Георг Брандес
Генрик Ибсен
В письмах[3] Ибсена за 1889 г. к одной молодой австрийской девушке, с которой он познакомился в Тироле (эти письма, долго спустя, я получил от этой девушки), заключаются некоторые штрихи отношений Сольнеса к Гильде. Она, эта австрийская девушка – майское солнце в его сентябрьской жизни; она принцесса, как и Гильда, и действует на него, как принцесса. Он всегда, всегда о ней думает. И в особенности его занимает мысль, посчастливится ли ему изобразить в поэзии такую высоту и болезненное счастье борьбы за недостижимое.
Позднее, когда в 1891 г., после 27-летнего отсутствия, Ибсен вернулся в Норвегию, там нашлось, может быть, юное женское существо, удивление которого перед ним приняло страстный характер и к которому влекло и самого Ибсена.
Когда, несколько лет спустя, он читал мой очерк про молодую Марианну Виллемерс и её любовь к 60-та-летнему Гете, и об успехе который после этого имело его стихотворение «Западно-восточный диван», он очень им заинтересовался и высказался, таким образом, в письме ко мне из Христиании 11-го февраля 1898 г.: «Я не могу удержаться, чтобы не выразить Вам мою особенную благодарность за Ваш очерк: „Гете и Марианна Виллемерс“. Эпизод из его жизни, который Вы описываете, мне не был знаком. Может быть, много, много лет тому назад я и читал это у Левеса, но я совершенно это забыл, так как тогда такие обстоятельства не имели для меня ровно никакого интереса. Теперь же дело обстоит совершенно иначе. Когда я думаю о характере произведения Гете во время возврата его молодости, я, мне кажется, могу сказать, что в этой встрече именно с Марианной Виллемерс, Гете был восхитительно награжден. И так судьба, рок, случай могут быть также благоприятными человеку, посылая ему иногда награду».
По своему обыкновению Ибсен собирал рассеянные, мелкие черточки повсюду. В доказательство этого, вот что он сам рассказывает. Однажды в южной Германии, одна молодая девушка сказала ему: Я никогда не могла постичь, как можно влюбиться в неженатого мужчину. Тогда лишаешься удовольствия отобрать его у другой. Эта фраза открыла Ибсену перспективы на женскую духовную жизнь.
Итак, его Гильда, его наиоригинальнейший, яркий, как солнце, женский образ создавался из самых разнообразных элементов. С воспоминаниями о ней у меня связан небольшой анекдот. Ибсена всегда принимали за сурового человека и таким он и был в действительности. Но что он мог быть временами мягким и даже приветливым, показывает следующий случай. Ибсен знал одну маленькую девочку[4] с шестилетнего её возраста и очень интересовался ребенком. Когда вышел «Сольнес», ей было всего 12 лет. Я как раз приехал тогда в Христианию. – Ну что говорить Эдит о моем произведении? Что она говорить? – Она говорит то, что можно сказать в её возрасте, что в этой пьесе только и есть одна порядочная женщина, г-жа Сольнес. Она находить Гильду отвратительной за то, что она увлекается женатым человеком.
Несколько лет спустя приехала эта девочка подросток в Норвегию и посетила Ибсена. Хорошо запомнивши наш разговор, он сказал: «Но ведь это ко мне пришла моя Гильда, как раз такая, какою я себе ее представлял». – «Я совсем не похожа на Гильду». – «Ну, конечно, похожа». Затем он подарил ей свой портрет и написать на обороте следующую игривую надпись: «На кого походит Эдит? На кого похожу я? Я этого не знаю. Поезжай на дачу, поживи там месяц и возвратись назад, а я за это время подумаю, на кого ты похожа».
Девочка привезла ему фотографию обратно. – «Да, правда, я должен кое-что добавить; – и он написал: Эдит не похожа ни на кого на свете, Эдит походит только на самое себя. Поэтому Эдит так… А что такое я? – я этого еще не знаю. Поезжай в Копенгаген и возвращайся через год, а я за это время еще подумаю и напишу заключение.
В этих мелочах видны любовь Ибсена подстрекать любопытство, его страсть пробуждать сомнения, ставить вопросы, задавать загадки, обрывать на самом интересном месте, и, наконец, его особенность, как драматурга, возможно отодвигать решение загадки в будущее.
Толкований произведений Ибсена можно найти очень много. Я хочу попробовать обрисовать его таким, каким он был в повседневной жизни. В молодые годы внимательный, живой, бодрый, сердечный, но в то же время резкий и никогда не добродушный, даже в минуты наибольшей сердечности. С глазу на глаз разговорчивый, охотно слушающий, сообщительный, открытый. С наибольшей охотой он жил отшельником. В большом обществе он был скуп на слова, легко смущался и терялся. Он никогда не забывал недоброжелательного приема своим первым произведениям в Норвегии, а также и своего долга благодарности относительно заграницы.
Было не много нужно, чтобы принести его в дурное настроение, или возбудить его подозрительность. Если он заподозревал кого-либо в назойливости, его боязнь людей мгновенно пробуждалась.
В 1891 г. я вместе с некоторыми норвежскими художниками был в Сандвикене, недалеко от Христиании; и мы себя превосходно чувствовали. Раз как-то я сказал: как должно быть грустно Ибсену сидеть день за днем одному в отеле, в городе. А что, если бы мы его когда-нибудь пригласили сюда? – А кто же осмелится это сделать? – Я охотно на это отважусь, я вижу его ежедневно и завтра буду с ним завтракать».
«Мы, несколько художников и писателей – очень бы хотели с вами пообедать». – А сколько вас и кто именно? – Я назвал имена, нас было девять. – «Обедать в таком большом обществе нарушает привычки моей жизни, я этого никогда не делаю». – Я напомнил ему, что недавно в Будапеште он участвовал в празднестве в честь его, на котором присутствовало несколько сот человек; этим я рассеял несколько его недоверие и получил разрешение устроить небольшой праздник. Чтобы сделать ему приятное, мы взяли зал в том самом отеле, где он жил, и предложили ему самому выбрать меню.
