Георгий Валентинович Жихарев
Погружение
8
Вы никогда не замечали… Впрочем, я сам знаю ответ – конечно, замечали, в том сама суть этого явления. Если где-то, когда-то услышать новое слово, новую идею, встретить нового человека, то потом некоторое время этот новый кусочек информации преследует тебя повсюду. Про себя я называл это принципом бумеранга. Иногда и хочешь укрыться от этой бесполезной информации, выкидываешь ее из сознания подальше, а нет – случайно подслушанный разговор возвращает новое словeчко в твою персональную ноосферу; верхняя ссылка в твоем браузере обязательно об инвестициях в новую технологию, о которой, вы уже поняли, ты узнал только что. Ты врубаешь телевизор, чтобы отключить голову совсем, и вот он, новый знакомец, сидит там, в жюри какого-то конкурса. И невозможно не задуматься – если бы я не услышал о нем пару часов назад, что бы произошло? Я не обратил бы на него внимания? Он не сидел бы в жюри? Или же я не включил бы эту передачу в этот момент времени? Как гипотетическое падающее дерево в пустом лесу – а был ли бы мальчик, если бы я о нем не услышал?!
Выбор одного из этих ответов совсем не тривиален. В каком-то смысле, наш выбор указывает на тот уровень мистики, который мы допускаем в нашем мире. Если подойти к делу с прагматической точки повседневного реалиста, то ответ ясен – первое знакомство с идеей запускает некое интеллектуальное эхо в нашей голове. Из потока информации слух выбирает знакомые тональности, нейроны послушно выстраиваются проторенными дорожками, и лототрон выкатывает в сознание шарик с уже заигранным числом. Потом эхо утихает, ухо настраивается на новое слово, и эффект бумеранга ослабевает. Простое объяснение. Фокус раскрыт. Фокусник под париком оказывается лысым чуваком, а карта меченой, и можно возвращаться к жизни без чудес. Но мы-то знаем, что здесь все не так просто. Ну, хорошо, может быть, не знаем, но догадываемся. Мои любимые оптические иллюзии исчезают при внимательном рассмотрении, но с эффектом бумеранга дело обстоит противоположным образом.
Присмотревшись, начинаешь замечать некоторые странности. Если и правда все это обманка и морок, то достаточно перевернуть игру на свой лад. Я делал это не раз – специально искал и выбирал новую идею, и, как в ковбойском фильме, садился в засаду с парой кольтов наперевес. Не буду ручаться за каждый случай, но количество совпадений выходит за границы допустимой случайности. Невольно приходишь к мысли, что мир зарифмован, срежиссирован. В современной голливудской манере запуска нескольких фильмов на близкие темы или схожие обстоятельства, с россыпью пасхальных яиц и внедренных аллюзий. Как мотив дудочки крысолова, это внутреннее эхо сбивает с толка, но не отталкивает, нет, а наборот, обладает невероятной притягательностью, желанием пересмотреть, пережить, пережевать еще раз. И нас тянет в этот омут, не зная куда, но зная откуда – от повседневной жизни, где кролик плюшевый. В темных разводах густой воды улыбаются наяды. Янус всегда повернут к нам приветливым ликом на этой стороне порога.
Но и это еще не все. Совсем даже не все. Настоящие мурашки выползают при троекратном увеличении. На третий, пятый, десятый раз, ты замечаешь, что слова и идеи не просто возвращаются бумерангом, но в них есть некая внутренняя гармония. Твоя жизнь неспроста входит в унисон с твоими экспериментами. Ты вдруг понимаешь, что самые главные, неожиданные, свежие мысли появляются у тебя в той самой засаде, с кольтами на перевес. А что было бы, если бы ты не занялся этими дурацкими играми, не рассыпал бисер по полу? Ты начинаешь видеть смысл в том, какие идеи и слова ты выбрал для запуска бумеранга. И вот тут уже встают дыбом волосы – сложенные вместе, эти слова и идеи подытоживают существенную долю твоего, назовем его так, мировоззрения на тот конкретный момент времени. Стол поворачивается еще раз, и ты снова оказываешься лабораторной крысой в стеклянном лабиринте, но невидимый фокусник на этот раз совсем не похож на проходимца. Он не похож ни на кого, или не так – он похож на всех и на все сразу. И эти рифмы, этот, теперь уже, лейт-мотив твоей жизни и есть ипостась этого фокусника, далекая радиостанция, отбивающая стакатто сквозь белый шум. Невиданная, истинная вселенная, зовущая сквозь игольное ушко. Ты опускаешь свои кольты и наклоняешься вперед в надежде рассмотреть получше.
Этот внутренний мир, спрятанный на самом видном месте, везде вокруг тебя, сразу за гранью периферийного зрения, в танце параллакса, где физический глаз уже не видит, а третий – еще не может, в инфра-белом поле сознания, этот мир притягателен своим обещанием какого-то глобального, глубочайшего ответа на вопрос, тобой еще не до конца сформулированный, но прекрасно известный тебе по тысячам переживаний и внутренних монологов. Этот вопрос был твоим собутыльником чаще, чем кто-либо из лучших друзей. Кто я и зачем? Дотошный критик потратит драгоценные секунды своей жизни, чтобы указать мне, что здесь два вопроса, а не один. Но есть какая-то уверенность, что они связаны друг с другом неразрывно, связаны своим главным ответом, который плывет перед нами в полутонах заката, рисуется силуэтом среди темных деревьев, отпрыгивает в последний момент из угла рамки зеркала. Судьба одного из самых странных героев античных мифов Тантала досталась в наследство всем нам. Он пировал с богами за одним столом, принося друзьям объедки, он врал и обманывал их, бессмертных, он был великим комбинатором. И боги не остались в долгу – они взяли ту сладкую секунду, секунду до насыщения, до утоления жажды: исхудавший странник на краю пустыни поднимает к лицу полный кувшин прохладной воды, и его тело, почувствовав близость чудесного спасения, разрешает расстаться с парой капель драгоценной влаги, которые текут по его щекам слезами, горше масляных вод Мертвого моря. Боги взяли эту секунду и растянули для Тантала в вечность, и сладость предвосхищения превратилась в яд. И так боги отринули и нас, выставили дымовую завесу, в которой мы блуждаем всю жизнь – и близок ответ, а не дотянуться.
Мы начинаем додумывать, строить догадки, просто фантазировать. Но вот, что интересно – мир фантазий это чрезвычайно одинокое место. Этот поезд, он общий для нас с Михой, но все, что я нафантазировал вокруг, внутри и по оборкам обитой пластиком комнатки с двумя кроватями детского размера, все это – живет только во мне. И так заманчиво соскользнуть в эту тихую реальность, дернуть стоп-кран этого, как уверяют, реального мира и нырнуть в стеклянный шарик моего мирка, где герой всего один. Одиночество и фантазии питают друг друга в чудесном симбиозе. Одиночество развивает фантазию, населяет выдуманный мир все более четырех-мерными событиями. А те, в свою очередь, тянут тебя к дальнейшей изоляции от внешнего мира.
Тебе кажется, что каждый разговор с твоим участием – о тебе. Все мелкое и большое, хорошее, а уж тем более плохое, ты принимаешь на свой счет. Ты – сердцевина персонального мироздания. Но правда в том, что на самом деле, в любом разговоре люди говорят, прежде всего, о себе, обсуждают свои проблемы и слабости, пусть иносказательно, в виде басни, мифа. Если помнить об этом, то можно не только избежать крайностей, депрессии, но и заметить другого человека, разорвать кольцо одиночества, пусть на вечер, на час. Боже милостивый, пожелай нам удачи в бою, пожелай нам удачи.
9
Я захотел немного разбавить густо замешанный коктейль нашего разговора. Это важный момент. Помню, в детстве мы ловили с отцом леща на донку. С десяти-двенадцати метров глубины эта большенная рыбина, в килограмм, а то и полтора, шла как по маслу, легче банки с краской, поднимаемой на верхние мостки. Выйдя на поверхность, она ложилась набок, секунд на тридцать. За это время ее надо был подвести к лодке и взять в сачок. Если это не удавалось, то лещ приходил в себя, и легко уходил на глубину, хорошо еще если только с крючком и куском лески, а то и удочку прихватывая с собой. Эти тридцать секунд всегда казались мне чудом, подарком свыше, в особенности необходимом мне, горе-рыболову, который даже не умел толком плавать. Но дело было не в чудесах – просто при таком быстром подъеме с привычной глубины, лещ замирал, ошеломленный светом и удушьем от закипающей в его сосудах крови. Кессонная болезнь, бич ныряльщиков, био-химическое олицетворение принципа «рожденный ползать, летать не может». Мне совершенно не хотелось, чтобы Миха сошел с крючка именно сейчас, когда я уже настроился на хороший разговор.
– Скажи мне лучше, дружище, какую музыку ты слушаешь?
– Даже не представляю, как ответить на твой вопрос. Я – омнифон.
– Это еще как?
– Ну, ты же знаешь, например, что есть плото-ядные, и плодо-ядные животные. Но все это глупости. Я же не панда, которая питается одними эвкалиптовыми листьями. Нет, я обычный бурый медведь. Могу косулю задрать, а могу покопаться в мусорке, не погнушаться.
– Ну косуля, допустим, это классика, так? А мусорка тогда что?
– Шлягеры люблю. Не хочу любить, но люблю. Вот ты заставишь меня составить десятку любимых музыкальных произведений, и я тебе накропаю что-то очень приличное, совсем не стыдное. И при этом, могу тебе гарантировать, что ни одно произведение из десятки я не буду напевать в душе. А вот шлягеры буду. Стоять буду, и как последний идиот гримасничать в головку душа: привет, сегодня дождь и скверно, а мы не виделись, наверно, сто лет…
– Тебе в метро, скажи на милость! А ты совсем не изменилась…
– Нет-нет
Мы рассмеялись.
– Кстати, нет совершенно ничего постыдного в шлягерах. Говорю тебе это, как венец, блин, эволюции!.. Нет, правда, если уж для чего-то меня естественный отбор и заточил, то это для запоминания и распространения сложноподчиненных предложений. Недаром говорят, что генетическая эволюция дошла до логического завершения, и в теме теперь эволюция меметическая, в которой мемы, эти идеи-паразиты, используют различные носители, ну нас с тобой, короче, для воспроизводства и спонтанного улучшения путем мутации.
– Что-то надоело быть носителем.
– Не волнуйся, нам недолго осталось. Близится эра светлых годов – искусственный интеллект скоро вытеснит ненадежный и уж точно несовершенный био-носитель.
– Ну не скажи. В нашей, как ты говоришь, ненадежности, в склонности к ошибке, заложен, быть может, двигатель прогресса для твоих бездушных мемов. Переставил, положим, я случайно порядок слов в обычном предложении, и вдруг появилась внутренняя рифма, размер лег на биение сердца… еще пара таких ошибок и рождается народная мудрость, которая будет жить веками.
– Если я правильно тебя понял – душу не закодировать, пути Господни неисповедимы, а стало быть, не ложатся в алгоритм. Может быть, соглашусь с тобой. Я человек скучный, люблю поверять красоту числами. Элемент души представляется мне нарушением линейности связей, введением соотношений высшего порядка. Представь себе какую-нибудь избитую истину. Она обязательно должна быть хорошо измочалена… Ну, например: отсутствие чего-то делает его более желанным, расставание усиляет восторг встречи. Представил? Давай разберемся. Но ведь это работает только при очень сильном чувстве… или при недолгом расставании. В нормальной жизни, чересчур долго расставание ведет к разрыву, чуждости при встрече, новому этапу привыкания, на которое не так просто решиться по второму кругу. Замечаешь нелинейность? Связь здесь, скорее, квадратичная, и пословица такой груз не тянет. Настоящий тест Тьюринга хорошо улавливает эту спонтанную нелинейность. Даже если конкретный пример не приходил нам в голову, мы можем распознать почерк человеческой несовершенности.
– Тест Тьюринга, говоришь. Интересная штука. Представь себе, что тебя заставили его пройти. Причем, не просто для забавы, а пусть что-то важное зависит от того, пройдешь ты его или нет. Не будем подвергать тебя смертельной опасности… Ты же у нас финансами занимаешься? Ну вот, положим, пытаешься ты снять свои сбережения, срочно, а не то они сгорят по какой-то причине, а тебя – на детектор Тьюринга, человек ты, или терминатор безбожный. Что ты им скажешь в свою защиту?
– Погоди, погоди – что-то я читал про это… Говорят надо либо пошутить, либо сказать что-то парадоксальное, что невозможно ни закодировать, ни вывести из простых правил. Ну и конечно, про любовь, ведь машине, говорят, это не доступно. Можно было бы какой-нибудь афоризм припомнить, типа «зри в корень», но это легко решается базой данных. Нет, тут нужен незатертый каламбур, лучше всего спонтанный, на месте выдуманный… Ну допустим так: «Любви все возрасты попкорны».
Миха поморщился.
– Слабовато – давай-ка забьем твой экспромт в гугл. А? Видел? Сто семьдесят семь тысяч ссылок. Кто только это уже не использовал. Вот, погляди, даже пара стихотворений есть на эту тему – твой материал. Нет, бери круче…
Я задумался. Как всегда, самые простые, казалось бы, известные вопросы ставили в тупик при внимательном рассмотрении.
– Ок, гугл. Пойдем другим путем – соединим несоединяемое. «Квадратный круг… больше белого… хм… верблюда в семнадцать … аршинов». Как?
– Лучше, но слишком откровенная, а главное, структурированная, белиберда. Если бы я был тьюринговым судьей, то выдал бы тебе за это красную карточку! Напомнило мне что-то из детства – «Гло́кая ку́здра ште́ко будлану́ла бо́кра и курдя́чит бокрёнка». Я, вот, смотрю тебе в глаза, а внутри уже подозрение на твой счет – не киборг ли? Написать алгоритм под твое предложение, как раз, нетрудно – четкая грамматика, случайные слова. Давай еще.
– Хорошо тебе быть тьюринговым судьей! Судьей вообще по жизни быть неплохо, но это надо еще заслужить…
– Не хнычь. Попробуй еще разок, а? Тебе разве самому не интересно?
– Ну ладно. Давай рассуждать. Совершенно случайный набор слов не может быть ответом – тут ничего человеческого нет. Цитата не подходит, как и любая народная мудрость, поскольку можно закачать целую библиотеку. Возьмем шахматный компьютер – дебютной подготовкой его отличить невозможно, сильным ходом – еще сложнее, чем ближе человек к уровню гроссмейстера, тем сложнее будет распознать его среди компьютеров. Стало быть, нужно искать слабость или иронию, но лучше такую, которая является аллюзией на другую игру. Допустим, совершить запрещенный ход, но такой… ну, чтобы он был разрешен в другой игре, в шашках, там, в уголках, понимаешь? Прыгнуть слоном через пешку по диагонали. Тут будет совершенно понятно, что это человек делает.
– А вот это уже совсем неплохо – но как это сделать со словами?
– Я не знаю. Ну например, можно словами записать известную музыкальную фразу. Возьмем пятую симфонию Бетховена – «соль-соль-соль-ми, фа-фа-фа-ре». Ну или просто: «доремисольфалясидо»… Или вот еще вариант: «цедваашпятьоаш»! Вряд ли робот сможет такое выдать. Ну, или наоборот – цифрами заменять слоги в словах, говорят, целый язык придумали по такой формуле.
– Слушай, это очень классно. Как тьюринговый судья-самозванец, я тебе возвращаю твои кровные сбережения! Сознаюсь, я читал недвно статью по теме – там пошли немного другим путем. Давали участником группы слов и просили выбрать из них одно, получается, самое человеческое, что ли. Знаешь, какое слово победило?
Я покачал головой. Эти загадки меня немного утомили.
– Дерьмо, представляешь? Там, кстати, похлеще было слово, как-то не могу его употребить не к месту. Видишь, какая тема – а я милого узнаю да по мату. Интересный, кстати, поворот. Ищем слабость, прямо как ты сказал, но только слабость здесь не в программе, а в программисте, в его скромности, а скорее – ханжестве. И чем грубее слово, чем большее табу на него вероятно наложено, тем скорее оно укажет на реального Миху.
– Ты знаешь, о чем я подумал – а как составить тест Тьюринга для близких, для друзей? Так, чтобы задал вопрос, и по ответу видно – с какой там, семидесяти-процентной вероятностью? Мне хватит. Короче, друг перед тобой, или не друг? Ведь не устраивать же беду на ровном месте, так? Да и опять же здесь зависимость нелинейная – не всякий друг, и не во всякой беде познается…
Миха задумался. Я обожал эти связки между темами, серпантин погружения – новый поворот, что он нам несет. Неуловимая смена тона, вкрадчивое вступление фагота с вариацией на тему, которая придает ей силу притяжения, возвращает к земным материям, к нашему, родному кругу страданий.
На стенке купе, под потолком, сидела муха, самая обыкновенная, немного сонная. Еще бы, все-таки середина зимы. Но в этом странном, натопленном мирке, в ее персональном стеклянном шарике огромного размера, постоянно находилось теплое место. Муха неторопливо переползла на соседнюю панель и засучила передними лапками. Мне показалось, что она подползла поближе, чтобы лучше меня рассмотреть. Я улыбнулся своим мыслям, наделив муху половиной качеств среднего обывателя. Ее огромные глаза были хорошо видны даже с большого расстояния – что если у меня были бы такие глазища?! Я где-то читал, что мухи видят и спереди и сзади одновременно. И еще, что время для них течет впятеро медленнее. Этот факт запомнился своей абсурдностью, но, в каком-то смысле, так оно и было на самом деле. Просто глаза мух передают информацию в мозг триста раз за человеческую секунду, против наших шестидесяти. Потому их время разбито на значительно более мелкие кусочки, и наша секунда куда больше наполнена событиями в их крошечном мозгу, они больше успевают прожить, заодно с издевательской легкостью уворачиваясь от наших ладоней. Кто поставил нам этот лимит, за которым наш дискретный, мозаичный мир сливается в плавные движения рук, расплывающиеся улыбки, бесшумный танец пылинок в тусклом свете стенной лампы, неровный бег лесной кромки, напоминающий мне какой-то скучный анимированный график биржевых котировок? А муха, простая муха продолжает видеть, как этот мир разрушается и воссоздается, сдвинутым на еле заметное расстояние, в частых вспышках света на фасетках ее глаз. И что тогда еще так же спрятано от меня по простой причине несовершенности – случайной ли – моих глаз, ушей, и прочих органов чувств, а может быть, и сердца, души, органов нежности, терпимости, понимания, великодушия? Я смотрел на Миху и пытался увидеть его глазами мухи – какая химера, быть может, выскакивает на двадцать пятом кадре, или же наоборот – что такого видел в нем рептилоидный корень моего мозга, что мне казалось, что этот разговор жизненно важен для меня, что мое время замедлилось именно для этого непредвиденного и непродуманного контакта, прикосновения к живой, оголенной, кусачей жиле.
– Хороший вопрос. Действительно близкий человек сможет сказать о тебе то, что не говорил никто другой, может быть, даже сам ты никогда этого не говорил… или даже же не думал… Но как только оно сказано, точность этого замечания будет тебе совершенно очевидна. Как с биткойном твоим – ты сразу сможешь увидеть всю цепочку наблюдений, рассуждений, сопережеваний, забот и любви, вложенных близким в эти слова. То чувство, когда кажется, что другой человек знает тебя, лучше тебя самого. Вот оно и есть твой тест Тьюринга для близкого. Кстати, большинство твоих родственников его с треском провалят. Тут нужно родство духовное, естественный отбор близости.
– А откуда эта близость появляется, как ты думаешь? Ведь не в процессе же дотошного наблюдения? Скорее уж бывает наоборот, когда с первым взглядом замечаешь какую-то толику самой сути. Как говорят, первое впечатление – самое верное.
– Вот ты правильно заметил – «самой сути». Я думаю, что есть у нас, в добавок к самому обычному, на сегодняшний момент, увы, уже астигматическому зрению, еще и зрение духовное. Это особый фильтр – он чувствителен только к боговому, к той песчинке, твоему душевному наперстку, к искре божей, что есть в каждом из нас. Одна искра видит в кромешной тьме другую искру, настоящее родство. Заметь, опять же, слово искренний. Это и есть наша ниточка связи со всеми вокруг. На свежий глаз, искра теплится сквозь все наносное, оттого и восприятие острее. А потом глаз замыливается… но не у всех. У близких, это чувство остается навсегда, потому и можно встретиться с ними через десятилетие и подхватить разговор с того места, на котором расстались.
– Получается, что обычные органы чувств только мешают видеть богово? Оно прячется между кадрами, в инфракрасном, в ультразвуке, так?
– Может быть. Ты же знаешь, лучшее место для пряток – на самом виду.
Миха улыбнулся. Подумав, он добавил:
– Вот интересно – может быть, Бетховену было легче слышать верховную музыку, когда его слух стал ослабевать. Говорят еще Ван Гог, от абсента и лекарства от эпилепсии, стал все видеть в желтых и синих тонах. Я где-то слышал, что свою звездную ночь он рисовал, как видел.
– Не только Ван Гог. Рембрандт косил глазом, Эль Греко – страдал от астигматизма, а импрессионизмом мы вообще, возможно, обязаны сильнейшей близорукости Моне, Ренуара и Дега. Что-то в этом есть… Значит, близкий человек видит твою божественную искру, возможно, в результате некоего нарушения обычного, обыденного зрения. Видит то, что не видят другие и закрывает глаза на, казалось бы, очевидные вещи. А что – подходит… Среди популярных людей с огромным списком знакомцев, редко можно найти настоящего друга – есть какая-то обратная связь. Тогда получается, что тестом на близкого может быть… погоди-ка… например, выкинуть некой фортель, пустить рябь по глади социальной поверхности. Случайных унесет волной, а близкий – станет еще ближе. Мне кажется, в точку!..
– А с чего ты спросил об этом?
– Не знаю. Ну, на самом деле, знаю, конечно, просто не могу объяснить толком. Как различить за тем, что я слышу, то, что ты хочешь мне сказать? Ведь это совсем не одно и то же. Я слышу то, что я хочу услышать, то, к чему я готов. Все остальное отсеивается, падает цифирками на землю. Иногда – поговоришь, и кажется, что вообще никакого контакта не было, словно, души наши прошли по касательной, а точнее – вообще не коснувшись. Для настоящего контакта нужна настоящая работа, причем совместная. А это возможно только с близким человеком. Близким по духу. Только так приобретается мудрость, как мне кажется.
Миха поднял вверх указательный палец.
– Ты мне напомнил Гераклита. Такой же темный! Шучу… Говорят, он в своей книге написал: мудрость – это не знание многих вещей, а познание единой сути враждующих противоположностей. Диалектик хренов. Стало быть, и мы с тобой – звенья одной цепочки, которая тянется высоко. Правда, эту цепочку протащили изрядно и по грязи, и через болота, чего только сверху не налипло.
– Все ты так замечательно правильно говоришь. Противоположности несущественны, словами мы отдаляемся друг от друга. Зацикливаясь на расхождениях, различиях, мы занимаемся душевным вычитанием, вместо сложения. И все больше и больше становимся одинокими. Сила – в единстве. Я даже представить себе не могу, чего мы могли бы достичь объединившись! Если сложить все цвета радуги, то получится луч солнца.
Миха усмехнулся.
– Но если попробовать то же самое на палитре, то выйдет черный цвет.
В этот момент раздался громкий стук в дверку купе. Пару секунд я не мог понять, что происходит. Так бывает, когда просыпаешься не по звонку будильника, а от звонка в дверь. За считанные секунды между трелью звонка и открытием глаз, пока ты усиленно толкаешься наверх, из пучин той жизни, которую мы проживаем по ту сторону сна, твой мозг успевает придумать и поставить небольшую фантасмагорическую историю, в которой звонок играет важную роль. Этот спектакль собран на скорую руку, плохо сшит, и полон странными превращениями и посторонними героями, даже на фоне обычных сновидений. Ты ничего не можешь понять, и в этот момент вряд ли даже вспомнишь свое имя. Звонок звенит второй раз, и мир снова собирается в привычный глазу паззл.