Илана Петровна Городисская
Роман с продолжением
Но ведь тебя не привлекают вечеринки!
Твои – привлекают, – твердо произнесла Эйнав и добавила: – У тебя симпатичные друзья.
Одед возился со слипшимися ломтями сыра, из которых собирался приготовить себе тост. Реплика жены дошла до него лишь через несколько мгновений.
Тебе бы хотелось подружиться с ними? – поинтересовался он в ответ.
Подружиться – это очень сильное слово, – усмехнулась Эйнав. – Познакомиться поближе – наверно да. А тебе бы этого хотелось?
Мне будет очень приятно, если вы найдете общий язык. Сделать тост и тебе?
Эйнав кивнула и принялась нарезать салат из овощей. Все-таки, после кейтеринга «Рандеву», оба они остались голодными.
Очищая морковь от кожуры, она вновь заговорила:
Помнишь, ты мне рассказывал о своих школьных друзьях? Я запомнила несколько имен, которые ты называл, а сегодня увидела их. Вы всегда были такими… сплоченными?
Одед едва не разразился горьким смехом. Сплоченными!
Дорогая, как и у всяких школьников, у нас была довольно бурная жизнь. По окончании школы одни отдалились, другие, наоборот, сблизились. Я, например, ни с кем не общался после выпускного, до сегодняшнего вечера. У нас с тобой – своя жизнь, у них – своя. Сегодня мы опять собрались и пообщались по душам. И, если тебе показалось, что мы – одно целое, то для нас это лишь комплимент, – объяснил он как можно более уклончиво.
Да, мне так показалось, – подтвердила Эйнав. – Просто мне не с чем сравнивать. У меня не было такой компании и таких воспоминаний. Никогда.
Одед Гоэль, до сих пор не посвятивший ее в подробности своих отношений со своей пресловутой шестеркой, и даже не собиравшийся это делать, промолчал. Он знал свою замкнутую и властную спутницу жизни достаточно хорошо, и чувствовал, что это им обоим ни к чему.
А в «Подвал»… то есть, в «Бар-бильярд» пойдешь со мною за компанию? – как бы невзначай проверил он ее.
Поживем-увидим, – последовала реакция. – Во всяком случае, теперь я знакома с твоими товарищами. Пусть еще очень поверхностно, зато лично.
Тосты и салат были уже готовы, электрочайник закипел, и муж и жена сели вместе поужинать. За столом не произносилось слов. Каждый думал о своем.
Я спать, – заявила Эйнав после короткой трапезы. – Ты тоже? – обратилась она к мужу.
Нет, я еще немного почитаю, – отозвался тот. – Завтра высплюсь. А тебе рано подниматься.
Не задерживайся, – попросила его жена и поцеловала в губы. Ее серьезные зеленые глаза встретились с мягким взглядом медовых глаз мужа за стеклами очков, которые тот носил со студенческих лет. – Спокойной ночи!
Спокойной ночи!
Пока она готовилась ко сну, Одед собрал, помыл и вытер их посуду. Когда же она легла, он зашел в комнату, служившую им кабинетом, плотно закрыл за собой дверь, сел в свое любимое кресло перед компьютерным столиком и погрузился в размышления…
…Чем была для него любовь? Уж не чем-то ли вроде темно-серой вуали, покрывавшей его лицо и всю его жизнь? Вначале он боготворил Галь Лахав, ставшей наиболее ярким, но и наиболее травматичным воспоминанием его юности. Потом, на протяжении десяти лет, он строил отношения с Офирой Ривлин, к которой был искренне привязан. И только в прошлом году женился на Эйнав Ганор, которая создала с ним пусть не самую романтичную, но достаточно эффективную пару. Параллельно со всем этим, он отслужил свои положенные три года писарем при военном штабе, получил высшее библиотекарское образование и работал в одной из центральных библиотек города.
Такой, в общих чертах, была его личная биография. Вполне успешная и достойная биография тридцатилетнего мужчины. На первый взгляд. А на самом деле…
…После окончания школы, он потерял из виду всех своих шестерых товарищей. Шели и Хен – даже эти его безусловные друзья – перестали выходить на связь ввиду их баснословной занятости. Шахар отдалился сам, а Галь, согласно своему выстраданному решению, Одед усиленно старался забыть. Единственной его школьной знакомой, которую он не хотел больше видеть ни под каким предлогом, была Лиат. Его желание осуществилось: Лиат исчезла, словно ее проглотила земля. Дана Лев, после увольнения, начала новую жизнь, и он названивать ей стеснялся. Таким образом, в его представлении, все забыли о нем, либо потеряли к нему интерес.
Офиру он не мог назвать героиней своего прошлого, даже невзирая на то, что они тоже учились в одном классе. Их роман начался совсем незадолго до выпускного, и укрепился уже после школы. Поэтому Одед всегда относил ее к своему настоящему.
Можно было с точностью сказать, что Офира заменила ему многих. Она была простой в общении, деликатной, легкой на подъем, но в то же время рассудительной и цепкой. Одед ощущал, что его подруга и первая сексуальная партнерша крепко держала его в своих ласковых руках, хотя и не навязывалась ему. Он прикипел к ней. С нею он наверстал все, что раньше отвергал по причине застенчивости и одиночества. Вместе они ходили в походы, ездили на экскурсии, посещали места развлечений, брали от жизни все удовольствия, какие только могли взять. Инициатором почти всех их времяпрепровождений была Офира, но он охотно откликался на каждое ее предложение. Более того: часто Офира давала ему вовлекаться в их совместные планы настолько, что он чувствовал себя руководителем этих планов.
Родители юноши были безмерно довольны. Да, он начал немного позже, чем другие, зато с кем! После кошмарной истории с Галь, появление Офиры в жизни их сына было наивысшим благом, какое они только могли ему пожелать. Эта девушка очаровала не только самого Одеда, но и всех его близких. Все, кто видели эту пару, желали ей счастья на долгие годы.
Пройдя армию, – Одед – клерком в штабе, а Офира – в армейской пресс-службе, – и подсобрав денег, оба отправились в долгое путешествие, после которого собирались определиться с будущими профессиями, найти совместное жилье и начать учебу в ВУЗах.
На этом романтика и закончилась.
Было бы логичным предположить, что Одед, наконец-то, найдет себя в области, которую всегда любил, и к которой был способен – в литературе. Но судьба сыграла с ним дурную шутку: вместе с приходом Офиры в его жизнь, он перестал писать. Как будто бы благополучное партнерство и неожиданная легкость бытия уничтожили в нем поэта. Ему, без сомнения, нужна была Галь и все, что было с нею связано, чтоб создать хотя бы одно четверостишье. После выпускного, юноша, по привычке, еще писал, но его стихи были уже лишены той страстности, какая преобладала в них раньше. То были скорее инерционные произведения, через которые красной строкой проходила тема ностальгии. Они выходили из под его пера все реже и реже, пока не сошли на нет.
Надо было отдать должное Офире: она не особо углублялась в его творчество. Он себе пишет – ну и на здоровье! Правда, однажды она спросила Одеда, посвящает ли он и ей какие-нибудь стихи. На это он честно ответил, что нет, потому, что хочет, чтобы Офира была с ним здесь и сейчас, а не жила единственно в его стихах. В них, подчеркнул он, слишком мало позитива, тогда как Офира – это лучшее, что есть в его жизни. Девушка не обиделась. Она тоже хотела, чтобы Одед был с ней в реальности, а не в своем воображении.
Тем не менее, когда вопрос о будущей профессии стал ребром, Одед оказался перед нелегким выбором. Стихов он больше не писал, и даже не ощущал в себе прежнего призвания ни к поэзии, ни к прозе. Заниматься исследованиями он не любил. Работать учителем литературы в старших классах казалось неплохим вариантом, но перед глазами у молодого человека стоял печальный пример Даны Лев. Он не питал никаких иллюзий относительно системы, в которую мог попасть. И, даже зная, что у него, в отличие от Даны, никогда не хватит душевных сил на открытую борьбу с этой системой в случае чего, он не рисковал. В то же время, ни одна из более точных профессий его не привлекала. Поэтому, для того, чтоб состояться как специалист, при этом не ломая себя, Одед остановился на чем-то среднем между литературой и остальными гуманитарными профессиями: библиотекарстве. Там же, на факультете, он узнал о назначении Даны Лев на профессорскую должность, но так с нею и не пересекся.
Что касалось Офиры, то она определилась еще в армии, и пошла в журналистику. Именно она писала легко, так же, как делала легко и все остальное, и придерживалась не эмоционального, а аналитического подхода к текстам. Еще у нее была рекомендация командира, возглавлявшего пресс-центр, в котором она служила. Способная девушка быстро пошла в гору. Уже на первом курсе она работала в студенческой газете. Пока Одед штудировал информатику и историю книгоиздательства, ею интересовались крупные редакции, и даже телевидение. По иронии судьбы, Офира начала обеспечивать их «семейный» очаг первой. Конечно, Одед подрабатывал паралелльно учебе, и их родители им помогали, зато она была уже устроена.
Зная потенциал своего друга и партнера, и будучи на его счет оптимисткой, Офира несколько раз предлагала ему опубликовать свои стихи в газете, где она работала. Ей хотелось верить, что и его заметят. Но Одед каждый раз отказывался. Офира, считая, что причина его упорства крылась в щепетильности по отношению к ней, так как все его стихи посвящались Галь, убеждала его, что нисколечко не ревнует, что эта публикация – просто дань его талантливым произведениям. Ответы Одеда, не вдававшегося в объяснения, оставались неизменными: «нет».
Офира была разочарована. В ее глазах, не имело никакого значения, кто из двоих партнеров преуспевает в жизни больше. Публикация стихов Одеда, действительно, являлась с ее стороны не попыткой потянуть его за собой, а просто возданием хвалы его таланту, который он «зарыл в землю». Но что ж она могла поделать?
По окончании своего третьего – последнего – курса, и уже работая в библиотеке, Одед начал подумывать о свадьбе. Глубоко убежденный в том, что эта женщина была предназначена ему самим Всевышним, он собирался сделать ей изысканное предложение руки и сердца. На свою первую зарплату он купил ей обручальное кольцо с бриллиантом и заказал им прогулку на яхте с кейтерингом, где собирался преподнести ей свой подарок. Это был сюрприз, о котором Офира не должна была знать до поры-до времени.
Однако и у Офиры оказались свои сюрпризы. Ее повысили на работе и отправляли в первую заграничную командировку, пообещав, что это – только начало. Случилось это накануне прогулки на яхте, заказанной Одедом.
Сама прогулка и сопутствующее ей предложение руки и сердца состоялись, но, вместо чисто романтического круиза, новоиспеченные жених и невеста бурно обсуждали их будущее в виду изменившегося рабочего графика Офиры. Разлука сроком в несколько дней не так напрягала их, как то, что теперь это будет повторяться раз за разом. Оба понимали, что эти командировки являлись прекрасным шансом для деловой женщины, строящей карьеру, но никак не для будущей жены и матери.
Офира настаивала на том, что, когда ее повышали, она не знала ничего о планах Одеда.
Неужели после стольких лет вдвоем у тебя не закрадывалось даже мысли, что, рано или поздно, я сделаю тебе предложение? – в сердцах спросил ее Одед.
Ты сам сказал: «столько лет вдвоем», – возразила Офира. – Мы живем в гражданском браке. Живем счастливо. Для чего мне нужно было напрягаться и гадать, когда ты сделаешь мне официальное предложение? Откуда я знала, когда ты созреешь для этого?
Ну вот, я созрел. Видимо, в неподходящее время, – пробурчал расстроенный Одед.
Офира ничего не ответила. Ее грызла вина за то, что она должна была уехать по работе в это критическое для них обоих время, и еще за то, что, в глубине души, она отлично сознавала, что, при всей любви к Одеду, не откажется от дальнейшего своего роста ради брака.
Они решили подождать несколько месяцев чтоб посмотреть, как и что будет. Командировки Офиры проходили успешно, и она каждый раз возвращалась в его объятия стосковавшейся по нему и с подарками. Но для Одеда ее частые отлучки стали пыткой. Особенно по выходным. Он давно отвык от одиночества, и не находил себя один в четырех стенах. Когда мужчины долго дома нет, женщине плохо. Когда же дома долго нет женщины, мужчине тяжело вдвойне. А такому мужчине, как он, несмотря на рабочую занятость, просто невыносимо.
Однако, миссия Офиры не отпускала ее даже когда они были вдвоем. Ей звонили, посылали сообщения, на которые она была вынуждена реагировать. В их отношения как будто закрался кто-то третий, который был сильнее их.
К Одеду возвратилось его давно забытое, но, увы, никуда не пропавшее ощущение, что поток жизни выбросил его на берег. Офира была для него всем миром, и вот теперь его мир от него отнимали, и отнимали бесцеремонно. Его возраст и положение не позволяли ему каждый раз искать отдушины у своих очень занятых приятелей и в родительском доме, в обществе сестер-близнецов, превратившихся в красивых девушек-подростков. Поэтому, он замыкался в себе.
Иногда он с досадой думал про себя, что, если Офира сообщит на работе, что выходит замуж, то ее оставят в покое. Хотя бы на некоторое время. Но сразу же корил себя за эти мысли. Он не желал своей любимой зла, зная и видя, как она увлечена своей профессией. Но, к сожалению, вместе с тем, как у него все больше опускались руки ввиду их новых обстоятельств, менялось и его отношение к Офире, и он готовился серьезно объясниться с ней.
Однажды Офира вернулась из командировки не веселой, как обычно, а озабоченной и нервной. В ней тоже словно что-то надломилось. В тот же вечер, в откровенной беседе с Одедом, она сказала, что случилось. Ей предложили постоянную должность за границей с проживанием. Она попросила дать ей срок на размышление, чтобы посоветоваться со спутником жизни.
Мы должны принять решение вдвоем, и быстро, – говорила она, когда они вечером сидели в маленькой кухне за ужином. – Все зависит от тебя. Почему бы тебе не уехать со мной?
Уехать с тобой? – вытаращил глаза Одед, никак не ожидавший такого.
Ну да!
Как ты себе это представляешь? – резонно уточнил Одед.
Очень просто, – затараторила она. – Твое образование закончено. Ты знаешь английский. Имеешь опыт работы по специальности. Оформить наши отношения мы сможем везде. Нам вовсе не обязательно свадьбу играть. В первое время у нас будет оплаченное жилье от моей работы. Очень скоро мы обзаведемся своим… Что ты так смотришь на меня? Жизнь там намного дешевле, чем здесь. Намного! Когда у нас родится ребенок, мы позаботимся о няне для него…
Это – все причины, по которым мы должны уехать? – прервал ее недовольный Одед.
А какие еще? – недоуменно спросила Офира. – Что нас держит здесь? Друзья? У них всех своя жизнь. Родственники? Они будут только рады за нас. Работа? Ты с таким же успехом устроишься в любую библиотеку в любой точке планеты. Эта съемная квартирка? Как я уже сказала, там нас ожидает совершенно другой уровень жизни… Решайся, любимый мой!
Одед прошелся по кухне и встал позади своей гражданской жены, оперевшись о спинку ее стула. Вот и настало время для их неизбежного объяснения! Оттягивать дальше было невозможно.
Его голос зазвучал мягко и приглушенно, но в нем слышались нотки отчужденности:
Ты как-то нарочито обрисовываешь ситуацию в выгодном для себя свете. Я не настолько наивен, чтобы с бухты-барахты польститься на твое предложение.
У нас есть время подумать и все устроить, – возразила ему Офира. – В крайнем случае, ты присоединишься ко мне чуть попозже.
Послушай меня, дорогая…
Одед взял ее руки в свои и вкрадчиво произнес:
Ты – деловая женщина и оптимистка, и мне это в тебе нравится. Всегда нравилось. Но я – не такой, как ты. Я очень рад твоим успехам и благодарен тебе за предложение. Однако, пока ты моталась по командировкам, я многое понял и примерил на себя. Я не уеду с тобой.
Почему? – похолодела Офира.
Потому, что судьба журналиста – это неоседланность. В особенности – журналиста твоего уровня. Одно дело – путешествия, каких у нас было немало, а совсем другое – жизнь в перемещении. Я – человек укорененный. Для меня каждое изменение и неожиданность – это стресс. Если я переступлю через себя и присоединюсь к тебе, то что меня там ожидает? Разве работа для меня будет прямо-таки валяться на улице? А есть ли гарантия, что на новом месте тебя не будут посылать в командировки? Что я снова не буду оставаться один? Один! Как перст! Только теперь – в совсем чужом для меня месте, оторванным от всего, что мне близко? Увы, такой гарантии нет. Более того: именно после релокации тебе придется вкалывать, как никогда, чтоб закрепить за собой должность. Я знаю, как тебе важна твоя работа, и не хочу тебя ограничивать. Но и себя ломать не буду. Поэтому, ты уедешь сама. Прости. Я не стану тебе обузой.
Офира, с бешено бьющимся сердцем, вскочила на ноги и с силой обняла его. Она поняла, что теряет его, но все еще пыталась его убедить:
Одед, это не навсегда! Через несколько лет мы, наверно, вернемся сюда, только с деньгами и положением, и заживем так, как нам захочется!
Ты себе не представляешь, как я намучился один, когда тебя не бывало дома! – отвечал ей Одед, обнимая ее в ответ, хоть и не так сердечно, как она его. – Как скучал за тобой! Наши расставания, и то, что тебя постоянно отвлекают, опустошили меня.
Но ведь я каждый раз возвращалась к тебе!.. И буду возвращаться!.. – восклицала Офира.
Этого не достаточно для счастливой совместной жизни.
А если бы не релокация?
Боюсь, многого бы это не изменило. Пойми, мне такая жизнь не подходит. И мы ни к чему хорошему не придем, если будем и дальше так жить. Офира, – произнес он настойчиво и пылко, – я сделал тебе предложение летом. Сейчас апрель. По моим подсчетам, мы должны были быть сейчас как минимум после медового месяца, максимум – будущими родителями. Сама подумай, сколько времени потрачено! Еще раз спрашиваю тебя: как мы собираемся так жить?
Ты хочешь, чтоб я отказалась от должности? – насторожилась она.
Нет, конечно! Я всегда желал тебе удачи, и поддерживаю тебя и сейчас!
Тогда поехали со мною! Плевать на все! Поедем вместе!
Нет. Прости.
Одед снял с себя руки молодой женщины, спутницы своей жизни, и отошел на несколько шагов, словно показывая этим, что его решение принято. Офира, близкая к слезам, смотрела на него в упор.
Слова человека, который даже свои старые стихи публиковать не хотел, – попыталась она его уколоть. – Человека без амбиций, живущего своими вечными сомнениями.
Задетый за живое мужчина промолчал.
Ты меня любишь?
Что?
Ты любишь меня, Одед? – спросила она его в лоб.
Конечно люблю! – ошарашенно, но нетерпимо ответил тот. – Если бы не любил, то не жил бы с тобой вместе все эти годы, и уж подавно не предложил бы тебе выйти за меня замуж.
Возможно, ты любил меня достаточно сильно для того, чтоб жить со мной, но не достаточно сильно для того, чтоб решиться пойти за мной хоть на край света, – констатировала ужасно разочарованная Офира. – Если бы на моем месте была Галь, ты бы наверняка уехал с ней, не раздумывая. Да какое там уехал! Побежал бы за ней, как пес! Так ведь? Признайся!
В первый раз с момента окончания школы она позволила себе попытку ревности по отношению к их бывшей однокласснице. Той, из-за которой, или благодаря которой, этот мужчина, тогда еще юноша, обратил на нее внимание.
Одед Гоэль, которому, к великому его стыду, снова было нечего сказать ей в ответ, словил себя на мысли, что она была права. Невзирая на все их счастливые годы вместе, его чувства к Офире во многом уступали той экзальтированной тяге, какую он испытывал к Галь. Эта, пускай иллюзорная, тяга заполняла ему в прошлом все бреши в его чувствительной душе. Именно поэтому он никогда не посвящал стихов своей реальной спутнице жизни. Жесткие жизненные препятствия с Офирой привели лишь к тому, что брешь в душе Одеда расширилась. По этой причине, он не был готов все бросить и сорваться с ней туда, где, по ее словам, их ждало достойное будущее.
Впрочем, судя по всему, Офира тоже была себе на уме. Если ее чувства к нему были так сильны, то она вполне могла бы перевестись в другой отдел, или выставить свою кандидатуру на более подходящую для будущей новобрачной должность. Но она ни разу не заикнулась даже о такой попытке. Значит, она сама, хотя бы отчасти, внутренне была готова поломать то, что другим не удавалось даже построить.
Могу сказать тебе одно: я всегда был верен тебе одной, Офира, – нарушил он свое долгое молчание, одновременно уходя от ответа и точно оправдываясь. – Никогда, даже в мыслях, не предал тебя.
А я – тебя, – сдавленно проговорила она, пуская две слезы из глаз.
Поэтому, чтоб и в дальнейшем не допустить между нами предательства, я освобождаю тебя от твоего слова. – Он еще немного помолчал, собираясь с мыслями, и добавил: – Мы уже взрослые люди, дорогая. Уже не те бывшие школьники, что начали с чистого листа накануне выпускного. Нам давно следовало понять, что эта проклятая, зрелая и ответственная, жизнь разлучила нас. Теперь у тебя своя дорога, а у меня – своя. Мне тоже трудно. До безумия. Но хорошо, что это происходит с нами сейчас, до того, как мы успели пожениться, потому, что официальный развод с тобой я бы не пережил. В особенности с ребенком. Поэтому, я не держу тебя и благодарен тебе за все. Будь счастлива на новом месте!
Ты абсолютно уверен, Одед?
Да. К глубокому сожалению.
С этими словами несчастный молодой мужчина отвернулся к раковине и принялся мыть стоящую там посуду.
Офира, плача, подошла к столу, за которым они только что ужинали, сложила свои тарелки в стопку и отнесла их уже бывшему гражданскому мужу. Потом сняла с пальца и положила перед ним обручальное кольцо.
Одед оторвался от своего занятия и посмотрел на нее с состраданием. Он не представлял, что был способен причинить другому – близкому – человеку столько боли. Но, много раз все передумав и прочувствовав, увы, не видел для себя других вариантов. И, вместе с тем, он не хотел, чтобы она ушла ни с чем.
Оставь его себе, – мягко предложил он ей, указывая на кольцо. – Это – подарок. На долгую и добрую память обо мне, лопухе.
Офира подавленно вернула кольцо на палец. Потом она закрыла за собой дверь спальни, а Одед провел ночь на диване в гостиной.
Каждому хотелось верить, что до утра кто-то из них сломается и изменит свое решение. Но чуда не произошло. На следующий день Офира собрала вещи и переехала к родителям, а еще через месяц
покинула страну. С нового места она написала Одеду по электронной почте, что, невзирая на то, как они расстались, она все еще любит и ждет его, что ее дверь всегда открыта для него.
Одед раздумывал над этим. Охватывая мысленным взглядом их путь длиной почти в десять лет, и заново проверяя свои чувства, он несколько раз был готов откликнуться на ее зов. Но в последний момент оставлял все, как есть. Такая жизнь, действительно, была не для него, и, как бы ему ни было тяжко, он должен был оставить в прошлом и Офиру. Воистину, время ничего не значит!
Он пытался снова начать писать стихи на фоне их расставания. Думал, что эта эмоциональная встряска заставит его снова искать утешения в рифмованных строках. Но, либо он «заржавел», либо Офире так и не суждено было стать его музой.
Поскольку расходы на съемную квартиру были слишком высоки для него одного, мужчина, все-таки, вернулся к маме-папе и сестричкам. Его целью было подсобрать немного денег, чтобы потом сделать первый взнос за свое собственное, недорогое, жилье. Работа-дом – вот все, что заполняло его будни, но ничего другого он не желал. Его душа была пуста до невозможности.
Когда же денег было собрано достаточно, Одед отправился в ипотечный банк для консультации. Дождавшись своей очереди, он сел напротив светловолосой молодой женщины, на бирке которой было напечатано ее имя: «Эйнав Ганор». Так они и познакомились.
На консультации он, к своему огорчению, понял, что, несмотря на сэкономленную сумму, не потянет покупку квартиры. А если и потянет, то это будет ему не выгодно по многим, не только материальным, причинам. Таким образом, Одеду пришлось отказаться и от этой мечты тоже. Но взамен он приобрел новую подругу, вскоре ставшую его женой.
Эйнав оказалась абсолютной противоположностью Офире. Насколько та была обаятельной и гибкой, настолько эта – надменной и чопорной. Насколько для первой имели значение свобода и уважение к чужим границам, настолько вторая проявляла зависимость и собственничество по отношению к тем, от кого, якобы, зависела. У Офиры, журналистки большого таланта, на роду было написано блистать, но при этом она ничего из себя не строила. Эйнав же, педантичная сотрудница банка, ни к чему не стремилась, но окружала себя ореолом важности и значимости. Друзей и подруг у нее почти не было, а проводить время в коротких отпусках она предпочитала в одной позиции: горизонтальной.
Казалось бы, что могло быть общего между такой, как она, и Одедом? Тем не менее, рамки, поставленные ему Эйнав, создали для него зону комфорта, к которой он давно стремился. Характер Эйнав сулил ему душевный покой и определенность в жизни. В конце концов, что было нужно ему от жены? Чтоб та его ценила, вела домашнее хозяйство и не преподносила ему сюрпризов. Дважды обжегшись на молоке, он теперь дул на воду. Поэтому, встретив понравившуюся ему женщину, он решил ни в коем случае не тянуть, и не прогадал. После двух месяцев свиданий, Эйнав сразу дала ему согласие.
Ни бриллиантовых колец, ни круизов на яхте на этот раз не было, не говоря уже о свадьбе. Скрепив свое общее желание росписью в курортном городе на острове, где они провели неделю, молодожены переселились в другую съемную квартиру и стали жить.
Эйнав вполне оправдывала возложенные на нее супругом надежды: занималась домом, готовила еду, аккуратно вела все счета, не создавала лишнего шума. Одед помогал ей походами в магазин, мытьем посуды, планированием семейного бюджета. Всем этим он соответствовал определению, приклеевшемуся к нему еще в школе: что он-де идеальный партнер для домохозяйки и домоседки.
Поскольку Эйнав, как банковской служащей со стажем, полагались определенные льготы, они не отказались от видов на собственную квартиру. Нужно было только еще немного подсобрать денег. Следующим их шагом было рождение ребенка. Тогда Одед, наконец, смог бы сказать, что получил от жизни все, что хотел. Его мещанский брак с Эйнав обещал быть удачным. А вот о том, счастлив ли он в этом браке, мужчина предпочитал не думать.
Конечно, ему пришлось рассказать жене об Офире и подробно объяснить причины их разрыва. Но о Галь он никогда не обмолвился ей ни словом. Не углублялся он также в рассказы о школе. Да, у него была компашка, да, они хорошо проводили вместе время, а потом – разбежались. Что уже было говорить о стихах, которые он написал? Они, погребенные в своей коробке, точно в склепе, хранились здесь, в комнате, где он сидел. Этот свой скарб души Одед перевозил вместе с собой из дома в дом, хоть и не открывал его никому. Даже себе.
И вот, он получил звонок от «Рандеву», и этот звонок неожиданно вызвал в нем трепет. Почему? Он жил себе тихой, размеренной жизнью, которую заслужил. В его сердце, уставшем от потерь, не было уже места никаким страстям. Но, словно по волшебству, школа, с которой у него было связано столько тяжелых воспоминаний, позвала его, и он откликнулся.
Он рассказал о приглашении Эйнав, будучи уверенным, что она не заинтересуется. Однако, к его изумлению, Эйнав, которая, как правило, избегала общественных мероприятий, изъявила желание присоединиться к нему. Одеду и в голову не пришло, что она усмотрела в этом приглашении вызов для себя, что в своей душе она почуяла, что он таит в себе со школьных лет намного больше, чем делится с ней. Поэтому, ей захотелось самой взглянуть на тех, кто составляли круг близких друзей ее мужа и на обстановку, о которой была, пусть вскользь, но наслышана, и понять, какое место она занимает наряду с ними в его жизни.
Самое ироничное: Офира, бывшая гражданская жена Одеда, не представляла для Эйнав никакой угрозы, даже если бы и появилась на встрече. По внутреннему убеждению Эйнав, обручальное кольцо и штамп в паспорте служили для нее надежным щитом от этой успешной женщины, променявшей такого человека, как ее обожаемый муж, на карьеру.
Что же касалось Одеда, то его поразило другое: Галь, встречи с которой спустя столько лет он побаивался, оказалось, тоже была за границей, и тоже по работе! У него одновременно кольнуло сердце и свалилась с плеч гора. Последнее – от того, что, в отсутствие обеих женщин, которых он любил, этот вечер прошел для него спокойно. Первое – от осознания, что обе они ему не подходили, и что он, наконец, сделал правильный выбор супруги.
…Что же гложет его тогда? Почему же он просто не пошел сейчас спать со своей женой, а уселся поздней ночью в кабинете и мысленно переворошил свое прошлое? Может быть, потому, что понял, что, невзирая на все годы и на внешние факты своей биографии, он – все тот же Одед Гоэль, так же, как Хен и Шели – это все те же Хен и Шели, а Шахар – тот же Шахар? Стоя возле него в их бывшем классе, он прекрасно ощутил его волнение, и невольно испытал то же самое. А предложение Хена продолжить встречу в «Бар-бильярде», бывшем «Подвале», вызвало в нем сожаление об упущенных раньше моментах общения с его пьющими и гулящими одноклассниками.
Тот мальчишка, каким он был, и все, что было им пережито, вернулось к нему. Именно этого он опасался, и именно это, несмотря ни на что, привлекало его теперь. Хватит прятаться в серости своего благополучного бытия! Да, он будет в «Бар-бильярде», когда там все соберутся! Да, он будет встречаться с ними вновь и вновь. Пусть даже, задним числом, ради той незримой ниточки, что вела через них к заказаной для него Галь. Эйнав придется принять его друзей. А, может, она, все же, войдет в их компанию?
Рука Одеда потянулась к тайнику, где находилась коробка с его школьными стихами. Как же он изголодался по ним! Офира была права: ему стоило опубликовать хоть что-то из своего творчества. Но тогда он не был готов к самораскрытию. А теперь?
Коробка, обклееная цветной бумагой с сердечками и крупной надписью: «Моей единственной» имела потрепанный вид, страницы в пронумерованных тетрадях пожелтели. Последние записи в последнюю тетрадь он сделал спустя два года после выпускного. Она обрывалась на середине коротеньким стихом, как будто подытоживающим его юность:
Тех, кого память моя не покинет,
Вместе со мною, по-прежнему, нет:
Дети, которым вовеки не минет
В сердце моем восемнадцати лет.
Столько ж и мне, рядом шедшему, было
В тот черный год, когда… Чу, тишина!
