растешь, сын, растешь… сам уже все понимаешь. Ничего, вот малость оправимся – купим другой. Может, не самый большущий и дорогой, но все же. Просчитался я, Майк. Не предвидел, что с этими чертовыми надстройками мне подложат такую свинью. Однако за ГАСО платить не брошу, и ты без школьного пропуска в убежище не останешься, будь уверен. Вопрос-то вовсе не в принципах, Майк, – с жаром подытожил отец. – Я просто вынужден был, понимаешь? Вынужден был сдать этот бункер.
Майк, не говоря ни слова, высвободился, попятился прочь. Отец поспешил за ним.
– Куда ты, Майк? Вернись немедля!
С этими словами он потянулся к сыну, но, оступившись во мраке, упал, ударился виском об угол дома так, что из глаз посыпались искры. Кое-как поднявшись на четвереньки, Боб Фостер вытянул руку вперед в поисках опоры.
Однако к тому времени, как у него прояснилось в глазах, двор опустел. Сына и след простыл.
– Майк! – во весь голос завопил Боб Фостер. – Майк, где ты?!
Ответа не последовало. Подхваченный порывом разгулявшегося к ночи ветра, снег закружил вихрями над головой, хлестнул в лицо мелким ледяным крошевом. Сын исчез. Исчез, оставив Боба наедине с ветром и мраком.
Уставший донельзя, Билл О’Нил бросил взгляд на циферблат настенных часов. Девять тридцать. Наконец-то можно закрыть двери, запереть огромный, сверкающий огнями прожекторов павильон до утра и, с трудом проталкиваясь сквозь беспокойные, шумные толпы на улицах, отправиться восвояси. Домой!
– Уф… слава богу, – выдохнул он, выпустив за дверь последнюю из пожилых дам, нагруженную пакетами и свертками с подарками, щелкнув запором кодового замка и опустив роллеты. – Ну и столпотворение! В жизни такого наплыва не видел.
– Порядок, – откликнулся Эл Коннерс, склонившийся над кассой. – Пересчитаю выручку, а ты обойди павильон, проверь, всех ли мы выставили.
О’Нил откинул со лба светлую челку, распустил узел галстука, с облегчением закурил и обошел помещение, гася лампы и выключая массивные образцы продукции «Дженерал Электроник». В конце концов он приблизился к громаде бомбоубежища, занимавшей всю середину зала, взобрался по трапу к горловине и шагнул в лифт. Кабина лифта с негромким «пш-ш-ш» помчалась вниз и спустя пару секунд доставила его в сводчатые недра бункера.
В уголке, сжавшись в комок, подтянув к подбородку колени, обхватив тонкими ручонками лодыжки, сидел Майк Фостер. Голову он опустил так низко, что на виду осталась только копна встрепанных темно-русых волос, и даже не шелохнулся, когда изумленный до глубины души продавец подошел вплотную.
– Господи Иисусе! – воскликнул О’Нил. – Опять ты!
Майк не ответил ни слова – только крепче прежнего обхватил руками коленки и еще ниже опустил голову.
– Какого дьявола тебя сюда принесло? По-моему, твои предки не так давно купили точно такой же, – охваченный нарастающим возмущением, заговорил О’Нил, но сразу же вспомнил, что произошло за день. – А-а, да. Верно. Нам же только сегодня пришлось изъять его за неуплату.
Из кабины спускоподъемного лифта выступил Эл Коннерс.
– Ты чего тут застрял? Пошли отсюда, и…
Увидев Майка, он разом осекся.
– А это еще что за явление? Давай выпроваживай его, и идем. Сколько можно?
– Идем, малец, – мягко сказал О’Нил. – Пора по домам.
Майк словно окаменел.
Продавцы озадаченно переглянулись.
– Похоже, придется вытаскивать, – невесело вздохнул Коннерс, сбросив пиджак и накинув его на стойку обеззараживателя. – Давай. Не до утра же нам тут торчать.
Справиться с мальчишкой оказалось непросто даже вдвоем. Сопротивлялся он отчаянно – изворачивался, кусался, царапался, брыкался, отбивался как только мог. Где волоком, а где и на руках, О’Нил с Коннерсом дотащили его до спускоподъемного лифта и едва смогли удержать в кабине до того, как механизм пришел в действие. О’Нилу пришлось ехать с ним вместе, а Коннерс поднялся следом. Мрачно хмурясь, они скрутили мальчишку, в четыре руки по волокли к парадной двери, вышвырнули за порог и поспешно заперли дверь на замки.
– Уф, – выдохнул Коннерс, прислонившись спиной к прилавку.
Оторванный рукав его рубашки болтался на паре ниток, поперек щеки краснели глубокие царапины, очки повисли на одном ухе, волосы растрепались, а сам он совершенно выбился из сил.
– Как думаешь, – продолжал он, – может, копов вызвать? Малец-то явно не в себе.
Изрядно запыхавшийся, О’Нил шагнул к двери и выглянул в темноту. Мальчишка, съежившись, сидел посреди тротуара.
– Сидит, – пробормотал О’Нил. – Не уходит.
Толпа прохожих текла мимо, огибая мальчишку с обеих сторон. Наконец кто-то остановился и поднял его на ноги. Мальчишка, вырвавшись из рук прохожего, исчез в темноте. Прохожий поднял оброненные пакеты, секунду помедлил и двинулся дальше. О’Нил отвернулся от двери.
– Вот дьяволенок! – проворчал он, утирая лоб носовым платком. – Ну и задал нам жару…
– Что ему в голову стукнуло? Он ведь, черт возьми, даже рта не раскрыл!
– Рождество – чертовски подходящее время для возврата покупок! – буркнул О’Нил и дрожащей рукой потянулся к пальто. – Скверное дело… да, жаль, что они с выплатами не справились.
Коннерс пожал плечами.
– Нет квитанси, нет белье! – с карикатурным акцентом китайца из прачечной просюсюкал он.
– Почему бы нам, черт побери, навстречу им не пойти? К примеру… – Нужное слово колом застряло в горле. – К примеру, по оптовой цене таким, как они, убежища уступать?
Коннерс в возмущении вытаращил глаза.
– По оптовой?! Тогда всем вокруг захочется покупать их по оптовым ценам! Нет уж. Во-первых, так будет несправедливо… а во-вторых, долго ли мы продержимся на плаву? Долго ли «Дженерал Электроник» протянет?
– Пожалуй, недолго, – угрюмо признал О’Нил.
– То-то! Брось чудить! – с резким, отрывистым смешком подытожил Коннерс. – Выпить тебе сейчас не помешает, вот что я думаю. Идем в подсобку, у меня в столе имеется около пинты «Хейг энд Хейг». Примешь чуток, взбодришься, и двинем домой. Денек сегодня выдался…
Майк Фостер брел вдоль темной улицы, сквозь толпы спешащих по домам людей, увешанных магазинными свертками, сам не зная, куда. Глаза будто туманом заволокло. Прохожие толкались, оживленно галдели, но Майк не замечал ни толчков, ни смеха, ни огней витрин, ни гудков автомобильных клаксонов, ни лязга светофоров – ничего. В голове не осталось ни единой мысли. Шел он машинально, куда ноги несут.
Справа в сгущавшихся ночных сумерках засияла всеми красками радуги громадная, броская неоновая вывеска:
НА ЗЕМЛЕ МИР
В ЧЕЛОВЕКАХ БЛАГОВОЛЕНИЕ[4]
БОМБОУБЕЖИЩЕ ОБЩЕГО ПОЛЬЗОВАНИЯ
ВХОД – 50 ЦЕНТОВ
Плата за тиражирование
По обе стороны от дороги тянулись вдаль однообразные россыпи черного пепла. Неровные, беспорядочные черные кучи высились всюду, от горизонта до горизонта, насколько хватало глаз. Развалины зданий, городов, унылые руины цивилизации покрывали разоренную планету сплошь; мелкая черная пыль – смесь из крупиц обугленной кости, стали, бетона – клубилась по ветру, точно мука, неизвестно зачем, для кого смолотая жерновами титанической мельницы.
Аллен Фергюссон, зевнув, закурил «Лаки Страйк» и лениво откинулся на блестящую кожаную спинку сиденья роскошного «Бьюика» пятьдесят седьмого года.
– Угнетающее зрелище, – заметил он. – Всюду одно и то же – разруха, пепел, хлам. Тоска, хоть волком вой.
– Так не смотри по сторонам лишний раз, – равнодушно посоветовала сидевшая рядом девушка.
Блестящий глянцем мощный автомобиль катил по устилавшему дорогу пеплу ровно, почти без звука. Едва касаясь рукой баранки руля с силовым приводом, Фергюссон устроился поудобнее. В кабине негромко мурлыкало радио. Нежная музыка – фортепианный квинтет Брамса, передача из Детройтского поселения – навевала покой. Подхваченный ветром пепел хлестал навстречу и уже успел изрядно запорошить оконные стекла, хотя машина проехала от силы полдюжины миль… но это ладно, не страшно. У Шарлотты в подвальной кладовке имеется и садовый шланг из зеленого пластика, и оцинкованное ведро, и силиконовая губка с одной из дюпоновских фабрик.
– А еще у тебя там полный холодильник скотча, насколько мне помнится, – добавил Фергюссон вслух. – Если только ваши местные шустрики его не прикончили.
Шарлотта, убаюканная урчанием двигателя, согревшаяся в тепле кабины и задремавшая на соседнем сиденье, встрепенулась, выпрямилась, откинула со лба пышную светлую челку.
– Скотч? – пробормотала она. – Да, был. «Лорд Калверт», примерно пятая часть галлона[5]. Только малость того… заклейстерел.
Попутчик на заднем сиденье, подобранный по дороге – узколицый, костлявый, мрачного вида человек в серых рабочих штанах и рубахе из грубого полотна, – вскинул голову.
– И сильно заклейстерел? – глухо спросил он.
– Примерно настолько же, как и все прочее, – равнодушно отозвалась Шарлотта и устремила взгляд наружу, за потемневшее от пыли окно.
Справа от дороги на фоне чумазого полуденного неба торчали вверх щербатые, пожелтевшие, точно обломки зубов, стены – развалины городка. Опрокинутая ванна, пара чудом уцелевших телефонных столбов, кости, обгорелый, выцветший хлам, затерявшийся среди многих миль выжженной дотла земли. Убогое, жалкое зрелище…
Под сводами сырых, заплесневелых подвалов жались друг к дружке, спасаясь от холода, облезлые псы. Солнце больше не грело: плотные тучи пепла преграждали его лучам путь к земной поверхности.
– Взгляни-ка туда, – сказал Фергюссон сидевшему позади.
Через дорогу неловко скакал фальшкролик. Фергюссон сбросил скорость, пропуская зверька. Слепой, увечный кролик прыгнул вперед и с тошнотворным хрустом врезался лбом в обломок бетонной плиты. Оглушенный ударом, зверек рухнул наземь, из последних сил пополз прочь, но не успел отползти и на пару шагов, как один из подвальных псов, выскочив наверх, перегрыз ему горло.
– Фу!
Содрогнувшись от отвращения, Шарлотта поджала под себя длинные стройные ноги и потянулась к ручке обогревателя. Невысокая, хрупкая, в розовом шерстяном свитере и вышитой юбке, выглядела она настоящей красавицей.
– Скорей бы вернуться домой, в поселение. Здесь так… неуютно!
Фергюссон стукнул кончиком пальца по крышке стального ящика, стоявшего рядом с ним на сиденье. Приятная прочность металла вселяла уверенность.
– Если дела у вас и правда настолько плохи, там всему этому будут рады, – заметил он.
– О да, – согласилась Шарлотта, озабоченно наморщив лоб. – Дела у нас – хуже некуда. Не знаю, поможет ли – от него ведь почти никакого толку. Наверное, попробовать стоит, но я, честно говоря, на успех не надеюсь.
– Ничего-ничего, поправим мы ваши дела, – непринужденно заверил ее Фергюссон.
Девушку следовало успокоить во что бы то ни стало. Паника подобного сорта запросто может стать – и не раз становилась – неуправляемой.
– Только время, конечно, потребуется, – добавил он, искоса взглянув на Шарлотту. – Надо было раньше нам сообщить.
– Мы думали, он попросту обленился, а он… – В голубых глазах девушки вспыхнул огонек страха. – Аллен, он вправду угасает. От него больше ничего путного не добьешься. Лежит грудой слизи, будто… будто заболел или помер.
– Старенький он уже, – мягко заметил Фергюссон. – Если не ошибаюсь, вашему бильтонгу лет сто пятьдесят, если не больше.
– Но ведь они живут чуть не по полтысячи лет!
– Понимаешь, это занятие здорово подтачивает их силы, – пояснил попутчик с заднего сиденья и, облизнув пересохшие губы, крепко сцепив грязные растрескавшиеся пальцы, склонился вперед. – Ты забываешь, что для них такая жизнь неестественна. Дома, на Проксиме, все они трудились заодно, а тут разделились, обособились друг от друга… да и сила тяжести у нас куда выше.
Шарлотта согласно кивнула, однако от сомнений ее это не избавило.
– Бог ты мой, это же просто ужасно! Вот, полюбуйтесь! – жалобно протянула она и, покопавшись в кармане свитера, показала обоим блестящую вещицу величиной с дайм. – Вот таким, если не хуже, все, что он ни наштампует, теперь и выходит!
Фергюссон принял вещицу и, не забывая хоть одним глазом следить за дорогой, пригляделся к ней повнимательнее. Часики… Ремешок от первого же прикосновения пальцев рассыпался в труху, будто высохший лист, распался на темные волоконца. Циферблат с виду выглядел как настоящий, однако стрелки не двигались.
– Не идут, – подтвердила Шарлотта и, выхватив часики, сковырнула с них заднюю крышку. – Вот, видишь? Я ради них полчаса в очереди проторчала, а что получила? Пшик!
В отвращении скривив алые губы, она подняла часики повыше. Действительно, механизм крохотных швейцарских часов оказался бесформенной лепешкой, блестящей сталью. Ни зубчатых колесиков, ни камней, ни пружинок… сплошь «клейстер»!
– А с чего он копировал? С оригинала? – спросил сидевший сзади.
Шарлотта, забрав заклейстеревшие часики, спрятала их в карман свитера.
– Нет, с копии… но с хорошей копии, точной. С той самой, которую отштамповал тридцать пять лет назад для моей матери. И что я, по-твоему, подумала, увидев вот это? Они же никуда не годятся! Так разозлилась… – Осекшись, она вскинула голову, выпрямилась. – Ага, вот мы и прибыли. Видишь ту красную неоновую вывеску? Там поселение и начинается.
Вывеска с надписью «СТАНДАРД СТЕЙШНС ИНК.» сияла у самой обочины и красным, и синим, и белым. Безукоризненно чистая, новенькая, без единого пятнышка…
Без единого пятнышка?
Поравнявшись с бензоколонкой, Фергюссон сбавил ход. Все трое, оцепенев в ожидании неизбежного, уставились в окна.
– Вот… видите? – тоненько, жалобно пискнула Шарлотта.
Бензоколонка рассыпа́лась, разваливалась на глазах. Невысокий белый павильончик оказался невероятно старым – старым, обветшавшим, изъеденным непогодой и тленом так, будто простоял здесь тысячу лет. Крыша просела, стены покосились, яркая неоновая вывеска мерцала, захлебываясь треском, стойки помп проржавели насквозь. Еще недавно новенькая, аккуратная бензоколонка вновь превращалась в пепел, в невесомую черную пыль, в прах, из которого появилась на свет.
Глядя на рушащуюся станцию, Фергюссон похолодел. Казалось, в лицо повеяло ледяным дыханием смерти. Его поселения разруха пока не затронула. Пока что питтсбургский бильтонг заменял износившиеся копии без промедления, а образцами ему служили настоящие, подлинные предметы, сохранившиеся с довоенных времен. Здесь с обновлением копий, из которых и состояло все поселение, дела обстояли куда как хуже.
Винить в этом кого-либо не имело смысла: в конце концов, бильтонги, подобно любой другой расе, не всесильны. Стараются, как могут… причем в непривычной, чужой среде.
Коренные обитатели системы Центавра, они явились на Землю в последние дни Войны, привлеченные вспышками взрывов водородных бомб, и обнаружили жалкие остатки человечества среди россыпей черного радиоактивного пепла, роющимися в развалинах, разыскивая все, что еще можно спасти.
Проанализировав положение, бильтонги разделились на отдельных особей и принялись тиражировать уцелевшие предметы культуры, отыскиваемые людьми. Так, создав на собственной же планете нечто вроде замкнутых островков, пригодных для жизни, людям и удалось уцелеть во враждебном, разоренном Войной мире.
Возле одной из бензиновых помп возился грузно сложенный человек, безуспешно пытаясь наполнить бак «Форда» 66-го года. В бессильной ярости выругавшись, он оторвал от стойки трухлявый шланг. Тускло-янтарная жидкость выплеснулась на землю и тут же впиталась в замасленную щебенку, брызнула из прорех в стойке дюжиной тонких струек. Одна из соседних помп накренилась и с грохотом рухнула.
Шарлотта опустила ветровое стекло.
– Бен, колонка «Шелл» на том краю поселения не так обветшала! Езжай туда! – крикнула она.
Раскрасневшийся, взмокший хозяин «Форда» заковылял к дороге.
– Проклятье! – буркнул он. – Из этой чертовой развалины ни капли не выжать. Подбросьте меня до «Шелла», наберу там ведерко.
Фергюссон, с трудом сдерживая дрожь, распахнул пассажирскую дверцу.
– У вас здесь со всем вот так?
Облегченно вздохнув, Бен Унтермайер плюхнулся на сиденье рядом с подхваченным по дороге попутчиком, и «Бьюик», урча, покатил дальше.
– Даже хуже. Вон, глянь.
Впереди показались развалины бакалейной лавки, груда обломков бетона и стальных опор. Стекла витрин рухнули внутрь, повсюду вокруг россыпью валялись упаковки товаров. В развалинах, разгребая обломки, набирая охапки продуктов, копались хмурые, злые, как черти, местные жители.
Ненамного лучше выглядела и сама улица: трещины, рытвины, источенные дождем и ветром поребрики… Под брешью в лопнувшей трубе теплотрассы набухала, росла на глазах маслянистая лужа. Очень грязные магазины, машины у обочин – все вокруг одряхлело, состарилось. Ателье чистильщика обуви заколочено досками, разбитые окна заткнуты тряпьем, вывеска облупилась, выцвела. В неухоженном кафе по соседству – всего пара посетителей, жалких типов в мятых деловых костюмах: газеты расползаются в руках, чашки с мутным, бурым, точно болотная жижа, кофе трескаются, текут, стоит только поднять их над почти истлевшей стойкой…
– Сам видишь, долго мы не продержимся, – пробормотал Унтермайер, вытирая мокрый от пота лоб. – Все рассыпается на глазах. Люди даже в кино боятся ходить, тем более что радости от этого никакой: лента то рвется, то задом наперед крутится. Кстати, меня Унтермайер зовут, – представился он, с любопытством взглянув на узколицего, молча сидевшего рядом.
