Геннадий Мурзин
Виселица для ослушников. Уральский криминальный роман
Землячок
С утра, позавтракав, господин отдыхающий уехал знакомиться с историческим комплексом «Малахов курган». Вернувшись, пообедал и тотчас же отправился… Куда? Всё на тот же пляж бухты «Омега», чтобы получить порцию наслаждений от щедрого солнца и ласковых вод Черного моря.
В этот день и час пляж оказался переполненным: настолько, что с трудом отыскал себе крохотный свободный пятачок на разгоряченном песке. Расстелив большое махровое полотенце, разделся. И сразу – в воду. С полчаса поплавал. Вернувшись на отвоёванную у других отдыхающих территорию, растянулся на ней, и устало прикрыл глаза. Когда же приподнял ресницы, то сделал прекрасное открытие. «Боже мой, – пронеслось в его голове, – какое чудесное создание природы! И как сразу не заметил? Наверное, только-только из моря».
Господина отдыхающего поразила молодая женщина, стоявшая справа от него и боком к нему. Дело не только в том, что тело ее покрыто тончайшей, лежащей на коже ровно-ровно, шоколадной плёнкой, а в том, что её фигура выглядела идеально и невольно заставляла всех мужчин ею любоваться. Женщина стояла и наслаждалась… Нет, не только солнцем, а и тем вниманием, которым пользовалась ее точёная фигура, как будто изваянная из коричневого мрамора гениальным скульптором.
Женщина была одна на пляже, то есть среди огромного скопления отдыхающих, без партнёра. Постояв сколько-то минут, она, изящно лавируя между телами, грациозно ступая, будто неземное существо, подошла к кромке воды, ополоснула стройные длинные ноги, надела пляжные тапки и вернулась назад. Собрав лежанку и уложив в пакет, все также грациозно направилась на выход с пляжа.
Господин отдыхающий проводил ее взглядом и тяжелым вздохом. В этом, похоже, он был не одинок. Снова прикрыв глаза, предался чуть-чуть греховным размышлениям: «Порадовался глаз – и всё… Прекрасная фея испарилась… Совершенство, да-да, именно совершенство… Эх, молодость, молодость… Где она? Нет и не будет… Скинуть бы лет так тридцать, вернуться бы к холостяцкому периоду, я б перед такой феей не устоял… Любовь, как какая-нибудь хворь, настигает человека, наваливается внезапно, поэтому и избавление, выздоровление идет мучительно долго, с болями и страданиями. М-да… Не упустил бы, наверное, такой шанс, выпадающий в жизни один раз. И что сейчас? А ничегошеньки: лежи молча и вздыхай по жемчужинке, сверкнувшей и тут же погасшей. Интересно, будучи женатым, мог бы перед этакой прелестью устоять? Галчонка поменять? Да ни за какие коврижки! – Он, вспомнив первые годы совместной жизни, удовлетворённо хмыкнул. – Галчонок – не хуже… Была ничем не хуже… Была?.. Но она и сейчас – загляденье… Для своего возраста, конечно».
Неизвестно, куда бы увели такие вредные мысли, если бы не голос, прозвучавший рядом.
– Простите… – Приподняв ресницы, увидел статного мужчину примерно своего возраста. – Не помешаю, если вот здесь, рядышком устроюсь?
Фомин подумал: «Интеллигент деликатничает». Вслух же сказал:
– Да ради Бога, – и тотчас же вновь опустил на глаза свои лохматые ресницы.
Фомину, по правде говоря, хотелось вернуться к воспоминаниям о прекрасной фее, которая только что скрылась за купами деревьев.
У моря – тихо, покойно. Слышны лишь визги бултыхающихся на мелководье детишек да короткие, но требовательные возгласы зорких бакланов или визгливо-протяжные крики белоснежных чаек, взмывающих вверх и падающих камнем в воду.
Сосед, искупавшись, вернулся и присел на подостланное полотенце.
Явно адресуясь к Фомину, сказал:
– Хороша водичка! Не море, а бархат!.. и предложил. – Может, познакомимся, а?
Фомин, кивнув, без особой охоты представился:
– Фомин… Александр Сергеевич.
– А я – Низковских… Савелий Иванович… Очень приятно… Будем знакомы… Если не ошибаюсь, мы земляки…
– С чего вы взяли?
– Выговор наш, уральский: окаете.
– Волжане тоже окают.
Сосед закрутил головой.
– Да, окают, но не по-уральски… Как-то по-другому…
– Объясните.
– Не могу, – после короткой паузы спросил. – Простите, я ошибся?
– В чем?
– Вы земляк, с Урала или?..
– Из Екатеринбурга.
Низковских воскликнул:
– Совсем земляки!
– Из Екатеринбурга, что ли?
– Почти… Из Ирбита я… Знаете такой город?
– Кто его не знает… Еще при царе Алексее Михайловиче город гремел.
Низковских кивнул.
– Россия славилась тогда двумя ярмарками – Ирбитской и Нижегородской… Раз в год съезжались самые богатые и именитые купцы России и сопредельных государств.
– Да, были времена, – вставая, сказал Фомин. – Предлагаю поплавать. Как на это смотрите, Савелий Иванович?
– Исключительно положительно, Александр Сергеевич. В моем городе что? Две речушки, но обе летом курица перейдет и брюшко не замочит. – сосед встал. – Только… – он обвел многозначительным взглядом обе лежанки.
Фомин понял.
– Не знаю, как вы, но я взял за правило: ничего ценного с собой не брать. Даже часы и мобильник оставил дома. А на это барахло, что здесь, никто не позарится, – он ухмыльнулся. – Да, в одних плавках возвращаться не совсем прилично, но беда все-таки не такая уж большая.
– Собственно, Александр Сергеевич, у меня тоже…
– Тогда – идем. Кстати, вы далеко обитаете?
– Рядом… – он махнул рукой влево. – За тем зеленым забором.
– А что там?
– Санаторий ветеранов вооруженных сил России.
– Так… вы по путёвке?
– А вы разве нет?
– Я – дикарём… Комнату снимаю… В пяти минутах ходьбы… Для подобных мне путёвок никто не припас.
Низковских покачал головой.
– Но мне показалось, что мы – родственные души…
– Пошли, Савелий Иванович. Глядите, как море манит к себе.
– Вы – большой романтик.
Низковских, прихрамывая, бодро побежал к воде. Только сейчас Фомин понял, что его сосед, судя по всему, участвовал в боевых действия и имеет ранения. Хотя на глаз это точно не определишь. Да, пулевое ранение левой руки – это ясно. Да, на правой ноге большой шрам. Но ведь травмы могут быть полученными необязательно, например, в Афганистане или Чечне, а и в быту. Сам он не был ни там, ни тут, но знает, что такое пулевое ранение – на себе и дважды испытал. Хорошо, что повезло и не были задеты жизненно важные органы. У него своя была война. И также чрезвычайно жестокая, не щадящая каждого из ее участников. Слава Богу, те его сражения уже позади. Хотя… Как ведь на это посмотреть…
Тревога
Уральские мужички, наконец-то, выбравшись из воды, разлеглись на полотенцах, подставив тела благодатным лучам сентябрьского солнца: оно не жгло, хотя и было около тридцати, а ласкало.
Вскоре Фомин сел и подставил щедрому светилу свою спину: пусть, дескать, и она получит свою порцию крымского тепла. Он полез в пластиковый пакет, пошуршав в нем, достал газету, развернул, через минуту свернул и отложил в сторону. Вместо газеты достал книгу, раскрыл и углубился в чтение.
Савелий Иванович, повернувшись в его сторону, спросил:
– Что за книга?
– Сборник ранних рассказов Владимира Маканина.
– Интересно пишет? Я его не читал.
– Как вам сказать… Оригинален стиль письма… Для меня непривычен, поэтому, возможно, воспринимается мною с трудом… Жена сунула, сказав при этом: чтобы не глазел особо на пляжных красоток.
– Ревнует?
– Это она так шутит.
– Подкалывает, значит?
– Вроде того.
– Сколько раз женаты?
– Однажды и на всю жизнь… Кроме нее, никто мне не нужен. Почти тридцать лет вместе.
Низковских тяжело вздохнул.
– Счастливый… Завидую…
– Что, не с первого раза повезло?
– Увы! Со второй-то женой – ничего, нормально, а вот с первой… не получилось. Пришлось расстаться.
Фомин сочувственно спросил:
– Дети были?
– Один… Сын… Двадцать пять летом стукнуло.
– Женат?
– Непутёвым вырос…
– Вот как?
– Да… У такой матери… К тому же семейные неурядицы. Ведь умная женщина никогда не опустится до того, чтобы своего партнера обратить в тряпку, а постарается сделать все, чтобы тот чувствовал себя рядом с ней настоящим мужчиной. Глупая же женщина, наоборот, из кожи вон вылезет, чтобы любого мужчину превратить в ничтожество. Так что… Замнем для ясности.
– А во втором браке?
– Девочка… Двадцать ей… Ласковая… Учится на строительном факультете Уральского федерального университета…3 Без хвостов и даже без троек… Инженером будет. Возможно, говорит, открою свой строительный бизнес. Дай-то Бог!
Фомин, оторвавшись от книги, кивнул:
– Замечательно, когда есть цель.
– У вас, Александр Сергеевич, есть дети?
– Золотая парочка, – ответив, Фомин рассмеялся.
– Как вас понимать?
– Сначала родился сынулька, а через два года жена подарила замечательную дочурку.
– С ними всё в порядке?
– Более чем, Савелий Иванович! Вернусь домой —сына женю. Свадьба намечена.
– Как невестка?
– Клашенька даже не золото, а наидрагоценнейший бриллиант… Самородок, можно сказать.
Низковских вновь тяжело вздохнул.
– Доченька меня беспокоит.
– Чем же?
– Нет серьезных отношений… Нет, парнишки, вроде бы как, возле нее вертятся, но она всех отшивает. Как бы со своей «целью» в старых девах не осталась. Хочу внуков, очень хочу… Даже во сне вижу, как с внуками нянчусь.
Фомин, чтобы поддержать земляка и вселить в него надежду, утешительно заметил:
– Двадцать лет – не возраст… Вся жизнь у вашей девочки – впереди.
Конечно, общие слова, но других у него не нашлось.
– Надеюсь, – сказал Низковских и надолго замолчал.
Он смотрел на зеркальную гладь бухты «Омега», на переполненный отдыхающими пляж, на ватаги разновозрастных ребятишек, среди которых были и те, которые только-только встали на ноги, однако, несмотря на испуганные аханья и оханья отцов и матерей, дедушек и бабушек храбро резвились на мелководье. Он помнит, как ночью проснулся от грохота: сверкали молнии, на мгновенье освещая комнату, раскатисто ухали громы и в окна бился ливень, а море, скорее всего, штормило (вал выброшенных на берег зеленых водорослей о том свидетельствует). И что сейчас? Природа давным-давно угомонилась, царит абсолютный штиль, туч нет и в помине (они разбежались в разные стороны, солнце нежно ласкает своими щедрыми лучами всё вокруг. В том числе и его, Савелия Ивановича Низковских. Бакланы, резко перекрикиваясь с себе подобными, медленно и с необычайной важностью вышагивают у кромки воды, поворачивая головы то в одну, то в другую сторону, зорко следят за ситуацией на пляже: нельзя ли, дескать, чем-либо поживиться – хлебной корочкой или оставленной кем-то куриной косточкой. Чайки, шумно разрезая воздух, проносятся над морем, высматривая мелкую рыбёшку. Ну, чем не идиллия? Особенно для него, коренного уральца, на родине которого (из утреннего телефонного разговора узнал) снег с дождем и температура близка к нулю.
Низковских вдруг спросил:
– Александр Сергеевич, вы служили в армии?
Фомин утвердительно кивнул.
– Два года срочной… Как положено… Отбарабанил своё.
– А потом?
– Как и многие другие, вернулся на гражданку.
– И чем занялись?
– Решил продолжить дело отца, который всю жизнь проработал токарем-карусельщиком на Уралмашзаводе. Профессия по тем временам – нужная и денежная.
– Простите за нескромное любопытство: травмы на теле получены на производстве?
Фомин отрицательно мотнул головой.
– Нет, Савелий Иванович.
– Я так и подумал… Во всяком случае, одна из травм, несомненно, – огнестрельное ранение.
– Вы правы… Хотели убить, но не получилось. Пуля прошла на вылет, при этом не задела жизненно важные внутренние органы. Так сказать, в рубашке родился. Другой рубец – от ножа.
– Конфликт… на бытовой почве?
Фомин усмехнулся.
– Не совсем, Савелий Иванович.
– Как вас понимать?
– По мне стреляли и не раз. Обычно промахивались, а однажды… Попали-таки.
– Загадками говорите.
– Ничего загадочного, собственно говоря, нет. Вас, как вижу, пометили душманы и хорошо пометили, а меня – наши, российские бандиты. Я ведь тоже служил и целых двадцать пять лет.
– То есть?
– Когда вернулся из армии и когда навострил лыжи в сторону завода, вызвали в военкомат. Военком прочитал лекцию: мол, комсомольцу и с такой армейской квалификацией (в ВДВ проходил службу) сам Бог велел (именно так высокопарно выразился) послужить на ниве охраны правопорядка. Наивным был, дурачком. Развесил уши. Более того, предложением загордился. Военком, увидев, что я уже готов лопнуть от счастья, выдал мне направление в областное УВД, а там перенаправили в Нижнетагильскую школу милиции. Закончил энтузиаст с отличием. Вот и оказался сначала в уголовном розыске Прижелезнодорожного района, а потом, спустя три года, перевели в областную уголовку, откуда и ушел десять лет назад на пенсию.
– По-нят-но, – протянул Низковских, – а я подумал…
– Что бандит, пострадавший в очередной разборке?
Низковских, смутившись и покраснев, ответил:
– Ну… да… Что-то вроде того… Комплекция у вас… Устрашающая – гора мышц… И… кулачищи – жуть.
Фомин кивнул.
– Бог не обидел.
– Не только, нет, не только и не столько. Скорее всего, результат мучительных тренировок.
– Все-таки два года службы в десантных войсках кое-что дали.
– Извините, что нехорошо подумал.
– Пустяки. Нынче принадлежностью к бандитскому сообществу принято гордиться.
Низковских нахмурился.
– Не шутите так. Ну, ладно… Получается, что на, так сказать, заслуженном отдыхе?
– В данный момент – да. Вот лежу на пляже, грею пузо – ни забот, ни тревог.
– Не хотите ли сказать, что, выйдя в отставку, продолжаете трудиться?
– В некотором роде, Савелий Иванович.
– То есть?
Фомин рассмеялся.
– Сейчас я – бо-о-ольшой начальник.
– То есть?
– Создал своё частное детективное агентство, в котором я – и швец, и жнец, и на дуде игрец.
– И… заказы есть?
– Даже с избытком. Кому-то приходится отказывать.
Уральские мужички вновь поплавали и вернулись. Фомин взялся за книгу. Жена его была права: на пляже столько нимф, что глаза разбегаются. Соблазны на каждом квадратном метре. Стоит протянуть руку и… Тьфу-тьфу! Изыди, Сатана, изыди! Не смущай невинную душу! Он уткнулся в книгу и не обращал больше никакого внимания на окружающих.
– Александр Сергеевич, – Фомин поднял на соседа глаза, – позвольте полистать газету. Все равно без дела лежит.
– Да, пожалуйста… Свежий номер… Прихватил, но пока не смотрел.
Низковских взял, взглянул на первую страницу.
– Ого! «Криминальное обозрение» – региональная независимая правовая газета… Так… Интересно… Почитаю.
Перевернув страницу, углубился в изучение коротеньких материалов под шапкой «Что? Где? Когда?». Буквально через пару минут, вскрикнув, переполошил Фомина. Тот оторвал взгляд от книги и взглянул в сторону соседа.
– Потрясающая новость?
– Мало того!
– В чем дело, Савелий Иванович?
– Но здесь… В заметке сказано, что в Ирбите…
– Что в Ирбите?
– Исчез, не оставив никаких следов, Низковских Дмитрий Савельевич… тысяча девятьсот девяносто третьего года рождения.
– Однофамилец? Или ваш родственник?
– Это же Димка исчез… Мой сынулька!
Низковских вскочил и стал спешно собирать вещички и заталкивать в пакет.
– Боже мой! Боже мой! Что могло случиться с ним? Только этого не хватало… Лечу домой… Тем более, что и без того я должен был вернуться домой… Извините… Спасибо за компанию… Рад знакомству… Жаль, что встретились в последний день… Мир тесен… Возможно, еще и встретимся… Да… – Савелий Иванович, державший в трясущихся руках пакет с барахлом, смотрел на Фомина и о чем-то думал, – Александр Сергеевич, но вас со мной сам Господь свел.
– Возможно, – ответил Фомин и тоже встал.
– Ну, кто же еще, если не Господь? Вы же… частный детектив и… Я прошу вас… Ну, пожалуйста, помогите… Я заплачу… Я машину продам… Машина у меня хорошая… Пожалуйста!
Фомин строго сказал:
– Не порите горячку, Савелий Иванович. Может, ничего и не случилось. Вы прилетите, а сын будет дома. Судя по заметке, – он ткнул пальцем в газету, – к розыску приступила полиция… Успокойтесь, сына найдут.
– Найдут?! Наша полиция найдет? Кто-кто, а вы-то знаете, чего стоит полиция. Палец о палец не ударит – вот! Не верил и никогда не поверю в нашу полицию… Одна надежда на вас, Александр Сергеевич.
– Не преувеличивайте, – Фомин попробовал охладить земляка. – Мои возможности тоже имеют свои пределы.
– Нет-нет-нет! Не отговаривайте меня! Не отказывайте в помощи несчастному отцу, у которого такое горе!
Фомин смущенно опустил глаза вниз.
– Я не отказываю… Если вдруг действительно что-то с полицией не заладится, то, – он достал из джинсовых потертых брюк блокнотик, крохотную ручку, написал свой номер телефона и протянул Савелию Ивановичу, – звоните… Но имейте в виду, что появлюсь в Екатеринбурге не ранее тридцатого сентября, а к тому времени, я надеюсь, всё уладится. Уверен, что с вашим сыном ничего серьезного не случилось.
– Ваши бы слова, Александр Сергеевич, да Богу в уши.
Фомин похлопал земляка по плечу.
– Не теряйте надежду, старина, не теряйте.
Прощаясь, они обменялись крепким рукопожатием.
Глава 2. Советуют отцу: не суетиться. Но как, если?..
Убаюкивания
Чем дальше, тем больше растет в нем беспокойство. Да, сын у него, в самом деле, вырос непутёвым. И что из того? По глубочайшему убеждению Савелия Ивановича, оттого Димка никогда не становился и не становится ему менее близок и дорог. Потому что родная кровь, часть его. Возможно, не лучшая его часть, а уж какая есть, какая получилась. Отец в том видит и чувствует свою вину, казнит себя. Душа неспокойна, поэтому по ночам видит кошмары, в которых сын предстает в образе инопланетянина или в роли страшного демона, который всегда тянет свои щупальца к его шее, пытается обвить и задушить. Просыпается в холодном поту. До утра не сомкнув глаз, лежит в кровати и думает, думает, думает: о чем сон его пытается предупредить? Ответа не было и нет. Утром, встав с больной головой, по-настоящему не отдохнув, быстро позавтракав тем, что на столе, бежит на службу. Евдокия Сергеевна, вторая жена, чувствует тревогу мужа, понимает, но молчит, не лезет в душу с расспросами. Иногда лишь, укрывшись от домочадцев на кухне или в ванной, дает волю слезам. А чем, собственно, она может помочь любимому мужу, с которым живет душа в душу почти двадцать лет? Да ничем! Вот и остается тайком лить слёзы. Почему тайком? Чтобы еще больше не растравливать родного мужа, которому и без ее охов да вздохов тяжело. Никому дома не сказав, неделю назад побывала в старинной Ирбитской Свято-Троицкой церкви, история которой уходит в глубь веков, поставила свечи и обратилась с молитвенной просьбой к своей заступнице Святой Евдокии, чтобы та облегчила мужнюю беду. Да, Димка ей, по сути, никто. Ей никто, а вот Савелию дорог. Первый ребенок, сын. Она это понимает. Всегда понимала, что значит для главы семейства наследник, продолжатель родовой фамилии. Хотела сама родить парнишку. Не получилось.
Вчера, окончив службу, в девятом часу Савелий Иванович с приятелями завалился в бар. Посидели. Выпили, понятное дело. Сослуживцы стали утешать, убаюкивать как малое дитя, успокаивать: дескать, с Димкой вряд ли что-нибудь серьезное произошло; дескать, у бабы какой-нибудь застрял; возможно, мол, встретил дружков и с ними, решив развеяться, побродяжить, умчался; дескать, ну, что может случиться с двадцатипятилетним неженатым парнем, крепким и сильным, пошедшим этим в отца, то есть Савелия Ивановича. Савелий Иванович слушает, лишь отрицательно мотает, не произнеся ни слова, головой.
Подобного рода убаюкивания надоели отцу до чёртиков: каждый день слышит последние три недели от родственников, друзей и даже сослуживцев. Слава Богу, думает он, Евдокия оставляет в покое и дочери запрещает. Савелий Иванович считает, что с женой и дочерью ему повезло: хорошие люди, чутки к чужой беде, соображающие, что к чему. Если бы не проблемный Димка, то мог бы с полным правом сказать всем: жизнь удалась. А так… Заноза в сердце… Пробовал ли что-нибудь с этим сделать, какие-то практические действия предпринять? Женившись во второй раз, ожидая появления второго ребенка, девочки, поговорив обстоятельно с Евдокией, получив с ее стороны полную поддержку, повел наступление на мать Димки. Чего он хотел? Того, чтобы Димка перешел жить к отцу. Что услышал? Истеричный крик: «Не дождешься! Никогда! Ни за что! Он мой и только мой! И будет только моим всегда!» Хуже того, после бабьего сумасшествия запретила сыну вообще видеться с отцом, навсегда запретила отцу даже на глаза показываться. И когда Савелий Иванович однажды пришел в школу (Димка только-только пошел в первый класс), после уроков забрал парнишку, и они часа три развлекались в городском парке, мать его устроила скандал на весь город, обвинив отца в похищении (?!) родного сына, подняла на ноги все правоохранительные органы Ирбита.
Больше всего обидно было то, что матери Димка вообще был не нужен. Он рос как сорная трава в диком поле, не видя ни заботы, ни ласки со стороны матери. Тогда чем же руководствовалась мать? Нет, она не руководствовалась интересами мальчишки, а она руководствовалась одним: чтобы насолить Савелию Ивановичу, больно и как можно глубже, жестоко ранить его сердце, растоптать отцовские чувства, вмять в землю его гордость и достоинство. И ради этой цели, манипулируя ребенком как игрушкой, бывшая жена готова была на всё. Вот и в глазах всех горожан выступала в двух ипостасях. Научившись лицемерить в юности, доведя впоследствии до совершенства это умение, во взрослой жизни она не собиралась отказываться от приобретенного искусства вести двойную жизнь.
Попытался через местных судей решить вопрос постоянного проживания Димки с отцом, но из этого ничего не получилось. На руках Савелия Ивановича оказалось судебное решение, в котором было сказано незатейливое: в гражданском иске Низковских Савелию Ивановичу отказать. Мотивация? Сплошные глупости. Не согласившись, подал кассационную жалобу в областной суд. Решение первой инстанции оставили без изменения, поскольку, как написано было в определении судебной коллегии, ребенку будет комфортнее с матерью, чем с инвалидом-отцом. Оскорбление? Да, но выше головы, как посчитал Савелий Иванович, не прыгнешь и плетью обуха в России не перешибешь. Можно ли за подобные мысли осуждать отца? Не знаю.
Савелий Иванович терпеливо ждал, когда Димка его подрастет и тогда… Что тогда? На что надеялся? Думал, что повзрослевший сын сможет решить сам, с кем ему жить – с отцом или матерью. Но семена ненависти, вброшенные матерью, проросли, зацвели буйным цветом. Стало понятно: ребенок испорчен, душа его исковеркана, а Савелий Иванович в глазах сына был оболган, выглядел монстром, который, якобы, никогда не интересовался судьбой Димки, был брошен отцом и забыт.
К тому же всякий раз мать с раннего детства вбивала в голову подростка одну и ту же мысль: у меня – тебе свобода и можешь делать все, что угодно, а там, у зверя-отца, тебя засадят в клетку, и не посмеешь даже пикнуть.
В подобной ситуации и сделал свой выбор Димка. Он перестал вообще думать, что есть у него родной отец. Димка выбрал свободу, предоставленную ему матерью, и стал жить, как ему хотелось.
Когда отец этим летом позвонил Димке, чтобы поздравить с первым в его жизни юбилеем (ему исполнилось двадцать пять) и вручить подарок, то сын что-то рявкнул нечленораздельное в ответ и отключился. На повторные вызовы не ответил.
Отец обиделся? Да нет. Он винит себя и только себя в том, что сына теперь уже потерял навсегда.
Да потерял, но точно знал, что Димка здесь, поблизости, в своем городе; что чувствует себя относительно нормально. И значит? Волноваться особо не о чем. Парень взрослый, уже мужчина и переживать о нем нет причин. Верно, не все ладно с работой (на одном месте больше трех-пяти месяцев не задерживается); правда и то, что (по слухам, а они по Ирбиту свободно гуляют) пристрастился так к материнской «свободе», что не вылазит из пивнушек, не трезвеет никогда; по слухам, сильно дружен с наркоманами.
Но когда узнал, что сын исчез, и никто не знает, где он и с кем он, то сердце защемило так, что пришлось засосать пару таблеток валидола. Тут он понял, что Димку, несмотря ни на что, по-прежнему любит и постарается сделать все, чтобы парня найти; если в беде, то спасти. Он позабыл даже последнюю сыновью грубость. Покинув Севастополь, Савелий Иванович обошел всех дружков-собутыльников, попытался через них узнать, что могло случиться с Димкой, почему его не может найти даже полиция, однако никакого результата. Дружки, находясь под кайфом, лишь странно хихикали, проявляя тем самым явные признаки психического расстройства, хмыкали и утверждали, что последний раз кореша, то есть Димку, видели в конце августа, и он был бухой, а также, скорее всего, хорошо так уколотый.
