Фредрик Т. Олссон
Конец цепи
Fredrik Т. Olsson
Slutet på kedjan
Published by arrangement with Partners in Stories Stockholm AB, Sweden
Охраняется законодательством РФ о защите интеллектуальных прав.
Воспроизведение всей книги или любой ее части воспрещается без письменного разрешения издателя.
Любые попытки нарушения закона будут преследоваться в судебном порядке.
Copyright © Fredrik Т. Olsson 2014
© Перевод и издание на русском языке, ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2015
© Художественное оформление серии, ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2015
Часть первая
Четырехзначная основа
Ничто никогда не заставило бы меня вести дневник.
События нанизываются одно на другое. Время идет. Жизнь начинается, продолжается, заканчивается, и ничто из всей этой бессмысленной чехарды событий не станет лучше, если фиксировать их на бумаге, а когда-то потом смотреть, что же ты там накропал. В один прекрасный день все закончится, и мне уж доподлинно известно, что, когда земля с шумом обрушится на деревянную крышку, под которой будет покоиться мое бренное тело, ни один дьявол не захочет прочитать, чем, собственно, я занимался в какой-то богом забытый понедельник в марте.
Ничто не заставило бы меня вести дневник.
Кроме одного.
Понимания того, что скоро не останется никого, кто сможет прочитать его.
Вторник, двадцать пятое ноября.
В воздухе кружится снег.
И ужас у всех в глазах.
1
Человек, которого они застрелили в переулке, умер слишком поздно.
Ему было чуть больше тридцати, одет в джинсы, рубашку и ветровку, чересчур тонкую для такого времени года. Но был он относительно хорошо помытый и относительно сытый – они обещали ему это и выполнили обещание.
Однако никто не уведомил его, что случится потом. И сейчас он стоял здесь.
Запыхавшийся, он резко остановился между каменными фасадами за старым офисом почты, серое облачко пара появлялось и таяло в темноте в такт его дыханию. И похоже, запаниковал, поскольку решетчатая калитка в конце короткой поперечной улицы оказалась запертой на замок. Он надеялся на нее, и сейчас стоял, не зная, куда податься дальше, в то время как три обладателя жилетов безопасности приближались к нему сзади.
Собственно, он был еще жив, когда новость о его смерти за четверть часа до трагического события достигла европейских дневных газет, утонув в потоке прочих телеграмм. Три короткие строчки о мужчине, встретившем свою смерть в центре Берлина сразу после четырех ночи в четверг. Из сообщения не явствовало, что он был безработным и имел проблемы с наркотиками, но именно такое впечатление создавалось, если прочитать сообщение. Все так и задумывалось. Когда приходится лгать, надо придерживаться истины.
В зависимости от наличия места такая заметка могла оказаться в завтрашнем номере, но далеко не на первой полосе в колонке среди прочей подобной ерунды. И это также была мера предосторожности, одна из многих и, возможно, не столь необходимая. Объяснение на случай, если кто-то посторонний увидит, как они поднимают безжизненное тело в темноте, несут его к ожидающей «скорой», с шумом захлопывают ее задние двери и устремляются куда-то сквозь мелкий ледяной дождь под шум сирены и с включенной мигалкой.
Но направляются они не в больницу.
Впрочем, больница уже ничем не могла помочь.
В машине молча сидели трое мужчин. Они надеялись, что успели вовремя.
Но не тут-то было.
2
Полиции понадобились лишь секунды, чтобы форсировать украшенную витражами двойную дверь на лестничную площадку, разбить стекло и открыть замок изнутри.
Иное дело решетка, прятавшаяся за дверью. Наверняка сертифицированная, тяжелая и, возможно, ужасно дорогая. Она тоже оказалась запертой и мешала им войти и оказать помощь мужчине средних лет, который, по их данным, находился в квартире.
Если он был еще жив.
С полицией Нормальма связались рано утром, и дежурный на коммутаторе потратил немало времени, стараясь убедиться, что звонившая женщина в здравом уме, не пьяна и не пытается подшутить над ним. Этот мужчина из числа ее знакомых? Да, так и есть. А может, он находится где-то в другом месте? Нет, исключено. Как давно она потеряла его из виду? Не так давно, они общались по телефону вчера вечером, он был спокоен и говорил о другом. Поэтому она и испугалась. Если он жаловался, это было в порядке вещей, но сейчас он явно воспрянул духом, и она не могла понять почему. Казалось, он что-то скрывал. Когда она позвонила ему утром и он не ответил, ее как ножом резануло. Он попытается снова!
Женщина выражалась четко и внятно, и, когда дежурный наконец убедился, что ей стоит верить, он поднял по тревоге полицию и скорую и переключился на следующий звонок.
И уже первый прибывший на место патруль смог констатировать, что дамочка, возможно, права.
Дверь была заперта.
Сквозь украшавшие ее витражи проглядывал узор стальной решетки. Откуда-то издалека доносились звуки классической музыки, очевидно исполняемой по радио, которые смешивались с шумом воды, переливавшейся через край переполненной ванны.
Это представлялось плохим знаком.
Кристина Сандберг стояла на две ступеньки ниже лестничной площадки и сквозь окружавшую шахту лифта черную металлическую сетку жадным взглядом ловила каждое движение из происходившего перед входной дверью ее бывшей квартиры.
Желтые искры горящей металлической стружки дождем лились из-под болгарки слесаря, когда он пытался форсировать чертову стальную преграду, ту самую, которой она сопротивлялась так долго, пока не поняла, что придется смириться с ней после того вечера, когда все перевернулось с ног на голову.
Они поставили решетку, чтобы она защищала их. А сегодня именно из-за нее он мог расстаться с жизнью. И если бы не страшное беспокойство, охватившее ее, она бы ужасно разозлилась.
За спиной слесаря переминались с ноги на ногу четверо полицейских в ожидании, когда придет их черед, а за их спинами – двое столь же рвущихся в бой медиков из скорой. И сначала они позвали его.
– Вильям! – крикнули они. – Вильям Сандберг!
Но в конце концов сдались, замолчали и позволили слесарю заняться своим делом.
А позади них на лестнице стояла женщина, поднявшая тревогу.
Она последняя появилась здесь. На ходу натянула джинсы, надела замшевую куртку, кое-как привела в порядок волосы и бросилась к автомобилю, припаркованному на улице, которую не собирались убирать раньше следующей недели, и сама она обещала себе не подходить к нему вплоть до выходных.
К тому моменту она уже несколько раз пыталась дозвониться ему, сначала как только встала, потом по пути в душ и затем даже еще не успев просушить волосы. После чего набрала номер службы спасения, и, казалось, прошла вечность, прежде чем заставила их поверить в то, что уже знала сама. Почувствовала, когда проснулась. Но попыталась выбросить это из головы в той же манере, как избавлялась от угрызений совести, всегда начинавших мучить ее, как только они давали друг другу знать о себе.
Собственно, она ненавидела себя за то, что по-прежнему поддерживала контакт с ним. Он воспринял все тяжелее, чем она, и, несмотря на два года переливания из пустого в порожнее, дискуссий и рассуждений о том, зачем и почему, сегодня все чувствовалось точно так же, как и тогда. Ей выпала большая честь горевать за них обоих плюс дополнительная порция чувства вины, поскольку она не считала такое разделение по-настоящему справедливым.
Но жизнь несправедлива.
Иначе она не стояла бы сейчас здесь.
В конце концов решетка сдалась, и полицейские вместе с медиками устремились в квартиру перед ней, а потом, казалось, время остановилось. Их спины исчезли в длинном коридоре, и прошло ужасно много секунд, или минут, или даже лет, прежде чем музыку там внутри выключили, а потом и воду тоже. Наступила тишина, продолжавшаяся до тех пор, пока они наконец не вернулись.
И, стараясь не встречаться с ней взглядами, обходя острые углы, выбрались из коридора, прошли по узкому проходу мимо лифта и резко повернули, чтобы оказаться на изогнутой лестнице и при этом не повредить украшенных дорогим декоративным покрытием стен, а потом направились вниз. Быстро, но осторожно, медленно поспешая.
Кристина Сандберг прижалась к стальной сетке, пропуская носилки вниз, к ожидавшей на тротуаре машине скорой помощи.
На носилках с пластиковой кислородной маской на лице лежал тот, кого она когда-то называла своим мужем.
Вильям Сандберг не хотел умирать.
Или, точнее говоря, не ставил данную цель на первое место.
Он лучше бы жил и чувствовал себя хорошо, влачил бы понемногу земное существование, научился бы забывать, нашел бы для себя причину стирать одежду и, просыпаясь каждое утро, надевать ее и отправляться на улицу и делать что-то, значимое для кого-то другого.
Не требовалось даже, собственно, все из этого. Пары вещей вполне хватило бы. И прежде всего, он нуждался в причине не думать о том, что причиняло ему боль. Сейчас с этим ничего не получилось, и альтернатива из его списка состояла в том, чтобы положить всему конец.
И в этом ему тоже не слишком повезло.
– Как ты чувствуешь себя? – спросила стоявшая перед ним молодая медсестра.
Он полусидел в больничной кровати, застеленной на старинный манер с простыней, загнутой поверх краев желтого одеяла, словно система здравоохранения по-прежнему ничего не знала о существовании пододеяльников, и смотрел на нее, стараясь не показать, насколько его измучили всевозможные проблемы неясного свойства из-за ядов, оставшихся в его теле.
– Хуже, чем ты хотела бы. Лучше, чем входило в мои намерения.
Ее улыбка в ответ удивила его. Она была блондинкой, не старше двадцати пяти и, кроме того, красавицей. Или о последнем позаботился мягкий свет из окна за ее спиной.
– Похоже, твое время еще не пришло, – заметила она. Просто и непринужденно. И это тоже удивило его.
– Мне еще представится случай, – буркнул он.
– Я рада за тебя, – сказала она. – Мужчина должен оставаться оптимистом в любой ситуации.
Ее улыбка была идеально отмеренной. Достаточно широкой, чтобы подчеркнуть иронию в ее словах, но не более того, и внезапно у него не нашлось ответа и появилось неприятное ощущение, что их разговор закончился и победа осталась за ней.
Несколько минут он лежал молча и смотрел, как она работала в его комнате. Без лишних движений, следуя хорошо отработанной схеме. Поменяла капельницу и сделала множество других процедур, заносила свои действия в журнал и сверялась с ним. И все в полной тишине, так что в конце концов ему стало казаться, что он неправильно понял ее и она на самом деле никогда не подшучивала над ним.
Потом она закончила со всеми своими заданиями. В силу профессиональной привычки поправила ему простыню, пусть это ничего не изменило. Выпрямилась.
– Постарайся не наделать глупостей, пока я отсутствую, – предупредила она. – Пока ты здесь, результатом станут только лишние хлопоты для тебя и для нас.
Она дружески подмигнула ему на прощание, вышла в коридор, и благодаря хитрому приспособлению дверь сама закрылась за ней.
Вильям лежал в кровати и ощущал странный дискомфорт, хотя для него вроде отсутствовали какие-либо причины. Ему было просто неуютно. Почему? Может, он разозлился из-за того, что она не стала сюсюкаться с ним? Или же ее сухие комментарии оказались слишком неожиданными для него, и ему в какое-то мгновение показалось, что его провоцируют, чуть ли смеются над ним?
Нет.
Уже через несколько мгновений он знал ответ.
Черт.
Все дело было в юморе. Именно в ее юморе.
Все было точно так, как она сказала.
Внезапно непонятные недомогания, мучившие его тело, перестали докучать ему. И пусть их вызывали самые разные причины, будь то недостаток соли, или обезвоживание, или куча всякого постороннего дерьма, накопившегося в его организме от всех принятых им таблеток, все они исчезли, словно их и не было. Даже порезы на запястьях, уже начавшие подживать под повязками, перестали болеть. А взамен его начало беспокоить нечто иное. Ощущение, которое всегда возвращалось, наваливалось на него с удвоенной силой каждый раз, когда он позволял себе забыть о нем, заставившее его пойти в ванную вчера вечером и принять решение. Притом что он даже сам не знал, в какой по счету раз подобное с ним происходило.
Поскольку не мог истолковать для себя эти знаки свыше.
Только так он смог сформулировать это для себя, как бы забавно подобное ни звучало.
Он не мог объяснить происходившее с ним.
Вот так, черт побери.
Ему следовало попросить у нее какое-нибудь успокоительное, пока она не ушла. Или болеутоляющее, или лучше пулю в лоб, если бы она смогла помочь ему с этим, хотя откуда у нее такие возможности.
Сейчас он оказался в той же точке, что и вчера вечером. Тогда он тоже, казалось, провалился в темноту и летел вниз с единственным желанием, по крайней мере, удариться о дно и, если повезет, разбиться насмерть и избавиться от всех мыслей, которым удавалось постоянно командовать им. Дававших ему крохотную искорку надежды с единственной целью вернуться снова, ударить его со всей силой и показать, что именно в их руках власть, а не у него.
Он протянул руку к проводу, висевшему на стене. Подтащил к себе напоминавший тюбик пульт, собираясь позвать помощь. Втайне надеясь, что придет другая медсестра, поскольку для него казалось унизительным, после того как он вроде бы четко сформулировал свои намерения, просить у нее снотворное. Хотя если он сможет в результате немного поспать, это, пожалуй, того стоило.
Он решился и нажал на кнопку.
И к своему удивлению, ничего не услышал.
Нажал снова и подержал дольше.
С тем же результатом.
Здесь нет ничего странного, попробовал он успокоить себя. Он же звонил не себе. А в какую-то комнату, где сидели врачи и занимались своими делами. И сейчас кто-то должен среагировать и послать сестру узнать, в чем дело.
Потом он посмотрел на лампу. Красную, закрытую конусообразным пластиковым колпаком на стене как раз над пультом, от которой к нему тянулся провод. Лампа ведь должна загореться, по крайней мере? Если он сейчас не слышал сигнала, она же должна была вспыхнуть в качестве доказательства, что он действовал правильно?
Он нажал снова. И еще раз. Но ничего не произошло.
И настолько увлекся своими попытками вызвать персонал при помощи неисправного пульта, что вздрогнул, когда дверь открылась. Он прищурился и попытался торопливо решить для себя, какую манеру ему выбрать: защищаться или нападать. Ругаться по поводу перегоревшей лампы или извиниться из-за того, что он звонил так истерически?
Но дальше он не успел зайти в своих мыслях, прежде чем его глаза привыкли к изменению освещения, а тогда вопрос отпал автоматически. Ведь стоявший у него в ногах мужчина, судя по его виду, не имел никакого отношения к медицине. Он был одет в костюм, рубашку без галстука и непропорционально топорные для подобного наряда ботинки. И ему, пожалуй, было за тридцать. Хотя всегда трудно оценивать людей с бритой головой, особенно когда они явно поддерживают нормальное состояние своего тела путем долгих и упорных тренировок. Возможно, ему только двадцать пять. Или, наоборот, сорок. И в руке он держал цветы.
– Они для меня? – спросил Вильям, кивнув в их сторону, поскольку ничего больше не пришло ему в голову, а мужчина посмотрел на свой букет, словно сам забыл о его существовании.
Но он ничего не ответил. И избавился от него, положив в раковину. Цветы уже сыграли свою роль, помогли ему проникнуть внутрь и пройти по всем коридорам, не привлекая к своей персоне внимания.
– Вильям Сандберг? – спросил он.
– Не в самом лучшем состоянии, – ответил Вильям. – Но да, это я.
Ситуация выглядела невообразимо странной, и он судорожно попытался взять себя в руки. Мужчина не был врачом. Определенно не принадлежал к его знакомым. Он просто стоял, молчал, в то время как они смотрели друга на друга. Мерили друг друга взглядами, именно такое создавалось впечатление, даже если Вильям вряд ли был способен на что-то иное в своем нынешнем положении.
– Мы искали тебя, – наконец сказал мужчина.
Неужели? Вильям попытался понять, что визитер имел в виду. Насколько ему помнилось, никто не связывался с ним в последнее время, но вряд ли он заметил бы, если они и сделали это.
– У меня хватало забот.
– Мы поняли это.
Мы? О чем, черт возьми, речь?
Вильям еще приподнялся в кровати, попытался иронично улыбнуться.
– Я с удовольствием угостил бы чем-нибудь, но они не так щедры на морфий здесь, как я надеялся.
– Нам понадобится твоя помощь.
Это прозвучало как гром среди ясного неба, слишком быстро, и что-то в голосе незнакомца на мгновение выбило Вильяма из колеи. Парень по-прежнему смотрел на него, не отводя взгляда, но сейчас в его глазах проявились эмоции. Волнение. Пожалуй, даже страх.
– Тогда, мне кажется, ты обратился не к тому человеку, – сказал Вильям и развел руки в стороны. Насколько это получилось. Трубки от капельниц и провода аппарата ЭКГ ограничивали его движения и помогли усилить то, что он попытался сказать: Вильям Сандберг в его нынешнем положении вряд ли способен чем-либо помочь кому-то.
Но парень покачал головой:
– Мы знаем, кто ты.
– Кто это – вы?
– Это не важно. Важен ты. И важно то, что ты можешь.
Ощущение, пронзившее тело Вильяма, было знакомо ему, но сейчас оно свалилось как снег на голову. Подобного разговора он ждал десять или, лучше сказать, двадцать лет назад. Тогда он был готов. Но не сегодня.
Стоявший у его ног мужчина говорил на отличном шведском, но все равно с каким-то еле заметным акцентом. Слишком хитрым, чтобы привязать его к какому-то конкретному месту. Но определенно он существовал.
– Откуда ты?
Парень посмотрел на него. Притворно разочарованным взглядом. Как бы давая Вильяму понять, что он не получит ответа и даже не вправе спрашивать.
– СЭПО? Оборонительные силы? Иностранная держава?
– Мне жаль. Но я не могу сказать.
– Ладно, – сдался Вильям. – Ты можешь передать привет тем, кто прислал тебя, и поблагодарить за цветы.
Последние слова он произнес категоричным тоном. Показывая, что разговор закончен, и подчеркнул это, снова взяв в руку пульт с сигнальной кнопкой. Нажал на нее большим пальцем и долго держал, не сводя взгляда с молодого мужчины. Ничего не произошло.
– Если бы она работала, загорелась бы лампа, – пояснил незнакомец.
Неожиданно Вильям посмотрел на него.
Снова они какое-то мгновение взглядами оценивали силу друг друга, а потом Вильям отпустил пульт, и тот упал ему живот, на желтое одеяло.
– Мне пятьдесят пять лет. И я не работаю последние десять из них. Мое время истекло, когда-то я кое-чего стоил, но сегодня от меня прежнего осталось одно воспоминание.
– Мои шефы придерживаются другого мнения.
– И кто они?
Вильям сказал это резким тоном, поскольку уже устал от их разговора, и его единственным желанием стало получить свое снотворное и забыться на время, а не играть в холодную войну с каким-то сопляком с опозданием на несколько десятилетий.
Но молодой мужчина сам закончил разговор.
– Мне жаль, – сказал он. Вздохнул разочарованно, перенес вес на одну ногу и развернулся.
«Чтобы уйти, – подумал Вильям. – Странный конец странной встречи».
Но когда незнакомец открыл дверь в коридор, там стояли двое других мужчин в ожидании команды войти.
Часы показывали десять минут второго пополудни, когда команда врачей отправилась в обход по отделению скорой помощи Каролинской больницы посмотреть, как обстоят дела с их пациентами.
Они преодолели половину своего обычного маршрута без каких-то больших сюрпризов, и следующим у них на очереди был мужчина пятидесяти пяти лет, неудачно пытавшийся покончить с собой. Хотя речь могла идти просто о еще одной рискованной попытке привлечь внимание близких людей, которые не хотели его слушать. В любом случае он наглотался таблеток и перерезал себе вены, но явно по ошибке съел слишком мало всякой гадости, и в результате его жизни ничего не угрожало еще тогда, когда привезли в больницу. Поэтому сейчас, после того как он получил кровь для восполнения потерь в результате ран и для уменьшения концентрации лекарств, оказавшихся в его организме, они уж точно не собирались долго держать его у себя.
Так или иначе, никто не сомневался в том, что уже скоро им не придется отвечать за него, и, остановившись перед дверью его палаты, доктор Эрик Тёрнель перелистал свой журнал и, закрыв его, коротко кивнул коллегам, давая понять, что здесь они долго не задержатся.
Первое, что они увидели, войдя в комнату, была пустая кровать.
Опрокинутая ваза на тумбочке наводила на неприятные мысли, простыня валялась на полу, а шланги капельниц свисали вниз, туда, где еще недавно находился пациент.
Ванная также оказалась пустой, так же как и шкафчик, где ранее лежали вещи самоубийцы, вытащенный из маленького бюро ящик валялся на полу.
Вильям Сандберг исчез.
После часа поисков стало ясно, что его вообще нет на территории больницы и никто не знал почему.