Игорь Валерьевич Мерцалов
Фантаст и звёзды
Ефремов был первым, кто превзошёл звёзды и сохранил к ним любовь, которая сродни любви старшего брата.
Брэдбери был первым, кто полюбил звёзды чистой мальчишеской любовью… Да-да, собственно звёзд у Брэдбери мало. У него всё больше Марс, вкус детства, до боли обострённая отзывчивость распахнутой души… Но я не верю, что можно без любви к звёздам написать «Калейдоскоп» – рассказ, от которого вздрагивает сердце. Как бы мог Рэй Дуглас, не глядя с великой любовью на звёзды, придумать финал, от которого у читателя, одолевшего «Калейдоскоп» и потому уже со всем смирившегося, ко всему готового, вдруг брызжут слёзы из глаз, когда в последних строках мальчик наивно загадывает желание, видя в ночном небе Иллинойса росчерк падающей звезды и не догадываясь, что это сгорает в верхних слоях атмосферы искалеченный космосом астронавт?
…Мой взгляд бродил по небу – от царственной Большой медведицы до изящной Лиры, от горделивого Ориона до возбуждающей странное волнение Кассиопеи. Земля плыла по Млечному пути – безмерной реке, текущей в безразмерной пустоте вселенских берегов. Земля была словно плот, на котором дремал утомлённый мечтатель, обдуваемый свежим ночным ветерком, обласканный пением сверчков и шорохом листьев…
Умиротворение снизошло на меня, и подумал я: просто нужно понять, какую любовь пробуждают звёзды во мне. И всё остальное сложится само собой.
Решено.
Я устремлюсь к звёздам. А с собой возьму… ещё не знаю, но, может, это будет волшебство летней ночи, пение сверчка, шёпот листвы… Может, вкус съеденного нынче пирога и запах грибов, которые мы соберём с дедом Гришей… Если, конечно, дед Гриша не прибьёт меня с утра пораньше за ночной концерт…
Мои глаза закрылись – на внутренней стороне век всё ещё плыли звёзды. Сон окутывал меня глухим одеялом. Однако тело не спешило расслабляться. Я не сразу понял, из-за чего, но в какой-то момент, шевельнувшись, осознал, что продрог до костей.
Что за напасть? Лето же! За день всё так прокаливается на солнце, что от той же деревянной лавки обжечься боишься. А теперь почему-то зуб на зуб не попадает.
Я сел, обхватив плечи руками. Не то, чтоб я не знал, что нужно сделать… В принципе, ничего сложного, но опаска была. С ковшом воды тоже поначалу всё казалось просто.
Тем не менее, подрожав ещё минуту или две, я решился и встал. Размял затёкшие мышцы и двинулся к дому, мысленно продумывая каждое своё действие до последнего сантиметра.
В доме деда Гриши ничего не скрипит. Надо только открыть дверь, войти в сени и пошарить рукой справа от двери. Там вешалка со всяким древним тряпьём, достаточно нашарить изношенную кацавейку, и всё, я спасён.
Я поднялся по крыльцу и взялся за дверную ручку. Ну же, смелее! Глубоко во мрак сеней идти не надо. Ведро в сенях, конечно, есть, но оно у стола, а стол дальше, за вешалкой. Лавка слева, так что я не налечу на неё, если только вдруг не перепутаю, где право, а где лево. Половик? Теоретически, об него можно споткнуться, но я же не собираюсь бегать…
Я открыл дверь и занёс ногу над порогом, как вдруг вспомнил ещё об одной опасности. Васька! Правда, по идее, он должен быть в избе, но он же кот, его не интересуют человеческие идеи, он никому ничего не должен. С него станется расхаживать сейчас по сенкам и сонно мечтать, что вот возьмётся откуда-нибудь чья-то нога, под которую можно подвернуться…
Осторожный, как сапёр на минном поле, я пошарил перед собой носком шлёпка, сделал медленный шаг, потом второй. Всё тихо. На висках и на пальцах выступил пот. Ну же, не будь мальчишкой! – увещевал я себя. Смешно бояться собственного деда! И вообще, ты уже почти победил. Цель – в метре справа от тебя, сразу за дверью, просто протяни руку…
Я нашарил что-то плотное и меховое. В самый раз, похоже на ту самую кацавейку. Я потянул её кверху, чтобы снять с крючка. Кацавейка шла плохо. С теми же сапёрскими предосторожностями я придвинулся ближе и приподнял её обеими руками. Кацавейка поддалась, но потянула за собой другую рухлядь. Кажется, это был ватник. Он зашуршал и рухнул на пол. Я замер. Сердце билось, и жарко было так, что уже не верилось, что ещё минуту назад я мёрз, как на осеннем ветру. Однако никаких последствий падение ватника не возымело. Ну что такого – упала одежда, даже пуговицы по половицам не стукнули, даже вездесущий Васька под ватник не попал. Повезло! Я потянул снова, и теперь кацавейка сошла с крючка, а вместе с ней сошёл тяжёлый овчинный полушубок, и вот с ним уже не повезло – он не просто скользнул на пол, он рухнул влево, на тот самый стол, что стоял дальше вешалки, и смахнул с него жестяную кружку, которая упала не куда-нибудь, а в ведро…
