H. Tavasta
В начале прекрасного века
И направлявшаяся к ним обманутая Икке. Внутри у нее заклокотало от гнева.
Когда она подошла, Оскар изменился в лице и мгновенно убрал руку с плеча любовницы; ухмыльнувшись, Икке обратилась к Этуаль:
– О, это ведь вы – знаменитая писательница! Очень приятно с вами познакомиться вот так, вживую, – и злобно улыбнулась.
Рассеянная Этуаль не заметила подвоха и, поднявшись с помощью второго мужчины – огромный живот действительно не позволял ей встать самостоятельно, – протянула руку Икке. Та сжала ее со всей силы. Девушка тихо ойкнула. Оскара будто парализовало.
– Вы даже не представляете себе, насколько без ума мой муж – Икке бросила ненавистный взгляд в его сторону – от вашего творчества. И ему хотелось бы иметь подписанную вашей рукой новую книгу, если это возможно.
– Конечно! Я все-таки беременная, а не мертвая – умею пока двигаться! – Этуаль пришла в восторг от собственной шутки.
– Посмотрим, – прошептала Икке, но Этуаль, на удивление, ее услышала:
– Что, простите?
– А? Я молчала, – невинно произнесла Икке и, качнувшись, случайно задела канцелярские принадлежности и уронила их на пол.
– Ох, какая я неуклюжая…
– Ничего страшного, со мной часто это случается; сейчас все поднимем – подождите минутку, пожалуйста…
Пока брат – или отец Этуаль – возился с упавшими предметами, Икке внимательно изучала конкурентку: абсолютно непримечательное лицо, некрасивое черное – нет, – темно-фиолетовое платье простого кроя, болезненный вид, никакой изюминки – обычная молодая пустышка. Похожа на эту… как ее… амебу, точно!
– Что написать вашему мужу? – вернулась Этуаль к Икке, ослепительно улыбнувшись.
«Думаешь, наверное, как ловко увела Оскара от его глупой женушки… Уже видишь себя в роли заботливой матери…»
Икке наклонилась максимально близко к Этуаль, будто та страдала глухотой и не расслышала бы ее:
– Пишите: «Самому верному мужу на свете, Оскару Петерссону…»
Этуаль медленно подняла глаза на Икке, раскрыв рот, но та и бровью не повела, продолжая:
– «…и его горячо любимой супруге, Икке Петерссон». Закончили?
Но Этуаль даже не начинала: она беспомощно сидела с авторучкой над раскрытой книгой, словно забыла, как ею пользоваться; Икке возвышалась над ней, улыбаясь жестоким мыслям, сменявшим одна другую в ее сознании:
«Ты сделала мне больно, я – тебе. Нравится?»
«Страшная… И ты-то надеешься родить достойного наследника?»
«Чтоб ты сдохла… Если нет, я тебе помогу: яд, виселица – что предпочтешь?»
«Интересно, ты визжишь так же, как свинья? Есть еще нож, я забыла!»
«Как насчет того, чтобы заживо сгореть в собственном доме?»
***
Икке проснулась, окоченевшая и до смерти уставшая: она не знала, куда деться – либо встать и пойти бороться, либо остаться лежать в грязной луже, надеясь, что ее никогда здесь не найдут. Да и кто отправится искать ее?
Она ведь никому не нужна.
Оскар предал ее ради серой Этуаль… Икке вспомнила свой радужный сон: в нем она снова прошла через все муки того дня, когда явилась без приглашения в дом любовницы мужа… После у Этуаль на нервной почве начались схватки, и ее унесли… Прием окончился, гостей разогнали.
Что было дальше – как в тумане.
Вернувшись в деревню, Икке перестала разговаривать с Оскаром: оба замкнулись в себе, и Икке так и не выяснила, что произошло с Этуаль. Родила ли она? Хотя – какая разница?
Важным было только то, что с того самого дня она окунулась с головой в этот круговорот разврата: время, место и личность очередного деревенщины ее мало волновали – главное, чтобы Оскару регулярно докладывали о том, чем она занималась в его отсутствие. Теперь она мечтала задеть его, обидеть, разозлить.
Отомстить.
К сожалению, вместо ожидаемой ревности Икке встречала лишь равнодушие мужа, игнорировавшего сплетни и донесения Бьерна. Оскар механически выполнял распорядок дня, уезжая рано утром в город и приезжая поздно вечером в особняк, и не заметил, что его супруга давным-давно отселилась от него в соседнюю спальню. Бьерн, с которым у Икке вроде бы начали налаживаться отношения, понял, что тогда она отправилась вслед за его братом и что-то натворила на злополучном приеме – он решил, что она каким-то образом навредила Этуаль, и перестал с ней водиться. Петерссон-младший считал, ей нужно было смириться с тем фактом, что у Оскара теперь новая семья – он не сомневался, что в конечном итоге они бы расстались, – и жить дальше. Убийство бы не помогло спасти их брак – разве вернулся бы к ней Оскар после того, как страстно желаемый им ребенок, пусть и от посторонней женщины, умер? Но Икке выбрала этот путь – и Бьерн больше не хотел иметь ничего общего с ней. А уж изменять ради привлечения внимания мужа – Икке совсем сошла с ума. Брат ведь откровенно наплевал на нее – о каких чувствах может идти речь? Тем не менее, Бьерн указывал ему на поведение его жены: так нельзя поступать, либо официально разводитесь, и она успокоится (надеялся выпивоха), либо помиритесь на условиях Икке. Однако Оскар не послушал его – и Бьерн, сочтя это признаком слабости, взял ситуацию под свой контроль.
В течение лета разговоры шли на пониженных тонах, но с каждым новым любовником Икке сильнее загоняла себя в угол, и Бьерн прекратил с ней церемониться – частая ругань и ссоры привели к тому, что однажды вечером, приползя домой, нетрезвый деверь запретил Икке приближаться к его детям, до того нянчившейся с ними: он боялся, что его малыши испортятся под опекой столь распутной женщины.
А когда убили Оскара, Бьерн от горя лишился рассудка и пришел к выводу, что это дело рук Икке, которая захотела отыграться по полной и поквитаться с Петерссонами, а в качестве компенсации забрать все их деньги и имущество.
Внезапно Икке поднялась и, сидя в луже, захохотала как ненормальная; прятавшиеся в деревьях птицы в испуге разлетелись в разные стороны. Она не могла остановиться и в приступе забила руками по грязи, наслаждаясь охватившим ее безумием.
Она наврала Сперсену – и про Оскара, и про Бьерна. И про дневник.
Их семья была самой счастливой. До появления Этуаль.
«Я убийца. И мною был выпотрошен Оскар Петерссон»
«Я убийца. И мною был выпотрошен Оскар Петерссон»
«Я убийца. И мною был выпотрошен Оскар Петерссон»
Икке знала, кто убил Оскара.
И кто безжалостно расправился с Бьерном.
Но что же случилось с Этуаль и ее ребенком?
Она смеялась и думала об этом, совсем теряя связь с реальностью, пока не подняла голову и не посмотрела вперед.
По ее бьющемуся в конвульсиях телу пробежал холодок. Смех прекратился.
Вдалеке на нее любопытно пялилась волчья голова, аккуратно прилегавшая к человеческому телу в дорогом черном костюме. На ногах сверкали начищенные до блеска сапоги, руки держали дубовую трость с серебряным набалдашником, а на серой макушке восседал изготовленный на заказ цилиндр. С головы по-прежнему капала кровь, Икке отчетливо ее видела: она пачкала торчавший белый воротничок.
Ухмылявшийся монстр из ночного кошмара явно приглашал ее куда-то пройтись.
Но что-то ее насторожило. И тут Икке осенило.
Она вспомнила, чей это костюм.
Второй день. День
– …Теперь вы знаете историю семьи Петерссонов, господин Лунд. Понимаете, чем обернулась бы ваша невинная поездка с Икке? Сомневаюсь, что ваш план бы удался: вы не представляете, на что она способна. А уж воздать должное обидчику – ей раз плюнуть. Поэтому вам невероятно повезло, что все сорвалось, – Сперсен говорил рублеными фразами, выдавая тем самым волнение.
На старосту рассказ следователя произвел немалое впечатление: его бросало то в жар, то в холод в зависимости от того, каким тоном Сперсен передавал настроение и чувства героев повествования; лишь однажды Лунд отвлекся, подумав, что в этом молодом мужчине явно умирал талантливый актер – настолько Сперсену удалось его поразить и вдохновить на то, чтобы поймать беглую преступницу, о чем он немедленно сообщил.
– Вы весьма нетерпеливы, – рассмеялся Сперсен, панибратски положив руку на плечо Лунда, – и все никак не хотите дослушать. Мне кажется, наша красавица Икке не выдержит длительного одиночества без глотка воды и кусочка прожаренного мяса и, вернувшись, добровольно сдастся: она отнюдь не глупая, поймет, что нам кое-что известно о ее темном прошлом. А там и арест не за горами – я лично прослежу, чтобы Икке дали очень много за поджог, убийство Этуаль и ее ребенка, Оскара Петерссона и его брата. Если, конечно, ее жертвой не стал кто-то еще…
– В смысле?
Вместо ответа следователь так неприязненно улыбнулся, что староста невольно отшатнулся.
– Разве вы не заметили? С того момента, как Икке Петерссон убежала в лес, мы не досчитались одного человека в деревне. По крайней мере, с тех пор она ни разу не попалась мне на глаза.
– Да не тяните вы, скажите, наконец, кто – «она»?! – Лунд своим выкриком напомнил Сперсену маленького мальчика, не умевшего самостоятельно размышлять и униженно клянчившего ответы на беспокоившие его вопросы у взрослых.
«Что ж, разжую тебе, старый дурак»
– Карин. Прислуга Петерссонов. Она исчезла.
***
…Кое-как поднявшись, Икке пошла навстречу ночному кошмару, хотя ноги ее не слушались: заплетались так, что она спотыкалась через шаг, увязали в глине и болотной грязи; тело била дрожь. С посиневшими губами и мертвенно бледным лицом она выглядела будто оживший труп, а некогда роскошные рыжие локоны превратились в сплошную бурую массу. Только одежда сохраняла ярко-красный цвет, словно она испачкалась кровью совсем недавно, а не больше шести часов назад.
Призрак ждал, и когда изможденная Икке приблизилась, он, не говоря ни слова, повернулся и жестом приказал следовать за ним. Икке, уже ничему не удивляясь, повиновалась, однако все же попыталась обратить на себя внимание волчьей головы:
– Эй, вообще-то это не твой костюм. Какого черта он на тебе?.. Мне без разницы, что ты за убожество и почему напугало меня ночью…
Внезапно монстр остановился. Икке долго не понимала, что он хотел ей показать, пока до нее не дошло, что он всего лишь пожимал плечами, выражая недоумение. Ее безумно рассмешили неуклюжие телодвижения зверя.
«Не маловат ли тебе сюртук, а?»
– Значит, не ты заглядывал сегодня ко мне в окно? Да, охотно верю. Ладно, неважно… Куда ты меня тащишь? Я устала… Я ничего не хочу… У меня убили мужа, оставьте меня наедине с моим горем… Или ты просто иллюзия? И я хожу-брожу, болтая с воздухом?
Чудовище не отвечало, уводя Икке дальше в лес.
Сперва ей казалось, что не проще ли разделаться с ней прямо там – зачем для этого выбирать какое-то специальное место, – но когда она увидела при свете солнца полянку, то поняла, для чего оно привело ее сюда.
Резкий, тошнотворный запах ударил в нос, и Икке даже не нужно было смотреть туда – слезы напрашивались сами собой; внутри ее начала сжимать очередная пустота. Холодная, цепкая, колючая – омерзительная до основания.
Икке, зарычав от нестерпимой душевной боли, схватила находившийся неподалеку камень и швырнула его со всей злости о землю, надеясь, что ОН сейчас слышит ее полный ненависти шепот:
– Чувствуешь, как близко я стою? Я здесь… Видишь меня, тварь?!
В огромной – необъятной – луже крови лежала Карин, испытавшая на себе все мучения, на которые убийца не поскупился, чтобы расправиться с ней максимально жестоко и безжалостно: вероятно, ради забавы он перегрыз ей горло – Икке, с усилием подавляя новый приступ гнева, внимательно исследовала тело, плавая в озере крови и слез. Карин, наверное, была еще жива, когда он решил приложить ее обо что-то твердое и острое – над левым ухом, около виска, зияла жуткая рваная рана.
Но самое страшное…
– Ребенок, Карин… У тебя…
Вспоротый живот миниатюрной блондинки выглядел несколько объемнее, чем у девушки, не носившей под сердцем божий дар – Икке, содрогаясь, аккуратно коснулась пальцами глубокого разреза. Ее повергло в шок, что какая-то мразь наслаждалась процессом убийства беззащитной прислуги и чрезмерно гордилась проделанной работой.
Однако в не меньший ужас Икке пришла от случайно найденной под телом… маски волчьей головы. Уже второй. Икке инстинктивно отбросила зловещий предмет; она и не подозревала, какой сюрприз приготовила для нее мертвая Карин.
Икке долго всматривалась в желтые глаза с тонкими кошачьими зрачками, не желая принимать горькую правду: напугало ее не то существо, что стояло рядом с ней в данную минуту – у этого товарища были нормальные, волчьи глаза, – а… Карин. Милый, добрый, неравнодушный ангел во плоти, любивший Оскара и ее, Икке… Девушка, что всегда вставала на защиту их семьи…
«Ты забеременела… И не сказала мне. Почему?! Хотя… чем я лучше, раз не заметила ничего…»
Икке начала лихорадочно вспоминать: что-то совсем тонкое, едва уловимое промелькнуло перед ней, будто она знала нечто – точно знала! – ускользавшее от нее… О чем они говорили накануне? О вкусном чае, о переезде Икке, о том, что Карин чувствовала себя по-настоящему счастливой в их доме… Нет, не то.
Икке быстро отбрасывала одну мысль за другой: Оскар? Бьерн? Сперсен? Лунд? Убийство первое, второе, третье…
Дневник?
Да нет же!!
Икке беспомощно осела в холодное кровавое озеро; она забыла, что где-то сзади на нее с любопытством смотрело существо со странной усмешкой, словно оно могло дать ответы на все мучившие Икке вопросы, однако любезно предоставляло ей возможность поразмышлять самостоятельно.
Неизвестный легонько коснулся ее черной тростью, и вконец обессилевшая женщина поднялась и, обернувшись, взорвалась новогодним фейерверком:
– Что ты меня тыкаешь?! Кто ты? Зачем притащило меня сюда? Поглумиться, да? Мне кажется, ты прекрасно осведомлено о моей жизни, о том, что она теперь абсолютна бессмысленна!! Нет больше Икке Петерссон, как нет Карин, Оскара и Бьерна! Убирайся!
И она зарыдала, упав на покрытые синяками колени; тогда монстр подошел к мертвой девушке и склонился над ней; Икке краем глаза увидела это и рванула к нему, намереваясь так треснуть незваного призрака, чтобы у него навсегда отбило желание приближаться к ее близким.
Но Икке не успела осуществить свой план – волчья голова резко повернулась, и что-то блестящее сверкнуло в человеческой руке, обтянутой белоснежной перчаткой.
Кулон.
А в нем… Фотография девочки и мальчика с золотистыми вьющимися волосами и красивыми голубыми глазами.
«Так это – твои дети, Карин? Дети Бьерна – они что, правда, твои? И у вас… Еще один…»
Икке не могла даже думать – настолько ошеломительной оказалась новость об отношениях ее прислуги и брата мужа.
«Я действительно ничего не знала. Ни об Оскаре, ни о Бьерне, ни о Карин. Полное неведение»
Она отстранилась от зверя и найденного украшения, пытаясь обстоятельно представить картину произошедшего между ними.
Карин и Бьерн тайно встречались какое-то время, а когда скрывать беременность стало невозможно, Бьерн рассказал Оскару о Карин, но тот лишь отмахнулся: «На кой мне твои дети? Сам виноват, я-то причем здесь?» В его стиле. У Карин рождаются близнецы, она живет у Бьерна до тех пор, пока они втроем – Бьерн и малыши – не начинают обходиться без ее помощи, и продолжает работать у Оскара, который поначалу разрешал новоиспеченной матери уходить пораньше. А деревня зудела об этом направо и налево… Шесть лет назад.
И вот последние пару месяцев она была в положении, в ожидании кого – мальчика или девочки? Или же двойни? Для Икке было бы великое счастье нянчиться со всеми ее ангелочками – и плевала она на мнение мужа. Ему-то что? Да и какая разница, что Карин и Бьерн не состояли в браке? Они любили друг друга – а она, Икке, и не догадывалась…
Вот почему Бьерн обиделся на ее слова.
Вот почему Оскар никогда не упоминал о случившемся и не желал видеть племянников, мало того, что внебрачных, так еще и от кого? От прислуги! «Хотя сам же наделал детей на стороне», – кипела от злости Икке.
Вот почему у них всегда горел свет в доме… Чтобы к малышам каждую ночь возвращалась их мама, чтобы они не чувствовали себя брошенными. Ведь она не могла постоянно находиться рядом с ними, однако делала все, чтобы они не голодали.
А Бьерн… Разве сложно было бросить пить, когда эти чудесные братик с сестренкой нуждались в его заботе? Неужели зависимость оказалась сильнее? Икке не хотела прощать деверя – будь он чуть выше своих слабостей, никто бы не погиб.
Скорее всего, они пришли на эту полянку вместе с Карин сегодня ночью… Что у них произошло? Поругались, и Бьерн в приступе…
Нет, Бьерн, конечно, прикладывался к бутылке до беспамятства, но… Чтобы он избивал мать своих детей? Абсолютно исключено.
«А ты вспомни, дорогая, как вчера он чуть не задушил тебя…»
«Но я – совсем другое! Он меня ненавидел»
«А откуда тебе знать, как он на самом деле относился к ней? Она сообщила ему, что беременна, и, пораскинув остатками мозгов, он пришел к выводу, что очередного ребенка не потянет. Пьянице бы выпить, а дети ему на что?»
«Да заткнись ты!»
От усталости Икке легла вплотную к телу Карин, обняв ее рукой, сжимавшей кулон, а второй подпирала голову, чтобы не чувствовать ее кровь на губах. Она положила украшение на холодную грудь девушки и аккуратно погладила ее спутанные, грязные волосы, припоминая, как полгода назад также наблюдала за спавшими племянниками, не подозревая о том, что они – дети ее прислуги, и уже в тот момент подумала, что их мама должна быть красивой блондинкой.
«Карин хорошо потрудилась – ни тени сомнений с твоей стороны!»
Если бы Икке докрутила эту мысль, она выяснила бы все не сейчас, лежа в кровавом озере, а многим раньше. Однако тогда ее волновала Этуаль, а не Карин.
И теперь обе – мертвы.
А как же Бьерн? Его ведь тоже убили! Причем не менее безжалостным способом. Заставили страдать и мучиться до последнего вздоха…
Вряд ли это устроила хрупкая Карин. Она в жизни никому не причинила вреда.
И Оскар… Его вспоротый живот, вырванные глаза и язык – определенно тут поработал один и тот же человек.
Вернее, не человек. Выродок.
Икке села и достала маску волчьей головы: сперва внимательно осмотрела ее, а затем примерила.
Несмотря на то, что желтые глаза выглядели слишком яркими на морде, изнутри была прекрасная видимость происходящего снаружи. И пасть…
А вместо пасти Икке нащупала свой рот. Значит, тот, кто перегрыз Карин горло, сделал это собственными зубами, предварительно спрятав лицо… Однако принадлежала ли маска Карин? И ночью ею, Икке, любовался другой монстр – неуловимый убийца? Икке передернуло от того, что испытала ее любимая прислуга, глядя в эти искусственные желтые глаза с тонкими кошачьими зрачками, когда он прорывал голую кожу…
Икке вырвало. Она давно боролась с тошнотой, но, почувствовав себя по-настоящему плохо, не смогла больше сдерживать внутренние позывы. Нарядно одетый спутник отвернулся от этого малоприятного зрелища, не предприняв даже попытки помочь ей.
Когда Икке полегчало, она умылась кровавой водой и, чудом поднявшись – ноги ее совсем не держали, – не глядя спросила:
– Куда-то собрался?
Действительно: чудовище в цилиндре медленно двигалось в противоположную сторону, надеясь поскорее скрыться, пока Икке приходила в себя. Но остановилось, услышав ее голос. Точнее, ее смех. Смех сумасшедшей.
– А я… ха-ха… дурочка! И не подумала бы! Иди сюда! Ха! – смеясь, Икке так стремительно подбежала к призраку, что вряд ли бы кто-нибудь заподозрил, что буквально пару минут назад эта женщина лежала на голой земле не в силах пошевелить мизинцем: озарение пришло настолько внезапно, что вызвало мощный прилив энергии.
Существо в костюме опешило, когда Икке сорвала волчью маску.
И расплылась в улыбке.
– Ну, что, господин инкогнито? У нас общая проблема, и ее надо как-то решать. Поможешь?
Монстр кивнул. И незамедлительно они приступили к обсуждению плана действий.
***
Солнце находилось в зените, когда жители деревни безмятежно работали, однако, заметив странную фигуру вдалеке, побросали свои дела и ринулись на главную площадь, к дому старосты, громко крича и создавая хаос. Сперсен, вернувшись к себе после тщательного осмотра особняка Петерссонов, читал страх на их лицах, и даже Лунд слегка струхнул, когда фигура приобрела очертания, и каждый увидел представшую перед ними жуткую картину.
Икке Петерссон, медленно приближаясь к толпе, образовавшей полукруг, с абсолютно пустым выражением лица, несла на руках тело Карин вместе с насаженным на кол чучелом волчьей головы.
Алая густая жидкость стекала с капюшона по волосам, по лицу, пару раз – для пущего эффекта – Икке смачно слизала ее с губ (несколько женщин тут же попадали в обморок, их дети в ужасе зарыдали), а в одежде, насквозь пропитанной кровью Бьерна и Карин, по-прежнему преобладал ярко-красный цвет.