Герман Анатолич
Тю! Да ты шо?!
Между тем, кольцо троллейбуса бежало нам навстречу и мы уже предвкушали райский пляж, населенный очаровательными русалками. Пейзаж за окном безжалостно вернул нас к реалиям местного ландшафта. Первыми появились чадящие трубы металлургического комбината. Они так старались, пачкая воздух, что название «Имени Ильича» казалось пожизненной местью за смерть вождя мирового пролетариата. За трубами появилась полоска моря. Оно было серым. Как наша Нева. И стоило так далеко за водными процедурами, спросите вы? Стоило.
Вот мы и на берегу. Николай был вытряхнут из штанов, не снимая сандалей и препровожден к водоему своей верной Санча-Пансой. Он ее так и звал периодически: «моя Санча». Возможно ее родное имя было Александра, но об этом история умалчивает. Выглядели они и впрямь несколько комично. Высоченный плечистый Колян и рядом маленькая и худосочная Санча. Пока эта парочка играла на отмели в «баба села на горох», ваш покорный слуга пытался дойти до хоть сколько приемлемой глубины, дабы обмочить хотя бы три волосины на груди. Берег был мелким, словно мы оказались на своем Балтийском взморье (О том на х.. надо было, мы уже обсудили. Надо.) И только тело мое изогнулось для заныра «дельфиньчиком», как режущая боль в левой ступне беспощадно отбросила тело в обратном направлении. «Ёоо....» только и смог выдавить я. Подтянуть ногу на уровень груди было мало выполнимым занятием и пришлось, пятясь искать отмель, дабы оценить последствия пока еще не ясной катастрофы. Ногу нестерпимо тянуло куда-то в песок. Она хотела зарыться и не рассказывать о своей беде. Ей было больно и обидно. Ну, за что??
Выволочив ее на приемлемую глубину и изобразив позу «парящего лотоса», подошва была осмотрена. На ней зияла и кровоточила глубокая рана. Она драла и терзала нерв, была полна песка и пачкала вокруг меня красным. Дохромав до берега и лишив себя возможности принять полноценно водные процедуры, мною был сделан вывод: русалки тут не водятся или они какие-то вооруженно-опасные и кидаются на беззащитных мужиков с острыми предметами.
О предмете. Оказавшись «подстреленным воробьем», выявить обидчика я попросил Андрюху. Ему был указан курс, морская карта, направление ветра и выдана длинная палка. Палка была лыжной и торчала одиноко из песка, навевая тоску по скрипучему под лыжами снегу. Как она тут оказалась у нее никто не спросил. Через пару минут работы «миноискателем», мой товарищ согнулся в пополам и даже присел. Спина его напряглась, щеки покраснели, а из воды, не охотно расставаясь с песком, появилась фаянсовая раковина с неаккуратно отгрызанным краем. Этот то край и накинулся на мою беззащитную ногу, устроив мне кровопускание в не самом чистом месте Азовского моря. Долгими были споры и разные высказывались предположения о том, как сей сантехнический предмет оказался в двадцати метрах от берега. Ни одна из версий мне не нравилась. Не нравилась не от того, что была неправдоподобной. А потому что нога болела нещадно. Кровь было остановить тоже не просто. Подорожники, как выяснилось, на пляже не растут, мозольный пластырь, как и йод у нас в карманах не водился. Но сердобольный мой друг предложил на рану помочиться. Мало того, учитывая неудобность моей собственной позиции, предложил, исключительно в качестве акта милосердия, пописать мне на рану.
После столь благородного предложения я не мог не ответить столь же доброжелательной взаимностью, поэтому адресов Андерсену на выбор было предложено несколько. Выразив свою бескрайнюю признательность за открытие для него новых туристических направлений, сукин сын отправился в море. На помощь ловцу раковин неуверенной походкой двинулся Колек. Подобрав уплывающую было бамбуковую палку, он начал тщательно ощупывать перед собою дно, в надежде на новую находку. Мы, с Санчей, тут же начали выдвигать версии о том, что наш поисковик-самоучка отыщет в богатом на сантехнику Азовском море. А версии были следующими: лыжи, лыжника, лыжника в коньках, унитаз со сливным бочонком полным рыбы и даже вяленой рыбы, и полным пива. Отчего-то пивная тема ее никак не оставляла. Видимо виной была поруганная честь проигравшего пивную битву мужа. Эх, Колек, знал бы ты сколь бессонных ночей мы провели в процессе привыкания к тяжелым жизненным условиям. Когда, в квартире, а ныне перспективной галерее Андрюхи, в панельном доме, в дебрях Веселого поселка из меню была лишь пустая канистра. С этой канистрой делались вылазки до пивного ларька, около универсама, на улице Коллонтай. Денег на закуску не было. Да и всяк знает: закуска градус крадет. Посему пиво пили всухомятку. Пили много и не без удовольствия. Отсюда такая стойкость к слабоалкогольному пойлу, растянутый мочевой пузырь и тренированный вестибулярный аппарат.
Кстати, интересный факт, откуда в моей жизни вообще появилось пенное. В детстве моем мы жили в коммуналке, на Пятой Советской, на первом этаже, ушедшем с годами ниже городской ватерлинии. Квартирка была почти на углу с Суворовским, а по диагонали, через перекресток, метрах в ста, была пивная «стекляшка». Отец любил туда захаживать по выходным, иногда беря меня с собой. То была целая традиция: постоять в очереди с мужиками, «потереть о том, о сем», заказать «парочку» холодненького, если была теплая погода, или подогретого, если на улице мороз. Мне же доставалась волшебного, как мне тогда казалась, вкуса соленая «парочка» сушек. Их больше было не купить ни где и от того соприкосновение со взрослым, мужским миром выглядело особенным. Чуть повзрослев, я втихаря, прикладывался к открытым «жигулям» или «колосу», когда избитый веником выскакивал из парилки, а на скамье стояло, оставленное взрослыми, «оно». Холодненькое, горьковатое и запретное.
Собственно, о чем я?
Раковина. Фаянсовая. Подняв ее из воды, Анрюха выглядел «Самсоном, разрывающим пасть писающему мальчику». Из рваной пробоины вытекали морские потоки, они были бесконечны. Вместе с песком внутренность покидали камушки, ракушки и даже один краб-отшельник. Видимо парень не смог унести добычу на себе и решил поселиться внутри.
Многими годами позже, когда из речки Волчьей, под Питером, эвакуатор вытащил мой затопленный «Рейндж», картина была схожей. Из открытой двери тоже лились потоки, только вместо песка и крабов мою «раковину» покидали плавающие внутри топсайдеры, фантики, салфетки, в общем все, что не утонуло. Помню еще тогда я подумал: дежавю.
Отягощенный же морской добычей в виде выловленного фаянса, словно рыбак из сказки Пушкина, сакрально изрек: «Куда корыто ставить будем, бабуля?» Мне очень хотелось ему внемлеть: «отпусти его в море, старик, пусть себе плывет на просторе.» Но человеколюбие побороло во мне «гринписа» и я предложил вытянуть невод на берег, вместе с добычей. Может, потерев ее мы освободим томящегося внутри джинна? «Ага, или дух водопроводчика Васи, предположил вполне оживший Николя.» Далее мы даже допустили, что этот гипотетический Василий припер раковину на берег, дабы покончить с этим миром суицидально повесив на шею сей предмет. А отгрызанная часть раковины – его попытка передумать уже на дне. Но ни огрызка веревки в отверстии, ни следов зубов на белоснежном фаянсе мы не отыскали. И от того история так и умолчала о происхождении раковины на околозаводском мелководье. К слову сказать, раковину-то все ж потерли. Потерла ее Санча. Она наивно размышляла, что мужики, отжимая мокрые труселя, плотно сжав колени смотрят только между них. Но имея врожденную скромность, мы тоже иногда озираемся по сторонам, как бы кто чего у нас не «спапараццил». В этот момент мы и застукали ее ласково потирающей белоснежную поверхность «чудо-кувшина». Смеху не было предела. Побросав мокрое исподнее на песок, мы ржали до слез. А сказочник-Андерсен предположил, что надо не тереть, а постучать, и вылетит не джинн, а выйдет золотая рыбка, такая вся в халате, с перламутровыми пуговицами и затянет, танцуя «Помогиии мне, помоги мнее…» Почему надо было помочь рыбке, а не загадать три желания, спросить не удалось. Все четверо упали в истерике на песок.