H. Tavasta
В начале прекрасного века
Икке улыбнулась сквозь слезы, не в силах разжать объятия. Но вот он перестал дышать, и она аккуратно положила его боком на землю, чтобы проклятая ветка не мешала, закрыла ему глаза и сидела, смотря куда-то вдаль и не видя ничего.
…Из оцепенения ее вывел Сперсен, стоявший рядом с Лундом. Они возвышались над ней, словно высокие деревья, отстраненные, равнодушные к ее несчастью, беспокоившиеся только о себе.
– Икке, отпусти его.
Она не сразу поняла, что и вправду до сих пор сжимала его руки – и делала это бессознательно; последний раз взглянув на него и мысленно простившись с ним, Икке поднялась, озлобленная и остервенелая, медленно отошла назад, развернулась и побежала в лес.
Второй день. Утро
…Икке, блуждая меж деревьев, не заметила, как солнце, медленно поднимаясь из-за холма, уже вовсю освещало ее сквозь голые ветви, совсем не согревая. Некогда белоснежные тонкая сорочка и накидка с капюшоном насквозь пропитались кровью Бьерна, что только затрудняло передвижение по болотам, в которых увязали босые ноги. Но Икке посчитала бы себя предательницей, если бы сбросила тяжелую мокрую одежду, хранившую последние мгновения его жизни и дарившую ей хоть какое-то тепло.
Целую ночь ее мучали воспоминания, и она не пыталась от них избавиться – просто наслаждалась самобичеванием, виня во всем произошедшем лишь себя. Ей мерещилось, что Оскар прятался за деревом от убийцы, а Бьерн в поисках брата крутился на одном месте и не видел его. Через некоторое время к ним присоединилась Карин: она что-то бормотала, унося в чащу леса поднос с чаем и молоком. Икке наблюдала за ними со стороны, не понимая, насколько подсознание приближало ее к тому, что она безумно хотела выяснить. Если бы она пригляделась…
Обессилев, Икке шумно плюхнулась в грязную лужу и легла в нее, не обращая внимания на холод. Желание уснуть прямо здесь и забыть об этом кошмаре охватило ее настолько, что, стоило ей на секунду прикрыть глаза, как дымка из ярких красок тут же окутала ее, и Икке, не сопротивляясь, отдалась ей.
***
Сперсен обыскивал особняк Петерссонов в надежде найти хоть малейшую зацепку, указавшую бы на то, что Икке действительно расправилась с Оскаром и Бьерном: ее побег в лес насторожил следователя, и он перестал сомневаться в виновности этой женщины, напрочь забыв о собственной симпатии к ней, когда кое-что вспомнил – и пришел проверить свою догадку. Однако Лунд, не подозревавший, какую игру затеял Сперсен, отстаивал иную точку зрения, не желая находиться в чужом доме без ведома хозяйки:
– Ну, подумайте! На ваших глазах умирает человек, а все кому не лень смотрят на вас, причем они отнюдь не являются вашими друзьями – напротив, жаждут вашей крови. Как бы вы отреагировали? Естественно, ей стало страшно, и она решила переждать бурю – иначе ее бы просто разорвали! А вы роетесь в ее вещах, якобы зная что-то…
– О, как вы ее выгораживаете, – усмехнулся Сперсен, переворачивая верх дном общую спальню Икке и Оскара, – ведь любящие отцы именно так поступают, верно?
Пораженный, Лунд промолчал, нервно сглотнув: как? И главное – что еще известно этому городскому пижону?..
– Вот и первый ответ на один из моих многочисленных вопросов: зачем Икке Петерссон поехала за своим никчемным муженьком в его убогую деревню?..
– Попридержи-ка язык. Оскар был на голову лучше каждого из нас, и я не позволю…
Сперсен повернулся – и староста понял, что какие-либо пререкания сейчас бесполезны – и даже опасны для него.
– Вы мне угрожаете? Хм… А что если я скажу то, что вы никак не ожидаете от меня услышать? Ну, к примеру…
Внезапно следователь подлетел к Лунду и, максимально приблизившись к его лицу, быстро-быстро заговорил, словно боясь, что кто-то третий подслушает их тайну, при этом активно жестикулируя:
– Что, если я в курсе того, что вы – жалкий проходимец, притворяющийся отцом Икке Петерссон? Вы намеревались сбежать вдвоем, а потом где-нибудь ночью случайно избавиться от нее, чтобы впоследствии заявить о своем праве на наследство? И надо же, как вовремя убиты Оскар и Бьерн, единственные близкие ей люди. Совпадение? Не думаю, – последние слова произнес он особенно жестко.
Сперсен так же порывисто отошел и мгновенно скрылся, как показалось Лунду, в спальне Икке – в темноте ничего нельзя было разглядеть, а включать свет следователь строго-настрого запретил, чтобы не привлекать к дому лишнего внимания. Напряжение спало, но ноги не держали лжеотца: он упал на колени, закрыв руками лицо.
– Да… мне хотелось денег. Чтобы больше никогда не видеть это жалкое сборище невеж и дураков. Осточертела мне деревня! А тут она… Удачно подвернулась. Глупа как пробка: разве нормальный папаша не стал бы искать свою дочь, даже если они вынужденно расстались много лет назад? А ей и в голову не пришла подобная мысль… Не спорю, семьи разные бывают, однако она, видимо, и вправду никому не сдалась. Потому что сука. Рыжеволосая дура. Ненавижу ее… Только конченая дрянь изменила бы Оскару. А она такая.
Когда хлынула волна признаний, Сперсен не собирался его прерывать: ему доставляло неземное наслаждение слышать, как человеческое лицемерие просится наружу, и в самом добром и, казалось бы, искреннем человеке оно обязательно обнаружится – жизнь все расставляла по местам.
– …Но я не убивал Оскара! Невероятно идиотское стечение обстоятельств! К Бьерну я совершенно равнодушен – сколько себя помню, он всегда находил способ опорочить фамилию брата, великого человека! Я любил Оскара, восхищался им и никогда бы не причинил ему вреда. А вот его бесполезным родственничкам…
– Аккуратнее, господин Лунд. Ваши слова можно неправильно интерпретировать. Тем не менее… Я вам верю. Вы не убийца…
Староста посмотрел на Сперсена, и в его глазах блеснула надежда.
– …однако вы поможете поймать его, – закончил он и бросил какую-то книгу к ногам Лунда.
Тот поднял ее и открыл. На первой странице он прочитал: «Я убийца. И мною был выпотрошен Оскар Петерссон».
Сперсен внимательно наблюдал за его реакцией: сначала Лунд перечитывал, не веря написанному, затем что-то щелкнуло у него в голове, и он с отвращением швырнул дневник, вытирая об себя руки, будто к нему прилипло нечто заразное.
– Ну, господин Лунд? Теперь нет смысла ее выгораживать?
Лунд помрачнел, вспоминая свои слова: Икке не нравилась ему, это правда. Но его внутренний голос подсказывал, что у нее рука бы не поднялась убить Оскара и через весьма короткий промежуток времени – его брата, хотя мотив для того имелся.
– Я… я запутался.
– Вы прекрасный актер, господин Лунд, и долго притворялись ее отцом, поэтому вам сейчас сложно решиться. Не вините себя в происходящем, поначалу я чуть не исключил ее в первую очередь из числа подозреваемых – слишком она обаятельна, нечего сказать! Запала в душу, змея… Неважно. Когда я пришел к ней, она как раз читала ту самую книгу, которую вы отбросили, и видели бы вы безумие в ее глазах тогда… Она сказала, что однажды покажет мне ее, мол, небезынтересная вещь… И меня осенило: а все ли в порядке у нее с головой? Кое-кто поведал мне историю… Вы не поверите, когда я вам расскажу.
– Что? Что, говорите!
– Икке уже убивала. Она сожгла дом любовницы Оскара Петерссона.
***
…Это случилось в конце мая, полгода назад. Из-за того, что темнело позже обычного, Оскар возвращался домой около девяти, ни о чем не беспокоясь, но Бьерн предусмотрительно валялся в канаве, когда он подъехал к условленному месту встречи.
– Брат… Мое почтение.
– Бьерн, ты опять нажрался! Сколько можно это терпеть?! Ты постоянно пьешь! Когда меня не станет, ни копейки не получишь из того, что я зарабатываю каждый день адским трудом!
– Да и… пошел ты. Ха-ха!
Бьерн продолжил лежать в грязи, смеясь над собственной глупостью. Оскар, раздраженный поведением брата, подумал, что ничто не вернет ему прежнее расположение духа, когда он, наконец, увидел ее.
Икке, его гордость, опора во всех отношениях, стояла на пороге его роскошного особняка и не нарадовалась его приезду – это было заметно по светящимся глазам, нежной улыбке и красивому, расшитому золотыми нитями платью, одному из тех, которые она надевала по особому поводу. А возвращение мужа из города после долгого рабочего дня – чем не повод?
Карин помогла спуститься Оскару с повозки вместе с его многочисленными пожитками, радостно поприветствовав его, и отправилась накрывать на стол, напевая заразную для окружающих песенку.
Оскар подошел к супруге, поцеловал ее и долго-долго обнимал, пока Карин не позвала их ужинать; тогда он вытащил из кармана золотой браслет и тут же подарил его Икке: она, готовая заплакать от счастья, тем не менее, пробурчала, как это расточительно.
– Для любимой никогда ничего не жалко.
Понимая, что муж устал с дороги, Икке сама взяла его вещи и понесла их в дом; несмотря на его протесты, она отвоевала чемоданы и приказала ему идти есть. Оба беззаботно смеялись, наслаждаясь обществом друг друга.
В общей спальне Икке долго любовалась украшением, напрочь забыв об ужине: она снимала его и надевала по нескольку раз, пока не разглядела надпись на внутренней стороне.
Она посчитала, что Оскар совсем потерял контроль над деньгами, раз решил в придачу к браслету сделать гравировку, и уже размышляла над тем, чем бы порадовать супруга, когда они останутся наедине, но улыбка исчезла с ее лица, как только она разобрала надпись:
«Этуаль. Ты ярче всех звезд во Вселенной. Твой Оскар»
Икке, будто громом пораженная, перестала дышать, оцепенев от ужаса: сердце зашлось неистовым галопом, ладони похолодели и стали липкими, во рту пересохло – ее замутило.
Для любимой ничего не жалко, говоришь? Даже то, что ты уже подарил второсортной Этуаль?
Икке не помнила себя от бешенства: разбив побрякушку о стену, она выбила окно старинным подсвечником и разнесла кровать в пух и прах; на шум сбежался весь дом, и Бьерн, к тому времени добравшийся до них и стоявший в дверях спальни, удивленный и слегка протрезвевший, рассматривал учиняемый Икке погром.
Карин первым делом подбежала к Икке и перехватила ее, чтобы та не достала Оскара – судя по тому, как она, заметив мужа, отчаянно рванула к нему, было ясно, что легкими побоями она не ограничится.
– Ах, Этуаль! Мразь! Интересно же ты работаешь! Ну и как – тяжела жизнь, когда постоянно кого-то трахаешь, кроме законной жены?! Да пусти ты меня!!
Хрупкая Карин не устояла под напором неистовствовавшей Икке, и пьяный Бьерн устремился девушке на помощь: он подскочил к невестке и крепко зажал ее объятиях. Икке чувствовала, что Бьерн не отпустит ее, пока она не угомонится, однако ничего не могла с собой поделать: необузданная желчь, обида выходили из нее потоком брани, которому не было конца и края; прислуга в смущении закрыла уши – Икке действительно знала толк в ругани.
Когда обманутая супруга чуть поубавила свой гнев, Карин немедля вывела хозяина из спальни и отослала его в дальнюю комнату, чтобы Икке окончательно остыла и успокоилась. Оскар, посыпая голову пеплом, вознамерился сразу же пойти и помириться с ней, чувствуя вину, и Карин еле отговорила его от этой бредовой затеи – в противном случае, ничем хорошим это не закончилось бы: Икке нуждалась в уединении, чтобы справиться с нахлынувшей болью. Оскар прислушался к миниатюрной блондинке, явно лучше разбиравшейся в настроениях его жены, чем он, ее близкий родной человек.
Бьерн, заметив, что ярость Икке уступила место слезам, отпустил ее, и она, упав на руины некогда счастливого супружеского ложа, безутешно спрашивала, почему такое произошло именно с ней.
– Как вообще мы докатились… Чего ему не хватало? Неужели какая-то второсортная Этуаль – отнюдь не второсортная, а, наоборот, это я, без роду и племени, посредственная и заурядная?..
Бьерн стоял, молча наблюдая за глубоко опечаленной невесткой, долго обдумывая то, что он собирался ей сказать, и, наконец, выговорил:
– Икке, это самое… Может, переночуешь сегодня у меня? А то поубиваешь здесь всех… Я поговорю с ним.
Она слишком устала, чтобы сопротивляться – просто молча кивнула и, поднявшись с помощью деверя, медленно пошла к его дому, где всегда горел свет.
Оскар следил в окне за ее нетвердой походкой, словно она изрядно напилась и теперь шла, сильно покачиваясь. Он ощущал пустоту в душе, понимая, что с этих пор больше ничего не будет как прежде.
***
Когда Бьерн вернулся, еле переставляя ноги, то едва не рухнул, ступив за порог; Икке успела подхватить его и дотащить до стола, где его ждала новая ударная доза алкоголя. Бьерн мучительно смотрел, как она наливает себе, и, стиснув зубы, воздержался – ему хотелось сообщить ей то, о чем поведал Оскар, рыдая навзрыд, а очередной стакан мог оказаться лишним.
– Меня не трогают его слезы. Он… Изменил мне. Предал нас.
– Подожди… Это еще не все.
У Икке замерло сердце: уж не скажет ли ей сейчас Бьерн то, что она безумно боялась услышать?..
Прочитав ее мысли – закономерные мысли любой женщины, чей муж совершил адюльтер, – Бьерн кивнул и выплюнул каждое слово, будто и ему было омерзительно их содержание:
– Да… Эта его… баба, короче, беременна.
– Мне очень жаль, – добавил он после минутной паузы.
Икке сидела в ступоре, не различая вокруг никаких предметов; Бьерн плыл у нее перед глазами, и она на секунду подумала, что они находятся в открытом море, а ее качает на волнах из стороны в сторону. Затем она вспомнила, как умоляла Оскара отправиться вдвоем куда-нибудь, на безлюдные острова, на огромном корабле. «Моя мечта – встретить чужеземцев!» Но муж вяло отмахнулся: «Слишком дорого». Существовала ли уже тогда Этуаль, звезда, пронзившая его сердце?..
У Икке не получалось забеременеть. Пять мучительных лет ее осматривали лучшие врачи города, но безрезультатно – ни надежд, что «вероятно, в далеком будущем, когда появятся лекарства…», ни обещаний продолжать лечение, ни утешений. Как один, они отказывались от нее, потому что медицина пока бессильна справиться с подобной проблемой. Икке с улыбкой уговаривала себя не зацикливаться и не предаваться унынию. Ну, нет детей и нет – разве они не семья? Им ведь хорошо вместе.
Однако Оскар представлял семью иначе – и Икке поняла лишь в тот роковой вечер, что ему нужны наследники, которые впоследствии взяли бы на себя управление всеми землями, особняками и прочим имуществом, движимым и недвижимым, принадлежавшим Петерссонам. О пьянице Бьерне, естественно, речи не шло. Да и кому захочется отдавать накопленное кровью богатство чужому человеку, пусть и родному брату?
Бьерн, услышав признание Оскара, сначала хотел размозжить ему голову, но допустил, что брату пришлось пойти на измену в благих целях – отнюдь не оправдывая его. Чтобы построенная его руками империя не развалилась на части. Хотя его взбесило, что деньги и благополучие он поставил выше человеческой жизни. Раньше он не замечал за ним корыстных побуждений, оттого произнесенные им слова о будущем его потомков прозвучали страшно. Никто не разглядел, как алчность развратила старика и заставила его уверовать в силу богатства, якобы дарующее бессмертие.
– Икке…
Молчание.
– Пойдем спать. Уже поздно, завтра будет день – и будем решать эту проблему.
– Я придумала, как мы ее решим.
Судя по тону, его невестка затеяла глупость, и Бьерн не на шутку испугался, услышав:
– Надо избавиться от нее. И ее отродья.
– Икке, твою мать… Ты пьяна. Нельзя ничего решать в таком состоянии.
– Я убью Этуаль…
– Да ты рехнулась! Иди спать!
– …и уничтожу все, что ей дорого.
– Ты мне надоела.
Бьерн встал, озлобленный, и начал вытаскивать нетрезвую женщину из-за стола, надеясь поскорее уложить ее в постель, чтобы она как следует проспалась. Но Икке долго возмущалась, пока они, не наделав изрядно шуму, не разбудили двоих детей лет шести, с вьющимися золотистыми волосами и голубыми заспанными глазами: они стояли у двери и чего-то ждали.
Икке заметила их и слегка оторопела, перестав бороться с Бьерном.
– Ого, у тебя дети?
– Ну, вообще-то да, – оскорбился Бьерн, словно их у него не могло быть. – Выходит, если я беспробудно бухаю, у меня нет личной жизни? Странное рассуждение. Ты ведь не интересовалась…
Икке была потрясена: она совсем не знала ни Оскара, ни его брата. Ничего об их жизни до ее переезда в деревню.
– Дети, это – ваша… э-э-э… тетя. Ага, дядя Оскар – ваш дядя, тетя Икке – тетя. День прошел не зря: познакомились с новой родственницей. А теперь пора спать. Марш в постель! Живо!
Малыши заулыбались и, о чем-то шепотом переговариваясь, со смехом скрылись: им рыжеволосая тетя Икке понравилась, несмотря на ее не вполне внятное состояние.
– Какая милая детвора… А почему ты ни разу не приводил их к нам на ужин, не рассказывал о них?
– Оскар… Он запретил упоминать их в разговорах с тобой или в его присутствии, иначе бы нам досталось. Его раздражали маленькие дети, особенно, мои. Не его собственные.
Вот оно что. Вот почему она даже не подозревала об их существовании.
Интересно, что еще Оскар скрывал от нее?
– Слушай… Свет, почему у тебя постоянно горит свет в доме?
Почесав густую бороду, Бьерн ухмыльнулся.
– Это чтоб после пьянки я смог отличить свой сарай от других: глубокой ночью-то народ спит, и огни обычно погашены везде. А у меня – нет. Идем на боковую, я с ног валюсь.
***
Икке проснулась с первыми лучами солнца и, не теряя драгоценного времени, быстро собралась: Оскар должен был выехать с минуты на минуту, и она, уверенная в его желании тут же помчаться к своей ненаглядной Этуаль, хотела выяснить, где жила «самая яркая звезда во Вселенной».
Торопясь, Икке чуть не наступила на Бьерна, удобно устроившегося на полу; вспомнив, что накануне он уступил ей единственную кровать – хотя Бьерну часто удавалось засыпать где придется, будь то навозная куча, болотный мох или деревянная лавка в пивной по соседству, – она улыбнулась, глядя на его безмятежный сон. Пусть спит. Не нужно втягивать его в эти дела.
Перед уходом она зашла к малышам: они тоже крепко спали, видя, наверное, что-то чудесное – мальчика выдавало чересчур удивленное выражение лица, а девочка крепко держала брата за руку. Икке так и не узнала их имена.
Она присела на весьма скромную постель, мысленно обругав мужа, который не удосужился подарить племянникам раздельные кроватки. «Зато на подарки Этуаль деньги, конечно же, находились. Безусловно, он счастлив, у него будет свой ребенок – смысл тратиться на каких-то чужих детей?» Икке, продолжая улыбаться, с ненавистью думала об Оскаре и не могла понять, зачем он подарил ей браслет любовницы.
«Возможно, она на большом сроке, а сказать прямо – слишком труслив наш герой. Что ж…»
Икке нежно поцеловала брата и сестренку, вдыхая их сладкий аромат; они пошевелились, но не проснулись.
Она попыталась представить себе их маму – высокую, стройную блондинку, передавшую этим поистине ангельским малышам и свой цвет волос, и курносый носик, и…
«Этуаль родит лишь изгоя, ублюдка, потому что он зачат в измене»
У Икке не получалось выбросить эту женщину из головы: ее переполняла ярость, и она с нетерпением ждала момента их встречи. Что ты мне скажешь, а? Что тебе жаль? Что не знаешь, как так получилось? На секунду вообразив ее дом – наверняка, еще один подарок Оскара, чтобы его ребенку жилось хорошо, – утопающий в крови, и безутешного, несостоявшегося отца, созерцающего эту картину, Икке полегчало. Правда, ненадолго.
Услышав шум с улицы, она последний раз взглянула на мило спящих детишек и спешно покинула деревню.
***
Оказалось, Этуаль давала прием в честь выхода ее новой книги, и поэтому Икке беспрепятственно зашла на вражескую территорию, лавируя между гостями, не обращавшими на нее внимания. И прекрасно: настроения общаться на светские темы у нее совершенно не было – зато была иная цель.
Раньше Икке не замечала за Оскаром любовь к книгам, но обнаружилась эта страсть достаточно поздно, когда Икке с удивлением увидела быстро заполнявшиеся полки в гостиной произведениями некой Э.
Тогда Икке и не подозревала ничего – ну, нравятся ее мужу дешевые любовные романы и избитые сюжетами детективы, и что? Вкусы у всех разные.
А вот оно как повернулось… Читал-читал, напридумывал себе что-то, да и встретился с этой Э. А дальше… Икке взяла себя в руки.
Наконец, Оскар попал в поле зрения: он стоял рядом с каким-то мужчиной, каждый из них положил руку на плечо сидевшей в кресле девушке, словно защищая ее; в другой руке оба держали по бокалу шампанского. Ни дать ни взять – идиллическая картина семейной жизни. Изменщик, куртизанка на сносях и ее братец – или отец. Неважно.