H. Tavasta
В начале прекрасного века
– А что я говорил? – произнес шокированный следователь старосте, который не обратил на него внимания: до того постаралась его «дочь», чтобы вселить в них первобытный страх. И ей это удалось с блеском.
Двести пар глаз не могли оторваться от шествовавшей Икке Петерссон; наконец, она остановилась перед домом Лунда.
Наступила гробовая тишина.
– Карин, работавшая у меня прислугой, убита. Крайне варварским способом. И кто-то должен был ответить за свой бесчеловечный поступок, подумала я сначала. Впрочем, – Икке обвела взглядом присутствующих, чтобы удостовериться в правильно произведенном впечатлении, – неподалеку бродил этот милый зверек, – она выше подняла кол с «трофеем», покрутила его и всадила в землю; деревенские ахнули, – который больше никому не навредит.
Икке мягко опустила Карин рядом, выставляя ее на всеобщее обозрение.
«Так надо. Потерпи немного, моя девочка»
– Вы видите, он вцепился ей в глотку и вспорол живот. Она пыталась убежать, но споткнулась и ударилась головой о камень. Отсюда – эта рана на голове. Так погибла Карин. Что касается Бьерна, то он хотел спасти ее, однако в темноте напоролся на ту ветку… Вы были свидетелями его трагической гибели… Но вряд ли волк знал, что я выйду на его след. Вот почему я убежала ночью. Отныне вам не нужно опасаться убийцу – он перед вами, навеки поверженный!
После неловкой паузы послышался чей-то одобрительный свист, вслед за ним – радостные возгласы. Кто-то подошел к Икке и, приподняв ее, усадил себе на плечи. Она, удивленная реакцией крестьян, отдалась бесконечному потоку рук, желавших прикоснуться к их благодетельнице:
– Ты послана нам Небесами!
– Наша защитница!
– А если бы этот страшный зверь загрыз нас или наших детей, пока бы мы спали? Благодаря тебе мы сможем теперь зажить спокойно! Ура!
Сперсен и Лунд стояли в полном замешательстве: Икке переиграла их и сейчас восседала на человеческом троне, ощущая себя в полной мере победительницей.
Следователь, размахивая руками, орал, срываясь на хрип:
– Вы, что, забыли, как погиб Оскар?! Икке убила его!! У меня есть доказательства! И это отнюдь не волк!..
Однако его уже никто не слышал: толпа гудела, шумела и веселилась, собираясь отпраздновать триумфальное возвращение Икке, великодушно освободившей деревню от необузданного хищника.
– Как быстро люди сбрасывают с постамента старых кумиров и возводят себе новых, – усмехнулся Лунд, вспоминая, как еще два дня назад ситуация была прямо противоположной. Он не признался бы Сперсену, но Икке оказалась намного изощреннее их обоих.
«Следователь… Пижон ты, а не следователь. Баба уделала тебя и без всяких доказательств. Кусочек прожаренного мяса, говоришь? Ха-ха-ха!»
Сперсен, негодуя в глубине души, промолчал; и эти люди вчера плевались в нее, тыкали пальцем и поощряли Бьерна задушить ее?.. Он искренне недоумевал.
«Я недооценил тебя – и наивные деревенщины поверили в твой спектакль»
– Больше никаких промахов – я арестую ее сегодня же. Вечером. Лунд, приготовься как следует к нашей обвинительной речи. И проверь все улики. Если что-то пойдет не так, как я задумал, я задержу и тебя. И да – я вовсе не шучу. Забавы кончились. Иди, что стоишь столбом?!
Староста если и обиделся, то не подал вида: ему хотелось сотрудничать со Сперсеном, который, в случае успеха, выписал бы ему счет на приличную сумму, и он уехал бы из деревни, как и планировал. А кроме богатой, беззаботной жизни в городе его ничего не волновало: судьба Икке перестала его тревожить – но догадывалась ли она?..
Словно прочитав его мысли, Икке, несомая толпой, повернула голову и, посмотрев Лунду прямо в глаза, произнесла одними губами какое-то странное слово.
Он подумал, не померещилось ли ему, но нет – он отчетливо разобрал его, не понимая, однако, его смысла:
«Беги»
– Сперсен? – Лунд обернулся, но его товарищ как сквозь землю провалился.
«Вот пижон! Самый натуральный!»
***
Сперсен заперся в своей комнате и долго метался из угла в угол, не находя себе места; как эта женщина, Икке Петерссон, обскакала его, прирожденного полицейского?.. Следователя! Он раскрыл столько сложных преступлений в городе, а здесь, в глуши, будто все сговорились помешать ему доставить преступницу в отведенное ей законом место – в тюрьму, – где она точно бы не отвертелась и созналась бы в убийстве четырех человек и нерожденного младенца! Они же готовы были избавиться от нее, а всего лишь за минуту изменили свое мнение о ней. Так легко позволить себя одурачить – непозволительная роскошь! Особенно когда выставлявшая напоказ собственную глупость Икке Петерссон проявила себя отнюдь не кисейной барышней, а довольно-таки хитроумной убийцей, продумывавшей наперед следующий ход каждого из них.
Часы пробили половину четвертого; жители деревни, оставив насущные дела, праздновали уже более трех часов и, наверняка, к вечеру не будут ни черта соображать, когда он и Лунд представят обвинительную речь. Неотесанные простофили на мгновение обратят на них внимание и дальше примутся осушать стаканы – один за другим, один за другим… Что? Убийство? Ты о чем, родной? Икке спасла нас от волка, понимаешь? Это все дикий зверь, а не человек. Она – наш герой! Икке! Икке! Икке!
Сперсен в бешенстве опрокинул стол с разложенными на нем бумагами. Его самолюбие задела женщина, а он никому не прощал подобную вольность. Он наказывал. Имел на то полное право.
Собираясь спуститься вниз, к старосте, чтобы перенести мероприятие на четыре часа, следователь случайно выглянул в окно и пришел в такую ярость, что чуть не сломал руку, мощно приложившись к несущей балке.
На площади разожгли костер – пламя достигало высоты второго этажа, – а вокруг изрядно выпившие деревенщины устроили ритуальный танец, посвящавшийся убитому волку, и играли на потрепанных музыкальных инструментах, явно залежавшихся в сарае.
«Разумеется, ведь Икке – это целое событие, ради которого стоит забрасывать работу и устраивать эту вакханалию!»
Но не само гуляние вызвало негодование Сперсена: среди развратных мужиков и баб сумевший в кратчайший срок наклюкаться Лунд пустился в пляс, смеясь и хватаясь за груди своих соседок, чем досаждал их мужьям; однако вовремя сказанная сальная шуточка снимала напряжение, повисшее в воздухе, и все с неподдельным удовольствием продолжали куролесить, забыв о маленьком конфузе.
«Старый баран! Никакой от тебя пользы!»
Следователь, полный отчаяния – его предал единственный человек, властный над крестьянами, – спустился, предварительно забрав кое-какие бумаги, и принялся искать в оставленных им вещах на полу дневник. В комнате было жарко от разгоревшихся поленьев в камине, но Сперсен и глазом не моргнул, когда тот внезапно погас; слабого света из окна еще хватало, чтобы ориентироваться в гостиной. Он так глубоко погрузился в невеселые мысли, мечтая о том, чтобы поскорее схватить Икке, что не заметил, как сзади тихонько открылась входная дверь. Если бы Сперсен поумерил ослепившую его жажду тщеславия и справедливости и повернулся к незваному гостю, то, вероятно, нескоро смог бы заснуть, не представляя это в кошмарах.
Желтые глаза Икке Петерссон, несомненно, яркие в наступившем полумраке, были прикованы к Сперсену; кровь тонкими ручейками стекала с волчьей головы по открытой груди, исчезая в лифе темно-красного платья; из пасти угрожающе торчали клыки.
Всем своим видом она предупреждала о нападении. О нападении на Сперсена, занятого исключительно поисками важной улики, а потому ничего и не подозревавшего.
Когда она подкралась вплотную (мысленно благодаря Лунда за нескрипучие половицы), то так резко схватила следователя под ребра ногтями с нанизанными острыми пластинами, что он застонал от боли, перестав двигаться.
– М-м-м, черт, этого требовалось ожидать… Что ты решишь избавиться от меня. Хотя… заведомо предсказуемо… Аргх…
– О, жалеешь, что упустил момент? А нечего отвлекаться на мелочи! – и Икке сильнее впилась «когтями» в Сперсена.
Она почувствовала, как раны стали кровоточить, но не выпускала жертву. Сперсен же не сопротивлялся – даже если бы он захотел, у него бы это не получилось из-за дикой боли.
– Почему у тебя такие большие уши, а? – вдруг прошептала ему на ухо Икке и, не получив ответа, опять нажала на открытые раны.
Сперсен опешил – от неуместности задаваемого вопроса, словно они разыгрывали сценку перед детьми, а не боролись друг с другом. Лихорадочно обдумывая, как ему выбраться живым и – по возможности – целым, он, сжав зубы, процедил:
– Чтобы… чтобы лучше тебя слышать. Икке, что за бред ты несешь?! Ты и вправду повредилась умом, ненормальная! – и глухо застонал.
– Вообще-то правильнее было бы сказать: «Чтобы лучше тебя слышать, МОЯ ДОРОГАЯ». И без повторов. Тебе что, медведь на язык наступил? Или волк? Продолжаем. Почему у тебя такие большие глаза, бабуля?
– Какая я тебе бабуля, идиотка… Гм-м-м… Р-р-р… Ладно, ладно, чтобы лучше тебя видеть, моя дорогая тварь.
– Не язви мне. У меня пальцы практически полностью в твоем гнилом тельце, поэтому попрошу не срывать мне спектакль. Ш-ш-ш. Что, тетя Икке сделала больно бедному Сперсену? А вот жизнь не щадит ни Икке, ни Сперсенов – НИКОГО! – последнее она громко прокричала, отчего у следователя зазвенело в ушах.
– Ну да будет… Тетя Икке добрая сегодня… Так, а все же, почему у тебя такие большие зубы?
– Чтобы съесть тебя, – окончание фразы следователь произнес с вопросительными нотками.
На мгновение наступила тишина. Сперсен весь похолодел от ужаса: дурное предчувствие подсказывало ему, что молчание Икке – отнюдь не от того, что она хотела что-то ему сказать и не знала что именно, а просто потому, что она выдерживала паузу ради чего-то более страшного.
Почудился ли ему ядовитый смешок?..
– А вот тут ты попал в точку, – наконец, произнесла Икке и вонзилась зубами ему в горло.