Георгий Дмитриевич Гулиа
Фараон Эхнатон
Елене и Дмитрию Гулиа, моим родителям
© ООО ТД «Издательство Мир книги», оформление, 2010
© ООО «РИЦ Литература», 2010
* * *
От автора
Есть вещи незабываемые. Незабываем, например, Древний Египет, или, как называли его сами египтяне, Кеми.
Всякий, кто попытается постичь истоки мировой цивилизации, тот неминуемо придет в Египет. А кто однажды прикоснулся к его истории, архитектуре, скульптуре, литературе, тот на всю жизнь становится духовным пленником во многом таинственного для нас государства Кеми.
По мере того, как мы удаляемся от седой древности, интерес к Кеми все растет и растет. Во всем мире. Неудивительно, что и я оказался в числе завороженных и тридцать лет изучал историю и искусство этой страны.
За три тысячи лет на египетском троне восседали фараоны тридцати династий. Наверное, их было намного больше двухсот – этих полубогов в бело-красной короне. Одни из них царствовали необычайно долго, другие – очень краткое время. Рамзес Второй правил шестьдесят семь лет. Его рекорд побит только фараоном Пиопи Вторым: почти сто лет! (Какой ужас, даже если и всамделишный полубог!) А Шешонк Второй так и не успел вкусить от единовластия: он умер во время совместного с фараоном Осорконом Вторым правления. Большинство царей переселилось на поля Иалу в результате естественной смерти. Большинство, но не все. Аменемхет Первый, например, был убит в своей спальне. Поздней ночью…
Я хочу сказать, что фараоны были разные, с различными судьбами. Были среди них и те, что поумнее. Находились и поглупее. Были воинственные. И менее агрессивные. Но деспотами были все. Поголовно все!
В длиннющей веренице фараонов особенно выделяется один.
Он бесстрашно свергнул бога небесного Амона – более чем тысячелетнего по возрасту, немыслимо сильного своими земными связями. Свергнув Амона, провозгласил культ единого – осязаемого, зримого – бога Атона, солнечного диска.
Звали фараона Эхнатон.
Он не отличался воинственностью, подобно Тутмосу Третьему. Зато царствование его богато великолепными мастерами – гениями зодчества, ваяния и живописи.
При жизни к нему относились по-разному. Спустя три тысячи лет ученые-египтологи также относятся к нему различно. Это даже удивительно! Одни пишут о нем восторженно, слишком восторженно. Другие обливают грязью. Равнодушным не остается никто!
Брэстед называет его так: «Первый индивидуалист истории», «Самая замечательная фигура на Древнем Востоке». Кеес пишет: «Этот болезненный, безобразный деспот, необузданный в мыслях и в поведении». Перепелкин и Коростовцев, по-моему, держатся середины.
Послушаем Уэли: «Эхнатон сказал “первое солнечное слово”» – и Бернара: «Бесноватый эпилептик, вышедший из ада, чтобы разрушить осирическое предание».
А вот мнение Гардинера: «Быть таким умным, как он, в те времена значило навлечь несчастье». А Шарф осуждает Эхнатона как государственного деятеля, пренебрегшего интересами своей страны.
Питри говорит: если бы культ Атона «был новой религией, призванной для примирения с нашими научными понятиями, мы не нашли бы изъяна в верности этого взгляда на энергию Солнца». Антес инкриминирует Эхнатону неограниченный рационализм. Ланге, напротив, высоко оценивает духовную мощь Эхнатона, стоявшего «по ту сторону рассудочного, явившегося из глубин, чтобы выполнить миссию египетской культуры».
Вейголл видит в нем блаженного эпилептика и предшественника Христа. Майер и Масперо объясняли реформы Эхнатона борьбой со жречеством. Павлов пишет: его «учение… нанесло тяжелый удар по консервативному фиванскому жречеству». А вот что говорила Матье: Эхнатон «пошел на открытый разрыв со знатью и жречеством…», «солнечный диск… был объявлен создателем мира и всего этот мир населяющего». Уилсон утверждает, что «революционная» партия Атона была «равнодушна к захвату колоний и к захвату Азии».
Я назвал имена и привел мнения, известные египтологам всего мира.
Таков диапазон суждений о личности и реформе его величества Нефер-Хеперу-Ра Уен-Ра Эхнатона (он же Наф-Хуру-Ра, он же Аменхотеп Четвертый! Можно подумать, что фараон скончался только вчера.
Я знаю о нем все или почти все, что может знать человек, живущий в нашем веке. Я прочитал о нем гору научных книг и часами вглядывался в его скульптурные изображения в каирском музее. Однако книги слишком умозрительны, а камень чрезмерно холоден.
Я ходил по земле Ахетатона, нынешней Эль-Амарны. Как известно, палеонтологи по одной кости воспроизводят образ мамонта. По прелестному мраморному порогу на развалинах дворца Нефертити или даже огромному мозаичному полу Ахетатона трудно вообразить, что здесь было: столица Эхнатона растаяла, как ледяной дом. Но кое-что все же можно представить себе, призвав на помощь рисунки из гробниц и шестое чувство…
Так обстоит дело.
А теперь обратимся к нашему рассказу. Он начинается в первых числах месяца фармути (январь – февраль) и заканчивается в середине месяца паони (февраль – март) 1347 года до Рождества Христова.
Место действия – столица Кеми Ахетатон.
Часть первая
На переправе
Можно ли уловить границу ночи и утра? Да, вполне. Если даже наступил месяц фармути с зябнущим в полночь небом и предрассветной зимней прохладой. Ты всегда уловишь эту границу, если стоишь на берегу царицы рек Хапи[1]; если прошел огонь пустыни и жег себе пятки на песчаной сковороде; если ты зол и голоден; если сердце твое стало камнем и каждое слово твое что рычанье льва…
– Я долго ждал этого мгновения, – негромко сказал Нефтеруф. Он дышал, как раненый зверь. – Я сказал себе: если увидишь, Нефтеруф, то, что увидишь, – считай себя безмерно счастливым. Так говорил я себе, Шери, идя по раскаленным угольям пустыни, дыша зноем земли и обжигая себе ноздри. Я был хуже собаки, Шери: я готов был жрать падаль.
В шагах ста была переправа. Нефтеруф и Шери слышали плеск воды и приглушенный людской говор. На границе ночи и утра и тихий плеск, и тихий говор – явственней, чем днем, когда все звуки мира соревнуются между собою.
Кто-то доказывал, что ладья переполнена, что края бортов ее – всего на локоть от воды, что он не вправе нарушать приказ главного начальника переправ его светлости Пауаха. Другой – глуховатый, степенный голос – возражал ему: дескать, есть еще в ладье места, что ему, как гонцу, должно оказываться особое внимание, что нельзя его заставлять ждать. Перевозчик упрямо стоял на своем. А гонец настойчиво требовал. Наконец в спор вмешалось несколько голосов, и невозможно было понять что-либо..
Но вот зажегся фонарь на носу, и ладья медленно отчалила. Судя по всему, гонца пришлось взять…
– Я узнал его голос, – сказал Нефтеруф и заскрежетал зубами. Как в лихорадке.
Это был рослый круглолицый мужчина. Грязные лохмотья прикрывали его тело, и можно было понять его желание как можно раньше – еще до света – переправиться на тот берег. Его крепкие, как стекла из Джахи, зубы сверкали в темноте, свидетельствуя о телесной мощи.
Настоящее имя его было совсем другим: Усеркааф или Усеркееф. Оно не похоже на Нефтеруфа, так же как этот грубый оборванец-здоровяк – на аристократа из Уасета по имени Усеркааф или Усеркееф. Человек не властен над временем, и обстоятельства порой сильнее самого времени…
– Этот гонец разыскивает меня, Шери.
Шери сказал:
– Нефтеруф, ты слишком подозрителен, и тебе мерещится преследование. За тобою помчались вверх по Хапи, а сам ты – здесь, у стен столицы.
Шери стоит позади Нефтеруфа, точно скрывается от глаз, наблюдающих за ним с того берега. У фараона – надо отдать справедливость – глаза ястребиные, и гнев его простирается по всей вселенной. Поэтому надо быть постоянно начеку, надо иметь десять глаз и десять ушей. И никогда не пренебрегать осторожностью! Рожденные в это проклятое время, живущие на одной земле с фараоном вынуждены заимствовать звериные повадки: чаще ползти на брюхе, а не ходить в полный рост, и выбирать густые тени, избегая света. В Ей-н-ра[2], откуда происходил Шери, давно и хорошо усвоили эту истину. Еще во времена Нармера и Хуфу.
И по характеру своему, и по внешнему виду Шери отличался от Нефтеруфа. Худощавый Шери был совсем иным. Он как бы восполнял то, чего недоставало Нефтеруфу. Нефтеруф готов был идти очертя голову через Великую Западную пустыню, чтобы добиться своего. А Шери предпочитал плодородные, хотя и далекие, берега Великой Зелени[3]; кружной путь – прямому. Ей-н-ра испокон веку находился под боком у великого города Мен-Нофера[4], и соседство это кой-чему научило горожан Ей-н-ра. Невысокий, жилистый, малозаметный среди толпы, Шери как бы самой природой был создан для замыслов коварных, для маневров обходных, для нападений сзади, ударов в спину – меж лопаток.
Его родители владели обширными землями в Дельте. Их дома считались первыми в Ей-н-ра. Воистину уважаемые люди прекрасного и славой стародавней, и внешним обликом города! Так что же случилось? Почему некогда блистательный Шери вынужден ни свет ни заря бродить по пустынным берегам и проклинать толстые и высокие стены на том берегу? Почему достославный Нефтеруф должен уподобляться гиене, живущей вдали от людей? Все, все перевернул вверх ногами женоподобный человек, спящий в эти мгновения за толстыми и высокими дворцовыми стенами Ахетатона, и рассказ обо всем этом – дело не одного дня…
Шери повторил:
– Нефтеруф, ты слишком подозрителен. Это ремесленники направляются в город. Это лгун, объявивший себя гонцом, требовал для себя места.
Нефтеруф разжал кулак, и в темноте перед глазами Шери – очень близко – возникла грубая ладонь, пахнущая потом.
– Ты видишь ее? – спросил Нефтеруф. – Это пустая ладонь, и любая складка на ней – точно знак на обелиске – ясна и понятна. Вот так же ясно мне и понятно все, что творится на многострадальной земле Кеми! Я вижу душителя нашего с царскими знаками отличия в руках. Вижу и тех, кто задыхается от трудов и забот. Вижу знать – великую опору Кеми во все времена, во все времена! Я хочу сказать, Шери, что слышу не только ушами, но и сердцем, вижу не только глазами, но и душой. Повержен Амон, боги наши преданы проклятию, и все способные мыслить гниют на золотых рудниках. Я говорю это, потому что видел все своими глазами. Я пил гнилую воду и ел падаль. И я пришел сюда, где не ждали меня и не ждут, где враги мои, где логово врагов моих. Вот куда я пришел!
Нефтеруф говорил горячо, и каждое слово – будто рык львиный.
Ладья плыла где-то посредине Хапи. Ее носовой огонь был виден четко, как звезда Сотис[5]. А на том берегу – слева направо – дома, дома, дома. Точно шествие в большой праздник. И меж ними – будто солнце – огромный дворец. Он возникал на границе ночи и утра, как видение, как мираж в Западной пустыне. Подножия стен его тускло освещались сторожевыми огнями, в то время как крыша чернела четким силуэтом на темно-темно-зеленом небе. Деревья из загадочного Пунта и деревья из Ретену[6], кустарники с острова Иси[7] и деревья из Джахи[8] чередой следовали друг за другом по всему берегу. И земля для них была привезена издали, и деревья были посажены в ту землю, и зеленели деревья так же зелено, как в Пунте, Джахи или Ретену.
– Дорога фараона идет вдоль реки? – сердито спросил Нефтеруф.
– Она идет вдоль. И дворец и храм выходят на ту дорогу. И она прямая как стрела.
– Куда же я должен идти?
– Сойдя на тот берег – налево! Ты увидишь пекарню и обогнешь ее. Узкая улочка выведет тебя на площадь, тесную, как комната. Становись лицом к востоку – там будет дом. И ты увидишь окно, единственное в своем роде: широкое и высокое. Это красавица Ка-Нефер устроила его так, чтобы гулял в доме сквозной ветер. Устроила на манер хеттов. Я скажу тебе сущую правду: она будет тебе другом. Как мужчина.
Для Нефтеруфа этой рекомендации было мало. Великая подозрительность гнездилась в его сердце, и он не мог довериться женщине, особенно если она красива.
– Она красива. Очень красива и приятна собой, – подтвердил Шери, – но голова ее – вместилище мужской доблести и мудрости.
– Кто ее муж?
– Он – рисовальщик и ваятель. Человек молодой и тихий. Родился и вырос в Уасете. С утра он месит глину или долбит камень.
– Есть ли у нее дети?
– Она бесплодна.
Внизу, на переправе, появился какой-то человек.
– Шлюпку для гонца! – крикнул он.
Где-то в камышовых зарослях заплескалась вода под веслами.
– А кто требует? – донеслось оттуда.
– Гонец из Абу![9] К его величеству фараону – жизнь, здоровье, сила!
– Шлюпка идет к причалу!
Нефтеруф схватил Шери за руку.
– Слышишь? – прошептал он.
– Да.
– Из Та-Нетер![10]
– Да.
– Это за мной!
– Нет!
– Он сообщит, что я бежал.
– Может быть. Но ведь бежишь не только ты один. Не только тебе опостылела жизнь в золотых рудниках.
– Это верно.
– Люди встают для битв.
– …и победы!
Гонец, как видно, уселся в шлюпку. И она поплыла к другому берегу. Эти двое проводили ее взглядом до самой середины реки, где она смешалась с предрассветными тенями.
Нефтеруф не сводил глаз с города и его главного дворца. Это чудо, воистину чудо, сотворенное за три года! Вырос город, вырос город на ровном, пустынном месте. Город, не уступающий красотой прославленной Ниневии[11] и даже самой столице хеттов! Но это – красивый, проклятый город, и строил его проклятый человек…
– Курва он, курва! – задыхаясь, проговорил Нефтеруф.
Шери понял, о ком речь…
«…Этот женоподобный ублюдок загнал нас в нору. Мы едим в той норе землю. И в наших глазах – песок! Знать всей Кеми – в той самой норе. Он загнал нас в нору! Я пришел сюда умереть. Но умру не только я! Не только я! Не для того шел я через пустыню и не для того ел землю…»
Нефтеруф чуть не рвал одежду на себе; гнев его беспределен. Это был взбесившийся буйвол.
– Курва он! Слышишь, Шери?! Сволочь он, сволочь, сволочь, сволочь!..
Шери усадил его на землю. Чтобы поостыл Нефтеруф. Чтобы разум его возобладал над гневом… Долго еще ругался Нефтеруф, а потом – утих. Ровнее задышал. Успокоился. Совсем. Прошел самум, и все улеглось…
И они снова вернулись к Ка-Нефер.
– Мне она обязана жизнью, – сказал Шери. – Десять лет тому назад, когда выстроили этот проклятый Ахетатон, ее чуть было не выкрали вавилонские купцы. В провинции Гошен я повстречал их, и она бросилась ко мне. Мать ее хеттитка, а отец – отважный воин из Мен-Нофера. Я спас двенадцатилетнюю девочку из плена. Воистину это львица в облике кроткой девы, и слово мое для нее – закон. Она ждет тебя.
Шери передал своему другу кусок папируса – точнее, обрывок – с печатью на нем и коротким, малопонятным для постороннего набором заветных слов…
Нефтеруф жадно выискивал в странной темноте очертания ладьи. По его расчетам, она уже плывет обратно. Он непременно должен попасть на нее, иначе рассветет, а этого очень не хотелось бы…
– Сколько ему лет? – жестко спросил Нефтеруф, стоя лицом к реке.
Шери ответил:
– Тридцать четыре. А может, тридцать пять.
– Он моложе меня на десять лет.
– Да, но он плюгавенький.
– А такие живут до ста.
– О нет!
– А я говорю, до ста! – Нефтеруф резко поворотился к Шери: – Я, кажется, с ума схожу.
– Уймись же, Нефтеруф!
– Наверное, нет более наших богов! Нет их в целом свете!
– Не богохульствуй!
– Ни Амона-Ра, ни Озириса, ни Изиды, ни Гора, ни Тота… Никого нет!
– Помолчи же!
Нефтеруф поднял вверх кулачища:
– Тогда зачем же они все это сносят? Откуда их бессилие? Ответь мне, Шери!
Шери сказал:
– Они молчат до поры до времени. Но приговор их будет суров.
– Ерунда!
– Он будет подобен грому.
– Чепуха!
– Они низринут его…
– Они? Никогда!
– И суд их будет воистину потрясающим!
– Только мы с тобою можем судить его!
– С их помощью, Нефтеруф, с их помощью…
Нефтеруф снова выругался, точь-в-точь как там, на рудниках От такого ругательства впору затыкать уши. И он сказал, строя гримасу на лице, будто ел прокисшую винную ягоду:
– Открой мне, в чем сила этого женоподобного? Я никогда не поверю, что Кеми держится на горбу Эхнатона. Никогда! Я должен доподлинно знать, где тот столп, на который опирается свод нашего государства. Надо знать врага истинного, а не подставного. Кто же тот могущественный враг, который упек меня в жуткую дыру? Кто закинул туда, чуть ли не к истокам Хапи? Посмотри, скажу не хвастая, могу вступить в единоборство со львом. Не отступлю от зверя! И чтобы одолел меня этот человек с округлым женским задом? Да я же его и человеком не считал! Его покойный отец, чье имя сын соскреб со всех камней, вызывал уважение к себе. Хотя бы видом своим. А этот?.. Курва он – вот кто!
Шери прошелся быстрым взглядом по верхушкам дворцов, мысленно представил себе ненавистного фараона.
– Он… – проговорил Шери зловеще.
– Что – он?
– Он способен на все!
– Не верю.
– На многое… Если мы с тобой пренебрежем хотя бы малейшей осторожностью – очутимся в подземелье. И ты и я. Оба вместе!
– Ты не трус, Шери.
– Как будто так.
– Поэтому я верю тебе… Но ведь всё – буквально всё! – говорит о его малодушии…
– Например? – сухо спросил Шери.
– Враги теснят его повсюду…
– Точнее: где?
– Хетты на севере… В Ретену… Эфиопы бьют!.. Не довольно этого?
– Нет.
– Почему?
– Потому, что он может согнуть нас с тобой в бараний рог. Для этого достанет у него и силы и воли. Рекомендую тебе: осторожность, осторожность и еще раз осторожность!
– Но ведь этак можно превратиться в бездельника. Осторожность хороша, когда она точно отмерена.
– Об этом и идет речь.
– Между тем ты отдаешь меня в руки некоей красавицы. Тут, по-моему, предосторожностью и не пахнет…
– О нет! – Шери остановил его властным жестом. – О нет, ты не прав. Вот встретишься с нею. Потом мы повидаемся с тобой. И тогда скажешь свое мнение. А до того, прошу, не настраивай себя против Ка-Нефер. Мне это очень неприятно… Она тебя познакомит с его светлостью Хоремхебом…
– Светлостью?! – воскликнул Нефтеруф. – И Хоремхеб стал светлостью! Вот в какое чудное время мы живем! Я могу представить себе любую светлость, но только не этого мужлана…
Шери дал ему выговориться. Бывший каторжник сыпал словами, перемешанными с проклятьями и отборной руганью. Неблагоразумно было останавливать его – на это потребовалось бы слишком много сил.
«…Он очень сердит, он очень обижен. Воистину этот Нефтеруф явился сюда, в Ахетатон, чтобы совершить правосудие. Если не этот – тогда уж никто! Ибо никто так не обозлен, как Нефтеруф, и нет человека сильнее Нефтеруфа. Он свое сделает. Он обязан сделать это!..»
– Ты свое сказал, Нефтеруф?
– Не совсем.
– Я подожду. Я не тороплюсь. Я слушаю.
Шери говорил очень тихо и очень спокойно и сумел этим нехитрым способом остановить горячего друга.
– Спокойствие, спокойствие, Нефтеруф, – сказал Шери.
– Не могу слышать это слово! Если бы ты пробыл в дыре, которая именуется золотым рудником в Желтых горах, – вел бы себя иначе. Тогда бы ты схватил камень и постарался бы забросить его во двор этого проклятого дворца. – Нефтеруф кивнул туда, за реку. – Бросить в надежде, что он попадет по назначению…
– Сейчас тебе придется сойти к реке…
К переправе подплывала черной тенью огромная ладья. Да, надо идти… Шери счел необходимым еще и еще раз предупредить своего единомышленника.
– Нефтеруф, мы с тобой будем связаны. Невидимо для чужих глаз. Ка-Нефер – хороший посредник. Ты обживись в этом городе. Постарайся не выдать себя. Ты понял меня? Не выдать! Я обращаюсь к твоему разуму: возьми себя в руки, остуди себя.
– Мне обидно. Очень обидно. Я готов рыдать…
– Остуди себя!
Нефтеруф как бы обращался к самому себе:
– Вот мы оказались в одном ряду с жалкими простолюдинами. Мы взялись с ними за руки. Как равные. Они сделались нашими союзниками. Скоро мы будем кланяться им. Благодарить их!.. «Спасибо вам, спасители наши! Спасибо! Спасибо! Спасибо! Спасибо…»
Нефтеруф – этот лев – согнулся в три погибели, словно нищий, и кланялся, кланялся, кланялся…
– Остуди себя! – приказал Шери.
– Нет, это очень неверно, – сказал Нефтеруф, вдруг выпрямившись и странно улыбаясь. – Послушай, Шери: вот стоишь ты, потомок великого рода, а рядом с тобою – грубый, недостойный, полуголодный мужик. И ты в союзе с ним, ты называешь его братом, ибо вы оба – против фараона. Так повернулось время! Так повелели события! Против твоей воли. И против моей. И мы бессильны поступить иначе: мы должны крепко держаться этого союза с теми, кто копошится в грязи! С этими жалкими немху![12]
Нефтеруф сплюнул. Ему было противно. Все противно! Ненавидел себя, Шери, весь мир!
А Шери поразительно спокоен.
– Ну что ж, – говорит он, – подержим немного грязную лапу, знак союза, – лишь бы одолеть этого. – И совсем шепотом. Эдаким зловещим: – Этого! Это чудовище! Это омерзительное создание!.. Думай только об этом… Только об этом. Ибо он жаждет твоей крови, а не сапожник какой-нибудь. Он, а не крестьянин. Он, а не рыбак. Он, а не харчевник. Он, а не мелкий писец. Он, а не пахарь. Он, а не каменщик. Он, а не носильщик тяжестей. Он, а не пастух. Он, а не… Словом, он, он, он… Понял ты?
– Понял, – буркнул Нефтеруф.
И он почти побежал к переправе. Шери дождался мгновенья, когда ладья снова отчалила в чернильную реку. Вот-вот наступит рассвет. Ночь приближается к своему пределу. Сейчас покажется край утра.
Шери еще раз окинул взором лежащую за рекой столицу, вдохнул хорошую толику прохладного воздуха и медленно пошел вниз по реке.