Илай Колесников
Честность
На следующий день паром и правда прибыл в Росток. Дело было под утро и друзья только-только успели позавтракать. Завтрак их был скуден: авокадо с тостами и брусничная газированная вода. С дядькой и его семьей еще вчера условились встретиться в фойе, у выхода в море, то есть на сушу, когда этот выход открывался. Пришли и сели на свои маленькие чемоданы. Настроение, впрочем, было прекрасным и легкость сдавливала в своих силках сердце, что то буквально парило, находилось в полете свободного падения. Пока ждали, к ребятам подошел музыкант и о чем-то тихо переговорил с Владимиром. Это что, еще один его старый друг? Нет! А вот и не угадали! Но после вчерашних посиделок и песнопений Бременских музыкант, которому нос утерли музыканты небременские, решил с ребятами позанкомиться. Но английского языка он, впрочем, почти что не знал, а потому подошел к Владимиру (тот, как ему показалось, чем-то был, как чистокровный немец). Былого решили не ворошить, и музыкант снова принес им все свои инструменты. Играли задорно, долго, весело. Игра чем-то напоминала что-то очень живое, как летний утренний перелив голосов птиц, ну, или одной могучей птички. Когда Мезерпос, как он представился раньше, со своей семьей подошел ко входу, тут уже собралась вся бодрствующая в это время публика, и в такт хлопала русской-народной «Калинке», исполняемой Ильей на тромбоне. Да… Зрелище, конечно, было необычное. Интересное. Почему бы, и правда, почему, все мои герои не стали вдруг бродячими музыкантами?! Генриусу бы так шло приплясывать, приседать под польку! Пожалуй, Мезерпос думал о том же, и на секунду даже хотел навсегда нанять этих ребят себе, но быстро отогнал эту глупую мысль. Но в гости, все-таки, звать не отказался. Он находился сейчас в таком материальном и возрастном положении, что что был лоялен почти абсолютно ко всему, а если принимал спонтанные решения, то делал это только ради разнообразия. Следует заметить, что Мезерпос достаточно часто принимал такие решения.
В Бремен добрались без труда, благополучно погостив пару дней у Мезерпосов. Несмотря на свой статус, в общении оказались наиприятнейшими людьми, для них ребята и пели, и плясали, с ними ребята много смеялись и вкусно кушали, а под конец, когда Илья дочитал им свой последний рассказ, остановившись на строчках: «Жизнь-это танец», жена Мезерпоса и вовсе попросила договориться того об участии путников в следующем цирковом представлении. Да… Давно слоны и жирафы, да, в Бременском цирке, был даже и такой, давно все эти звери не выступали под аккомпанемент этой бродячей, как водоворот, скандинавкой компании. И вот, в Бремен добрались без труда, до начала выступления было еще немного, в аэропорту, точнее, возле него, путников встретил один агент, какое-то должностное пиар-лицо этого цирка, и первым делом отвел их в местный ресторан, немецкую пивнушку. Пробовали всего и много: вепрево колено и свиную рульку, колбаски и шницели, хохотать и плакать с этим веселым представителем-немцы же! Еду, как принято, разносили румяные женщины в традиционных костюмах: красных или красноватых платьях с белыми фартуками, как бы старинного покроя. В общем, в Бремене путникам от души понравилось, о чем и предупреждал их Владимир. Вечером, уже после цирка и всех событий, произошедших там, ребята так же дружно собрались в этом же ресторанчике, уже впятером, без агента ( тот отправился праздновать успех к своим). И говорят, там действительно было на что посмотреть и о чем праздновать. А дело было вот как: актеров посадили в гримерку, наших несчастных горемык посадили в кресла, какие часто бывают в дорогих парикмахерских, и, к великому неудовольствию Владимира начали всячески пудрить. Владимир, правда, чуть подуспокоился, когда узнал, что этой процедуре был подвержен даже жираф, правда, в некоторых иных условиях. К жирафам Владимир вообще имел тайное уважение, после того случая, еще на «Молодости», когда Илья в очередной раз выкинул своего жирафа за борт, и того поглотила форель, которую потом друзья отведывали почти три дня-таких огромных размеров была рыбина. Но об этом как-нибудь потом, может. Сейчас гримерка. И вот, значит, загримированных до неузнаваемости Владимира и всех ребят, а так же барабан, лежащий у Ильи на коленях, объявили полностью готовыми к выступлению. Гримировальщицы, как водится, свою работу сделали и вышли. До выступления оставалось десять-пятнадцать минут, и ребята дружно, гурьбой, по катакомбам цирка побежали искать туалет, фонтан, впрочем, все, где можно было бы умыться. Строения катакомб, конечно, не знали и бежали себе наугад. А тут, представьте себе картину: бегут по какой-то лестнице, надстройке, и видят впереди, навстречу им-жираф, ведомый досмотрщиком на выступление. Жирафы, впрочем, вовсе не агрессивны. Ну, засмотрелись на жирафа, Илья его даже почесал за ухом, как того волшебного зверя из Гарри Поттера, и вроде бы пошли по верху дальше. Но тут как-то невзначай, своей обычной походкой из-за угла пристройки вышла одна из гримерш… Наверное, решив познакомиться с Ильей поближе. Ну, ребятам, понятное дело, чтобы не быть пойманными на месте преступления, да еще и с тромбоном, который, как и барабан, собирались отмыть, не оставалось делать ничего, кроме как взять, и со всей отважностью мускуле над правым ухом вчетвером запрыгнуть на жирафа. Кто же знал, что в этой надстройке висело порядка десяти камер, смотрящих туда, вниз, и ретранслирующих все происходящее с жирафом на публику. А теперь представьте, как себя почувствовали гости в зрительном зале, как увидели сие представление? Крайне озадаченно и заинтересованно, скажу я вам. Жираф же и дрессировщик будто ничего не заметили, а это означало, что феерии быть. Примерка вдруг неожиданно стала пустовать, но когда пропажи хватились, Илья уже во всю отплясывал, радостный, под аккомпанемент своих путников и запевал, заигрывал так полюбившуюся ему калинку на своем тромбоне. Потихоньку все в зале, оправившись от неожиданности, начали хлопать и подпевать. Дрессировщик стоял с раскрытым ртом, не смея и не желая скрывать своего удивления, но тоже хлопал. Казалось, хлопало все, даже цирк стойками своего шатра, даже жираф своими потертыми копытцами. Можете представить себе теперь тот ажиотаж, что вызвало представление. После агент сказал, что зрители хотят еще больше сеансов. Ребята согласились. Им выплатили еще больший гонорар. Сейчас, сидя в ресторане, никто из них даже ни о чем и не думал. Жизнь им казалось какой-то сказкой, текучим медом, что, бывает, вытащишь из банки, и он течет-течет, напоминая вечность, и ты знаешь, что он никогда не остановится. Все просто наслаждались тем, что наслаждаются жизнью. На часах, как это почему-то часто бывает в таких случаях, было без двадцати двенадцать.
Глава 18. «Дорога»
На следующий день вышли еще до рассвета. Кристиан сказал, что если ребята действительно хотят играть в казино, то должны бы уже столкнуться с понятием удача, фортуна. А фортуна, как мы знаем, не любит нерешительных и самоуверенных людей. Потому что, ведь если так посудить, то фортуна приходит ко всем, и люди лишь не в силах ее остудить, задержать, сделать своей домработницей. «Вот вчера-говорит Кристиан-разве не счастье ли, не везение, причем, я даже не знаю, что больше: то, что нас накрасили, как папуасов, или то, что мы встретились лоб в лоб с самим жирафом, разве не счастье ли, не везение ли это? И то, что, когда у нас оставались уже последние гроши, вдруг вышел случай заработать ровно столько, чтобы хватило до Таллина. По моему, судьба, или фортуна, а может, это и есть одно и то же, хочет сказать нам, что принимает наш вызов и готова сразиться с нами в казино, тщательно прокладывая нам туда дорогу. Разве не счастье ли, не везение, что именно тогда, когда мы поняли, хотя бы примерно поняли, как работает счастье, они заговорили с нами?»,-говорил Кристиан сегодня в полдень в гостиной одного уютного немецкого домика, где прекрасно и много лет уже подряд жили немецкие бабушка и дедушка, коренные Бременцы. Они с радостью согласились приютить отчаянных молодых музыкантов и дать им переночевать, хотя и сами видели всю их отчаянность. Они ведь слышали и о неимоверной красоте их выступления. «В свое время-говорил дедушка Илье-я ездил в Москву, тогда это был еще СССР, и с одним хорошим другом на спор на руках залазил вверх по эскалатору. Но чтобы так! Оседлать жирафа!-тут немец выдал какое-то интересное, чисто немецкое ругательство и продолжил-но чтобы так! Да… Порою, вот в такие моменты, мне начинает казаться, что я прожил свою молодость немного зря.» «Да..-отвечал Илья-мне тоже начинает казаться, что я проживаю свою молодость очень зря, ведь я никогда, никогда в своей жизни не ходил на руках, а ведь уже такой дылда! А еще отчаянный, называется.» И так они все всемером, прекрасно, за разговорами и спорами, улыбками и дружескими похлопываниями по спине провели этот вечер в гостиной, рассчитанной человек, ну, максимум на трёх-четырех. А впрочем, никогда не замечали? Приятно, вот этак в безликий ноябрьский вечер забиться куда-нибудь со своими родственниками, чтобы было тепло и пить чай, обязательно с детским гомоном, и болтать, непринужденно болтать, тихо перелистывая фотоальбомы. И, чтобы, знаете, у каждого был какой-нибудь личный интерес к поддержанию этой загадочно-приятной беседы, ведь такая атмосфера не задается сама по себе, здесь нужна тайна. Например, чтобы кто-то был занят важным делом, а всех держал бы в курсе событий, а потом придумал бы какую-нибудь шутку, которая бы всех очень порадовала своей изворотливостью. Ах, как же я люблю такие вечера и как же они прекрасны! А еще лучше, если вечер сначала вовсе не задался. Чтобы например, в прошлый раз, когда уходились гости, ты был так счастлив, что двигался, казалось, в другом измерении, а теперь вдруг, в этот раз смотришь, и все как-то сыро, серо… Такие вечера самые пикантные. Ведь сырость временна. И, вряд ли, если вчера вам было весело, то сегодня не будет. Такие, быть может, чуть неудачно начавшиеся вечера заканчиваются всегда словами: «А знаешь, все еще будет, теплый ветер еще подует!», в то время, как ты, вышедши на балкон своего дома, взглядами мечтаний провожаешь взрослых и детских гостей, всерьез задумываясь о семейном счастье и о том, что хорошо бы было завести не одного, а пару-тройку детёнков, а сверху в это время этакой красной смородиной пестреет марс, и вокруг небо разбивается фарфоровой тарелочкой на большую медведицу, дракона, стрельца… В такие моменты всегда хочется начать читать, а может, даже писать стихи…
«Господи, я так рад, и мне не хватает сил. Люди, спасибо, что есть вы и что уходите. Льются о жизни моей проливные дожди, но я сегодня не стану мочить о них свои ноги. В магнитофоне привычно мелькнет группа Кино. Куда ни глянешь-повсюду разлита молодость. Жизнь разгоняется, словно вагон метро, я машиниста прошу увеличить скорость. Вновь заалеет сотня ярких светил, месяц засветит в небе черной смородиной. Господи, я так рад, и мне не хватает сил. Люди, спасибо, что есть вы и что уходите!»
***
Вот так вот смотришь, всматриваешься в небо и замечаешь-синеет. Воспоминания работают, выплывая одно за другим, и почему-то видится большая чёрная машина, Лондон, а с другой стороны-барабаны и хорошая компания ребят. Только что светало, и шли вдоль автодороги, переодически протягивая руки проезжающим мимо автомобилям, будто желая с ними поздороваться. Ещё не завтракали, и, соблюдая тишину, каждый шёл погруженный в свои мысли. Илья начинал мечтать. И в местах своих встретил он один неоспоримый, интересный факт: любой мечтающий желает выделить в своих грезах грезы физические и духовные, но получает лишь отдельные картины из жизни, и понимает, что счастлив тот, кто сумел собрать этот пазл воедино. Любой мечтающий боится, хотя бы опасается, что, появись у него деньги, пойди он по тропе больших машин, он потеряет что-то духовное, пойди же он по тропе духовного-потеряет деньги и тени больших чёрных машин. И сейчас я хочу сказать: не переживайте, мечтающие, это сомнение-ничто иное, как тщательно замаскированная леска, капкан, на пути к вашему успеху. Если вы будете идти, думая, что идёте, на самом же деле стоять над этим капканом, то вы потеряете главное-свой шаг. И жизнь устроена так просто, что, перейдя через этот капкан, дав себе установку, что будете счастливы и физически, и духовно. Человеки-Боги, если знают, чего они хотят. Жизнь-это танец. Разрешено все, только не останавливайся и не останавливай других. Ребята, наконец, поймали фуру. За рулём оказался украинец, очень приятный на вид Одессид, сказавший, что не испытывает к русским никаких чувств, кроме чувств сотоварищеских и братских. До Таллина согласился подвести, и чуть ли не с улыбкой на лице просил их играть музыку по дороге. Я же вам не сказал-Мезерпос по дороге подарил друзьям три музыкальных инструмента. Ребята с благодарностью полезли в кузов, и сразу же, без разогреву, начали играть. Конечно же-малинку, ведь был и повод-одессит вёз малину, много-много малины в своём кузове, и, пожалуй сейчас подкатывался со смеху. До Таллина ехали, как в сказке, три дня и три ночи. И, конечно, уж куда без этого, за время путешествия с ребятами произошло пару историй. Но обо всем по порядку. Однажды остановились на ночлег у одной женщины, державшей, что называется, этакий кабачок. Денег на всех почему-то не хватило, и уже было хотели попрощаться и пойти спать в кузов машины( а что, тепло и пахнет малиной), как она, эта женщина, предложила сделку. «Что, если вы испечёте мне два торта?»-сказала она, узнав, что Отти-пекарь, и не будем уж здесь приводить разговоры, всякие улыбки и мягкие колкости, скажем лишь так, что от идеи никто не отказался, а Генри сказал даже, что пойдёт с Владимиром и одесситом за продуктами, точнее поедет, и они испекут хозяйке не два торта, а четыре, и та их бесплатно пустит переночевать. Ребята выбирали, чего готовить, и выбрали по совету Ильи медовик, который, впрочем, готовится быстро, торт из банана и какао, и ещё два, но их уже выбрал Генри, а я пишу только рецепты Отти, к тому же он уже убежал. Сколько у нас уже, кстати, получилось рецептов? Я думаю, около тридцати-сорока, правда, пошли все больше не новые, а вкусные блюда. Надеюсь, вы мне это простите. Тем более, как в музыке только семь нот и столько песен, так и в кулинарии любое блюдо можно по новому, каждый раз подавать. Медовик я и сам вчера готовил, и могу подтвердить, что пах он очень вкусно, да и банановый торт, я думаю, вы догадались, готовил тоже я сам.
Кристиан на одной из заправок взял себя в руки и пошёл отжиматься. В тот раз ребята нашли ёжика: А дело было вот как: вечерело, небо, как это часто бывает в ноябре, своими последними предпраздничными красками напоминало желтую карибскую медь. Ну, или Кристиану было тепло после почти десятичасового перегона в окружении малины, бесед и хорошей музыки. Так или иначе, глядя на желтую заправку Шелл, окружённую хвойным лесом справа и уже севшим солнцем цвета шоколада слева и потоком фар на дороге, ребята испытывали удовольствие. И вот, пока Одессит пошёл оплачивать счёт, а друзья разбрелись кто куда, размяться, Илья, например, и вовсе пошёл бегать, Кристиан принялся за своё. Переходя, кажется, уже к третьей сотне, он увидел под собой настоящего живого ежа. Уж я и не знаю, друзья, что все-таки заставило зверя выйти в такую темень и холодрыгу? Ноябрь-время не детское, и все ежи в это время обычно спят. Но этот не только не спал, но ещё и фыркал под Кристианом, не сходя со своего места, так, что первый не мог больше сделать и одного отжимания от смеха. И вот сейчас, сидя в уютной квартире в Таллине, ребята знакомили друга Владимира с этим ежом. Тогда, на завтраке, Кристиан назвал его «Трамвай на улице вязов», потому что ёж изрядно напугал Кристиана и при этом фырчал, как трамвай. Сокращённо его стали называть Трамвайчик. И этот ёж есть не игра слов, а ни что иное, как знаки судьбы. Дело в том, что Кристиан в тот день спал мало, и судьба так решила позаботиться о его здоровье. Что же, у неё это вышло, и в тот день Кристиан в обнимку с ежом сразу пошёл спать. Так что, друзья, слушайте ка тоже знаки судьбы, называйте ежей трамвайчиками, они того стоят, правда, и будьте здоровы, если кто-то из вас вдруг сейчас чихнул. А Илья, пожалуй, отправится в Белоруссию, а то и правда не успеет вернуться до Нового Года. А надо бы! Пока! Держим кулачки за Илюшу! Мы должны разумом переиграть фортуну, как сказал бы Ленин с броневичка.
Глава 19 «Минск»
Ну, привет, друзья, доброе утро! А знаете, что? Хорошо даже, этак, что вчера под конец меня так понесло. И правда. Мне кажется, в словах между уходящим гостем и его провожающим так много правды. Именно потому такие прощания подолгу затягиваются. Вот и здесь, как по мне, так же. А впрочем… а впрочем, что вы думаете, не в желании ли есть горячо любимый всеми нами ещё со школы смысл жизни? Ведь, согласитесь, без желания делать что-либо много, много неинтереснее. И вот, как хотите, но засыпая вчера я поставил себе три цели в один шаг и погрустнел малость. И похоже, если и грусть, и мечтательность, и всяческие разные трудности не дают нам беспроблемно достичь цели, то, быть может, смысл жизни с целью, ключ к этой цели есть невозможное, необъятное, всеполагающее желание. А? Что вы на это думаете? А потому обещаю, торжественно клянусь, что лишь делая шаг чуть больше верного и соблюдая его почти всегда на протяжении целей в поставленный вами срок, я обещаю, я выполню эти цели. Ведь если знать, что все ещё будет, то все ещё будет. Полезно исключить из своего дня на время все, что не считаешь главным и оставить лишь пару вещей. У меня это писать и готовить. Полезно выполнять данную процедуру хотя бы неделю, и уделить тем двум вещам простое действие, выполнение которого по времени ограничивается лишь вашим желанием. Да, полезно сделать так. Помните, где-то был видеоролик, или просто притча, о том, как профессор обьясняет одну вещь. Он ставил перед студентами банку, клал рядом камни, песок, воду, гальку, и вопрошал: залезет ли это все? И, чтобы залезло, клал первыми камни, потом гальку, после песок, и уж в конце заливал все водой, уже закрывая банку. Полезно пожить, чувствуя, как в тебе живут лишь два твоих самых любимых камня, а остальное место пусто и настолько, что ты можешь положить туда все, что бы ни захотел. В моем случае такими камнями являются писание и готовка. Порой мне кажется, что, имея такую банку над головой, имея такие два камня, при условии, что тебя не будут тормошить, при этом условии, порой мне кажется, можно прожить хорошо, а порой даже просто счастливо. Но, по сути, если так прикинуть, то банка это и есть жизнь. А камни эти-любовь к жизни, которая может выражаться в чем угодно. Ведь, помните? Мы способны на все, а значит и любовь к жизни можем выразить через любое, и лучше даже не одно действие. Чтобы оно там, в банке, набухало и разливалось, как кислород, живительной влагой жизни. Чем, впрочем, и занимаются наши герои! Они путешествуют, они смеются, они живут сегодняшним днём и пробуют золото жизни на прочность. Они рискуют. В конце-концов, они говорят на языке жизни, ведь фортуна- ни что иное, как ее, хоть и немножко капризное проявление. Илья, например, сейчас на старом, потертом седане БМВ вместе со своим другом детства едет в Беларусь. Какая-то страсть к машинам у Ильи с детства. Помните, я писал про «фар-фыр»? И вот, повзрослев, глядя на настоящие автомобили, их диски, двигатели, Илья всегда видел нечто большее, чем просто груду металла, чем только способ передвижения… Илья всегда имел чуть изощрённую, неподдающуюся уму фантазию. Сейчас, стоя ранним эстонским утром на заправке, глядя прочь от рассветного солнца, на запад, в свете фар выдыхая, как дракон, клубы дыма, Илья глядел на машину и в нем, по мере его любования, просыпалась некая мысль: а не купить ли ему, в случае выигрыша какую-нибудь хорошую машину? Красные, искрящиеся тучи фар, с одного взгляда говорившие о дороге, как о дороге жизни, указывающие, сколько же раз пришлось тормозить, но и разгоняться-не меньше; дерзко повернутые до упора вбок колёса-все это, в дополнение к красоте природы, что их окружала, постепенно возрождало то самое чувство, то забытое непреодолимое желание тяги автомобиля в Илье. Решил: если выиграю-куплю себе такой же, только нового поколения. Решив, сел на переднее пассажирское сиденье, и после пары уютных мгновений, когда дворники приятно заскрежетали по чуть замоченному снегом стеклу, поехали. Ехать же до Беларуси было небыстро, хоть и недолго, но все, по большей части огородами, этакими дорогами с очень хорошим асфальтом, но в чистом поле и лишь в одну полосу, как в Литве. И, пользуясь случаем, давайте я вам опишу это небольшое государство. Помню, Литву мы проезжали в два этапа: первый, до Вильнюса, а второй-от одной до другой границы. Второй этап мне запомнился лучше, все потому что дольше ехали. Хорошо помню две вещи: непринужденность, спокойствие и некое ведьмино волшебство литовских полей и порхающих над ними бабочек, и просто феноменальных литовских женщин-вроде таких же, как и шведские, но, быть может, чуть более загорелых, одухотворенных, скажем, как если бы это была пшеница из более мягких сортов: в общем, обладающая именно тем, чем-то, возможно и правда имея в глазах блеск ведьмы, чего так не хватало Илье в Хельге, и чего он в ней как не искал-не увидел. Сейчас Литва у меня ассоциируется со «Сказками старого Вильнюса», по большей части. Тогда же, когда я только первый раз ехал туда-лишь с провинциальной страной-городком на самом юге Балтики. Илья же со своим другом вдруг разогнались. На них, знаете ли, напал тот порыв ветра, что везде называется по разному, и нигде не имеет одного какого-то значение, кроме как в самой душе человеческой. И имя ему, там, в душе: «Домой». Включив в приёмнике песню «Сектора Газа», открыли окна, и, обгоняя очередной самосвал по встречной кричали : «Взвоет ветер над бараками, БМП нам лязгнет траками, домой, домой, пора домой!».
В Минск приехали поздно вечером, в то время, когда, по словам одного автора Тралики уже не ходят, и как раз в то время, когда всегда и везде начинается самое интересное. Проезжали по какой-то второстепенной улице, выискивая кафе, где можно было бы насладиться вкусами родного борща, драников, сметаны, сала, гречки. Как раз в этот момент мимо пролетела стая ночных гонщиков. Ах, весела жизнь в своём проявлении! И, как Хемингуэй писал, лишь предварительно окунувшись в воду с акулами, так и всем нам время от времени приходят сумасшедшие, буквально безбашенные идеи. Сидя в субботу на уроке физики, я понял, в который, собственно говоря раз понял, что в мире все связано. А дело было вот как:
Наш учитель начал объяснять новую тему, в который раз, по моему, основы молекулярной физики, впрочем, не помню. Помню лишь, что в тот момент, сидя за партой с двумя товарищами (у меня и вправду весёлые товарищи) и, понимая, что дополнительная физика по субботам мне, оказывается, не так и нужна, вдруг стал так, от нечего делать записывать цели в тетрадь. И, внимание, дорогие друзья, все эти цели мигом вылились во что-то большее. Что, как мне кажется, достойно, несмотря на отступления от темы, вашего внимания. А именно: кому-то или чему-то надо, чтобы мы жили. Смысл жизни в том, что, чем больше ты живешь, тем больше у тебя шансов, чтобы узнать смысл жизни. Грубо говоря, человек-это то, что будет, если наделить молекулу разумом. Собака видит мир по другому. Как мы можем утверждать, что молекула-не человек? Сила разума выше физической силы, а а потому лучше потратить уйму времени на план, чтобы найти максимально понятное одно действие, для достижения цели. Каждый день ставить вопрос: Как я могу приблизиться к своей цели? Как я могу лучше учиться, писать, готовить, заниматься спортом? Ну, думаю, дорогие друзья, вы поняли, о чем идёт речь. И, кто знает, быть может, ответы на эти вопросы вскоре, по выходе этой книги, станут волновать человечество. Шучу-шучу, но знаю одно точно: будь я успешен в будущем, эта книга станет явным промером того, что значит быть успешным? Почему я им стал? Потому что не боялся задавать вот таких сумасшедших вопросов. А Илья с другом тем временем гуляли по ночному Минску, держа в руке стаканчик из-под кофе латте, периодически садясь на лавочке, слушая с наслаждением песни ветра, и порой того бродячего музыканта, которому, казалось, отдавил слух слоник, но слушал при этом с таким наслаждением, с такой почтительной простительностью, с какой только могут слушать люди, работавшие весь день над движением тяжелой цели, зная, что с каждым днём она приближается намного, и не сегодня-завтра ее алая спина, как спина красного Минского солнца с утра покажется из-за горизонта. Прописав всю ночь, а после поспав часов пять-шесть в машине, с утра пораньше, как было уже сказано, с восходом солнца отправились к финальной точке своего путешествия-казино на границе с Россией. Машина приятно зашипела, холодея, но согреваясь душой от столь родного, ноябрьского утреннего мороза, и чуть проскользнув на образовавшемся за ночь льду, проскакала вдоль последних листьев рябины, опавших, должно быть, давно, но застывших во льдах, как мамонты, ожидая своего великого часа. Как и мы, дорогие друзья, как и мы. Но, обещаю, этот час у нас с вами еще будет. А потому машина остановилась, и Илья взял один такой листочек с земли, красный, румяный, свежий, на удачу. Порою Илья был очень суеверным человеком.
В последнее время Илья стал снова писать. Вся эта денежная лихорадка, приключения, события минувших дней, паромы, папиросы, цирк, сильно вдохновили его. Он больше не хотел ограничиваться маленькими рассказами длиною в месяц. Написав один роман, дописав то, что у него осталось, он хотел бы начать писать торой. Теперь Илья имел обширные, более обширные взгляды и планы на жизнь. И рассчитывал, а неуверенность всегда приходит к людям в такие моменты, что если проиграется-наймется в плавание, как великий Мартин Иден. Ну. Или машинистом европейского экспресса, или грузчиком. А впрочем-кем угодно, лишь бы иметь хоть что-то, чуть-чуть необходимых для питания денег, крышу над головой, и писать-писать-писать… Илья хочет поделиться своими старыми работами, отпустить их от себя, и после начать все заново, как говорится-начать жизнь с чистого листа. Так что же, послушаем Илью? Поможем ему освободиться от нажитого? Я считаю, что парню надо дать шанс, тем более, что это может быть интересно. Итак, приступим.
«Американка»
|.
Илай и его наставник играли в шахматы. Шёлково-серые брюки, свежий, словно сотня кофейных зёрен, светлый пиджак, белая кофта с высоким воротом-вот одежда Илая. Речной ветер развевает его волосы цвета виолончели, так, что они становятся похожими на солому. Воздух наполнен тем ароматом душевного тепла, которое наступает неожиданно и бывает только в двадцатых числах июня, когда всё ещё впереди. Наставник своими добрыми, седыми глазами передвигает фигуры. Ход конём: вечер на берегу Дуная обратился погожим, словно после долгой работы, которая приходится по душе. Наставник говорит: Илай, запомни. Шахматы-хорошая вещь. Они помогают собраться с мыслями. Наставник говорит: Илай, вот твоё домашнее задание. Ты-музыкант, и чтобы любить свою скрипку, лучше её чувствовать, ты должен каждый день приходить и играть со мной. Илай и его наставник молчат. Илай собирается с мыслями.
Эх, жалко, что уже ничего не вернуть. Выходя из Кафе на Гроссельштрассе, глядя вслед предзакатным лучам, Илай решается повторить маршрут дождливого полдня. «Поразительно. И она прошла прямо здесь». Брусчатка под ногами Илая, цветы в потемневших горшках, облака, едва нависаюшие над городом, даже сам Илай-всё изменилось. Словно стоит только зацепиться за воспоминания, как они, одно за другим, начинают падать в беспросветную бездну. Выходит, человек запоминает лишь силуэты? Быть может потому прошлое кажется нам таким стоящим, а настоящее-плохим? Но скорее всего потому, что раньше действительно было лучше. Вот и собор, блестевший тёмным золотом поверх дождя, теперь стоит, осунувшись, глядя в вечность своими помятыми куполами, и словно подтверждает всё, сказанное ранее. Замедляя шаг, ступая мягкой кожей обуви по серому камню былых надежд, Илай непредвзято размышляет: Так в чём же тогда Смысл жизни? Играючи, во весь опор, или не спеша; как в детстве, или по-взрослому, гнаться за жёлтой бабочкой счастья, а после, изодрав колени в кровь, сидеть в чужой траве и с горечью сожалеть о содеянном? Или ловить бабочку до того, как она взлетела? Но так не бывает. Садясь в автобус, будто в холодный июньский день, который в мыслях стал его вторым домом, Илай на секунду остановился. Пригляделся, соскочил со ступеньки, но только успел прокричать что-то вроде: «Ты здесь, Боже!», как вскоре понял, что перед ним лишь пустая площадь и мираж, словно плод его болезненного воображения, похороненного прошлым. Спустя полчаса на площади Марии Терезы Илай скорбил, что судьба не играет дважды.
||.
Всего два года назад она прошла по Гроссельштрассе, озаряя жизнь своим немым присутствием. Блеклые, красные, розовые фиалки на этой улице всегда были хороши, но, казалось, только сейчас обрели свой истинный смысл. Свежей и ненавязчивой красотой Она как бы подчеркивала лето вокруг себя. Русые локоны при мерном стуке её каблучков так живо ударялись о белую шею, что в тот момент были Ему самыми близкими друзьями на земле. Её веснушки и голубые глаза, тёплая шаль на босые плечи, плавная, но простая походка-всё это заставляло Илая не оправдываясь глазеть на неё в столь холодный июньский дождь. Незнакомка шла и приятным, но терпким голосом отвечала на телефонный звонок. Её таинственный англоязычный диалект почти окончательно сводил с ума Илая. Про себя Илай прозвал её Американкой. Но дождь лил как из ведра и с каждой секундой становился сильнее. Причём на небесах не было никаких предпосылок к дождю, разве что они выглядели по-Австрийски серыми. Лужа у соседнего столика начинала обретать те критические размеры, которые в древности приобрёл Мировой океан. В течение пятнадцати минут Илай смотрел в одну точку: между окнами чужих домов, недалеко от водосточного русла. Он размышлял: как быть ему с той красотой, что его посетила. Догадываясь, конечно, что красота его безвозвратно уходит, может быть навсегда, и если её не смоет этот ненастный дождь, то унесёт песчинкой ветра время. А потому Илай встал и, несмотря на пиджак на плечах и белую летнюю обувь, пошёл спасать столь необычную для местных Австрийских широт девушку. Пока Илай шёл, мысли его витали где-то далеко в облаках, выше дождей и ветра. Он думал о превратностях судьбы. Но Американки не было, как и хорошей погоды, и однажды Илай принял за Американку обычную старуху, выскочившую из-за угла. Когда центральная площадь показала себя во всей красе, во всей широте своих намерений, ноги сами понесли Илая к автобусу, вот-вот уходящему в никуда, но сухому, словно лицо младенца в первые минуты после горя. Однако вскоре автобус, ещё недавно спасительный, теперь, словно первый обитель зла, увозил Илая от его немой надежды. И девушка-Американка, глядя вслед, жаждала лишь окончания непогоды, но никак не встречи с молодым австрийским музыкантом.
