Haus Lake
Post Blue
Сейчас они сидели за столом в комнате развлечений и играли в шахматы, Пол одерживал победу, а Джону приходилось думать по пять минут, чтобы сделать ход и тщетно пытаясь обыграть Пола. Джон обреченно, держась руками за волосы, патетично пялился на доску, Пол, чтобы скрасить ожидание хода своего соперника, наблюдал за происходящим в окне и за другими пациентами, отдыхающим в комнате. Забавно, как все легче и легче ему становится оглядывать людей, до аварии он бы постоянно держал свой тупой пустой взгляд в пол, либо устремлял его вдаль, не за чем конкретным, а сейчас он словно переродился. «А может так оно и произошло? – думалось ему. – Я взаправду переродился. Прежний Пол Клэрсон мертв и теперь на его месте другой, более сильный, смелый, живой человек. Может всего, чего мне не хватало, так это смертельной опасности, чтобы, наконец, осознать ценность жизни?». Как бы Пол Клэрсон не говорил о своем перерождении, перевоплощении, но по сути своей он оставался тем же самым человеком. Тем же самым человеком, подверженным депрессии и зацикливающийся на проблемах, поменялось в нем только виденье мира. В народе бы это назвали катарсисом – прожив столько лет, мучаясь, и уже, пройдя контрольную точку своего испытания, попав в автокатастрофу, он почувствовал легкость бытия, и оттого состояние его, как физическое, так и психологическое, улучшалось. Пол даже не беспокоился, что его могли уволить с работы из-за того, что он не сообщил начальнику, что находиться в больнице, его вообще ничего не беспокоило, ему надоело беспокоиться. Он никогда не был за границей, да и за пределы Шеффилда переступал не часто, так что лечение в Ройал Халламшир он воспринимал, как двухмесячный курорт. Иногда, чтобы переродиться, достаточно просто отвлечься от пожирающих тебя вещей и отдохнуть, по-настоящему отдохнуть.
– Мля, я так не играю! – гневно проговорил Джон.
– Да, походи хоть как-нибудь, все равно вряд ли у тебя появится шанс.
– Да чем мне тут ходить-то?! Три пешки, конь да король против, блин, всей твоей армады! Знаешь что? Шахматы невероятно тупая игра! Да и, вообще, почему я должен играть в шахматы, когда мы живем в цифровом веке, давайте в «Ледяной трон» зарубимся, как идейка?!
«Очень не любит проигрывать», – записал Пол.
– Что-то ты нервный, обычно, когда мы играем во что-то, ты так себя не ведешь.
– Я, блин, просто ненавижу шахматы, – объясняет Джон и поворачивает голову в сторону подвешенных на стене часов, – а также нас должны завести назад в палату через двадцать минут, а Джордж все не объявляется.
Джордж это тот самый пациент, которого Пол окрестил как «злого русского», вот уже несколько дней Джордж снабжал Джона спиртным, которое у самого появлялось от родственников и друзей, навещавших его в больнице. Иногда он разговаривал с Джорджем, несмотря на внешность, внутри он был довольно неплохим парнем и, кстати, у него действительно были русские корни. Но Пол совсем забыл спросить его, за что он отдает алкоголь Джону, платно или за большое спасибо? В прочем он может спросить у него сейчас, если он все же придет в развлекательную комнату.
– Сестра, сестра, не могли бы подойти?! – подозвал к себе одну из медсестер Джон. На его призыв пришла молодая светловолосая медсестра, единственная ходившая в юбке и каблуках. – Сестра, вы не знаете, где сейчас пациент по имени Джордж, увы, не помню его фамилии, но лицо у него серьезное и устрашающее, лечил тут легкие, кажется?
– Я, вроде, поняла о ком вы. Его выписали сегодня утром, в больнице его уже нет. Если вам срочно надо было что-то передать ему или сказать, то мы можем сообщить ему, либо дать вам номер телефона.
«А эта медсестра очень любезна, даже чересчур. Интересно Джон видит за своей одержимостью выпивкой ее неравнодушие к нему?».
– Что? Выписали? – немного с доработанной драматичностью сказал Джон. – И не попрощался… Ну что же… Ладно. Нет, не надо номера, ничего серьезного нет.
– Хорошо, если понадобится что-нибудь, зовите, – сказала привлекательная медсестра и ушла за стол в другом конце комнаты.
– Черт! – эмоционально изрек Джон, – Чувствовал же, что надо было оставить на следующий день тот мартини. Черт!
– Разделяю твою боль, старик, – сказал Пол, пытаясь показать в себе сочувствие, хоть ему было фиолетово насчет бухла. А вот насчет чего ему было точно не все равно, так это на Джона, поведение и характер которого могли измениться из-за ломки по алкоголю.
– Просто отведите меня в палату, я уже не могу тут находиться.
Джон потерпел еще пятнадцать минут, но его все-таки отвели вместе с Полом назад в палату, и такое чувство, что в него вселился пятилетний ребенок, потому что все, что он делал – это лежал на кровати, повернувшись набок к окну и, надув щеки, осматривал верхушки деревьев. Пола это позабавило, но в открытую он не смеялся, в глубине его даже беспокоила такая инфантильная реакция Джона, это свидетельствовало о том, что проблемы Джона с алкоголем намного серьезнее, чем думалось прежде. А жаль, потому что Пол, наконец, хотел расспросить Джона о его плаче по ночам, но боялся, что он не станет говорить и еще хуже разозлится и начнет дебоширить.
Так он и пролежал, не двигаясь, час и, что самое необычное, молча. Пол в целях своих экспериментов ни слова не сказал Джону, хотел проверить, насколько хватит его обиды и гнева. Пока тот пожирал взглядом идущих извне людей, Пол не бездельничал и продуктивно провел время за чтением «О дивного нового мира», которую одолжил у одного из пациентов, дружелюбно позволившего ему на время забрать книгу. В таком же ритме могло продолжаться и дальше, но, похоже, с каждой минутой Джон становился все раздражительней, и спустя час его молчание стало прерываться короткими, будто бы полными животной энергии, обрывками проклятий и ругательств. Это, конечно же, мешало чтению Пола, но он словно не замечал ураганное выражение эмоций опытного алкоголика. Пол с начала попадания в больницу начал переживать все заново, в том числе и этапы жизни. Джон для него сейчас был объектом познания людей и мира, и хоть Полу как никогда была присуща детская первородная любопытность, однако, обладая уже зрелым сознанием, он теперь мог правильно трактовать поведение Джона и мотивы такого поведения.
– Черт! Вот надо было Джорджу появиться в лечебнице, а потом свалить! – ворчал Джон. – Если бы он не поил меня выпивкой в начале, то я бы хоть не страдал так сильно от отсутствия бухла. А теперь что мы имеем? Да ни хера мы не имеем, в том то и дело! Боже, все бы отдал сейчас за стакан доброго вискаря…
– Не, знаешь, Джон, вначале это было смешно, признаю. Но теперь ты из себя строишь какую-то тряпку. Кому сейчас помогут твои жалобные крики и нытье? Сам же мне советовал в решении проблем не тратить сил зря и, рационально помыслив, придумать план по решению этих трудностей.
– Ты меня поучать собрался, что ли? Одно дело говорить, совсем обратное делать.
– Сам себе противоречишь?
– Не умничай, и вообще, почему я перед тобой тут оправдываюсь, когда ты буквально несколько дней назад только человеком стал, а до этого был каким-то убогим сычом? – «Он пытается задеть меня за живое, – размышлял Пол, – защищает себя тем, что пребывает в тяжелом положении, которое мне не понять, вдобавок возвышает себя надо мной, указывая на мою неполноценность». Гениальный ход, в ином случае был бы гениальный, если бы Пол не пробудился из своего запертого состояния и не стал, наконец, личностью.
– Ну и насколько тебе дорог алкоголь теперь, когда ты так страдаешь от своей зависимости и вредишь остальным людям?
– А-ах!.. – злостно рычит Джон. – Точь-в-точь как моя жена, слово в слово! Вы только перед собой и видите, что мою агрессию и пустую бутылку рядом, а перестать быть эгоистами и захотеть войти в мою ситуацию вам не хотелось? Беспокоитесь за себя, как вы будите позорно выглядеть со мной, беспокоитесь за других людей, а обо мне ни слезы, да что там, ни даже утешающего объятия! Я люблю алкоголь, я чертовски его люблю, это единственное, что придает смысл тому, что я делаю в этом мире, единственное, что способно дать мне повод встать с кровати и вновь прожить еще один паршивый день. Ты просто не представляешь, как я задолбался постоянно слушать о том, куда меня заведет спиртное и в кого оно меня превратило, но эти самовлюбленные подонки только осуждать и умеют, а дальше общественного мнения они зайти не пытаются. Куда сводятся их предостережения и советы, когда они думают только о том, как бы им было хорошо, не окружай их алкаш. И ты просто не представляешь, как я задолбался слушать это от людей, которые возомнили, что они мать его психологи и вправе давать мне свои нравоучения, якобы желая для меня, как лучше. Кто ты вообще такой? Кто ты для меня, Пол? Я тебя и месяц не знаю и мне плевать, что мы вместе фанатеем от Аль Пачино и Эдди Веддера, кто ты вообще? С чего ты блин решил, что хоть что-то знаешь обо мне?
«Великая Гера, вот его разнесло…».
– И прежде, чем ты что-то скажешь, начнешь пререкаться мол «а кто тебе дал право говорить обо мне, если ты сам ничего не знаешь о том, кто я», а я тебе скажу, что я в душе не стебу, кто ты, и я уверен, что я в половине не прав насчет твоей боязни перед обществом, закомплексованностью, апатичностью. Но, прошу, хватит считать себя моим другом или что ты там думал, потому что тебе нравится лучшая сторона меня, а не настоящая, а к чему мне очередной человек, выдавливающий из меня последнюю волю к жизни?
– Так вот по чем ты плачешь по ночам, когда не пьян. По воле к жизни?
– Что? – недоуменно спросил Джон.
– А ты никогда не замечал мокрую подушку по утрам? Потому что каждую ночь я слышу твои стоны и боль, и мне становится тоже больно, потому что с каждой ночью они все горестней. И психологом быть не надо, чтобы понять, что тебе вовсе не алкоголь нужен, а просто человек, который бы тебя понял, но тебе, как и многим другим людям, как и мне в прошлом, этого было не достаточно. Тебе нужен был тот, кто бы ни просто понял, а познал тебя, но как возможно представить такого человека, когда даже самого себя ты не познал?
– Ха, а кто же знал, что у тебя язык так подвешен!
– А много ли кто вообще знал? Никому не суждено познать человека, но это не причина мучиться, у тебя есть шанс вернуться к людям, самое ироничное, что ты хочешь этого, но пока ты сам этого не осознаешь, ты ничего не сделаешь с алкогольной зависимостью.
– О чем мы вообще бубним без конца? Ты говоришь о моей надобности к отказу от выпивки и переходу к обществу, а я говорю насколько эгоистично то, что ты мне говоришь. Все люди эгоистичны, но наш эгоизм и позволяет нам проявлять заботу к остальным, которые делают нас счастливыми.
Джон полторы минуты сидел, обдумывая последние сказанные Полом слова, и что-то странное ощущалось внутри него, эти слова и вправду как-то воздействовали на него. Но он лишь закрыл глаза и вздохнул:
– Я хочу выпить…
– Боже, Джон, что же ты наделал…
Пол весь искалеченный и с новыми синяками по телу лежит на кровати, придерживаясь за левую руку, которая у него болела от диких обстоятельств недавнего происшествия.
Было полностью темно, точно в ту ночь, когда они с Джоном столкнулись. Лунный свет осенил небесно-голубым лучом лицо Пола: его глаза, объятые свежими гематомами, смотрели на такого же, наверное, даже более побитого Джона, скрывающегося в тени. Джону еще никогда так сильно не хотелось провалиться куда-нибудь поглубже, но не из-за того, что приключилось, а из-за неутомимого пронзительного взгляда Пола. «Неужели это те самые пустые безжизненные глаза, которые я видел в первый день?» – невдомек произнеслось в голове Джона. В этом взоре было что-то будоражащее, взгляд был непонятен, и расшифровать, о чем думает сейчас этот человек, было невозможно. Брови Пола нахмурились, но не показывали гнева, скулы напряжены, но не выражали ненависти, рот был спокоен, в нем не было ни капли презрения или отвращения, а лунный блеск глаз не смел прерываться даже кротким морганием. Именно в таком виде Пол напоминал Джону его отца, и от этого ему становилось еще неуютней и виноватей.
Джон вспоминает каждый момент того, что случилось, от начало до конца. Разум больше не был помутнен алкоголем, никто теперь не мог спасти его от своих мыслей. Он помнит, как Джорджа, его единственного снабдителя выпивкой, выписали, он помнит, что начинал ломаться уже с того рокового дня. Каждый день становилось все невыносимее, прошло десять дней, и Джон уже не мог контролировать свои действия.
«Почему бы тебе просто не попросить родственников или друзей принести тебе алкоголь?» – с этой фразы Пола и начиналось воспоминание о том дне, когда он сорвался.
«А почему бы тебе просто не попросить друзей и родственников прислать тебе книгу, а не пользоваться книгами других пациентов?» – огрызнулся Джон.
«Ты знаешь, почему я не могу это сделать»
«У тебя ведь нет ни друзей, какие могли, нет, какие хотели бы тебя навестить. А родственникам, которым хоть немного было бы не насрать на тебя, неизвестно, что ты лежишь в больнице».
«Да, так оно и есть. Я никому и не сообщал, что попал в аварию, заблуждался о том, будет ли им до меня дело и не хотел заранее себя обнадеживать их неравнодушием к моему состоянию. Но сейчас я знаю, что моим близким не все равно на мою жизнь, как бы я не навязывал себя в прошлом, и насколько бы отдаленными от меня мои родственники не были, но я знаю, что я важен для них. Просто они не могут проявить свою заботу и любовь и виной тому только я. Я – кто постоянно их отторгал и ненавидел за мнимую нелюбовь и недостаточное внимание. Я не заслужил их присутствия здесь, я встречусь с ними, как положено, уже после выписки. А у тебя, Джонни, какие причины не звать посетителей?».
«Ты очень, ну прямо очень много бубнишь, Пол, и не называй меня Джонни, я старше тебя на десять лет и я тебе не друг».
«Да, возможно, я тебе и не друг, но ведь они у тебя должны быть, не так ли? Ты ведь такой социальный и дружелюбный, неужели у такой души компании нет человека, который бы смог поддержать в трудную минуту или навестить чудом выжившего в аварии пострадавшего?».
«Что хочешь потешиться надо мной?» – сказал он тогда злобно.
«Открой глаза, Джон, ты бы мог завести себе по-настоящему близких людей, ведь ты действительно очень общительный и в душе доброжелательный, с тобой можно поговорить обо всем, чем угодно, а твое образование психолога делает тебя прекрасным человеком, которому можно поплакаться в плечо. Но от этого всего остается ничего из-за твоей зависимости. Ты говоришь, что только она поддерживает тебя каждый день, но она же и заставляет тебя впоследствии страдать. Ты такую продолжительную часть своей жизни был пьян, что забыл, какого это – быть трезвым».