Герберт Джордж Уэллс
Война миров
Сказать, что я хорошо управляю лошадьми, я не могу, посему в тот момент я не стал отвлекаться на все эти мелочи – ужасные картины, и сосредоточился на управлении экипажем, учитывая, что в той обстановке лашадь, точно так же, как и мы стала всё больше нервничать и проявлять беспокойство. А ведь скорость её ног теперь была единственным нашим средством спасения. На отдалении я оглянулся и увидел наш холм в просвете чёрного дыма. К тому времени практически всё небо было затянуто чёрной пеленой и только в самой верхотуре неба несколько мелких просветов сочились чистой голубизной.. Тут я стал сильнее подстёгивать лошадь, чтобы она бежала шустрее, и настёгивал её довольно длительное время, пока мы мне миновали Уокинг и Сэнд, которые закрыли от нас погружающуюся в мрак долину ужаса и хаоса. Я даже не заметил, как между Уокингом и Сэндом обогнал бричку доктора. Такие были у нас волнительные гонки! Гонки на выживание!
10. ГРОЗА
Расстояние от Мэйбэри-Хилла до Лезерхэда едва ли не двенадцать миль. Они пролетели так быстро, что я едва их ощутил. Жена, бледная, сидела в бричке и едва была способна к активному общению. Нас встречали пышные ллуга за Пирфорда. Здесь летали пчёлы, пахло сеном и полевыми цветами, а по бокам дороги бесконечно тянулась прекрасная живая изгородь высокого цветущего терновника. Здесь ничто не говорило о том, что где-то гремят боевые действия, горят города и гибнут люди. Артиллерийские залпы, которые мы слышали ещё совсем недавно, проезжая Мэйбэри-Хилл, оборвались столь же внезапно, как и начались, и теперь ласковый вечер опускался на благоухающие долины. В девять вдали показался Лезерхэд. Мы наконец прибыли туда, куда хотели. Скоро нас встретили родственники жены. Первым делом я распряг лошадь и дал ей отдых, а сам с жадностью поужинал вместе с женой. Я передал жену на попечение родственников, и стал размышлять, что мне делать дальше. Я чувствовал, что основы нашей жизни теперь находятся под вопросом, и выживание и уцелевание переходит на другие рельсы. Теперь безопасность находилась совсем не там, где раньше, и её надо было ещё заслужить!
Занятый своими мыслями, я почти забывал о своей жене. Испуганная, она почти совсем не говорила, сидела тихая и подавленная. Иногда чя склонялся к ней, пытаясь утешить её, но не уверен, что мне это удавалось слишком хорошо, женской интуиции свойственно предчувствовать дурное. Что мне оставалось, ка не твердить ей, что марсиане неуклюжи, похожи на медуз и осьминогов, они копались в яме, даже не имея сил вылезти из неё. Сколько им понадобиться времени, чтобы выполнить эту простейшую задачу – день, два? Она слушала меня рассеянно и отвечала часто невпопад. Если бы не моё обещание вернуть коляску трактирщику, она почти наверняка заставила бы меня остаться с ней, и никуда не возвращаться.
Ах, как я ошибся, не оставшись в Лизерхэде! Когда мы обнялись на прощание, моя жена была очень бледна!
Меня же всё это время не покидало дикое, лихорадочное возбуждение, какое при экстремальных обстоятельствах овладевает иногда даже самыми крепкими цивилизованными людьми. Воинственное волнение будоражило мне кровь, заставляя совершать поступки, которые в здравом уме я даже не мог назвать бы безрассудством. Военная лихорадка – не лучшее состояние, для того, чтобы нормально пользоваться возможностями ума. Я почему-то испытывал почти радость оттого, что мне нужно срочно вернуться в Мэйбери.
Как ни странно, даже после всего пережитого, я почему-то опасался: конец стрельбы означает, что с марсианами уже покончено, и я вернусь в разорённый город, так и не увидев всего самого интересного. О, как я хотел быть зрителем этого поразительного зрелища.
В одиннадцать часов, обняв жену, я отправился в путь. Мало что было темнее этой ночи. Это была просто сатанинская тьма. Когда я покинул хорошо освещённую прихожую и спрыгнул с лестницы на землю, вокруг была непроглядная чернота, и жаркий, душный воздух словно застыл в пространстве. На земле не было ни звука, ни движения, а по небу грозно неслись стремительные облака. Прислуга зажигала фонари во дворе. Но по счастью, дорога была мне хорошо известна. Жена, словно приклеенная, застряла в ярко горящем огнём проёме двери и молча наблюдала, как я усаживаюсь в пролётку. Потом, ничего не сказав, она ушла в дом так незаметно, что когда я взглянул в дверной проём, чтобы послать ей ласковый прощальный поцелуй, её уже не было, а около дверей кучковались родственники, желавшие мне доброго пути.
Даже на расстоянии я ощущал чувства жены, её испуг, который она не хотела показывать, дабы не смущать мою волю, и надо сказать, что её состояние во многом передалось мне. Поэтому, отчалив от имения родственников, я почти силой заставил себя выбросить из головы всякие дурные мысли и попытался представить последнее победное сражение с марсианами, которое произошло вчера. Я представлял себе радость и ликование гвардейцев, когда последние вражеские механизмы рухнули и покатились по горящим холмам. Простор для фантазии был потрясающий, я ведь ровным счётом не имел никакого представления о вчерашней баталии. Я даже не мог предполагать, что явилось причиной начала этого столкновения, кто первый взвёл курок войны!
В Окхеме (на этот раз я почёл за лучшее ехать новой дорогой, а не через Сэнд и Старый Уокинг, как раньше) я вылез из пролётки, чтобы размять кости и был поражён полыхавшем на западе кроваво-красным заревом. Это зарево не спешило уходить, и по мере моего продвижения, мерно, но всё сильнее наползало на небо, заняв к концу пути практически все небеса. Тяжкие грозовые тучи находили с севера, мешаясь с клубами аспидно-чёрного с багровыми отблесками дыма.
Рипли- Стрит была воистину мертва. Прежнего оживления, каким славился этот маленький городок, не осталось и в помине. Ряды торговых лавок оказались наглухо и, судя по всему, давно, закрыты, на площади не было ни живой души. За всё время пребывания в посёлке мне посчастливилось увидеть только два-три светящихся окна. Когда я сворачивал к Пикфорду, на повороте я чуть не задавил человека. Несколько парней, стоя ко мне спиной, жестикулируя, всматривались куда-то вдаль. Когда я объехал их, они даже не обратили на меня внимания. Я не решился остановиться и не стал беспокоить их расспросами, да и не знаю, могли ли они иметь хоть какое-то представление о происходящем. Что же касаемо тех тёмных, неосвящённых домов, которые бесконечной чередой пролетали мимо, я так и не понял, покинуты ли они навсегда бежавшими хозяевами, царит ли в них в силу позднего часа мирный сон или хозяева просто закрылись в домах, стараясь не показывать своего присутствия и тайком выглядывая в щели своих наглухо закрытых ставень.. Если так, это значит, что они чем-то серьёзно испуганы. А может быть, хозяева додумались специально маскировать свои дома под покинутые и давно заброшеннные – некоего рода мимикрия в годы лихолетья. «Если они внутри домов, и прячутся, боясь выглянуть из окон, то наверняка они видели нечто, что буквально парализовало их волю!» – мелькнула у меня в мозгу быстрая, как молния, мысль.
Дальше меня поглотила долина Уэй. От Рипли до Пикфорда я имел возможность наблюдать за небесами. К моему удивлению, небо здесь не было затянуто чёрными всполохами пожаров и ничто не свидетельствовало о близости какой-то катастрофы. Однако стоило мне подняться на первый же холм за церковью Пикфорда, настроение у меня стало снова портиться, ибо на горизонте снова заплясами чёрные полосы пожаров и появилось яркое кровавое зарево. Давление менялось, и попадавшиеся навстречу деревья тревожно шумели, свидетельствуя о первых порывах грядущей бури. Колокольный звон Пикфордской церкви возвестил о наступлении полуночи, а вдали, медленно проявляясь причудливыми контурами на фоне просветляющегося неба, взрастали чёрные контуры моего родного Мэйбери-Хилла.
Вдруг в нескольких милях от меня зловещее меркнущее зеленоватое сияние на мгновение осветило дорогу предо мной и стало перемещаться размытой полосой через сосновый лес на севере Мэйбери-Хилла. Я напрягся и, сам того не осознавая, помимо своей воли натянул поводья.
Вдруг бок низкой свинцовой тучи, лягушкой распластавшейся над моей головой, ярко осветился химической зеленью, и узкая полоса, отделившись от тучи, прочертила ровную прямую линию, которая тут же уткнулась в землю, чуть левее шоссе, прямо посреди поля. Ещё одна падающая звезда почтила своим визитом Землю!
Не прошло и секунды, как из свинцового бока тучи ударила изветливая ослепительно-фиолетовая молния – первая вестница скорой грозы. Ветер нагнул кроны, и листья заметались под его свирепыми порывами. Молния повторилась, и удар грома мгновенно вторил за ней, словно взрыв порохового склада. Я не предполагал, что моя лошадь так испугается. Она понесла, закусив удила и уже совершенно не подчиняясь моим командам.
Кругом сверкали фиолетовые иглы, на мгновение освещая ярчайшим цветом чёрные вересковые холмы.
Пролётка стремительно летела вниз по отлогому склону холма к изножию Мэйбери-Хилла. Вспышки молний почти слились в сплошной поток, и окрестность представала предо мной в виде беспрерывных полос нестерпимо-фиолетовых вспышек и чёрных контрастных контуров, где ничего нельзя было понять, но всё меж тем было до боли знакомо. Слившиеся в один вой раскаты грома сопровождались каким-то необычным звуком, неким странным потрескиванием, которое я сначала связывал с избытком во время грозы статического электричества на выступающих железных поверхностях. Эти невесть откуда доносившееся потрескивание не прекращалось, словно в тумане, среди низких облаков работала огромная электрическая машина. Постоянные вспышки молний слепили глаза, а начавшийся мелкий, колючий град больно бил и колол мне лицо иглами.
Я вынужден был смотреть прежде всего на дорогу, возможность потерять управление над экипажем и очутиться в кювете с сомнительными последствиями, не увлекала меня. И вдруг какое-то смежное, видимое боковым зрением движение, ощутимое на очень большом пространстве, нечто нарастающее в направлении моего спуска по склону Мэйбери-Хилла, отвлекло моё внимание. Это нечто двигалось вниз по холму с необычайной быстротой. Это было очень странно, и сначала я подумал, что просто ошибаюсь и меня подводит зрение. Потом, присмотревшись, я увидел мелькнувшую конструкцию, очень похожую не то на мокрый купол дома, не то на крышку огромной стальной гусятницы. При вспышках молний мне было чрезвычайно трудно сосредоточиться и понять, что происходит. Меня объяло почти звериное отчаянье. Может быть, виной было это невиданное освещение, яркий, слепящий свет среди ночи. Я испытывал нечто подобное, когда некогда, потрясённый, расматривал картину Эль-Греко «Вид Толедо в бурю», но здесь впечатление всё было в тысячу раз более сильным. После особо мощного удара молнии всё покрыла абсолютная чёрная мгла, а потом вдруг – резкий треск и новая мощная вспышка нестерпимо яркого света превратила кромешную, непроглядную ночь в ясный день, отчего сундукообразное здание приюта на холме, выступило во всех своих деталях, выделяясь красной кирпичной кладкой, так же, как зеленеющие свежими побегами вершины сосен, и над всем этим наконец отчётливо выступил непонятный, загадочный объект необычной формы.
Вопрос в том, что же такое бросилось мне в глаза? Я задрал голову… Надо мной высился огромный, уходивший в небо выше третьих этажей зданий железный треножник с каким-то причудливым навершием. Стремительно, огромными шагами, почти беззвучно он вышагивал по молодому сосняку и на своём пути оставлял широкую просеку с выкорчеванными и поваленными деревьями. Над гигантскими ногами этого чудища возвышалась круглая башня из блестящего металла, она венчала эти ноги, взрывавшие породу, кромсавшие вереск и кусты на своём пути, и блестящие тросы были туго натянуты, и когда кабина начинала вращаться, раздавался такой громкий, противный визг, что становилось дурно. Все эти звуки, сливавшиеся с непрерывным громом с небес, образовали такую какафонию, что хотелось заткнуть уши.
Тут сверкнула белая неописуемо яркая молния и зловещий треножник с мерным зуммером полностью вылез из темноты, в это мгновение он стоял на одной опоре, только готовясь перенести вес на другую. Две другие ноги в этот миг были подняты в воздух. Вспышки дикого света перемежались всё более аспидной тьмой, и каждый раз треножник высвечивался и сверкал всё сильнее, потому что был всё ближе ко мне. С каждым своим перемещением он оказывался ближе на несколько сот ярдов. Когда такое видишь воочию, в голову не могут приходить мысли, насколько это похоже на гигантский складной стул особой конструкции, своим ходом перемещающийся по земле мерзкими синкопами. Эти дёргающиеся позиции и перемещения треножника, выдернутые из темноты силой молний вселяли в меня всё возраставший страх, особенно тогда, когда я видел синкопы этого дёргающегося стула, на котором была посажена уродливая вращающаяся голова.
Прямо передо мной вдруг веером, как тростник, пригнутый весом пробирающегося по траве человека, рухнули ряды высоких сосен.
Они падали и ломались, как спички, и вдруг, через какое-то мгновение на моих глазах вырос второй чудовищный треножник, с визгом выбрасывавший свои конечности, как мне показалось, прямо на меня. Кому-то покажется смешным, что я, вместо того, чтобы сломя голову бежать прочь, сам мчался во всю прыть ему в пасть! Возможно, второе чудище не видело меня. При виде этой визжащей горы стали, моя нервная система хрустнула. Чтобы не сойти с ума, я старался не смотреть вверх, туда, где слышался мерный зуд и гремели какие-то штуковины. Не выдержав муки преследования, я инстинктивно дёрнул правую постромку сильнее обычного.
За какие-то мгновения бричка стала неуправляемой, предательски вильнула и наконец, вздыбившись, подалась вперёд, с грохотом повалилась, придавив мою бедную кобылу, а потом сползла набок. С диким звуком треснули оглобли, а я увидел себя отлетающим кувырком в сторону, и тяжко шлёпнулся в большую грязную лужу.
Несмотря на то, что удар был довольно силён, мне удалось сразу же придти в себя, и я даже как-то умудрился отползти в кусты дрока и затаился там. Придавленная двуколкой, лошадь распласталась поодаль и не двигалась, бедная тварь при падении сломала себе шею. Очередная вспышка молнии высветила чёрный силуэт двуколки и колесо, продолжавшее медленно крутиться вокруг своей оси. Я вымок, как цуцик, и начинал дрожать от подступавшего холода. Мгновение – и чудовищный механизм, поскрипывая едва слышно, прошёл надо мной и в следующей вспышке молнии я, запрокинув голову,
увидел его поднимающимся на холм Пикфорда.
При ближайшем рассмотрении треножник производил гораздо более странное впечатление, чем издали.
Итак, ясно было, что это прекрасно управляемая кем-то машина. Ясно было, что на ней производится автоматический контроль за передвижением конечностей, дабы машина никогда не утрачивала устойчивости в движении. Новенькая, как будто только что купленная в универмаге, эта колоссальная штуковина обладала сильным металлическим ходом и была оснащена целой кипой длинных, чрезвычайно гибких чёрных щупалец, которые, как я полагаю, были некоим подобием нервной системы. При мне одно из этих щупалец обхватило молодую сосну и как игрушку выдрало её из песка. Машина использовала только необходимое количество щупалец, и использовала их по необходимости. Когда щупальцы не были нужны, они просто висели вдоль корпуса и при при движении мерно бились о металл с громким, неприятным. ритмическим стуком или с сипом втягивались внутрь корпуса машины. В дальнейшем я мог по этому звуку издали определять прасстояние до машины инопланетян. Теперь треножник замедлил своё движение. Стали слышны натужные звуки постоянно поворачивающейся кабины наверху, мне показалось, что машина находится в процессе определения своего местоположения. Наверху поднялась медная крышка, жужжа, она поворачивалась то в одну сторону, то в другую, издали похожая на голову. Теперь мне стало заметно небольшое изменение конструкции треножника – к блестящему остову машины была прикреплена огромная сетчатая конструкция, до боли напоминавшая увеличенную в сто раз корзину для рыбы, какие каждый день можно видеть в руках торговцев на рынке. Плетение её, очень плотное, и в то же время чрезвычайно эластичное, было выполнено из тонких струн какого-то сверкающего, как ртуть, металла.
Чудовище гремело суставами так, что можно было оглохнуть, но не только грохот шёл от него – оно издавало массу всяких других звуков, по большей части неприятных. Из всех сочленений чудовища с хрипом вырывались густые клубы зелёного пара. Я едва успел скользнуть взором по его блестящему брюху, как марсианин уже исчез – чудище скрылось в темноте ночи, и теперь только далёкий зуммер указывал, где он.
Молнии лупили по лесу всё гуще. Это была просто какая-то природная вакханалия, словно природа, испуганная вторжением чужеземцев, сошла с ума.
В смутном свете очередной вспышки молнии мне стало видно такое, что надолго заставило меня замереть от испуга.
Треножник теперь был много выше меня. Он стремительно шагал вверх, подбираясь к вершине холма. Двигался он практически буззвучно и это сочетание нарастания огромной мощи и кромешного молчания создавала какую-то непредставимо сумасшедшую обстановку. Наконец он приблизился настолько, что стали слышны резкие взвизги, шедшие из его суставов. Вдруг он резко остановился и издал такой дикий, звериный рёв, что у меня по спине пробежала волна холодной испарины. Это был рёв, заглушавший все окружающие звуки, а тем более громкие раскаты грома. «Эл-ллууу! Эл-луууу!» – кричал треножник. В ответ раздался точно такой же звук. В грохоте бури треножники разговаривали друг с другом. Наконец они узнали друг друга, второй треножник был всего в полумиле от первого и, наклонившись, замер, внимательно разглядывая что-то внизу. Обнаружив своего брата, первый снова загремел суставами и через полмили они сошлись, чтобы дальше двигаться вместе.
Меж тем они замерли там, где копошился второй треножник. У меня не было никаких сомнений, что там в земле лежит их третий собрат, третий из десяти цилиндров, чьё падение было зафиксировано нашими астрономическими службами. По крайней мере, пока что мы имели сведения только о десяти треножниках, посланных на Землю с Марса.
Сколько я лежал, дрожа под усиливающимся дождём, я не помню. На моих глазах, в диких вспышках света чудовищные стальные механизмы что-то делали, непрерывно двигаясь вдали. Дождь сменился мелким колючим градом, и в белом мороке очертания марсиан стали расплываться, вспыхивая только при особо мощных вспышках молний, а потом снова погружаясь в полный мрак.
Я промок насквозь. Сверху бил мокрый град, внизу расплывалась холодная лужа, но я, как завороженный, продолжал впериваться в непроглядную тьму. Прошло довольно много времени, прежде чем я наконец понял, что лежать в луже больше не в состоянии, тогда я вылез из лужи и перебрался туда, где было посуше, под какое-то дерево, и замер, скрючившись в три погибели, соображая, где мне спрятаться получше.
Неподалеку, прямо посреди картофельного поля, торчала убогая деревянная сторожка. Я привстал и короткими перебежками, стараясь прятаться под любым встречным укрытием, стал пробираться к ней. Дверь была заперта. Как я ни стучал в неё, как ни бил кулаками в ставни, никакого ответа не дождался. Вероятно, она была пуста и тщательно заперта хозяевами.
Тогда, стараясь быть как можно более незаметным, я залез в канаву и ползком, чтобы не дай бог меня не заметили марсиане, перебрался под сень соснового леса, того, что рос на окраине Мэйбери.
Только здесь, под покровом густых зарослей я отдышался, и страшно продрогший, усталый и вымокший, стал перебежками приближаться к моему дому. Лес был тёмен, как могила. Молнии били теперь довольно редко, и только мокрый колючий град просеивался сквозь густые шапки крон и ледяными иголками сыпался мне за шиворот.
И куда делся мой разум? Я словно отказался понимать, что происходит, и шёл навстречу гибели, не осознавая всей опасности, собравшейся над моей головой. Если бы я понял тогда, что происходит, я бы, конечно, сразу повернул назад и через Байфлит и Стрит-Кобхем устремился бы в Лизерхэд, под крылышко своей любимой женушке. Но увы…
Чудовищность, нереальность происходящего, сплошной мрак, ночь, дождь, град и непрекращающиеся завывания беснующейся бури, казалось, выветрили из моей бедной головы последние остатки здравого смысла. Я так устал и замёрз, так вымок и был ослеплён беспрерывными вспышками молний, что едва ли мог рассуждать разумно.
Теперь единственная мысль вела меня: «Домой! Скорее домой!» Никаких других побуждений в этот момент у меня не было. Я заблудился в лесу и долго отчаянно плутал между чёрными, мокрыми, мшистыми стволами, потом, где-то на окраине леса свалился в глубокий ров и сильно зашиб колено. Выбравшись с великими трудами из ямы, я заковылял по полю и в темноте неожиданно выскочил на дорогу. Судя по всему, она вела в сторону военного колледжа. Брусчатка под ногами пришлась, как нельзя кстати, потому что с холма тёк мощный, бурный поток грязи. Я оглянулся, и в это мгновение на меня налетел какой-то бегущий навстречу человек. Мы столкнулись и повалились в самую жидкую грязь. От неожиданности он гортанно крикнул что-то гневное и, отскочив в сторону, бросился туда, откуда я только что ушёл. Всё это случилось так быстро, что мне не удалось даже рта открыть, чтобы перемолвиться с ним хоть единым словом. А спросить у него было о чём.
Ветер крепчал. Его порывы теперь буквально сбивали с ног, и передвигаться удавалось с черепашьей скоростью. Я сильно замёрз и покалечился, и шёл теперь, хромая и пригибаясь почти до земли. Я с огромным трудом достиг вершины холма и побрёл, согнувшись в три погибели вдоль забора, стараясь не высовываться за него.
У самой вершины в кромешном мраке я наткнулся на груду чего-то расплывшегося, мягкого, и чуть не упал на ком смятой одежды и пару сапог, торчавших из неё. Блеснула молния, но она погасла столь стремительно, что рассмотреть мне ничего не удалось. Новая вспышка, и снова кромешная тьма. Я замер, ожидая следующей вспышки, и она не заставила себя ждать. Предо мной мелькнула лежащая фигура плотного коренастого крепыша, одетого в задравшийся дешёвый, но довольно свежий костюм. Он лежал ничком, широко раскинувшись на земле могучим, кряжистым телом. Он так прижался к забору, как будто с разбега налетел на него, затаился, захотел слиться с ним. Его неподвижность была жуткой неподвижностью смерти.
Ужасная жалость, нахлынувшая на меня, не могла перебить естесственного отвращения перед начинавшим разлагаться трупом. Мне никогда не приходилось иметь дело мёртвыми телами, но я собрался с духом и, вероятно, в этот момент совершенно не соображая, перевернул его. Как это ни смешно теперь признаваться, но тогда я почему-то считал, что делаю это только для того, чтобы убедиться, не бьётся ли сердце этого человека. Ну, не смешно ли? Но это был мертвец, и мёртв он был уже довольно давно. Похоже, он сломал себе шею во время своего неудачного падения. Очередная вспышка молнии ярко осветила лицо мертвеца. Я невольно отшатнулся в ужасе – предо мной было белое, бескровное лицо бедного трактирщика, владельца «Пятнистого Пса», доброго трактирщика, который оторвал от себя и пожертвовал мне свою единственную лошадь и бричку.
Высоко подняв ногу, чтобы не наступать на покойного, я перешагнул через труп и стал пробираться дальше по холму.
С трудом различая окружающее, я наконец прошёл мимо управления полиции и миновал едва различимый военный колледж.
Со стороны холма никаких свидетельств о ещё недавно бушевавшем здесь свирепом пожаре, не было, но вдали, где-то в глубинах пустоши всё ещё рдело кровавое зарево, и всполохи чёрно-багрового дыма разрывали белёсые полосы града. Быстрый взгляд при очередной вспышке молнии показал мне, что большинство домов как будто бы цело. Я прошёл ещё несколько десятков шагов и у самых ворот военного колледжа наткнулся на высокую тёмную груду.
Я остановился и услышал далеко впереди себя неясные человеческие голоса, но сил и намеренья стремиться к людям у меня не было совершенно. Негнущимися пальцами я достал ключ и долго пытался попасть в замочную скважину. Наконец мне это удалось. На дрожащих ногах я буквально ввалился в дом и кое-как запер дверь изнутри, а после для гарантии наложил на дверь железный засов. Больше у меня не было сил. Я упал около лестницы и у меня перед глазами поплыли красные круги, сменившиеся сверкающими и расплывающимися контурами чудовищных треножников и белым лицом мёртвого трактирщика. Я притулился к стене мокрой спиной, да так и остался сидеть, потеряв сознание и застыв в такой неудобной и странной для стороннего взгляда позе.