Гала Артанже
Две версии любви
Полностью переписанный роман " Любовь, Комсомол и Зима" с добавлением второй сюжетной линии и новым взглядом на историю".
Романовск Приволжский. 1975, декабрь. Алексей
Когда меня во флот определяли, то обещали, что мир посмотрю: целых три года на казённых харчах путешествовать. Не служба, а мечта! Ну что ты там, призывник Алексей Смирнов, в своём Романовске Приволжском видел?
Оказалось, с-с-сука, служба не курорт, особенно на флоте. Три года, как три века. Матросом на танкере обслуживания нашего доблестного трижды краснознамённого Военно-Морского флота. Мир, конечно, посмотрел, местами – так очень подробно. Но в основном – вылазка тесной группой в сопровождении нашего «ГэБиста» офицера политотдела, будь он неладен, Всеволода Иваныча Галушко. Якорь ему в гузло! Как тень в фуражке за нами следовал. Никаких тебе походов налево: шаг в сторону – и тебя уже вылавливают, словно заблудшего пса. Так что хоть Франция, хоть Япония, хоть, будь она неладна, Камбоджа, един хрен: посмотрите налево, посмотрите направо – архитектура, храмы. А мне в восемнадцать – двадцать лет прям вот оно только это и надо было, да? Одна радость, в портах удавалось купить сигарет нормальных: Мальборо кумачово красное, Кэмел с верблюдом, а во Франции Житан голубой, который горло драл почище самосада. Только на сигареты суточных и хватало. А в остальное время – тяготы службы матроса. Посреди всего этого трёхлетнего похода одно светлое пятно – дружественная Куба. Мы там встали в док на ремонт на два месяца. И начальство с барского плеча наградило нас увольнительными на всё время ремонта, да ещё и суточными за верную службу отечеству. Даже Галушко расслабился – куда мы денемся с подводной лодки, войска Фиделя круго́м, особо не побегаешь.
А нам, кроме портовых кабаков, сигар, рома и женщин ничего и не надо. За два года на судне без женщин всё так дымилось, что можно вместо факела ночью улицу освещать.
Мне вообще трудно было, я перед армией ни одной бабы не пропускал. Ну как я не пропускал, они меня сами за ушко да на солнышко. Ясен красен, почти два метра росту (198 см, если что), косая сажень в плечах, глаз озорной и шалый, да и после первого раза, когда Ируся меня девственности лишила, по городку средь женского полу приятный для меня слушок пошёл, что не всё в рост ушло, кое что и на орган осталось. Так что до призыва я, как сыр в масле, от одного тёплого очага к другому. А тут на два года в узел пришлось завязать. Но этот неожиданный увал стал шансом поправить здоровьице.
В первый же день купили в складчину сигары Партагас и ром Саньтьяго де Куба. Сигара пахла подсушенной травой, нагретой солнцем, и обжигала нёбо странным терпким вкусом. Ром Santiago de Cuba, сахарно-тростниковый, лился в горло как раскалённый мёд. Вообще не понял удовольствия от всего этого: сигара слишком горькая, ром – муторно сладкий. Да и курить-то я бросил сразу после той сигары.
Но настоящая прелесть была не в табаке и алкоголе. Цель похода в бар была совсем иная. Ром, конечно, расслабил, но там ничего особого в баре и не требовалось от видного парня, чтобы подцепить местную Мучачу. Чуть ли не с порога на меня положила глаз умопомрачительная мулатка Роса, с глазами, в которых бурлила вся та самая Куба, жаркая, пьяная, полная страсти. Роса не улыбалась – она искрила, как праздничный салют. Роса не говорила, а пела, даже когда спорила о чём-то с официантом. Её жесты, движения, даже взгляд – всё это было танцем. Я, человек из провинции, кроме наших северных баб особо никого и не видел. И как оказалось, по большому счёту в любви был не совсем-то и опытным. У нас в Романовке, как тебе бабы дают? Ну или по рабоче-крестьянски на спине мерно поохивая в такт, либо раком, задрав подол, в том же темпе. А здесь… тёмно-коричневая кожа; совсем по-иному, упругая грудь с крепкими, почти всегда напряжёнными, почти чёрными сосками и тёмный, чётко очерченный островок чёрных, как смоль, коротких кудряшек. И кроме всего этого великолепия, то, что она со мной делала и чему научила… вот я даже слово не матерное подобрать-то не могу. И что, вот так можно? И туда? И ртом не только песни орать?
И тот месяц я провёл, ничего не видя вокруг. Я звал её Чикита, а она меня Лекс. Зачем я был ей? Да затем же, зачем и остальным бабам в родном Романовске Приволжском. Большой, крепкий, выносливый и… голубоглазый. А может, думала, замуж позову и уедет она с этого богом забытого острова. Жили-то они совсем небогато, и все наши утехи проходили на циновке в закутке дома её родителей, уходившими из вежливости погулять, когда мы с Росой заявлялись разгорячённые в дом.
Но счастье было недолгим. Ремонт закончился. Я обещал писать письма и отчалил в рейд, без особой надежды когда-то ещё её увидеть. Теперь-то я понимаю: мы оба знали, что это всего лишь портовый роман. Корабль не будет ждать, а Роса не станет цепляться за моряка, который через пару недель растает за горизонтом.
В тот вечер я понял, что все эти россказни про экзотику, про карибскую магию – не выдумка. Наш корабль ушёл… Но дьявол побери, я до сих пор вспоминаю её!
Возвращение домой после службы должно было стать началом чего-то нового. Или хотя бы нормального. Казалось, жизнь должна заиграть яркими красками, но вместо этого всё было, как и раньше: знакомые улочки, ленивая Волга и те же постные, недовольные лица вокруг.
Провинциальный городок встретил меня безрадостно, привычной для конца октября сыростью и серостью. Хорошо, что друзей валом, да и подружки тоже не забыли. И жизнь завертелась каруселью из баб и алкоголя. Вечер за вечером одно и то же: встречи с корешами, байки про службу, карты под вермут или водярик, ну и девку зажать, если прибивалась к нашей компании.
…Да-а-а, худо-бедно, но жизнь продолжалась. Устроился на местный молокозавод наладчиком оборудования – единственное мало-мальски солидное предприятие на левом берегу Волги нашего городишка.
Работа не бей лежачего, сто баб вокруг – выбирай любую. И выбирал. Без базара – сегодня одна, завтра другая. Я принимал это как должное. Типа современный Дон Жуан провинциального разлива. Но ни одна из них не могла выбить из головы кубинские страсти. Мулаточка Роса снилась по ночам. Почти каждую ночь. Вот тебе и портовая проститутка, а из головы не выкинешь.
Но 24 ноября всё изменилось. Это был последний день навигации перед закрытием переправы на зимовку. Я ждал мать, гружённую сумками. Стоял на набережной, разглядывал Волгу и приближавшийся паром. И тут увидел её. Она первая выпорхнула с парома, мелькнула яркой молнией в своих красных брюках, синей меховой шубке. Явно не местная. Другая. Как с картинки журнала мод. Подозреваю, по таким и Москва плачет. Лёгкая. Быстрая. Птица, блин. Райская.
Не успел даже моргнуть, как девчонка взлетела на наш крутой холм по деревянной лестнице и исчезла. Я ещё долго искал её глазами, но всё без толку.
Той ночью мне не снилась кубинка. Вместо неё в голове крутилась незнакомка.
А чёрт, думал я, какая же она! Стильная штучка! Не то что наши – все как под копирку в ширпотребе. А тут – другая, манкая. Из тех, которые не пропадут, не затеряются. На баб-то я насмотрелся. Не больно-то меня и удивишь. И вдруг – одно мгновение, взгляд издали, и память выжгло дотла: кубинка с её горячим темпераментом куда-то испарилась. А эта – в красных брючках – не выходила из головы.
Интересно, кто она? Работает на ткацко-прядильном комбинате правого берега? Да быть того не может! Слишком яркая для провинциальной ткачихи.
Я ворочался в кровати и прикидывал… Чёрт! Чёрт возьми, как же она меня зацепила!
Прошла неделя. Таинственная незнакомка не забылась. Спросил мать, видела ли она её на пароме в тот день и не признала ли, чья это девчушка так расцвела за три года.
Мать пожала плечами:
– Да скорее очередные киношники приехали фильм про прошлый век снимать. Видела я такую. Актрисулька, наверняка. Вот чего ты забиваешь себе голову ерундой всякой? Остепениться пора! Найди порядочную девушку, женись и внуков нам нарожаете. Нагулялся, поди, уже… Соседки жалуются: обижаешь ты их дочулек… Хожу и глаза ото всех прячу.
* * *
Субботнее утро началось, как обычно. Матушка с утра суетилась на кухне: гремела кастрюлями, выпекала что-то вкусненькое.
– Лёшик, ты помнишь – сегодня вечером идём к Наташе на день рождения. Я флакон духов купила и коробку конфет. Подаришь от себя. А мы с отцом ей сотенку рубликов в конверте преподнесём.
Я потянулся, скинул одеяло и почувствовал лёгкий привкус вчерашней беды. Голова гудела, как трансформатор на подстанции, а желудок бурчал возмущённым радиоприёмником. Юрка, гад, опять наливал «по одной маленькой», да с вермутом мешал. Никогда… слышите? Никогда не смешивайте водку с вермутом! Организм за ночь чётко объяснил мне последствия таких экспериментов. Рыгал. Пару раз. Принимать это пойло моя биосистема больше не горела желанием.
Да, кстати, вечером опять предстоит попойка: сестра устраивает домашнюю вечеринку по случаю днюхи. Юбилей какой-никакой – 25 лет.
– Алексей, ты хоть человеком стань к вечеру, – строго сказала мать, бросив на меня взгляд, полный сомнения. – Наташка пригласила подругу из Москвы, присмотрись – хорошая девушка. Вот тебе и шанс вырваться из нашего захолустья. Приоденься, побрейся, столичные девушки на кого попало глаз не положат. Я прикупила тебе в Москве немецкий твидовый пиджак и американские Левисы. У фарцовщиков взяла. Ты же, дубинушка, за годы службы из всех шмоток вырос, пообносился… Гормонами роста вас там, что ли, накачивали? – продолжала мать, гремя посудой.
Твидовый пиджак. Левисы. Конечно, круто, но что мне в них делать в этой дыре? И без этих шмоток все и так пижоном считают. Я, может, лучше в свою форму моряка влезу – удобнее и привычнее.
К вечеру за столом собралась разношёрстная компания. Родственники, друзья Наташки, парочка соседей. Я старался держаться подальше от центра внимания, пока напротив меня не подсела та самая московская подруга.
Среднего роста, с гордо поднятой пимпочкой носа, увенчанным круглыми очками с выпуклыми линзами. Волосы коротко подстрижены, как у пацана, платье серое, без единой лишней детали. Живое воплощение ботаника. Скучная, монотонная ботаничка.
За столом она принялась рассуждать о новых методах генетической селекции, буквально убив меня своим «захватывающим» рассказом о крестовидных опытах на горохе.
– Вы понимаете, Алексей, законы Менделя – это ведь основа всего! – произнесла она, поправив на носу очки. – Вы только подумайте, как удивительно может наследоваться рецессивный признак!
Я кивнул. А куда деваться? Обещал матушке держать себя в руках. Но мысленно уже отсчитывал секунды до конца её монолога.
Когда гости начали расходиться, я уже знал, что сбегу куда подальше от этой «московской» обители знаний. Да в гробу я видел столичную прописку, если к ней прилагаются такая «краса» неземная и манеры серой квочки, готовой часами обсуждать… горох. Горох со мной?! Тычинки и пестики – ещё бы куда ни шло…
Пару рюмок коньяка окончательно убедили меня, что клубный вечер – лучший способ забыть про эту москвичку с её Менделем. Ноги сами привели меня к двери клуба. А там – музыка, танцы, огни, жизнь! Ну кто сказал, что деревенские клубы не могут быть лучше московских лекций?
В клубе меня ждал сюрприз…
Париж. 1974. Лина
«Бонжур! Амур! Тужур!»
Воздух Парижа пропитан запахами свежеиспечённого багета, горячего шоколада, цветущей глицинии, выхлопных газов и… ароматом любви. Любовь кружит по Парижу – струится по улицам, танцует на мостах, шепчет у фонарей, крадётся по тенистым аллеям парков и, конечно, рассаживается в уютных кафе с видом на Сену.
Средь бела дня, на виду у всех, на скамейках парка Жардан Монсо влюблённые парочки растворяются в поцелуях. А я с учебником на коленях сижу на зелёном газоне среди студентов и растворяюсь не в любви, а в мудрёных формулах фотохимических цепных реакций.
Любовь витает и на этом зелёном газоне, а у меня – начало конца моих первых романтичных, платонических чувств. Ничто не предвещало такого финала. Ничто!
Ещё вчера мир вокруг ликовал, пел, танцевал. Мы стояли на набережной Сены у моста Александра III, со стороны парохода-ресторана, смотрели на тихую воду, и он сказал, что ничего лучшего в его жизни не было с тех пор, как мы познакомились. Его рука – уверенная, тёплая – лежала на моей. Он смотрел так близко, что я ощущала не только стук его сердца, но и трепет ресниц. Я тогда ещё не знала, что это было прощание…
А сегодня утром – тишина, разорванная лишь шуршанием красочного конверта. В конверте открытка с золотыми буквами, сообщающими о предстоящем торжестве. Бракосочетание. Его. С кем-то другим. Смотрю на открытку, а перед глазами всё ещё играют отблески ночной Сены, отражающие огни фонарей моста.
Ни слёз, ни крика, только глухая пульсация в висках и застывший вопрос: «Почему?»
Париж продолжает кружить в своём бесконечном танце любви. Но я уже в стороне, словно замерла между строк этой мелодии.
Романовск Приволжский. Осень 1975. Лина
Через год я оказалась в провинциальном российском городке Романовск Приволжский, на родине матери, где всё ещё проживали две её сестры. В городке возводилась вторая очередь текстильного комбината. К тому времени строительство основной части комплекса завершили, и в полную мощь работали льнопрядильный, ткацкий и красильный цеха. Возведение комбината имело статус Всесоюзной ударной комсомольской стройки, и мне не стоило усилий получить комсомольскую путёвку с гарантией трудоустройства и обеспечения жилья.
Конечно, родители пребывали в шоке, всячески отговаривали от столь опрометчивого решения: покинуть их самих и, главное, такую распрекрасную Францию.
Да, мы жили в Париже. Родители занимали скромные должности служащих в Посольстве СССР во Франции.
– Ты вообще в своём уме? Тебе одной на миллион желающих выпал шанс отучиться в Париже, иметь стопроцентную возможность на легальную работу и натурализацию. И всё это коту под хвост?! И чего ради?! Ладно бы ещё – в матушку-Москву, так нет, собралась в богом забытый Зажопинск, – негодовала мать. – Поймать Жар-птицу и променять её на серого воробья?!
Зажопинском мать называла свою родину, милый провинциальный городок, из которого она сбежала в Москву в том возрасте, в котором я распрощалась с Парижем. Колесо семейной истории повернулось вспять! Мать негодовала. Отец вздыхал. Но родители знали мой упрямый характер, и им ничего не оставалось, как смириться и вызвать на телефонные переговоры старшую сестру матери.
И я не свалилась на родственников с бухты-барахты, не стала обузой: администрация комбината предоставила комнату в общежитии в пятиэтажном доме со всеми удобствами. Из трёх таких высотных домов выросла новая часть провинциального городка. Улицу с этими «высотками», дворцом культуры, детским садиком, парикмахерской, продовольственным и промтоварным магазинами и кафе назвали Молодёжная. Комбинат стал градообразующим предприятием Романовска Приволжского.
Часть городка, расположенная на правом берегу Волги, в народе – Правобережье, произвела на меня впечатление неоднозначное: разбитые, ухабистые дороги, неказистые деревянные домишки, мокрые и серые от дождя, скудный ассортимент на прилавках продовольственных магазинов.
А ещё… слова, окрашенные грубой бравадой и переполненные нецензурной бранью, сыпались в разговорах мужчин разных возрастов и судеб. Безразлично, о чём шла речь – будь то погода, политика или рыбалка, – грязные выражения звучали неизменно. Я стояла окаменев, ошеломлённая этим безудержным потоком. Никогда прежде не доводилось мне видеть или слышать подобного. Никогда!
Но нашла я и плюсы, и они перечеркнули все минусы. Романовск Приволжский расположился на крутых берегах «глубокой и полноводной матушки Волги», на семи холмах. И на каждом холме возвышались величественные собор, храм или церковь, возведённые в разные эпохи России. Формально городок основан в конце XIII века – богатейшая история!
И я ощутила немой восторг от благолепия домов Божьих: завораживали стиль и узоры церковного зодчества, перезвон колоколов, Воскресное богослужение, на которое спешили чистенько одетые тётушки и бабушки…
А для местного населения всё это – обыденность, как школа для детворы, или закопчённый от топки углём банно-прачечный комбинат, расположенный по соседству с главным собором, или через дорогу от него – продовольственный магазин с устаревшим названием «лабаз». Роскошь и убогость в одном флаконе. Кажется, люди не замечали ни величия, ни красоты.
Моста через Волгу не было. Люди и автомобили переправлялись с одного берега на другой теплоходом или грузовым паромом. С палубы теплохода открывался потрясающий вид: живописные холмы, увенчанные старинными деревянными ступенями, круто взбирающимися вверх от пристаней к набережным. Эти ступени, хоть и пропитаны духом времени, были настоящим испытанием для пожилых людей. Но в овраге между холмами пролегала автодорога с пологим подъёмом, и вдоль неё вилась пешеходная тропа. Забегая вперёд скажу, что я всегда выбирала ступеньки. И они, ведущие ввысь, станут трамплином для прыжка из моей прошлой истории в будущую…
Самопрезентация
Моё имя Ангелина. В быту – просто Лина. На день приезда в Романовск Приволжский мне двадцать один год. По тем временам, особенно для провинции, ох, и засиделась я в девках. К шестнадцати годам я окончила школу в Москве, перепрыгнув с первого класса в третий. Родителей в год моего шестнадцатилетия направили работать во Францию. Высшее образование по специальности химика-технолога получила заочно в МХТИ имени Менделеева. Но параллельно училась и в Парижской школе изящных искусств Beaux-Arts de Paris, поступила в неё на основе творческого отбора: с детства увлекалась рисованием, лепкой, рукоделием. В этой школе специализировалась на декоративно-прикладном искусстве и занималась бальными танцами…
А теперь несколько слов о внешности. Рост – несчастные 160 см, вес – лёгкие 45 кг. Зелёные глаза. Пухлые губы. Прямой нос. Широкие скулы. Длинные светлые волосы. Подобная внешность трудно вписывалась в типичные русские или славянские каноны. В Париже, едва услышав мой акцент, меня нередко принимали за шведку или немку.
Вот и представьте себе такую пигалицу на улочках тихого провинциального городка. Короткая твидовая юбка, белый свитер крупной вязки, итальянские черные лаковые сапоги-чулки до колен. На лице – яркий, почти театральный макияж: густые ресницы, ставшие такими благодаря чудодейственной французской туши, светло-зелёные тени на веках и вызывающе алая помада. Этот наряд был дерзким даже по меркам Парижа или Москвы, а в провинции и вовсе выглядел как нечто из другого мира.
Но ведь именно такой образ обожали «девушки из высшего общества» в моей парижской школе искусств. Для меня же этот стиль был чем-то вроде новой роли, которую я примерила на себя всего за год до переезда в этот тихий уголок. И вот теперь эта «вторая кожа» стала моим защитным панцирем, скрывающим всё, что я не хотела бы показывать, и вызывающим взгляды.
Ну и пусть все видят: я уже не милая, трепетная, наивная девочка с широко распахнутыми глазами, а яркая, дерзкая, самоуверенная, гордая и… неотразимая. Да, я придумала эту роль и решила, что если не суждено стать актрисой на сцене или в кино, то справлюсь с ролью в реалиях жизни. Удивительно, постепенно я приняла этот облик, и он стал моим естеством.
Вот такая девушка приехала в маленький провинциальный городок России начать здесь новую взрослую жизнь.
Родные люди
Тётушки Капиталина и Василиса, дядюшка Аркадий встретили меня на железнодорожном вокзале областного центра. Они радостно махали руками, заметив родную кровиночку в окне тормозящей электрички. Пока тётушки по очереди обнимали и целовали «пельмяшку» (выражение дяди Аркадия) троекратно в щёки, дядюшка подхватил чемоданы. Эта тёплая, задушевная встреча растрогала меня. За всю жизнь я не могла вспомнить ни одного поцелуя от мамы, чувствовала её безразличие, хотя всячески старалась заслужить доброе слово.
Простые, открытые, душевные русские люди!
Старшая тётушка Василиса, все ласково зовут её Васеня, маленького роста женщина с простым милым домашним обликом. Её муж, дядюшка Аркадий, дополняет супругу своей спокойной основательностью. У них двое детей: сын Владимир и дочь Оля. Живут они в частном доме в посёлке Заречный, в пятнадцати километрах от Романовска Приволжского.
Владимир старше меня на четыре года. Как специалист- механизатор, получил от посёлка двухкомнатную квартиру в новостройке. Женат на белокурой красавице Любаше. Воспитывают двух сыновей-погодков: Мишу и Васю.
Оленька – пятнадцатилетняя дочь, поздний ребёнок, кровинушка любимая, розовощёкая девочка-хохотушка, физически развитая не по юным годам, дружит с пареньком Андреем семнадцати лет, целыми днями пропадавшим у них в доме, но «зато на глазах у родителей», как сказала тётушка, «от греха подальше».
Милое семейство! Такое впечатление, что тётя, как курица-наседка, готова растопырить свои крылья и всех цыплят собрать поближе к себе, всех обласкать, согреть и защитить. Я снова невольно сравнила её с мамой… Неужели они родные сёстры? Такая разница, однако…
Вторая тётушка Капиталина (Капа) жила в Романовске Приволжском, недалеко от главного собора, в двухэтажном старинном мещанском доме из восьми коммунальных квартир. Незамужняя. Для всех она просто Капа, без «тёть».
Любимый ею парень погиб в годы Великой Отечественной войны, и Капа осталась до конца жизни верна своей первой и единственной любви. Удивительная женщина! И такая красавица! Статная фигура, серые глаза нараспашку, густые волосы.
Капа воспитывала племянницу Надю – дочку младшего брата. Сто лет назад он бросил жену и дочь-малышку и неизвестно где скитался по стране. Мать девочки впоследствии встретила другого мужчину, а Надю оставила Капе, хотя изредка и навещала их.
Первые дни я провела в квартире Капы. Надя в это время представляла комсомольскую организацию комбината на слёте рабочей молодёжи в Москве. Перед её возвращением я перезнакомилась со всей роднёй и поняла, какие люди живут в городке. Пришлось сменить короткую твидовую юбку на брюки-клёш от бедра. Но вопрос, что всё-таки шокировало местных больше – юбка или брюки-паруса, остался открытым: ни на ком таких брюк я не видела. Хотя Капа обронила, что лучше подметать пыльные улицы этими «моряцкими» штанами, чем доводить голыми коленками бабушек и дедушек до инфаркта, особенно в районе собора, где старички сидят на скамейках и дружненько обсуждают всё, что движется.
– Ты глянь-то, Фискина дочь пошла! Ну, вылитая-то Анфиска! Така же худа да горделива, – как-то услышала я, проходя по соседней улице. Тётка в кургузой серой куртёнке, с белым платочком на голове, по-старушечьи завязанном на подбородке, даже и не пыталась понизить голос, вспоминала мою мать, а заодно и меня тихим «добрым» словом.
Рассказать о людях Романовска Приволжского без акцента на местечковый особый диалект с певучим протяжным «о» – значит ничего не рассказать. С первых слов понимаешь перед тобой местный или приезжий. Так говорили и все мои родственники. Я ожидала подобный слог и от Нади.
Она вернулась поздно вечером, уставшая, промокшая под дождём, с двумя тяжёлыми сумками, доверху набитыми колбасой, мясными наборами для супа, сыром, банками кофе и парой бутылок красного грузинского вина. В те времена в отдалённых от Москвы и Ленинграда местах такие продукты на полках магазинов отсутствовали. Я поражалась этому. Соседи по очереди ездили на закупки в Москву, за триста километров от городка. Продукты делились поквартирно. Слава богу, жители этого дома знали друг друга с рождения, и никаких недоразумений между ними не возникало, могли выручить и «пятёрочкой» до получки или пенсии. Такой своеобразный кооператив. Неудивительно, что соседи знали друг о друге всю подноготную. Ничего не утаишь!
Капа встретила Надю у порога, подхватила обе сумки, затем отстранилась, чтобы представить меня. Я смущённо улыбнулась, когда взгляды пересеклись.
– Ну, привет, француженка! Так вот ты какой, цветочек аленький! – Она взяла меня за руки. – Будем знакомы, сестричка! Спать нам придётся вместе в одной кровати, слава Богу, она широкая! Так что давай знакомиться потеснее, прежде чем разделить ложе.
Говор Нади не был окающим волжским или характерным акающим московским – такой речью вещают дикторы радио и телевидения.
Мы пожелали Капе спокойной ночи и прошли в комнату Нади. Она вынула из буфета хрустальные бокалы (хрусталь в те времена являлся обязательным атрибутом и показателем достатка) и открыла бутылку вина. Я не пила спиртное, если не считать слабоалкогольного горячего глинтвейна, традиционного для рождественских ярмарок. Но в такой обстановке решила не упрямиться, а хотя бы символически поддержать компанию и пригубила терпкий напиток.
– Завтра на комбинат вместе идём. Тебе предстоит со многими встретиться, походить по цехам и отделам. Не спеши с выбором. Вакантные места есть. А ты у нас девушка образованная, из МАсквы, да из ПарЫжу, да ещё и с челобитной до царя-батюшки нашего Царькова Сергея Петровича, аж за тридевять земель поклон ему шлют.
Честно, я не понимала, она шутит так или это сарказм. Ох, не проста сестрица-то наша!
Наде двадцать три года. Не замужем. Ждёт парня со службы на морском флоте. Окончила технический вуз в Ленинграде. Так вот откуда её чистая фонетика! После завершения учёбы распределилась в родные края на комбинат, в отдел главного технолога.
Она чуть выше и чуть потяжелее меня, рыжеволосая, сероглазая, носит очки. Чертами лица мы схожи. В дальнейшем нас постоянно сравнивали как сестриц.
Надя ухмыльнулась, высоко подняла бокал, посмотрела на блики хрусталя через свет люстры, сощурилась.
– Завтра наденешь мою чёрную юбку, в талии резинку утянем. А после встречи с начальством смотаешься на теплоходе за Волгу. Там хорошее ателье. Мать подруги работает закройщицей. Закажи пару юбок, хотя бы до колена. А в промтоварах купи резиновые сапоги: через две недели грязь будет непролазная, все дороги в кашу превратятся – утонешь в своих модных «лодочках-чулочках».
Да уж, старшая сестричка включила нотки командира октябрятской звёздочки!
– А откуда тебе известно содержимое моего гардероба? – притворилась я наивной. – Мы вот только что встретились.
– Папаша твой заботливый вызывал на переговоры и попросил проследить за «дресс-кодом», как он выразился. Мол, беда с этим кодом, надо выручать, чтобы не было мучительно больно за такую непутёвую дочь. Лично я за свободу в любом виде: носи что хочешь, самовыражайся как хочешь… Но для знакомства с начальством всё же надень мою юбку, а дальше жизнь покажет, бить или не бить, – она засмеялась, ополовинила бокал. – Не обижайся! Я обещала ответственно подойти к твоему «рандеву» – папашино выражение. А там дальше делай как знаешь.
Я ещё раз пригубила вино. Оно нагрелось в бокале и приобрело вкус поприятнее. Надя приободрила меня взглядом, жестом показала «пей, пей!» Тепло разлилось по телу. Ах, вот оно, это состояние, ради которого пьют вино! Горячо, легко! Запросто лягу в кровать с кузиной, хотя днём эта мысль напрягала, но я успокаивала себя тем, что это временно и ненадолго.
Утром зазвенел будильник. Капа побежала на кухню ставить чайник и готовить бутерброды. Надя накручивала волосы на бигуди. Я умылась (душ в доме отсутствовал) и присела перед зеркалом натянуть на лицо вторую защитную кожу: макияж. Удивительно, но Надю мой боевой раскрас не шокировал. Добил кузину флакон духов Opium, каплю которых я растёрла на запястье. Она потеряла дар речи, переключив все пять чувств на одно – обоняние. Я открыла чемодан и достала коробочку духов CHANEL.
– Это тебе! Надо было подарить вчера, но всё не по плану пошло. Да сегодня и повод получше. Кстати пришлись! Держи! Знаю, что все девушки и женщины СССР мечтают о «Шанель». Думаю, и тебе аромат понравится.
Надя смотрела на коробочку как заворожённая. Командир октябрятской звёздочки испарился из неё бесследно.
Сорок минут пешочком до комбината пролетели незаметно. Мы шли по узкоколейке и рассказывали друг дружке, как нам жилось в детстве, как училось. И про первые неудачные любови мы тоже говорили и успокоили себя тем, что любовь и называется первой, потому что за ней наступит хотя бы ещё одна. Ведь не зря же Надя ждала возвращения с флота парня, а он в заморских краях уже и парчу белую прикупил ей на свадебное платье.
«Настоящая любовь преодолеет любые преграды» – думала я, слушая кузину.
С этими мыслями мы подошли к комбинату.
