Фредерик Марриет
Персиваль Кин
– Я бы желал жить долее, чтобы оправдать ваше доброе обо мне мнение, – отвечал я.
– Дай Бог, мистер Кин, – ласково отвечал капитан. – Все это время вы благородно вели себя; это приносит вам честь, и матушка ваша может гордиться вами.
– Благодарю вас, капитан, – отвечал я, восхищенный его словами, зная, что вместе с матушкою он будет также гордиться мною.
– Впрочем, в этом маскараде вы не можете еще исполнять своей обязанности по службе, – продолжал капитан. – Но я надеюсь, что краска скоро сойдет. Вы обедаете сегодня со мною; теперь ступайте к товарищам.
Поклонясь почтительно, я вышел из каюты, довольный собою, и поспешил к товарищам, пожав мимоходом руку Бобу Кроссу, который, как родной, радовался моему возвращению.
Предоставляю читателю воображать, сколько мне приходилось рассказывать наверху и в кают-компании… Старший лейтенант не мог заставить ни одного офицера заниматься делом. Два или три дня я был самою важною особою на фрегате. После этого я мог спокойно рассказать свою историю Бобу Кроссу.
Боб Кросс, выслушав меня, сказал:
– Ну, мистер Кин, трудно сказать, к чему рожден человек прежде его смерти; но мне кажется, что вы рождены к чему-нибудь необыкновенному. Вам нет еще шестнадцати лет, а вы действовали лучше взрослого человека. Вы находились в самых затруднительных положениях и всегда счастливо выпутывались из беды. У вас старая голова на молодых плечах; вы в одно время и резвый мальчик, полный шалостей, и смелый, решительный человек. Говорят, что случай делает человека, и это сбылось над вами; но странно, что один и тот же мальчик крадет изюм у комиссара и заставляет разбойника-негра исполнять свою волю. Мы два раза считали вас на том свете, и два раза вы оживали. Теперь я скажу вам славные новости, мистер Кип; вы не знаете, как высоко ценят вас капитан и офицеры; зависть иногда ослепляет людей, и правду тогда только говорят о человеке, когда считают его мертвым. Уверяю вас, что не только офицеры, но и капитан, искренно жалели о вашей потере, и теперь капитан, верно, гордится вами. В тот самый день, как вы сюда приехали, я слышал разговор капитана с лейтенантом, и я только могу сказать вам, что ваше счастье в ваших же руках, только не подавайте вида капитану Дельмару, что знаете что-нибудь о вашем родстве с ним.
– Этого я, конечно, не сделаю, – отвечал я, – потому что он может переменить свои чувства ко мне.
– Конечно; я часто думал о вас и наблюдал за капитаном, прислушиваясь к его разговору, особенно после обеда, потому что вино лучше развязывает язык людям. Величайшим несчастьем для вас может быть то, если капитан женится и будет иметь детей. Но я часто слышал, что капитан выказывал отвращение к женитьбе и смеялся над людьми, которые хотели жениться, и я радовался за вас, мистер Персиваль. После сорока лет человек редко думает о женитьбе, а капитану, я думаю, уж около пятидесяти.
– Да; но если его брат умрет, капитан будет лордом де Версли и наследует огромное состояние. Тогда он женится, чтобы иметь наследников.
– Конечно, он может это сделать, – отвечал Кросс, – но еще Бог знает, будут ли у него дети; цыплят по осени считают. Вам остается только желать, чтобы брат его был так же крепок, как наши старые адмиралы.
– Отчего адмиралы так долго живут?
– Мне кажется, оттого же, отчего соленое мясо держится долее свежего. Морская пена сорок или пятьдесят лет омывает им лицо и платье, и, таким образом, они напитываются солью. Вы долго ли думаете ходить здесь негром?
– Не знаю, но капитан сказал мне, что покуда не сойдет краска, чтобы я не вступал в должность; поэтому я надеюсь, что она сойдет не скоро.
– Вы говорите, как мичман, но послушайте моего совета – возьмите трубу и ступайте наверх.
– К несчастью, ее уж нет. Но это была славная труба; она спасла мне жизнь.
– Да, эта шутка так же хорошо кончилась, как и масонские знаки с мистером Грином. Мне кажется из него никогда на выйдет хорошего моряка; ему бы лучше готовиться в комиссары. Но бьет восемь склянок, мистер Кин, и я думаю, пора пожелать вам доброй ночи.
Глава XXV
Шкуна «Стрела» сильно потерпела во время боя, потеряв своего командира и тринадцать человек матросов. Все полагали, что, если бы не было фрегата, пираты взяли бы ее, потому что «Стрела» потеряла все мачты и не в состоянии была вступить под паруса.
С фрегата послали на шкуну плотников и лучших матросов для исправления ее повреждений, и на другой день мы пошли в Порт-Рояль, в Ямайку, донести об истреблении разбойничьего судна.
Утром капитан Дельмар прислал за мною.
– Мистер Кин, – сказал он, – теперь вы еще не можете вступить в должность, но я не хотел бы, чтобы вы оставались праздным; и потому советую вам заняться навигациею. Вы умеете вести счисление, но еще не знаете всей науки.
– Я бы очень рад был знать навигацию, – отвечал я.
– Я так и думал и говорил уже со штурманом, который согласился давать вам уроки. Завтра вы начнете и можете заниматься у меня в каюте. Теперь ступайте.
Я поклонился, выходя из каюты, и, увидя Боба Кросса, пересказал ему слова капитана.
На другой день штурман начал давать мне уроки; и я продолжал учиться до нашего прихода в Порт-Рояль. Здесь капитан донес адмиралу о сражении и рассказал мои похождения на разбойничьем корабле. Этот рассказ до того заинтересовал адмирала, что он просил капитана Дельмара привезти меня к нему на другой день обедать.
Я все еще был очень черен, но это делало меня еще интереснее. Я снова рассказал свою историю, к удовольствию моих слушателей, особенно дам. По уходе моем адмирал и офицеры много хвалили меня, что было очень приятно капитану Дельмару.
Моя странная история разнеслась везде. Губернатор услышал о ней и также пригласил меня к себе. Я скромно рассказал ее, имея в виду заслужить только одобрение капитана Дельмара.
Стоя в Порт-Рояле я продолжал свои занятия в капитанской каюте, и так как капитан был большею частью на берегу, то в каюте его мне было очень весело. Однако не имея охоты учиться целый день, я был очень рад, когда Томушка Дотт прибегал ко мне; но не смея ходить в капитанскую каюту мимо часового, стоявшего дверей, он пробирался прямо с бизань-русленей в борт. Увидя вдали капитанский катер, Томушка проворнее обезьяны уходил тою же дорогою, а я начинал чертить прямоугольные треугольники. Я вставал, когда капитан входил в каюту.
– Сидите, мистер Кин, – говорил он, – штурман хвалил вас, и для меня это очень приятно.
В одно утро Том, по обыкновению, забрался ко мне в борт, и мы прилежно рисовали карикатуру на мистера Кольпеппера, когда капитанский катер пристал к фрегату, и мы тогда только узнали о приезде капитана, когда услышали, как он разговаривал со старшим лейтенантом, сходя по трапу.
Дотту невозможно было убежать без того, чтоб его не увидели. Стол, стоявший посредине каюты, покрыт был синим сукном, падавшим до полу. Я показал на него Тому, когда часовой взялся за ручку двери, чтобы отворить ее капитану, и он бросился под стол, думая после как-нибудь убежать. Капитан взошел, и я, по обыкновению, встал со стула.
– Мистер Кин, – сказал он, – мне нужно переговорить со старшим лейтенантом; потрудитесь на время выйти из каюты и скажите мистеру Гипслею, что мне нужно его видеть.
– Что с вами, мистер Кин? – спросил старший лейтенант, заметив мое смущение.
Я рассказал ему, что Дотт сидит под столом в капитанской каюте и может нечаянно услышать секретные приказания капитана.
– Вы прекрасно поступили, мистер Кин, хотя я и знаю, как для вас неприятно доносить на своего товарища; но вы не сделали ему никакого вреда.
Потом он засмеялся и сказал:
– Впрочем, мистер Дотт не узнает, что вы его выдали, а я постараюсь постращать его.
Сказав это, старший лейтенант вошел в капитанскую каюту. Я ожидал, что он тотчас откроет моего приятеля, но вышло иначе. Капитан взошел в боковую каюту, и мистер Гипслей последовал за ним, запер дверь и уведомил его о положении мистера Дотта. Капитан засмеялся, не находя, впрочем, в этом большой беды.
Сказав, что было нужно, старшему лейтенанту, он вышел вместе с ним в большую каюту.
– Прикажите тотчас отослать шлюпку с письмом, капитан? – спросил старший лейтенант.
– Да, – отвечал капитан, садясь и принимая участие в шутке мистера Гипслея. – Часовой, скажи вахтенному офицеру, чтобы изготовили четверку, и пошли сюда мистера Дотта.
Я был наверху; когда часовой высунул голову из люка и передал приказание капитана, я тотчас увидел, как испугается мистер Дотт.
Четверка была готова, и мистера Дотта искали везде, но нигде не находили. Через несколько минут вахтенный мичман донес капитану, что четверка готова, но мистера Дотта нигде нет…
– Нигде не могли найти! Не упал ли он за борт? – сказал капитан.
– Нет, он, верно, спит где-нибудь, – отвечал старший лейтенант, – верно, в сетках.
– Он, кажется, очень беспокойный мальчик, – заметил капитан.
– Совершенно беспокойный и ленивый, – отвечал старший лейтенант. – Часовой, нашли ли мистера Дотта?
– Никак нет-с; его искали везде и не нашли на фрегате.
– Странно, – заметил капитан.
– О, он скоро явится; но не худо бы дать ему дюжины две или три ударов, чтобы он был исправнее по службе.
– Да, я непременно это сделаю, – отвечал капитан Дельмар, – и поручаю вам наказать его, как только его найдут. Надеюсь, что с ним ничего не случилось особенного.
– Что может с ним случиться? – сказал старший лейтенант, – если бы комиссар доставил сегодня изюм, то мистера Дотта надо бы искать у баталера в каюте; но сегодня ничего не доставили. Не забрался ли он в ахтер-люк в то время, когда раздавали вино, и не сидит ли он теперь там?
– Делать нечего, нужно послать другого мичмана. Позвать мистера Кина, – сказал капитан. Часовой пришел за мною, и я явился. – Мистер Кин, поезжайте с этим письмом на берег, отдайте его смотрителю адмиралтейства и привезите мне ответ.
– Слушаю, капитан, – отвечал я.
– Не видели ли вы мистера Дотта? – спросил старший лейтенант. – Вы всегда бываете вместе.
– Я видел его перед самым приездом капитана, но с тех пор нигде не находил его.
– Хорошо, мы после с ним разделаемся, – сказал капитан. – Поезжайте, мистер Кин.
Я заметил, что капитан и старший лейтенант засмеялись, когда я выходил из каюты. Скоро после моего отъезда капитан также уехал на берег; но Дотт до того был напуган, что не смел выйти из-под стола, ожидая, что его тотчас накажут, и решился остаться там до моего возвращения.
Только что я приехал на фрегат и отдал ответ старшему лейтенанту, я поспешил в каюту, и тогда только бедный Том выполз из-под стола. Слезы катились по его лицу.
– Меня накажут, Кин, непременно накажут. Научи, что мне делать, что сказать?
– Скажи правду, это самое лучшее.
– Сказать капитану, что я сидел под столом? Никогда!
– Как хочешь, – сказал я. – Но если ты скажешь правду, то тебя может быть накажут, а если не скажешь, то накажут наверное.
– Знаешь что: если мистер Гипслей увидит меня сегодня или завтра, то непременно накажет; но если я спрячусь на два или на три дня, то все подумают, что я упал в воду и скажут: «Бедный Дотт!» А когда я явлюсь, то, может быть, так обрадуются, что простят меня.
– Конечно, – отвечал я, восхищенный такою мыслью. – Непременно простят.
– Старший лейтенант говорил, чтобы меня искали в ахтерлюке. Куда же мне спрятаться?
– Останься до вечера под столом, а тогда ты можешь пробраться в угольный ящик, где так темно, что тебя не увидят, если даже будут доставать уголья. Там ты можешь просидеть два дня, а после, что Бог даст.
– Славное место, – заметил Том, – но все лучше, чем быть наказанным. Будешь ли ты приносить мне есть и пить?
– Положись на меня, – отвечал я. – Я всякий вечер буду приносить тебе что-нибудь.
– Итак, я решился, – сказал он и, услышав шум, снова спрятался под стол.
Когда смерклось, я снабдил Тома провизиею, и он отправился, никем не замеченный, в угольный ящик.
На другой день никто не мог понять, куда девался мистер Дотт. Все полагали, что он упал за борт и сделался добычей акул, в которых не было недостатка около Порт-Рояля. Все офицеры очень жалели о нем, исключая мистера Кольпеппера, который заметил, что ничего хорошего не могло выйти из мальчика, который таскал у него изюм.
– Так вы думаете, что он стоит, чтобы его съели акулы, оттого, что взял у вас горсть дрянного изюма? – заметил второй лейтенант. – Будь я бедным Доттом, я бы напугал вас.
– Я не боюсь мертвых, – отвечал мистер Кольпеппер, – они довольно смирны.
– Быть может; но смотрите, чтобы вам от них не досталось.
Между тем, как этот разговор происходил наверху, мне пришла в голову чудесная мысль. Ночью я пошел к Дотту, который ужасно устал, сидя на угольях, я принес ему вина, мяса и сухарей и утешал его, рассказав, как все жалели о его пропаже.
Том хотел тотчас выйти из угольного ящика, но я сказал ему, что капитан этот день пробыл на берегу, и что надобно прежде возбудить его сострадание, заставив его думать, что Дотт упал за борт. Том послушал моего совета и согласился остаться еще на день. Тогда я рассказал ему, что говорил про него мистер Кольпеппер, и прибавил:
– Если мистер Кольпеппер как-нибудь увидит тебя, то постарайся, чтобы он принял тебя за привидение.
– Непременно, – отвечал Том, – хоть бы меня втрое наказали за это.
Расставшись с Томом, я вышел наверх и увидел Боба Кросса, который почти целый день был на берегу с капитаном.
– Ну, мистер Кин, – сказал он, – теперь вы приняли свой прежний цвет, и я опять надеюсь вас видеть на капитанском катере.
– Не думаю; я еще не кончил навигацию; но штурман говорит, если я буду все так же учиться, то мы кончим через две недели.
– Да, он говорил капитану, что вы сделали большие успехи. Но я не могу не жалеть о бедном мистере Дотте; правда, он был большой шалун, но вместе с тем, добрый, веселый мальчик. Вы, верно, также жалеете о нем, мистер Кин?
– Нисколько, Боб, – отвечал я.
– Мне странно это слышать от вас, мистер Кин; я думал, что у вас доброе сердце.
– Я совсем не зол, Боб; но я открою тебе тайну, известную только мне и старшему лейтенанту. Мистер Дотт сидит в угольном ящике, правда, весь выпачканный, но живой и здоровый.
Боб Кросс захохотал, когда я рассказал ему, что случилось с Томом.
– Ну, мистер Кин, вы все такой же проказник, как прежде. Хорошо, что капитан не сердится на мистера Дотта.
– Не бойся, Боб, – отвечал я. – Но мне необходима будет твоя помощь. Нам надобно испугать мистера Кольпеппера. Дотт явится ему в виде привидения.
– Хорошо, я устрою это завтра к вечеру.
На другое утро капитан приехал на фрегат. Между тем как он ходил по шканцам со старшим лейтенантом, последний донес ему, где находится мистер Дотт. Когда капитан сошел в каюту, я встал и, поклонясь почтительно, продолжал свое занятие. Он не сказал мне ни слова о Дотте. В это время вошел мистер Кольпеппер.
– Капитан, что прикажете делать с вещами мистера Дотта, упавшего за борт? – сказал он с низким поклоном. – По законам, их должно продать с аукциона. Также, прикажете ли требовать на него провизию, или зачесть умершим?
Капитан улыбнулся, обратясь ко мне, но я не поднимал глаз с книги.
– Лучше подождем до завтра, мистер Кольпеппер, – отвечал он, – а там вы можете продать его вещи и выключить его из списков.
Вечером капитанский катер, по обыкновению, возвратился на фрегат, и я поспешил встретить Боба Кросса.
– Мне сначала надобно увидеть мистера Дотта и условиться с ним, – сказал он, сходя вниз. Когда через несколько минут он вышел опять наверх, мистер Кольпеппер также был наверху, и Боб подошел к нему.
– Осмелюсь спросить, – сказал Боб, прикладывая руку к шляпе, – не говорил ли вам чего-нибудь капитан об угольях?
– Нет, – отвечал мистер Кольпеппер.
– Так, верно, он позабыл сказать вам.
– Но угольев довольно, – заметил мистер Кольпеппер.
– Не могу знать, но я слышал, как повар говорил, что мало.
– Как мало! – вскричал испуганный комиссар. – Я сам осматривал сегодня вечером. У мичманов особенный стол, и они целый день стряпают.
– Вы изволите говорить о мичманах, – заметил Кросс, – осмелюсь доложить, что я видел сегодня мистера Дотта, или его тень, хотя это и очень странно.
Было почти совсем темно, мистер Кольпеппер взглянул на Кросса и отвечал: «пустое».
– Я видел его своими глазами, – заметил Боб.
– Где? – вскричал мистер Кольпеппер.
– Здесь на фрегате; но не говорите об этом никому ни слова, а то надо мною станут смеяться; хотя я готов поклясться в истине моих слов. Я сам прежде никогда этому не верил, но теперь другое дело. Не лучше ли мне взять фонарь, идя за угольями?
– Да, да, – отвечал мистер Кольпеппер, – но я сам пойду и посмотрю.
Боб Кросс взял фонарь и пошел за мистером Кольпеппером. Койки были уже розданы, и они должны были сгибаться, идя по нижней палубе. Я последовал за ними.
В угольный ящик нужно было спускаться по узкому трапу, что не легко было для такого старика, как мистер Кольпеппер. Но Боб Кросс спустился прежде и стал светить комиссару, который начал тихо спускаться. Когда они оба стояли уже на угольях, комиссар взял фонарь и стал осматривать.:
– Да здесь будет углей на три месяца, – сказал он.
– Взгляните, взгляните, – вскричал Кросс, отступая назад, – что это?
– Где? – сказал комиссар оторопев.
– Вот, вот, я говорил вам!..
Комиссар взглянул и увидел Тома Дотта, стоявшего неподвижно, с поднятыми кверху руками, открытым ртом и вытаращенными глазами.
– Караул! Помогите! – кричал комиссар, выронив фонарь, который потух и оставил их в темноте.
Боб Кросс перескочил через него и выскочил на палубу, а вслед за ним Том Дотт, который сначала в отмщение попрыгал несколько раз по лицу и телу комиссара.
Крик мистера Кольпеппера поднял тревогу. Караульный сержант подбежал с фонарем в то самое время, когда Том выскочил из угольной ямы. Увидя его черным, как трубочиста, сержант также был испуган; матросы высунули головы из коек, и некоторые из них также видели Тома.
Боб Кросс, выскочив на палубу, стал кричать:
– Тень мистера Дотта!
Я притворился испуганным и побежал за ним. В нижней палубе поднялась суматоха. Старший лейтенант вышел из кают-компании и, увидя меня, спросил, что случилось? Я отвечал, что мистер Кольпеппер был в угольном ящике и видел тень мистера Дотта. Он засмеялся и ушел.
Мистера Кольпеппера вытащили из угольного ящика. Он был в самом жалком виде, весь испачканный и истоптанный Доттом. Комиссара отнесли в каюту и уложили в койку.
На другой день все дело объяснилось. Тома побранили и простили. Капитан очень смеялся и хотел рассказать все губернатору. Том никогда не узнал, как я услужил ему, а мистер Кольпеппер не догадался, что я подготовил им встречу.
Я уже кончил навигацию и более не оставался в капитанской каюте. Мы пробыли еще три недели в Порт-Рояле и потом посланы были в крейсерство к берегам Южной Америки; здесь мы оставались около шести месяцев и взяли четыре богатых приза. На пути в Ямайку мы встретили шкуну, которая известила нас о взятии острова Курасаун четырьмя английскими фрегатами.
Будучи недалеко от него и терпя недостаток в воде, капитан Дельмар решился подойти к Курасауну и стал там на якорь.
Читатель, быть может, помнит, что старый голландец, которому я спас жизнь на разбойничьем судне, сказал мне, что он называется Вандервельтом и живет в Курасауне. На другой день вечером мы вошли в гавань, и все удивлялись, каким образом такая сильная крепость могла быть взята такими ничтожными силами. Комендант, думая, что мы можем быть полезными, приказал нашему капитану остаться при нем на две недели.
Глава XXVI
На третий день после прибытия нашего в Курасаун я отправился на берег с намерением отыскать старого голландца. Состоя на капитанском катере, я часто бывал на берегу, но не мог сделать розысков, не смея отойти на шлюпки.
В этот день после обеда я съехал на берег, но войдя в город, не нашел ни одного человека, говорившего по-английски. Наконец, отыскав дом мингера Вандервельта, большое, красивое строение, раскрашенное белыми и зелеными полосами, я подошел к дверям, у которых сидело несколько невольников. Они тотчас провели меня к старику, который сидел в креслах с трубкою во рту. Помня, что он говорил со мною по-английски, я подошел к нему и сказал:
– Как ваше здоровье, мингер Вандервельт?
– Слава Богу здоров, – отвечал он, вынимая трубку изо рта. – Что вам угодно? Вы, верно, присланы от английского командира? Что ему нужно?
– Нет, – отвечал я, – я пришел не от командира, но чтобы видеть вас.
– Только-то, – сказал старик, снова взявшись за трубку и продолжая курить.
Меня удивил такой прием.
– Так вы не знаете меня, мингер Вандервельт?
– Нет, сударь, не имею этой чести. Я никогда прежде не видел вас и не знаю.
При этих словах кровь закипела во мне.
– Так позвольте пожелать вам доброго утра, – сказал я, уходя со всею гордостью обиженного мичмана, как вдруг лицом к лицу со мною столкнулась маленькая дочь старика. Она пристально посмотрела на меня, когда я проходил мимо; потом робко пошла за мной, смотря мне в лицо, и вдруг, притаив дыхание, схватила меня за руку. Я обернулся и готов был оттолкнуть ее от себя, но она вскрикнула и бросилась ко мне на шею.
– Папа, папа! – кричала она, между тем как я старался вырваться от нее.
Старик пришел.
– Остановите его! Папа, не пускай его! – кричала она. – Это он! Это он!
– Кто? – спросил старик.
– Мальчик, который спас нас от пиратов, – отвечала малютка, заливаясь слезами у меня на руках.
– Боже мой!.. Не может быть!.. Он был черен, душенька. Однако сходство удивительное, – сказал старик, смотря на меня. – Скажите мне, вы были нашим спасителем?
– Да, – отвечал я, – но теперь это ни к чему не ведет. Не угодно ли вам будет взять от меня девочку?
– Прошу вас, извините меня, – сказал старик, – но вы не вправе строго винить меня. Как мог я узнать в вас негра, который спас нам жизнь на разбойничьем судне? Не сердитесь же на меня, мой добрый друг, я готов был отдать половину своего состояния, чтобы только встретить вас и изъявить вам глубокую, искреннюю благодарность. Простите же ошибку старика, который, конечно, не расположен быть слишком вежливым с офицером, носящим мундир наших неприятелей. Пусть хоть малютка моя, которой вы спасли жизнь, разуверит вас.
В то же время малютка соскочила с моих плеч на пол и рыдая обнимала мои колени. Я почувствовал, что старик говорил правду и протянул ему руку, поднимая малютку.
– Если бы вы знали, как я рад видеть вас и изъявить вам мою благодарность, – сказал мингер Вандервельт, – и бедная Минна также. Как часто мы говорили о вас после того ужасного дня и как искренно желали вас видеть! Уверяю вас, что я не жалею более о взятии острова.
Минна стояла возле, устремив на меня большие голубые глаза, на которых еще блистали слезы; я взглянул на нее, и она улыбнулась. Я взял ее на руки; она как будто ждала этого и беспрестанно целовала меня, говоря что-то по-голландски с отцом.
Скоро между нами явилась короткость, как будто мы жили вместе несколько лет. Если мне казалось, что сначала меня встретили с неблагодарностью, то после я вполне был вознагражден.
Вечером старик сказал:
– Боже мой, если бы у дочери моей глаза не были лучше моих, если бы вы ушли, думая, что я не хотел узнать вас, – это убило бы меня и мою бедную Минну.
– О, благодарю Бога, что вышло иначе. Я чрезвычайно приятно провел этот вечер.
Старик расспрашивал меня о моих родных, о службе, о капитане Дельмаре и просил остаться у него, пока фрегат будет стоять в гавани. Я сказал ему, что это невозможно, но что я буду приходить, как можно чаще. В девять часов я пожелал им доброй ночи, и шесть невольников с фонарями проводили меня до шлюпки.
Капитан Дельмар и другие командиры фрегатов жили на берегу. Я узнал, что на другой день старик Вандервельт был у капитана Дельмара и рассказал ему мой поступок на разбойничьем судне. Метрдотель пересказал их разговор Бобу Кроссу, а Боб мне. Мингер Вандервельт просил капитана, чтобы позволили мне жить у него, пока фрегат будет в гавани, но капитан Дельмар не согласился, обещая, однако, часто отпускать меня на берег.
Читатель, вероятно, помнит, что остров Курасаун взят был англичанами в 1800 году, а в 1802 году возвращен голландцам. В этот промежуток времени многие английские купцы поселились здесь, оставаясь и после 1802 года; теперь, взяв вторично остров, мы нашли их здесь. От них я узнал, что Вандервельт считался богатейшим владетелем на острове, и что голландское правительство занимало у него большие суммы, что он давно уже перестал заниматься делами, хотя и имел огромное поместье в Гаване, которое получил в приданое жены-испанки, и что он намеревался переехать в Голландию на первом военном судне, которое придет в Курасаун.
Мы простояли три недели у Курасауна, и в это время старший лейтенант позволял мне каждый вечер оставаться на берегу после того, как капитан отпускал свой катер, до восьми часов следующего утра; в семь часов я опять шел к шлюпке и дожидался капитана. Таким образом, я часто бывал с моими новыми друзьями и очень полюбил маленькую Минну.
Я могу описать ее. Ей было около десяти лет; она имела высокий рост, темно-голубые глаза и черные волосы, лицо ее было живо и выразительно и предвещало в ней красавицу. Отец оставлял ей все свое имение, не имея других детей; он поздно женился, и жена его умерла вскоре после рождения Минны. Старик Вандервельт хотел ехать в Голландию, чтобы дать ей лучшее воспитание.
Минне очень хотелось знать, что я ношу у себя на шее, но я никогда не открывал ничего ни ей, ни ее отцу. Старик часто спрашивал меня, нравится ли мне морская служба, и я всегда отвечал утвердительно.
Наконец, фрегату приказано было идти в море, и мне оставалось провести с ними только один вечер. Старик был печален, а маленькая Минна плакала, говоря о разлуке.
И вот настал грустный час расставанья. Я обещал писать им, и Вандервельт сказал мне, чтобы я считал его дом – своим и просил у него все, в чем буду иметь нужду.
Со слезами на глазах я вышел из дому и плакал, таким образом, в первый раз в жизни. Наутро мы снялись с якоря и пошли в Ямайку присоединиться к адмиралу.
Боб Кросс шепнул мне, что он хочет поговорить со мною; вечером я сошелся с ними на шкафуте и стал его слушать.
– Мистер Кин, у меня новости, которые я узнал от капитанского лакея. Голландец, которому вы спасли жизнь, приходил вчера утром к капитану Дельмару и просил его позволить вам остаться у него и выйти из королевской службы, говоря, что он заменит вам отца. Однако капитан отвечал, что хотя вы и потеряли отца, но что он смотрит на вас, как на своего собственного сына, и не может расстаться с вами; он прибавил, что вы так много обещаете в будущем, что вам нельзя оставить службу. Старик долго старался убедить капитана, но без успеха. Капитан сказал, что он не отпустит вас, пока вы не будете сами командовать хорошим фрегатом и сами будете властны располагать своими поступками.
– Эта новость очень радует меня, Боб.
– Конечно, есть чему радоваться. Но смотрите, мистер Кин, не показывайте вида капитану, что вы это знаете.
– Не бойся, Кросс. Но и без капитана Дельмара я не оставил бы службу; я англичанин и не нуждаюсь в покровительстве голландцев.
– Конечно, конечно, но как летит время. Ведь вы уже около трех лет на службе, мистер Кин.
– Через месяц будет три года, Боб.
– А вы так выросли, что вас не будут более назначать на капитанский катер, хотя это и очень мне досадно. Вы слышали, что мистер Дотт опять попался?
– Когда… Я ничего не слышал.
– Вот что случилось. Мистер Кольпеппер, сидя на стуле в кают-компании прямо под люком, который был открыт, заснул, откинув голову назад и раскрыв рот. В кают-компании никого не было. Мистер Дотт, заметя это, достал мокрого табаку, скатал из него шарик и сверху спустил его прямо в открытый рот комиссару. Мистер Кольпеппер вскочил на ноги и после ужасного кашля едва не лишился чувств. Однако выйдя в батарейную палубу, он спросил часового, кто сыграл с ним такую штуку, а часовой вместо того, чтобы сказать, что он ничего не знает, прямо показал на мистера Дотта, и комиссар пошел жаловаться капитану.
– Он никогда ничего не сумеет сделать, – отвечал я. – Его всегда поймают, а главное удовольствие в том и состоит, чтобы не поймали.
– Конечно, мистер Кин, вы гораздо лучше умеете выдумывать разные шалости, но, кажется, пора уже их оставить. Вам, я думаю, скоро будет семнадцать лет.
– Да, Боб, недалеко до семнадцати.
– Большое судно видно с правой стороны! – закричал матрос с салинга.
Я схватил трубу и стал рассматривать судно.
– Что вы думаете о нем, мистер Кин? – спросил вахтенный офицер.
– Кажется, это военное судно, но теперь так темно, что я не могу хорошо рассмотреть его.
– Куда оно держит?
– Прямо к нам, под марселями и брамселями.
Вахтенный офицер послал известить капитана. Мы знали, что сюда ожидают голландский фрегат, но не ранее как через месяц. Ветер был тих, и ночь довольно темная, так что трудно было рассмотреть судно. Некоторые приняли его за двухдечный корабль. Капитан пошел за книгою ночных сигналов, и прежде чем он возвратился, я уже приготовил фонари.
– Три фонаря на гафель! Проворнее, мистер Кин!
Фонари подняли, но незнакомое судно продолжало свой путь, не отвечая на сигнал. Прождав более четверти часа, капитан сказал:
– Верно они все спят.
– Нет, капитан, – отвечал я, смотря в трубу, – они не спят, у них видны огни.
– Прикажите бить тревогу, – сказал капитан. Матросы разбежались по местам, связав и уложив проворно койки, и раскрепили пушки; неизвестное судно находилось от нас в одной миле, как вдруг оно привело к ветру на один галс с нами и поставило бом-брамсели.
– Поднять порты и осветить батарею, – сказал капитан.
В эту минуту уже можно было рассмотреть, что на фрегате люди стояли по местам, и все готово к сражению. Мы поставили бом-брамсели и стали догонять его.
Капитан Дельмар закричал со шкафута:
– На фрегате – алло!
На обоих судах было мертвое молчание, и голос его громко раздавался в тишине ночи.
– Алло! – был ответ.
– Какой фрегат? – продолжал капитан. В это время люди стояли по пушкам; командоры держали фитили в готовности дать залп. С другого фрегата отвечали:
– Какой фрегат?
– Фрегат его британского величества «Каллиопа», – и потом повторил:
– Какой фрегат? – и добавил: – Людям лечь на палубу!
Едва это приказание было исполнено, как неприятельский фрегат дал по нам залп.
Через несколько секунд мы прошли через облако дыма и, приведя к ветру, у него под кормою дали залп.
Пройдя этим курсом около мили, мы поворотили оверштаг и стали держать на наветренную сторону фрегата, как будто желая атаковать его с наветра. Но подойдя ближе, мы спустились и, пройдя у него за кормою, дали другой залп совершенно неожиданно для голландца, который думал, что мы атакуем его с наветра.
