Филип К. Дик
Исповедь недоумка
(два)
В калифорнийской Севилье прекрасная публичная библиотека. Но лучшим достоинством жизни в Севилье является то, что в двадцати минутах езды от нас находится Санта-Круз, с его пляжами и парком развлечений. И на всем пути четыре полосы движения.
Хотя для меня библиотека важный фактор в формировании моих научных убеждений. По пятницам, когда у меня выходные, я прихожу туда в десять утра и читаю «Лайф» или комиксы в «Субботней вечерке». Затем, если библиотекари не следят за мной, я беру со стеллажей журналы с фотографиями и ищу в них всякие специальные позы, которые принимают девушки. Если вы присмотритесь к обложкам таких изданий, то найдете бонусы, которые мало кто замечает, приложения «только для вас».
Естественно, вы должны разбираться в описаниях. И тогда, если вы вышлете им доллар, они отправят на ваш адрес буклет, в котором фото будут лучше, чем даже в «Плейбое» или «Эсквайре». Вы получите более откровенные фотографии, хотя женщины на них гораздо старше, иногда попадаются просто старые морщинистые ведьмы. Как правило, они не бывают привлекательными, и хуже всего, их большие груди напоминают капустные кочаны. Но зато они делают такое, что вы никогда не увидите на фотографиях с девушками. Я не имею в виду какие-то «грязные» штучки, ведь журналы пересылаются через федеральную почту из Лос-Анджелеса и Глендейла.
Лично меня привлекают такие картинки, как та, на которой одна девушка, одетая в черный кружевной лифчик, чулки и туфли на шпильках, лежит на полу, а другая женщина моет ее шваброй из ведра с мыльной пеной. Эта картина стояла у меня перед глазами несколько месяцев.
И еще я помню фото, где девушка, одетая точно так же, столкнула свою почти обнаженную подругу с лестницы, и жертва (если ее можно так назвать; а я по крайней мере считаю, что можно) согнулась попкой вверх, как будто ей сломали руки и ноги, словно тряпичная кукла или тело, сбитое на дороге машиной.
Еще можно получить такие снимки, на которых сильная девушка (доминатрикс) связывает другую более слабую девушку. Это называется «бондаж». И лучше всего, если вам пришлют рисунки с бондажем. Их создают толковые художники, на некоторые стоит посмотреть. Другие (бездарное большинство) просто перепевают заезженные темы, и на самом деле их зря посылают по почте.
Они довольно грубые и неприятные.
Годами, разглядывая эти снимки, я ощущал интересное чувство – не грязное, нет! Оно никак не связано с сексуальными отношениями. Что-то подобное возникает в теле, когда поднимаешься на высокую гору и дышишь чистым воздухом, как на тропах в Биг-Байзн-Парк, где растут мамонтовые деревья и струятся горные ручьи. Мы часто охотимся в тех рощах, хотя подобные действия запрещены на территории федерального парка. Иногда нам удается подстрелить двух-трех оленей. Сразу скажу, что ружья не мои. Я пользуюсь тем, которое мне дает Харви Сент-Джеймс.
Обычно все самые прикольные дела мы совершаем втроем – я, Сент-Джеймс и Боб Пэдлфорд. У нас имеется «Форд» 57-го года, принадлежащий Сент-Джеймсу: машина с откидным верхом, двойным радиатором, двумя передними сиденьями и задним откидным. Ее знают не только в Севилье, но и в Санта-Круз. Всю эмаль мы закрасили золотистой краской, пурпурную внутреннюю отделку сделали вручную, а также с помощью формовочного стекловолокна округлили линии кузова. Теперь он больше похож на ракету. Машина получила вид, пригодный для дальнего космоса, и скорость чуть меньше световой.
Чаще всего мы ездим в Рено через Сьерру. Как правило, прогулки начинаются вечером в пятницу, когда Сент-Джеймс заканчивает работу в магазине одежды Хапсберга, где он продает мужские костюмы. Первым делом мы несемся в Сан-Хосе и забираем Пэдлфорда (он работает на шелловской заправке чуть дальше конторы светокопий), а затем отправляемся в Рено. В ночь с пятницы на субботу мы вообще не спим; приезжаем туда поздно вечером и до рассвета играем в блек-джек или бросаем монетки в щели игровых автоматов. Отоспавшись утром в машине, мы находим приличную туалетную комнату, бреемся, меняем рубашки и галстуки и отправляемся на поиски женщин. Вы всегда можете найти в Рено доступных девушек.
Это очень развратный город.
По правде говоря, я не принимаю участия в забавах с женщинами. Такие вещи не играют роли в моей жизни, как, впрочем, и многие другие виды физической активности. Взглянув на меня, вы бы сразу поняли, что моя сила в уме.
Я начал носить очки с шестого класса, потому что к тому времени прочитал огромное количество книг: комиксы «Тип-топ», «Королевские комиксы», «Популярные комиксы»… В середине тридцатых они только входили в моду. Затем их стало гораздо больше. Я коллекционировал комиксы еще тогда, когда учился читать. Мы с парнями обменивались ими, как марками. Помню, в начальной школе я увлекся псевдонаучным журналом «Изумительные истории». Позже к нему прибавились «Удивительные истории» и «Захватывающие чудеса». Фактически я собрал почти полный выпуск «Захватывающих чудес». Это был мой любимый журнал, который присылали в качестве дополнения к «Удивительным историям». Речь идет примерно о 1939 годе, но я уже тогда наткнулся на золотую жилу подписных изданий и приложений.
Все члены моей семьи, кроме матери, были худыми, поэтому, надев очки в серебристой оправе, которые в те дни носили мальчики, я тут же начал походить на заправского книжного червя или ученого. (Кстати, у меня высокий лоб.) Позже, в средней школе, я страдал себореей, и из-за перхоти мои волосы выглядели гораздо светлее, чем на самом деле. Одно время меня очень смущало заикание.
Я случайно обнаружил, что если быстро согнуться, как бы стряхивая пыль со штанины, то можно произносить слова нормально. Вскоре у меня появилась привычка сгибаться во время разговора. И еще я стеснялся оспинки на щеке около носа, оставшейся после ветрянки. В средней школе я старался скрыть ее и так часто потирал ямку пальцем, что внес туда заражение. Вообще-то меня донимали и другие кожные болезни типа сыпи и прыщей. У меня они имели пурпурную окраску, что, по словам дерматолога, свидетельствовало о какой-то вялотекущей инфекции.
Сейчас мне тридцать четыре года, но я по-прежнему мучаюсь фурункулами – теперь уже не на лице, а на ягодицах и под мышками.
В школе я выделялся стильной одеждой, и это делало меня популярным среди сверстников. К примеру, мне очень нравился голубой кашемировый свитер, который я носил почти четыре года. Когда он начал пахнуть слишком сильно, наш физрук велел мне выбросить его. В конечном счете он сделал это сам, потому что я наотрез отказывался ходить в душ после занятий по физкультуре.
Однако интерес к науке во мне пробудили не журналы, а «Американский еженедельник». Возможно, вы помните статью от 4 мая 1935 года о Саргассовом море. В то время мне исполнилось десять лет и я оканчивал четвертый класс. Вследствие малого возраста мне нравились только развлекательные книги. Но в еженедельнике был большой рисунок в шести-семи цветах. Он занимал весь разворот, и на нем изображались корабли, застрявшие в Саргассовом море. Некоторые из них находились в плену сотни лет. Меня поразили скелеты моряков, покрытые морскими водорослями, и сгнившие паруса, свисавшие с мачт. А корабли были разными – имелись даже древнегреческие и римские, времен Колумба и викингов. Они перемешались друг с другом и замерли навеки! Никакого движения!
Жертвы, пойманные Саргассовым морем!
В статье говорилось, что корабли затягивались туда и, попав в западню, уже никогда не возвращались назад. Их было много; они стояли бок о бок, растянувшись на целые мили. Все виды кораблей, существовавших когда-либо.
Хотя позже, с переходом на паровые двигатели, некоторым из них удавалось вырваться, и лишь потому, что они двигались своим ходом, а не по воле ветров и течений.
Статья зацепила мое воображение и чем-то напомнила мне тот классный эпизод с Джеком Армстронгом в «Американском парне», где он попал на затерянное кладбище слонов. Я вспомнил, что Джек имел металлический ключ, который странно резонировал, когда его вставляли в скважину, и это был ключ к кладбищу. Довольно долго я стучал по каждому куску металла, попадавшемуся мне на глаза, и проверял его на резонанс. Мне тоже хотелось найти затерянное кладбище слонов (по идее, дверь должна была находиться в какой-то скале). Прочитав статью о Саргассовом море, я заметил важное сходство: затерянное кладбище искали из-за больших запасов слоновой кости, а в Саргассовом море хранились сокровища на миллионы долларов! Грузы в трюмах старых кораблей томились, ожидая, когда их найдут и заявят права на алмазы и золото. Но в данном случае имелась огромная разница: в то время как кладбище слонов было легендой, распространяемой туземцами и спятившими от лихорадки исследователями, существование Саргассового моря считалось научно доказанным фактом.
Однажды, когда родители привели сестру из школы, я разложил статью на полу нашей гостиной в том доме, который мы арендовали на Иллинойс-авеню. Мне хотелось заинтересовать Фэй своей идеей. В то время ей было только восемь лет. У нас начался спор, и мы подняли такой шум, что отец схватил «Американский еженедельник» и бросил его в ведро, стоявшее под раковиной. Это так расстроило меня, что я даже немного помечтал о том, чтобы он сгинул в Саргассовом море. Поступок был настолько отвратительным, что я и теперь стараюсь не вспоминать о нем. То был один из худших дней моей жизни, и, конечно, вся вина лежит на Фэй – если бы она прочитала статью и выслушала мои пояснения, которые я собирался изложить ей, то ничего плохого бы не произошло. Этот случай действительно расстроил меня. Была уничтожена не только важная статья, но и нечто очень красивое. Как будто растоптали утонченную мечту.
К сожалению, мои родители не интересовались наукой. Отец в паре с одним итальянцем выполнял небольшие заказы по строительным и малярным работам, а до этого он несколько лет трудился в ремонтном управлении южного участка тихоокеанской железной дороги.
Их главный офис располагался в Гилрой-Ярдс. Он никогда ничего не читал, кроме «Вестника Сан-Франциско», «Читательского обозрения» и «Национального географического журнала». Моя мать какое-то время выписывала «Либерти», но затем, потеряв свой бизнес, перешла на «Эффективное домоводство». Никто из них не стремился к наукам и образованию. Нас с Фэй постоянно ругали за чтение книг, а в годы нашего детства родители устраивали набеги на мою комнату и сжигали все, что им удавалось найти, любые печатные издания и даже библиотечные тома. Во время Второй мировой войны, когда я служил в армии и сражался за морями на далекой Окинаве, они вошли в мою комнату (которая всегда принадлежала мне), собрали научно-фантастические журналы и альбомы с наклеенными картинками девушек, все книги о стране Оз и альманахи «Популярная наука», а затем сожгли их на заднем дворе, как делали это в моем детстве. И когда я вернулся с фронта, защитив их от коварного врага, то нашел, что в доме нечего читать. А моя любимая подборка статей о необычных научных фактах исчезла навсегда. Хотя я помню, что самым пугающим фактом из тысяч других был вес, которым обладают фотоны. Каждый год свет от Солнца увеличивает вес Земли на десять тысяч фунтов. Этот факт так прочно засел в моей голове, что однажды я решил произвести расчеты. Оказалось, что с тех пор, как я узнал о весе фотонов в 1940 году, на Землю упало почти миллион девятьсот тысяч фунтов солнечного света!
Еще в моей подборке упоминался факт, который сейчас начинают признавать многие интеллигентные люди.
Я имею в виду использование необъяснимых сил ума для перемещения объектов на расстоянии! А ведь я знал об этом всегда, потому что еще ребенком занимался подобными штучками. И не только я, но и вся моя семья! Даже отец. Мы всегда так забавлялись, особенно в публичных местах и закусочных. Однажды мы всей семьей сконцентрировались на мужчине в сером костюме и заставили его поднять правую руку и почесать шею. В другой раз в автобусе мы воздействовали на толстую цветную женщину, заставляя ее выйти на следующей остановке. Помню, нам потребовалось несколько попыток, потому что женщина оказалась большой и тяжелой. А еще один раз наш семейный сеанс был испорчен моей сестрой. Когда мы сидели в какой-то приемной и концентрировались на дремавшем мужчине, она внезапно сказала:
– Что за куча дерьма!
Родители ужасно разозлились. Отец дал Фэй подзатыльник не столько из-за грубой фразы, которая не соответствовала ее возрасту (сестре тогда исполнилось одиннадцать), сколько из-за сбоя нашей мысленной концентрации. Я думаю, она подхватила эту фразу у какого-то парня в своей прогрессивной школе имени Милларда Филмора. В ту пору она ходила в пятый класс, но уже становилась грубой и резкой. Ей нравилось играть в бейсбол и драться. На игровых площадках она всегда была с парнями, а не с девочками. Как и я, Фэй выглядела сухопарой, но она умела быстро бегать, почти как профессиональная спортсменка. Она часто выхватывала у меня что-нибудь, например мой недельный пакетик ююбы, который я получал по субботам вместе с карманными деньгами, и, убежав куда-то, съедала его. Фэй никогда не набирала вес, даже теперь, когда ей за тридцать. Однако все признают, что у нее красивые длинные ноги и легкая походка. Дважды в неделю она посещает тренажерный зал и класс современных танцев. Моя сестра весит около ста шестнадцати фунтов.
Она всегда вела себя как мальчишка и перенимала у мужчин их ругательства. В качестве первого мужа Фэй выбрала парня, который владел небольшим заводом, производившим металлические вывески, решетки и ворота. Вплоть до сердечного приступа он был очень грубым человеком. Переехав жить в Марин-Каунти, они чудили как могли: облазили все скалы в Пойнт-Рейс и завели арабского скакуна, на котором совершали верховые прогулки. Странно, что сердечный приступ настиг Чарли во время игры в бадминтон – фактически детской игре. Волан, запущенный Фэй, пролетал над его головой. Он начал отбегать назад, нога попала в нору суслика, и Чарли повалился на спину. Затем он встал, ругнулся матом, когда увидел, что его ракетка сломалась, и пошел в дом за новой, а потом, выходя из двери, заработал сердечный приступ.
Конечно, они с Фэй часто ссорились, и, возможно, проблемы с сердцем были как-то связаны с их взаимоотношениями. Когда Чарли злился, он не следил за словами, и Фэй отвечала ему тем же, не просто используя уличный жаргон, а специально подбирая оскорбления. Они знали слабые места друг друга и, выкрикивая ложь, приправленную правдой, старались нанести обиду побольнее. Все это слышали их дети. Чарли постоянно сквернословил даже в обычной беседе. Впрочем, что еще ожидать от человека, который вырос в провинциальном колорадском городке? Тем не менее его плоские шуточки нравились Фэй. Это была идеальная пара. Помню, однажды мы сидели на открытой веранде, радуясь солнцу, и я что-то рассказывал им о космических путешествиях. Внезапно Чарли произнес:
– Исидор, ты настоящий недоумок.
Фэй засмеялась, потому что оскорбление причинило мне боль. Она даже не подумала, что я ее брат. Мою сестру не волновало, кого оскорблял ее муж. Грязный неряха с отвисшим брюшком, сосущий пиво и ковыряющий в носу! Невежественный выходец захудалого штата, едва окончивший школу! И он еще смел называть меня недоумком! Эта нелепость настолько поразила меня, что я с иронией использовал ее в названии книги. Мне смешно смотреть на всех этих Чарли Хьюмов с их портативными приемниками, настроенными на матчи «ГИГАНТОB». Большие сигары, всунутые в дряблые губы; тупое выражение на жирных красных лицах… И такие неряхи управляют нашей страной, ее бизнесом, армией и флотом, фактически всем. Это остается для меня неразрешимой загадкой. Пусть на заводе Чарли работают семь человек. Но подумайте сами! Семь нормальных парней зависят от какого-то узколобого самодура, и такое социальное положение позволяет ему плевать на нас, на людей, имеющих талант и тонкую натуру.
Особняк в Марин-Каунти обошелся им в большую сумму денег, потому что Фэй решила строить его самостоятельно. После свадьбы они жили в Петалуме, где находился завод Чарли. В 1951 году Хьюмы купили десять акров земли, наняли архитектора, и тот сделал им проектную документацию для дома.
Мне кажется, что Фэй связала свою жизнь с таким мужчиной только для того, чтобы обзавестись огромным домом. Когда они впервые познакомились, Чарли владел заводом и получал чистыми на руки почти сорок тысяч в год (по крайней мере, он так говорил). Наша семья всегда была бедной. Мы постоянно питались дешевыми пищевыми наборами, у которых истекал срок годности, и я не думаю, что последние несколько десятилетий мой папенька мог позволить себе новый костюм. Фэй просто повезло. Выиграв право на бесплатное обучение в колледже, она начала встречаться с людьми из богатых семей, с парнями из студенческих обществ, которые были одержимы походами, ночными кострами и прочей ерундой. Примерно год она ходила со студентом, который изучал юриспруденцию. Он выглядел как гомик и никогда мне не нравился, хотя и любил поиграть в пинбол на игровых автоматах, якобы для того, чтобы изучить распределение математических вероятностей. Чарли встретил Фэй случайно в придорожной бакалее на трассе номер один около Форт-Росс. Она стояла в очереди впереди него и покупала булочки с изюмом, кока-колу и сигареты. Фэй напевала мелодию Моцарта, услышанную на уроках музыки в колледже. Чарли подумал, что это старый церковный гимн, который он пел в своем занюханном колорадском Кэнон-Сити. Одним словом, он завел с ней разговор. А снаружи стоял его «Мерседес-Бенц», и на радиаторе сияла знаменитая звезда с тремя лучами. Естественно, Чарли носил на рубашке значок с такой же звездой, поэтому Фэй и все остальные понимали, чья машина находилась на стоянке. Моя сестра всегда хотела обзавестись хорошей машиной, особенно зарубежной марки.
Насколько я знаю эту парочку, их разговор мог быть примерно таким:
– Эта машина на шести цилиндрах или восьми? – спросила Фэй.
– На шести, – ответил Чарли.
– Бог мой! Всего на шести?
– Даже «Роллс-Ройс» на шести. Европейцы не делают двигатели на восьми цилиндрах. А зачем вам нужен восьмицилиндровый мотор?
– Господи! «Роллс-Ройс» на шести цилиндрах?
Фэй всю жизнь мечтала прокатиться на «Роллс-Ройсе». Как-то раз она заметила эту машину на стоянке у модного ресторана в Сан-Франциско. Мы трое – она, я и Чарли – несколько раз обошли вокруг нее.
– Классная тачка, – сказал Чарли и начал перечислять мне характеристики машины.
Эта информация не интересовала меня. Если бы я мог выбирать, я выбрал бы «Тандерберд» или «Корвет». Фэй делала вид, что слушает мужа, но, судя по всему, пропускала его слова мимо ушей. Похоже, ее что-то раздражало.
– Она такая сверкающая, – сказала сестра. – Я всегда считала, что «роллсы» относятся к классическим моделям. Как, например, военный седан времен Первой мировой войны – машина для настоящих офицеров.
Если вы когда-нибудь видели новый «Роллс», то подумайте сами. Корпус маленький, слишком много металла; формы обтекаемые, но тяжелые и неуклюжие на вид. Очень похож на «Ягуара», хотя и более громоздкий. Британские формы, если вы понимаете, о чем я говорю. Мне такую машину не всучили бы даже на спор, и я видел, что Фэй склонялась к тому же мнению. «Роллс», на который мы смотрели, имел серебристо-голубую окраску, с большим количеством хрома. Фактически машина вся сияла полированной поверхностью, и это радовало Чарли, потому что ему нравился металл, а не пластик и дерево.
– Реальная тачка! – восклицал он.
Парень явно понимал, что не сможет навязать нам свои вкусы. Тем не менее он продолжал повторяться и вести себя бестактным образом. Если отбросить ругательства и вульгарные выражения, его словарный запас соответствовал уровню шестилетнего ребенка: несколько фраз перекрывали весь диапазон потребностей.
– Вот уж действительно машина, – подытожил он, направляясь к дому родственника, которого мы иногда навещали в Сан-Франциско. – Но ей не место в Петалуме.
– Особенно на парковке у твоего завода, – со смехом добавил я.
– Нам пришлось бы вложить в нее почти все деньги, – заметила Фэй. – Двенадцать тысяч долларов.
– Черт! – рявкнул Чарли. Ее можно купить и дешевле. Я знаю парня, который заведует салоном «Бритиш Мотор Кар».
Судя по всему, он хотел этот «роллс». Будь он один, то, наверное, купил бы его. Но их деньги должны были пойти на дом в Марин-Каунти, нравилось это Чарли или нет. Фэй не позволила бы ему приобрести еще одну машину. Кроме «Мерседеса» он владел «Триумфом», «Студебекером Голден Хок» и несколькими грузовиками, предназначенными для бизнеса. Фэй заказала архитектору отопление на электрических батареях, а в тех краях, где они жили, электричество грозило обойтись им в целое состояние. Все нормальные люди пользовались бутаном или жгли дрова. Но Фэй всегда хотелось быть особенной. На коровьем пастбище моя сестра возводила современный дом, превосходящий по роскоши даже особняки в Сан-Франциско, с нишами для душевых кабин, с разноцветным кафелем и панелями из красного дерева, с лампами дневного света, кухней под заказ, посудомоечными машинами и электрическими сушилками, с приемниками, проигрывателями и динамиками, вделанными прямо в колонны комнат. Дом имел стеклянную стену с видом на пастбище. В центре гостиной располагался камин с округлой жаровней для барбекю и с вытяжкой, ведущей в черный дымоход. На тот случай, если какое-то горящее полено выкатится из огня, пол вокруг камина покрыли каменной плиткой. Фэй захотелось иметь четыре спальные комнаты плюс кабинет для Чарли, в котором можно было бы размещать гостей. Три ванные распределялись следующим образом: одна для детей, одна для гостей и одна для Фэй и Чарли. Еще были швейная комната, мастерская, семейный и обеденный залы и даже комната для холодильника. Почти везде имелись телевизоры.
Все здание покоилось на огромной бетонной плите. Эта плита и каменное покрытие на полу в гостиной делали дом ужасно холодным, поэтому обогреватели никогда не выключались, разве что в самый разгар лета. Если вы выключали электрические батареи и шли спать, то утром дом казался холодильной камерой в сыром промозглом погребе. После завершения строительства Чарли, Фэй и дети переехали в особняк. Несмотря на камин и обогреватели, они мерзли там с октября по апрель. В дождливые сезоны вода во дворе не впитывалась в землю, а просачивалась в дом через щели под дверями и рамой стеклянной стены. В 1955 году особняк оказался буквально посреди пруда и простоял так два месяца. Им пришлось вызвать подрядчика и сделать новую дренажную систему, чтобы осушить участок и отвести грунтовые воды от дома. В 1956 году они установили в каждой комнате двадцатидвухвольтовые настенные радиаторы, с ручным управлением и термостатами, потому что из-за сырости одежда и постельное белье покрывались плесенью. Однажды зимой электроэнергия отключалась на несколько дней. Они не могли готовить на электроплите. Насосы, которые откачивали грунтовые воды, тоже перестали работать. Электрические нагреватели бездействовали. Все приходилось варить и разогревать в камине. Фэй стирала одежду в цинковом ведре, подвешенном над горящими поленьями. С той поры, как они поселились в доме, все четверо каждую зиму подхватывали простуду. Им сделали три отдельные системы обогрева, но дом по-прежнему оставался холодным. К примеру, длинный коридор между детскими комнатами и гостиной вообще не отапливался, и малышки мерзли, выбегая в пижамах из теплых комнат на холод, а затем возвращаясь обратно. Причем они делали это каждый вечер по крайней мере по шесть раз.
Перебравшись в эту глушь, Фэй не смогла найти толковую няньку для девочек, и в результате они с Чарли перестали навещать друзей и знакомых. Людям приходилось приезжать к ним в особняк, а на дорогу от Сан-Франциско до Дрейкз-Лендинга требовалось около полутора часов нелегкой езды.
И все-таки они любили свой дом. У них имелись четыре черномордые овцы, поедавшие траву за стеклянной стеной, арабский конь, большущий колли ростом с пони, который выигрывал призы на выставках собак, и несколько красивых импортных уток. Можно сказать, что то время, когда я жил вместе с ними, было лучшим в моей жизни.
