Илай Колесников
Честность
Глава 23. «?»
Владимир же привел ребят в такое место, в такое, как бы сказать, знаменательное, ключевое место. Идея Владимира была такова: каждый по очереди взойдёт беседку, проглядывающуюся вдалеке в роще, и полчаса просидит там, в тишине и неведении, раздумывая над тем, как ему дальше жить. После, когда закончится его очередь, подойдет очередь другого, спокойно выйдет, и, не говоря никому ни слова о своем выборе, пустит следующего. От беседки идут три тропинки: одна назад, к той же железнодорожной платформе, вторая-по толстому слою льда, щедро наморозившему Эстонию, по бережку, в Таллин; третья же, самая главная, куда-то на запад, к приключениям. И вот, перед друзьями стояла задача: найти цель, одну единственную и большую, наиважнейшую цель, и в соответсвии с ней выбрать дорогу. И уже никогда с нее не сворачивать. Владимир рассчитал и все сделал так, чтобы ближе к полночи все они вместе зашли в беседку, чокнулись бокалом шампанского, пожелали друг другу удачи, высказали бы благодарность за дни, прожитые вместе, и с последним, двенадцатым ударом курантов вышли бы в путь, не теряя ни единой секунды. И такую беседку предлагаю сооружать я вам каждый раз, когда вы стоите перед выбором, совершая важное решение, или лишь хотите сделать свое решение важным, чем-то, от чего вы могли бы оттолкнуться потом. Я сейчас серьезно. Просто выделите полчаса и останьтесь абсолютно один, одна. Проанализируйте все. И по прошествии получаса выберите дорогу. Назад, к станции, это значит все закончить, исправить, поменять все и начать что-то новое. Вторая, в Таллин, это значит продолжать делать то, что вы делали. А эти полчаса считать лишь временем незапланированной медитации. Третья же дорога, на запад, это дорога, пойдя по которой вы найдете наконец свою самую будоражащую мечту и двигаться к ней. И навсегда покончить со своей неуверенностью. Люди-боги. Они беспомощны лишь в выборе своего всемогущества. Ребята по очереди стали заходить в беседку. Наступила полночь. Как только наступила, зашли все вместе, сразу. Владимир достал откуда-то и вправду целую бутылку шампанского. Разлили, когда чокались. Но Илья просто закрыл на это глаза, наслаждаясь таким моментом. Все было, как он и представлял: куранты били двенадцать часов, подбрасываемые окрыленными хлопьями снега, и в воздухе стояло необычное сияние, как будто мерцание, словно кто-то включил невидимые фонари, гирлянды, щедро развешанные Владимиром в роще. Закрывая глаза, Илья представил некое хитрое переплетение ощущений, происходящих у него внутри. Белый снег, белые хлопья этого замечательного, почти родного северного эстонского снега плавно залетали в беседку через прорези в окошках, плавно гладили Илью по лицу, сразу тая. Складывалось впечатление, что тебя поливает из самого что ни на есть обычного ведра. Откуда-то вдруг стал доноситься шум, чуть резковатый гул. Такое бывает обычно, когда долго сидишь в тишине и вдруг начинаешь прислушиваться. Органы чувств часто играют с нами в шутку. Открыв глаза, Илья почему то оказался на дне «Молодости», как бы полностью погруженный в неё, с банкой малинового варенья в руках, как будто прячась, стараясь спрятаться от очередного шторма, настигшего путников где-то в северном море. Назавтра должны были приплыть в Амстердам. Владимир отчаянно рулил, и так как ветер был лишь попутным, а те датчане, что однажды забрали лодку, сказали, что не так уж она и хрупка, то обещался прибыть к берегу Голландии ещё ночью.
***
Дискутировали о чем-то волнующем и интересном, что может волновать только поистине свободных людей. Чтобы пар не выкипел, не прошел через них насквозь, остужали себя копнами ветра, холодным бризом мелких морских волн. Впрочем, даже и пар, исходящий из них был каким-то родным, добрым. Буквально все в ребятах говорило о их радости от возвращения в море. Шла, пожалуй, вторая неделя их пути после выхода в новогоднюю ночь из Таллина. Все там, в Таллине, чувствовали мысленную необходимость в переменах, а Владимир, как капитан корабля, и подавно, но за имением чувства такта не мог вот так просто покинуть землю, края, в которых его приютил его лучший друг. И он нашел выход из положения. Он придумал такое решение, за которое «Спасибо» ему скажут все. Да что скажут! Мне кажется, сейчас, четырнадцатого января, и друг Владимира, и уж тем более Генриус, все уже успели обжиться на новом месте, и с радостью, по настоянию Ильи провожают Новый год. По моему, все они очень даже счастливы. Ведь дело было вот как:
По пробитии курантами двенадцати часов ребята, как и условились, пошли в разные стороны. Наша первоначальная плеяда героев: Илья, Владимир, Кристиан и Отти отправились покорять морские вершины, выбрав тропинку номер два, хоть лед нынче и был не слишком крепок, зато достаточно скользок. Генриус отправился, почти бегом, с новым, казалось, смыслом жизни первым путем на отъезжающую электричку. По его глазам было видно, что он знает, что делает. Друг же Владимира стоял в нерешительности долго, как это и бывает в таких случаях, а после, сжав волю в кулак, отправился по пути третьему, ведь он всегда мечтал стать путешественником. В Россию ли он отправился, или на запад, но я уверен в одном: сейчас, по прошествии четырнадцати дней с момента принятия решения он неизменно счастлив. Отплывая от пристани в Таллине (датчане привезли «Молодость»прямо туда-так им понравилось путешествие) взяли заскочившего уже на ходу Генриуса, который признался, что не знает пока ничего лучше своего домика в Копенгагене. И вот, два дня назад высадили Генриуса, попрощавшись с ним. В Копенгагене перевели деньги, вырученные за аренду лодки на счет Генриуса, и, побыв на открытии маленькой булочной на Ньюхавен, в доме Генриуса, прямо у воды, отчалили. Проплывая под знаменитым мостом, три раза погудели в гонг, и уже без абсолютно какого бы то ни было зазрения совести. Они теперь могли себе позволить десятки таких яхт, которыми в изобилии кишело море. Лишь понимали, что счастье не в этом, а в их любимой, вытащенной с Идэна «Молодости». Счастье в том, чтобы добраться до Афин, по дороге съев всю живность, которая бы хотела съесть их, счастье-узнать что-то новое, купить маленький домик в горах Чили, но никак не в яхтах, а если и в яхтах, то совсем чуть-чуть, ненадолго. Для Ильи было счастье в написании романа, которого готова была уже половника, и который он вдруг решил переписывать, да так, чтобы ни у кого и сомнения не осталось, он-писатель. Для Кристиан счастьем было преодолеть порог в четыреста отжиманий, ранее чем на половине пути до Афин. Для Отри-приготовить закуску из помидорок, плавленного сыра и хлеба, будто только вытащенного из печи. Умеют же в Копенгагене готовить хлеб! Для Владимира счастьем было успеть в Амстердам к полночи, как он и обещал, ну или рано поутру пройти, проплыть на «Молодости» все местные каналы. В Амстердам и правда успели. Зашли в местную гавань уже ближе к полночи. В предверии крещенских морозов Илья не преминул искупаться, прыгнув за своим, приобретшим цвет, вкус, запах и характер стальным жировиком в Голландскую бездну. Вынырнул весь веселый, довольный, почти не ощущающий от радости холода, и под изученные возгласы случайных прохожих на пристани полез греться обратно на «Молодость». Отти начинал что-то готовить.
Глава 24. «Такой бодрый»
Мне кажется, во мне заложена необъяснимая, никогда и никогда не уходящая, просто нейдущая тяга к морю. Я всегда плохо плавал, и, пожалуй, плаваю, а потому всегда смерть как боюсь, стоя на палубе круизного лайнера представлять, что вдруг упаду в воду. Но именно оттого, мне кажется, именно оттого, что мне снятся сны, где я вот-вот сорвусь вниз, или уже сорвался, именно оттого, что хоте бы вживую увидеть шторм, да даже и на простые волны могу глядеть часами, мне думается, что именно оттого меня всегда так тянет к морю… И именно оттого, пожалуй, и главные герои мои отправились в путешествие с первого же дня написания книги, что, будь я на их месте и притом будь я чуть-чуть смелее, я бы поступил именно так. Ребята же в этот момент попивали зеленый чай с бергамотом, и ели кашу, прекрасную амстердамскую кашу с малиной и холодными сливками. У ребят после почти двухнедельного плавания был зверский аппетит и морская походка. Знаете завтрак-этакую большую тарелку мяса и всего, который стоит уйму денег, но который, если ты съешь за раз, то не будешь оплачивать? Илья только-только съел именно такой завтрак, заказав еще и тарелку каши со сливками. Это могли бы сделать и все друзья, но из-за наличия денег (было же, должно же было быть хоть какое-то отличие в том, имеют они деньги или нет) заказали блюда поинтереснее. Кристиан, то следивший за своим питанием, то съедавший вдруг целый бутерброд, все же придерживался некоего баланса и к своей малиновой каше заказал тарелку тропических фруктов. Отти, как настоящий гурман, решил взять на завтрак что-то рыбное, и ему принесли треску, запеченную с чесноком и щедрую порцию местного омлета. Владимир чуть заскучал по родине, а потому, вспоминая своего друга и размышляя, как поживает еж, их товарищ, заказал себе немецкое блюдо: баварские колбаски с жареным хлебом и овощами. Впрочем, по манере говорить Владимир был скорее Шотландец, нежели чем уроженец Баварии. Но не будем об этом. Илья же заказал, а самое главное-и съел столь обильный завтрак не только потому, что за время путешествия заимел вдруг могучий аппетит, но еще и потому, что почти всю ночь без остановки бегал по Амстердаму, избороздив его вдоль поперек, чтобы понять: чего все-таки чувствует человек, пробежавший всю ночь не переставая, как это сделал герой его книги. Сказать пока что можно было лишь одно-человек наверняка чувствовал огромную усталость в ногах, буквально не мог ходить, а потому его Илья на пару недель отвел на второй план-сил набираться. Аппетит, впрочем, у всех членов бравой команды значительно повысился. Нахождение на свежем воздухе, целый день в движении, то на один борт палубы, то на корму, то нырять, то вахта; загар, покрывающий теперь плавно и немилосердно, но, черт возьми, довольно красиво их лица; иммунитет, безусловно повышенный после бессчетных ночей в открытом море-короче говоря, все это явно вело лишь к двум последствиям: появлению могучего богатырского аппетита и чистому, цельному прояснению мысли, что, казалось раньше, могла произойти только с Китайскими монахами в их пагодах. Нет, нет, оказывается, Норвежские, да и не только Норвежские, а и просто северные моря здесь тоже очень подошли. Так вот, четверо друзей завтракают. И завтракают они в Амстердаме. Позавтракав, они идут обратно к своей лодке. Владимир уже привычным для него жестом руки заводит мотор. Набирая скорость, проплывая, как некая лягушку, мимо блеющих вдалеке глянцевых судов, они едут на каналы. Каналы Амстердама, безусловно, вещь очень интересная и выглядят удивительно. Впрочем, как и любая другая достопримечательность в любом другом городе. Конечно, интересно проехать с тремя друзьями на борту своей лодки, прошедшей столь великое множество приключений, имея большие деньги на счету… Но это именно та грань, где измерения книжные и реальные расходятся. Вот как горбы этих верблюдов, литосферных плит, что находятся в постоянном движении. Примерно такое зрелище происходит в моей голове, когда я начинаю описывать что-то немыслимое, но очень желанное и, впрочем, в месте, где я все же когда-то был. Вам лишь следует знать, что герои испытывали довольно приятные визуальные, «вкусовые» ощущения от картины, что предстала их взору. Узкие, по обеим сторонам заснеженные, рождественские улочки, заставленные сплошь машинами, укутанные столь редким в этих местах шарфом снега. Велосипеды, казалось, с обоих берегов стремились свалиться в пасть канала. Небо было теплое, но пасмурное. Из соседнего кафе доносились ароматы кофе и пиццы. То, что испытывали ребята, можно описать примерно так:
Однажды летом я, представим, пошел гулять в поле, в которое гулять доселе еще ни разу не ходил. Оно было поросшим рожью и мелкими сорняками, везде летал пух от одуванчиков. Я шел по колее, вытоптанной за меня любезно лошадьми, или не менее тружениками-самосвалами. Светило солнце. Было достаточно жарко. С каждой секундой моего подъема (а я еще и поднимался), я сильнее и сильнее желал идти вперед. Меня подталкивало ощущение, осознание, что впереди уйма таких же полей. Меня переполняло счастье от осознания того, что я перевернул свое же представление о мире. Начав путешествие, ребята почти каждый день испытывали такие чувства. Ребята хотели добраться до Афин, а порой и до берегов Чили.Порой и я хотел стать одуванчиком… Но ребята плыли по каналам. И им, безусловно, было хорошо. На них находило то прекрасное состояние, когда один за другим начинал высыпать в воздух, в небо, повсюду, свои планы на жизнь, свои мечты и пожелания. «Что, если доплыть до Афин часа за два?-говорит Кристиан-ну, чисто теоретически, какую скорость надо развить, чтобы доплыть за такое время? А то, если честно, я уже устал, порядком устал мерзнуть в странах северного полушария. Да, рождество-это, конечно, хорошо, и впрочем сколько? И ребята посчитали, сколько это выйдет. В лодке царила атмосфера того же счастья, что излучал фонарь на домике Генриуса. Кстати, как думаете, как у него дела? «Горячая булочка, горячая булочка, сударушка! Вот, возьмите одну с курагой!».. Ребята хоть и порешили добраться до Афин, но не видно было, чтобы особенно торопились. Сейчас, например, просто ради интереса поспорили, уже собравшись отъезжать из Амстердама, с одним лавочником, что умеют продавать лучше него. И если они сейчас продадут сто сырников с курагой, то лавочник должен будет включить в меню этот продукт. А они на обратном пути зайдут и отведают. Заварушка началась оттого, что Отти не увидел здесь свой любимы рецепт. И понесла-ась. В общем, веселились, как могли. А рецепт, кстати говоря, был не такой и сложный.
Глава 25. «Люди-Боги»
А рецепт, кстати говоря, был довольно прост для того, кто начинал с акульих ребрышек. Отти все это по быстрому приготовил, и нарадоваться не мог, глядя на то, как сырники его расходятся из рук в руки в этот чуть подтаявший снежный вечер в Амстердаме. На календаре было четырнадцатое января. Вы спрашиваете, в чем ваш просчёт? Почему выезжали, вроде бы, в Рождество, плыли две недели, а наплавали все три? Впрочем, просчета вашего здесь нет, скорее мой просчёт. Но дело лишь в том, что плавание на Фарерские острова не прошло бесследно. Когда ребята отплыли из порта Таллина, в дно «молодости» кто-то резко начал стучать, как будто желая войти и отпраздновать Новый Год, прошу прощения, Рождество, вместе. То был, как выяснилось много позже, уже на Готланде, когда звук ребятам окончательно надоел, так вот, то был, пожалуй, детёныш спрута, что приклеился, вероятно, где-то в Атлантике, посидеть в тени, но что-то пошло не по плану, и теперь он окончательно замёрз, желая отлепиться. Его мама, пожалуй, теперь в отчаянии мечется, крушит корабли, мстит и ищет своего сына. Спрута же открепляли ровно неделю. Отсюда и задержка. Дорогие друзья, пожалуйста, любите и жалейте своих мам. Они у нас одни-одинешеньки в этой жизни.  Ребята же наши всегда проверяли дно судна перед отплытием, приятно совмещая поиск жирафа Ильи с этим занятием. Нырнув в очередной раз, нашли старинный сундук с золотом. Лавочник по случаю отбытия теперь уже своих друзей, стоял рядом, и ребята, не задумываясь, подарили этот сундук ему. Такое событие говорит лишь о том, что надо чаще делать подарки, в целом нести в свет счастье и добро. Проходя по одному из каналов, ребята натурально поймали высадившийся им на голову велосипед. Да, такое часто бывает. Я же, кажется, говорил, что Амстердам-это весёлый город? Ну вот, убедитесь сами. И, ладно бы, сверху, на мостике, стоял хозяин, истошно крутя руками в жанре «Мамма-миа, мой велосипед!». Но, на удивление, сверху тоже никого не было, кроме десятков тысяч сородич-таких же железных велосипедов, впрочем, поживающих очень хорошо. А потому, что хозяина не было, ребята решили забрать велосипед себе, как некий трофей. А теперь представьте себе картину: Владимир, мастер на все руки, прикрутил велосипед на две ножки, над каютой, так, чтобы колёса могли спокойно вращаться, и Кристиан сейчас, прямо посреди моря, сидел там и крутил педали, будучи, пожалуй, самым высоким обьектом в Атлантике на сотни километров вокруг. Проплывали Ла-манш. Отти и Илья готовили так любимую Ильей пасту. Во Франции двигалась этакая передвижная Неаполитанская кухня-вкушая ароматы соусов, Владимир напевал какую-то старую песню и резво правил. К концу этого дня уже условились быть в Шербуре. Приплыли поздно. Но, впрочем, успели приплыть. Шербур, конечно, был город поменьше, и вовсе не столичный, да и лодку оставили не в гавани, в какой-то одинокой бухточке, по типу Фьорда. Но ребят сейчас больше интересовала не кухня, не размеры города, и не погода за бортом, а впрочем, все сразу, но лишь с тем пониманием, что им следует везде успеть. Сейчас я попробую нагляднее объяснить, что они чувствовали. Помните, я рассказывал, как некто Илья гулял по полю? Это было одно ощущение. И совсем другое, когда сей некто забежал на неведомые вовсе поля, притом имея в своем запасе некий ограниченный срок времени. Природа вокруг настолько хороша, а рассветы и закаты столь необычны, что невольно хочется рассмотреть все эти чудеса подольше. Но лишь в том небывалом темпе, когда надо пройти десять километров, я говорю примерно, за час, а ты вдруг пробегаешь их все за полчаса, притом успевая все-все посмотреть, и будучи уверенным, что везде, вдобавок ко всему, успеешь к сроку. А когда успеваешь, уже после, в спокойной обстановке, очень дивишься: как ты успел? Примерно так же дивились сейчас ребята, сидя в обратном уже для них поезд Шербур-Париж. На часах было где-то без двадцати шесть утра, следующего дня с момента их прибытия в Шербур. А дело было вот как: погуляв по улицам той деревушки, куда, казалось, прибыли ненароком, сели на последний автобус в город, а сидя в нем-решили: Что же мы должны будем делать в провинциальном городке ночью? И тут Владимир, так кстати для сложившейся ситуации захныкал, что никогда не видел Эйфелевой башни. Зная бродячее прошлое Владимира, ребята сначала ему даже не поверили. Но узнав, что это действительно так, Илья чуть ли не с водителем автобуса, не имеющим никакого отношения к поезду, договорился о билетах на поезд до Парижа. И даже не спрашивайте меня, как. Секретов выдавать не стану. «И даже не спрашивайте меня, как. Секретов выдавать не стану.»,-произносил полушутливым, полусерьезным тоном свои реплики Илья на одной из смотровых площадок Эйфелевой башни. Дело в том, что там он встретил своих друзей, одноклассников, которые приехали в Париж на рождество. Они выглядели все довольно счастливыми, но впрочем, всем им все же чего-то не хватало. И многие люди год за годом томятся в рассоле своей жизни, пропитывая ее соками, в поиске ответа на сей вопрос. И лишь Илья знает правду. А ведь все очень просто, более того, Илья уверен, решение своей проблемы люди знают, и даже время от времени повторяют вслух. Проблема лишь в том, что это происходит время от времени. А чтобы сбылось-желательно произносить всегда. Да, я о том, что нужно мечтать и ставить цели. Делать или менять их и снова мечтать. А после снова делать. Всем, казалось бы, понятная установка. Но никто не повторяет ее всегда. А дисциплина, пожалуй, друзья, лучший друг человека. «А дисциплина, пожалуй, лучший друг человека.»,-бегло читал Илья по-французски, переходя по брусчатке к Лувру на запах каштанов, жареных зимой. И, как следует время от времени повторять теоремы по математике, чтобы не забыть, так и лишь четкое, постоянное повторение установки «мечтай и делай» приведет вас в Коста-Рику, куда я, например, сейчас, в свои шестнадцать лет мечтаю попасть. Даю вам слово, друзья, что если я попаду туда когда-нибудь, а эта книга еще не выйдет, я выпущу ее за собственные деньги и назову «Как я попал в Коста-Рику», при этом, пожалуй, я запатентую идею цель-срок-действие-получение результата. Друзья же стали искать каштаны, жареные в Париже Зимой. А я-вспоминать, как был в Париже, там же, у каштанов, с родителями. Лет, пожалуй, в тринадцать. Стоял месяц май. Мы приехали в город поездом, впрочем, как и друзья сейчас. Первое, что бросилось в глаза после выхода с вокзала- невероятное тепло, около восемнадцати градусов, и много-много туристов. И привкус какого-то сладкого дождя. Но небольшое отступление, друзья. Только что я провалил одно из своих ежедневных действий по достижению целей. И на меня нашло озарение. Конечно, не обошлось тут и без толики знаков судьбы. Ну, впрочем, так ведь оно всегда и бывает. Безусловно, кризисы, вот такие провалы, один из которых произошел и со мной, полезны. И тому, что случился кризис-лучше радоваться. Просто потому, что кризис наверняка заставит вас стать лучше, а еще потому, что почти все и всегда можно поправить. Другими словами, если ты сожалеешь о том, что сделал что-то не так, чаще всего это «полностью» все еще можно без потерь поправить. И счастье в том, что случилось это сейчас, а не через два месяца. За цикл, ограниченный целью один-два месяца, два-три кризиса-это самое оно. Можно сказать, что такие дни, лишь индикатор того, что вы на правильном пути. Ведь ничего правильное никогда не будет даваться легко. А все то, что вы нарушили, не сделали, обязательно нужно поправить, доделать в день тот же или следующий и со спокойной душой, закрасив кружочек дня, пусть хоть и другим цветом, но равносильным основному, закрыть глаза и заснуть. Ведь что такое, по сути, стресс во время кризиса? Мы объясняем его фразой по типу: «Ну вот, я снова забрал время у самого себя». На самом же деле, всегда, ставя цели, мы волей-неволей завышаем свои стандарты, а потому два-три дня, вдруг выпавшие из вашего срока в два месяца, просто физически не смогут повлиять на искомый результат. По настоящему же мы переживаем вот почему, я сейчас наглядно объясню вам это. И все дело лишь в том, что день за днем, кризис за кризисом, мы одну за другой отбираем у сидящей внутри нас обезьяны-лентяйки поблажки. Согласитесь, если вы поставили себе цель не есть конфеты на протяжении двух месяцев, то есть шестидесяти дней, и вдруг на пятый день съели одну, можно вовсе отбросить эти пять дней и начать заново. От шестидесяти не убавится. Другое дело, что, не ев конфеты первые четыре дня, вы безусловно с каждым днем повышали свой уровень мотивации, и ваш организм чувствовал примерно следующее: мотивация ему сама по себе была, как сладкая пилюля, при том при всем он понимал, что сорвись он разочек за два месяца-ничего не будет. Видите, он понимал, в отличии от вас. Грубо говоря, все это время, все эти первые четыре дня организм вовсе и не бросал есть конфеты. Просто он смаковал ту одну, которая, к его великому счастью, не заканчивалась. Безусловно, он смаковал эту конфету втайне от вас, работая как бы на два фронта. Но, как известно, все тайное когда-то становится явным. И вот, на пятый день организм решается съесть настоящую конфету, вместо той, которую вы ему представляли. Пригрели, называется, у себя гадюку. Конечно, организм попадается, вы даете ему палкой по лбу, и тогда он пускает в ход единственное оружие, которое ему доступно-стресс. А после уползает за угол залечивать свои раны, и уже оттуда, из-за угла, передохнув, начинает вас подтрунивать. Вот мол, никудышный, хотел продержаться шестьдесят дней без конфет, но не смог и четырех.А после вспоминает и мушку, которая посидела в сахаре, а после прыгнула тебе в рот. В общем, организм, после того., как вы его уличили в измене, вдет себя очень подло, стресс же, его единственное непоколебимое оружие туманом окутывает вас, и разобрать правдивые мысли от ложных, факты от выдумок, не представляется возможным. На самом же деле организм очень-очень злится, что,
попавшись споличным, лишил себя не только настоящей, но даже вымышленной конфеты, причем не на месяц и не на два, а на срок гораздо больший, еще более мучительный. Именно от этого воет организм, оттого, что его лишил конфеты. Воет, как малый ребенок, но ни в коем случае не от того, что результат теперь не будет достигнут. И вот еще его коронная фраза: «Видишь, мы все равно не справляемся, так зачем и дальше себя мучить, Пойдем, лучше, съедим еще конфету, и еще, и пончик. ну, а если тебе и впрямь это тк нужно, то завтра начнем все сначала, и я клянусь, что больше никогда-никогда не буду ее представлять. Но, согласитесь, съесть одну конфету за шестьдесят дней лучше, чем съесть пять конфет и пять пончиков за этот срок. И второе действие уже и правда может повлиять на результат, так как количество это немалое. В любом случае, согласившись в тот день съесть еще конфету и два пончика, вы либо обречете себя на неопределнные мытарства на неделю и больше между «все, завтра начну» и «ммм, как вкусно», либо и правда начнете завтра, но отставание в пять конфет точно хуже, чем в одну. А потому, начиная писать таблицу цель-срок-действие, лучше сразу отпускать пару дней на кризисы, а по их настпулении, сразу же, в тот же день стараться их исправить. В общем, где бы ты ни был, и что бы ни делал ты, не переживай, варьируй и всегда продолжай делать основное действие, которое себе поставил. Ну, а если результата пока нет, то это все еще ничего. Как мы знаем, везде и во все времена цыплят по осени считают. «Да, цыплят по осени считают»,-говорил Кристиан, вспоминая, как они заскочили в последний вагон поезда, вчера уходившего на Париж. «Да, цыплят по осени считают»,-вторил Отти… Про Париж. Ах, да, про Париж. Было это в первых числах мая, когда по России стоит на удивление холодная погода. Мы же на поезде из Амстердама с утра прикатили во влажный, теплый и громкий, суетный город Париж. Он встретил нас почти тропическим, по сравнению с теми местами, откуда мы пришли, дождем. Была весна. Город цвел. Для меня, как для человека, редко когда успевшего побывать на юге, приезд в Париж был почти эквивалентен приезду в Афины. Помню, как очень долго ли пешком до какого-то собора, сюда цветущего сиренью. Помню, как посещали настоящий Французский ресторан. Помню, опять же, и Нотр-дам-де-Пари, в то время еще находившийся на своем законном месте. Помню и ту площадку перед Лувром, где родители и правда покупали себе каштаны, жаренные на ветру. Помню и реку Сену, по которой, подплывая к Эйфелевой башне, мы тоже, собственно говоря, успели пройти. Город для меня двенадцатилетнего был наполнен некой взрослость, необычайными загадками и теплом. Помню девушку, которой, пожалуй, некое модельное агенство устраивало фотоссесию на берегу Сены. Воды в реке были мутными, но перила, камни и мосты-посветлее. И, казалось, несли в себе целую историю. Говоря в общем, наступал именно тот переломный момент, когда начинаешь подмечать первые необратимые изменения на пути к цели. Снег в Париже у ребят сейчас хоть и шел, но был намного более липкий, и теплый, и неизведанный. В Шербур и подавно кое-где цвели цветы. Из Эйфелевой башни, про нее, помню немногое. Помню большую площадку перед ней, на которой высиживали, продавая, разные белорусы. Помню большие очереди на подъем. Помню, по моему, лифт, и швейцара, высокого, в черном таком костюме, контролирующего лифт. Помню ремонт на одной из обширных Парижских лестниц, из-за которого мы опоздали, почти опоздали на вокзал. Вспоминая сейчас, по прошествии нескольких лет, Париж, замечаю, что было бы интересно приготовить местную кухню. Да и вообще, кухни всего мира, взятые в охапку и брошенные передо мной на стол. Сама возможность побывать Коста-рике, приготовив пиццу с кокосовой стружкой, делает, правда делает мою жизнь намного интереснее. К слову о годах, мы часто недооцениваем время. Как я уже говорил раньше, мы нерациональны в его контроле. Ложись человек спать в девять вечера, он невольно будет думать, как он хорош. Но человек, ложащийся в пол-восьмого, почему-то уже не замечает особенной разницы. он чувствует, что возможно все, и от этого лишь понимает, что делает самую малость. Так и с годами. Задумайтесь. Сейчас мне шестнадцать. В Париже я был четыре года назад. А теперь представьте, сколько подросток претерпевает изменений с двенадцати до шестнадцати лет. Довольно много, согласны? А теперь представьте, что все это время, все эти четыре будущие года до двадцати лет я стану выполнять лишь половину, треть, четверть того, что выполняю сейчас ради достижения своей цели. Мне кажется, я успею сделать довольно много в таком случае. Согласны? Мне кажется, если поставить конкретную цель на срок в четыре года и этак с месяц походить, хотя бы полчаса в день раздумывая над правильным условием для этого срока, то за будущие четыре года можно достичь реального успеха в той области, которую выберешь. Четыре года. Звучит несколько пустовато. Потратить четыре года на непрерывную работу над собой. Звучит несколько ужасающе. Так, как будто только что ты втоптал эти четыре года в грязь. Но то опять организм напустил на вас туман своей чувственности. Я вас уверяю, друзья, до этого вы годы напролёт, шесть, семь, восемь лет тратили вечер на просмотр телевизора, и, если уж так посмотреть, то занимались прежним-втаптывали своё время в грязь. Потому что время в любом случае уходит, и уходит безвозвратно. И его нельзя провести с пользой или вредом относительно жизни. Жизнь сама по себе пуста, ничто, лишь мы придаём ей значение. А потому, работая над собой, чувствовать себя ни хуже, ни лучше, чем, когда бы вы не работали над собой, вы не будете. Станет происходить лишь некое другое, организм ваш время от времени станет напускать на вас стрессы. Впрочем, напускать стрессы он будет в любом случае. Короче говоря, в работе или не работе над собой смысла как такового нет. Жизни нет до нас почти никакого дела. Слишком уж низко мы, увы, летаем. Смысл же есть в другом-в результате. Он почти всегда развивает нас. А именно развитие-то, что может поднять нас выше к жизни, так, чтобы она нас разглядела, и, быть может, подарить всем нам бессмертие. Ведь все, что существует в нашем сознании, имеет место быть. И все, что можно представить-осуществимо. Мы часто говорим о Богах. Быть может, развившись, мы станем ими, или же они сами не преминут показаться нам. Фраза потратить четыре года в работе над собой звучит ужасно. С другой стороны, фраза стать успешным в двадцать лет, начав работать над собой в шестнадцать, звучит более чем приемлимо, я бы даже сказал-приятно. Вот так вот человек ценит время. И дело в том, что он никогда не научится его ценить. А потому надо брать и делать, ставить срок хотя бы в шесть месяцев, в год. И вы непременно придёте к результату, а, как следствие, и к развитию. Мечты помогают нам расширить рамки сознания. Достижение своих мечт, одной за другой, и последующее продолжение работы даёт почти стопроцентные шансы небывалого развития. Поверьте мне, жизнь столь длинна в своём многообразии, мы даже, кажется выполнив все мечты, все равно можем наткнуться в нашей повседневности на простую безделушку, которая перевернёт нам сознание и подарит новую, ещё более небывалую мечту. Было бы очень здорово, если бы каждый из вас сейчас себе придумал цель на срок в четыре года, а после, побродив хотя бы неделю в раздумьях над действием, выполнял бы его после, скажем, хотя бы месяца два. Всего лишь час в день, одно действие. Друзья, я думаю, с этим справится каждый. Просто попробуйте и посмотрите на результат. Я уверен, что он вам понравится. Да так, что вы продолжите выполнять Действие оставшиеся три года и десять месяцев, по прошествии коих станете очень успешны. С единственным условием-заранее понимайте, что будут кризисы, и не позволяйте им изменить ваш курс. Считайте цыплят по осени!
