Илона Якимова
Белокурый. Король холмов
Но двумя островами посреди этого моря человеческого возвышались в толпе двое – сэр Уолтер Скотт Бранксхольм-Бокле, легендарный Уот Вне-Закона, и сэр Эндрю Керр Фернихёрст. В былые времена, до тех пор, пока зарвавшийся граф Ангус не забрал синекуру себе, именно эти двое делили полномочия королевской власти в Средней марке – Бранксхольм отвечал за Долину, а Фернихёрст – за прочие, более мирные относительно Долины земли. И вот теперь оба они были званы на торжество к новому лэрду, который – руками короля – лишил их огромного источника дохода и влияния, к долговязому белокурому мальчишке, который покамест был силен только выставленным напоказ родовым богатством, титулом да дядьями Хепбернами за спиной. И отчимом Максвеллом, хотя лорд Джон – лис старый и меченый, против своих за пасынка не встрянет. Но как раз теперь старый лис сквозь расступающуюся перед Хранителем толпу шел прямиком к Бранксхольму.
Сэр Уолтер, надо сказать, над соплеменниками возвышался весьма условно – скорей, своим гонором, характером и славой, нежели ростом. Ростом Бранксхольм был не выше среднего, сух, жилист, весьма подвижен, с лицом волка, как про него говорили, и сердцем сатаны. И это было довольно приятное лицо – правильных черт, ясные серые глаза, чуть более стальные, чем требовалось для обаяния, но вполне соответствующие в своем выражении рангу хозяина твердыни Бранксхольм. Даже под парадным колетом из добротного сукна на Злобном Уоте угадывался джек налетчика. Говорили, что, ежели в твердыне Уота заканчивались краденые у сассенахов припасы, жена, леди Элизабет, подавала ему в обед на пустом блюде шпоры… и через четверть часа Бокле был уже в седле по направлению в Карлайлу. Англичан и все английское Злобный Уот ненавидел так страстно, как ненавидит только приграничный шотландец. Когда раздавался его свирепый боевой клич: «Скотты вышли!» или «Снова будет луна!» – английские фермеры седели, даже находясь в укрепленных домах…
– Как тебе новый Босуэлл, сэр Уолтер? – обратился к нему лорд Максвелл.
Максвелл был крестным сыновей Бранксхольма-Бокле, дружбу они водили старинную, что, впрочем, не мешало обоим относиться друг к другу со сдержанным вниманием возможных противников. Граница – место, где мирные союзы живут недолго, уступая место вечной кровной вражде.
– Это уж тебе видней, лорд Джон, ты ж ему отчим, – отвечал ему сэр Уолтер, не моргнув и глазом на сложный вопрос.
– Я с тобой, Бокле, вижусь чаще, чем с ним, – улыбнулся Джон Максвелл. – Даром, что он мне пасынок.
– А что я? По мне… из молодых, да ранний, – отвечал Уот Вне-Закона, цепким взглядом окидывая ладную фигуру молодого графа. – Но это сразу видать. А как покажет себя – поглядим. Ежели рот разинет сообразно аппетитам – так всех проглотит, коли на кость не напорется.
Ну, вот вам и позиция Уолтера Скотта, надо будет передать это Патрику. Вопрос только в одном – видит ли себя Бокле той самой костью. Или камнем преткновения станет крепколобый Фернихёрст… так думал лорд Джон, обмениваясь со Злобным Уотом выражениями самой искренней приязни.
Когда хранитель Западной Марки вернулся на помост к Патрику, граф встретил его понимающей усмешкой:
– Не глянулся, не так ли, милорд?
– А чего ты ожидал, если занял место, на которое претендовали оба твоих противника, и каждый старше тебя раза в два… но это дело поправимое. Возьми с них бонд! – подсказал лорд Максвелл пасынку.
– Бонд? – удивился тот. – Узы дружбы?
– Это дело! – согласно подтвердил Болтон. – Спасибо, Джон, вы, как всегда, мудры и предусмотрительны… – и разъяснил молодому графу. – Пусть подпишутся своим именем и честью, что рады и намерены поддерживать тебя, как Хранителя марки, и всячески собственными силами способствовать искоренению смут и воровства… эй, Джибберта Ноблса сюда, живейше!
Брауни предстал – и даже в новых башмаках, подаренных лэрдом – уже с листом бумаги и пером наготове, словно знал заранее, зачем зовут.
– Не то, чтобы это сильно тебе помогло по службе, – обнадеживающе продолжил лорд Болтон, – однако полезно. Поименно знаешь, кого карать, как нарушителей, если что.
Джибберт Ноблс не особенно долго скрипел пером, с поклоном протянув графу витиеватый результат трудов своих:
«Мы, нижеподписавшиеся, жители Средней Марки этого королевства, расположенной напротив Англии, понимая, как любезно для Его величества нашего господина Короля назначение и утверждение милорда Патрика Хепберна, графа Босуэлла, Высоким хранителем и судьей всей Средней Марки, а также хранителем и судьей Долины Лиддесдейл, и в полной мере осознавая свои обязанности, обязуемся служить советом и силой для содействия указанному Хранителю во всех его делах, направленных на доброе правление и спокойствие в указанных Марке и Долине, и поддерживать власть Высокого хранителя против изменников, смутьянов и прочих преступников вплоть до наложения наказаний, а также защищать и способствовать безопасности всех честных людей. Следственно, мы обещаем и клянемся, и в этой бумагой обещает и клянется каждый из нас, что будем честно служить Нашему господину Его величеству Королю, и подчиняться и содействовать Его светлости указанному Хранителю, и станем совместно подавать наши советы и рекомендации, или всеми силами участвовать в преследовании или защите от указанных воров, изменников, смутьянов и прочих преступников, непокорных власти нашего государя, а также нарушителей мира и тишины в королевстве, и как только мы будем извещены или предупреждены открытым объявлением, письмом, посланием байли, или в любой другой привычной форме, мы отзовемся Его светлости со всем тщанием и решительностью, а если же мы будем замечены в невнимательности или небрежности, то нас надлежит считать, а также обращаться с нами, как с пособниками и соучастниками указанных воров, изменников, смутьянов и преступников в их постыдных и злобных деяниях, с тем, чтобы нас за то подвергнуть преследованию и наказанию, в назидание всем прочим».
Далее должны были следовать подписи. И последуют – поименно, после слов присяги или выражения дружбы, на которые обязаны теперь все, присутствующие в холле Хермитейджа, уже просто потому, что пришли. Когда же, прочитав бонд, граф поднял взор от листа бумаги, внимание его привлекла фигура, совершенно безобразная и роскошью своего наряда, и невыносимым самодовольством поведения.
– Кто это там, в толпе? – спросил Босуэлл у окружающих.
– Ого, – удивился Болтон, прежде, чем успел ответить хорошо знающий пришлеца лорд Максвелл. – Да это сам Джонни Армстронг, Черный лэрд Гилноки!
– И чем он знаменит? – нетерпеливо переспросил граф.
– Самый удачливый мерзавец в наших краях. Младший брат Сима Армстронга, лорда Мангертона, и его военный вождь, – перечислял дядя, – краденые стада чуть меньше, чем у Бранксхольма. Отступное и «черные весточки» собирает едва ли не со всей Марки. Пойду-ка поздороваюсь с ним.
Джон Армстронг, в глубине холла, был окружен не меньше, чем двумя десятками своих людей, легко опознававшихся по бляхам с обнаженной мускулистой рукой, кое-кто из его отряда носил герб его старшего брата – три синие полосы на белом поле. Кабы не было известно, кто именно есть лэрд в Долине, Джона Гилноки легко было бы принять за такового: он распространял вокруг себя величие почти материальное, ощутимое в количестве и уровне вооружения свиты, и в манере держаться, и в помпезном костюме – одних золотых кистей на его боннете было больше, чем колокольчиков на сбруе кардинальского мула. Он был сам собой – выставка своей доблести и богатства, бархат и шелк его наряда, сталь его доспехов и сам конь его под вышитой попоной, отдыхающий сейчас в стойлах конюшни Хермитейджа – все это было краденые у сассенахов бесчисленные стада, и Джон гордился собой по праву. Не было парня в Приграничье удачливей Джонни Армстронга! А сколько песен пелось о нем на летних пастбищах…
– Доброго дня тебе и твоим, Джон! С чем пожаловал, лэрд Гилноки?
– Покамест с миром, Патрик Болтон, – лениво улыбнулся матерый налетчик, и с него мигом слетело все величие, поскольку улыбка его, прямой результат трудного ремесла, была изрядно щербата. – Приехал вот поглядеть на вашего лэрда.
Это было скверное начало, очень скверное.
– Это и ваш лэрд, Джонни Армстронг. Это лэрд Долины.
– Это бабушка надвое сказала, Болтон, уж извини ты меня, старина. В Долине не станешь лэрдом по рождению, тебе это не хуже моего известно.
– Следи за языком, Джон, – предупредил Болтон, – за эти слова ты можешь поплатиться прямо сейчас. Хермитейдж уже стал могилой для одного Мангертона.
– Но ты-то – не Сулис! – захохотал Джон. – Да и я не стану ждать, пока меня утопят в Хермитейдж-уотер! А кроме того, объявлено ведь перемирие по случаю присяги, разве нет?
– Вот и веди себя на перемирии соответственно. Негоже оскорблять хозяина дома.
– И не думал, – возразил с усмешкой налетчик, – разве что правда в кои-то веки стала для тебя оскорбительной, Патрик Болтон. Покамест, повторяю, я пришел с миром, а там поглядим. Я погляжу на вашего лэрда, поглядит Мангертон, и мы подумаем…
– Ты говоришь за себя или за род, Джон Армстронг?
– Я говорю за Мангертон и Гилноки, а что думают в Спорных землях, того моему лэрду неведомо.
Чистой воды вранье. Лорд Мангертон прикармливал «конченых» Армстронгов – братьев Джона и Вилла – отличавшихся совершенным бесстрашием и редкой жестокостью, обращенными, причем, зачастую против своих, шотландцев, когда идти на промысел к сассенахам было опасно или невыгодно. Потому-то эти отщепенцы и чувствовали себя в полной безнаказанности.
Болтон и Гилноки обменялись долгим взглядом, и многое было в нем: и старинное знакомство, и не менее старинная неприязнь, и обоюдное уважение к сильному противнику… затем Болтон кивнул и вернулся к племяннику – пора было приносить присягу.
Это было странное чувство – почти как то, что Патрик испытал в своем первом бою, в тупике на Коугейте – момент глубокой подлинности, словно долгая череда лет, усилий, учения, складывась, сковываясь в одну цепочку, вела его именно к этому часу, сюда, в сердце самой кровавой долины Шотландии. Он был рожден для того, чтобы быть здесь – и он здесь. Руки Патрика Хепберна Болтона, тридцатишестилетнего мастера Хейлса, следующего за ним в роду, легли в его ладони, и коленопреклоненный дядя начал говорить громко, медленно и отчетливо, склонив косматую, черную с проседью голову:
– Я, Патрик, мастер Хейлс, лорд Болтон, приношу тебе, Патрик, граф Босуэлл, лэрд Лиддесдейл, во всякий день и час моей жизни свою верность и свой меч, буде приспеет у тебя в нем нужда, и прошу у тебя милости в моей службе, и приму от тебя казнь в моей измене. Во имя Отца, и Сына, и Святого духа – да будет так. Аминь!
Босуэлл кивнул, поднял его, обнял, протянул чашу – пригубить в знак в приязни. Чуть заметная улыбка скользнула в бороде Болтона, и его медвежие объятия были куда крепче ритуальных. Сейчас, на глазах у всей Долины, совершалось то, ради чего он был хранителем Караульни почти двадцать лет – власть переходила к главе рода, к законному наследнику. За ним следом на колени опустился лорд Ролландстон… за ним вслед пошли под присягу капитаны Болтона, люди его семьи, кинсмены без числа, арендаторы, рейдеры своры Хермитейджа, и, конечно, те, ради присяги которых и затевалось все это – представители равнинных семей Средней Марки. Белокурому Босуэллу, как хранителю и королевскому лейтенанту, присягнули Робсоны, Крозиеры, Никсоны, Принглы, Янги, Бернсы, Дэвидсоны, Рутерфорды, Тёрнбуллы… Каждого лэрда волынщики Хепбернов приветствовали вариацией на его пиброх. Лорд Джон Максвелл вышел среди остальных, отдельно и во всеуслышанье приветствовал пасынка, как друга, соседа и лэрда Лиддесдейла, а за ним поклялись в дружбе и Беллы. Сэр Эндрю Керр Фернихёрст, тяжелую челюсть которого свело от неприязни к мальчишке, занявшему его место, сдержанно выразил свою радость от того, что в Хермитейдж-Касле снова появился Босуэлл… подписи под бондом в руках Джибберта Ноблса все множились и множились, большая часть, правда, была вписана самим Ноблсом, а знаменитые рейдеры, могучие приграничные лорды в подтверждение своей доброй воли рисовали крест или птицу рядом со своим именем. Даже Бранксхольм-Бокле, с усмешкой, гуляющей на хищном лице, подобно лунному свету на стальном клинке, пообещал молодому графу свою прославленную дружбу… И только Джонстоны наблюдали издалека – Хранителю Средней Марки ни к чему ждать присяги и подписи под бондом от них, уроженцев Западной.
Внезапно волынки выдали несколько тактов «Хей, Армстронг!» – и Джон Гилноки вышел вперед, к помосту Босуэлла. Лорд Болтон лихорадочно пытался сообразить – зачем именно, кроме как для оскорбления или смуты, ведь Армстронги не собирались подтверждать свою лояльность… ему не хотелось верить, что Черный Джон открыто затеет свару, но наглости тому было не занимать, и…
– Не подавай ему руки! – шепнул Болтон племяннику, – они не присягнут!
Но Патрик, разумеется, тут же сделал все наоборот.
Лэрд Лиддесдейл протянул обе руки навстречу именитому налетчику.
У лэрда Гилноки было несколько секунд, чтобы принять эти братские, хотя и ритуальные, объятия Босуэлла, но он не шелохнулся. Еле уловимый холодный огонек мелькнул в глазах Белокурого, и ровно за мгновение до того, как этот повисший жест стал бы нелепым, левая рука графа, выполнив изящную дугу, опустилась на пояс, а правая – на рукоять даги… Никто, кроме непосредственных участников сцены, так и не понял – предложил ли Босуэлл вначале дружбу Армстронгам или сразу выдал предупреждение.
Джонни Армстронг из Гилноки улыбнулся, низко поклонился лэрду Долины, развернулся к нему спиной и вышел в сопровождении своих людей.
Джон Максвелл, наблюдая все это, мрачнел с каждой минутой.
В обозримом будущем намечалась резня.
– Не вижу Армстронгов, Маршаллов, Эллиотов, – хмуро перечислял Болтон. – Вот тебе и ответ, чем надлежит заняться в ближайшие дни…
Лорды-братья переговаривались над головой своего лэрда, словно между собой, но он-то знал, что разговор ведется непосредственно для него.
– Армстронги – они же «конченые», – возразил Ролландстон, – с чего ты ждал, что они появятся? Да еще в присутствии Троих Больших – Бранксхольма, Максвелла и Фернихёрста… Гилноки поводил носом да и был таков. Чуть не оконфузил нашего лэрда на присяге. Маршаллы от века якшаются с Армстронгами со Спорных земель, понятно, почему их нет. И мастер Лохвуд, сукин сын, уже увел добрую часть своих, оставил только три десятка соглядатаев за Максвеллами.
– Эллиоты, между прочим – копьеносцы Бранксхольма, могли бы и приехать, раз сам сэр Уолтер здесь.
– Ну, кое-кто из них тут был, положим, – отметил лорд Уильям. – Я видел младшего из троих братьев Эллиотов, тех, что из Парк-тауэр… шнырял тут в толпе, потом исчез из виду незнамо как. А вот Керр Кессфорд не приехал, хотя ведь зван был, скотина.
– Вестимо, раз Скотт Бранксхольм здесь… они же кровники, тут бы и перемирие не спасло. Фернихёрст прибыл – и того довольно.
– Постой, дядя Болтон… – вмешался на конец в их беседу сам граф, – если Керры кровники к Скоттам до такой степени, что им и на перемирие плевать, то почему Керр Фернихёрст все-таки здесь?
– О! – отвечал Болтон с усмешкой. – Во-первых, Фернихёрст как-никак – бывший хранитель Марки, он не мог не прибыть, надо же подтвердить свою лояльность королю… да и на тебя поглядеть ему любопытно. А во-вторых, две эти ветки Керров, Кессфорды и Фернихёрсты, даже с друг с другом-то бывают в кровной резне… Левши – такие черти, что их и родство не смущает.
– Зато есть незваные гости… – сказал вдруг Ролландстон, – смотри-ка…
– Кто? – переспросил Белокурый.
– Хоумы прибыли, вот кто.
– Интересно, – приподнял бровь хозяин дома, вглядываясь туда, где от входа в холл толпу расклинивали люди, облаченные в то же сине-серое сукно, что и плащ у его сестры Джен. – Интересно, зачем им это понадобилось…
Джордж Хоум, четвертый лорд Хоум, был младший брат покойного отчима Патрика, Александра, и, соответственно, дядя Дженет Хоум, так давно отданной на попечительство матери, что собственная семья едва ли вспоминала о ней. Видный, довольно красивый мужчина лет тридцати пяти, но красота его была глуповата, а выражение лица – неприятно своей надменностью. Также он славился тем, что его, как всякого Хоума, заносило в спорах, в результате чего лорд Джордж почти постоянно пребывал хоть с кем-нибудь, да во вражде. Поначалу он довольно любезно привествовал хозяина дома, был также любезно принят графом, на том дело и кончилось. Более того, его люди с готовностью поучаствовали в сборе команд для игры в ба. Присяга была завершена, за ней должны были последовать относительно мирные развлечения, по своей интенсивности слабо уступающие военным действиям – для Приграничья, впрочем, дело вполне обычное. Желающие размять застоявшиеся мышцы делились на две команды сообразно вкусам и предпочтениям, зеленые или синие повязки на рукаве, «Вереск» или «Чертополох». Размер команд был ограничен только численностью желающих, и сошлись, в основном, два больших рода – Максвеллы против Скоттов, все прочие выбрали команду, исходя из собственных симпатий к этим двум. Пока шел разбор игроков, мужчины беззлобно задирали друг друга и обменивались шуточными тумаками. Несколько настоящих тумаков тут же были отмечены и пресечены зорким Оливером Бернсом, и драчунов, чтоб охолонули, просто выкинули с берега в заводь Килдера на Хермитейдж-уотер. Патрик, глядя на всю эту подготовку, ощутил зуд в ногах – он здорово устал, изображая из себя неподвижный символ власти, и с удовольствием присоединился бы к играющим. Но на всякий случай уточнил у Болтона:
– Графу положено принимать участие?
– А ты хочешь? – удивился Болтон. – Вообще-то эта штука для простолюдинов… мы с Уиллом гоняли ба только среди своих, и то нечасто, чтоб лица не уронить. Мы же все-таки сыновья великого лорда-адмирала Шотландии…
– Ну, это меня пока мало беспокоит. У меня еще столько лица не наберется, чтоб бояться его ронять.
– Послушай, Патрик, хотя бы не сегодня. Если ты не хочешь, чтоб тебе разбили рожу при всем честном народе и трех Хранителях Марок…
– Ну, ладно, дядя, ладно! Но что мне делать-то тогда на поле для хендба?
– Судить!
– Отлично. Какие правила?
– Вообще-то тут одно правило – хватай мяч и беги. И вали тех, кто тебе мешает это делать.
– Очень жизненно. А как вы считаете очки?
– Голы, – поправил лорд Болтон. – Значит, так. «Вереск» получает гол, если проведет мяч за вторую линию рвов, за берег Зеленого ручья. «Чертополох» получает гол, если ему посчастливится закинуть мяч за стену овчарни на берегу Хермитейдж-уотер…
– Так ведь там нет овчарни!
– Так в том и закавыка! Но она там была, вон, посмотри, еще ямы от стенных столбов видны…
– Отлично, – повторил Патрик со смешком. – Доколе считать?
– Ну, – Болтон чуть поразмыслил. – Думаю, что до десятка пленных с каждой стороны, и пять-шесть сломанных ног – тоже вполне достаточно! И следи, чтоб смертоубийства не было… могут попытаться, под шумок-то. Особливо Керры…
И с этим жизнеутвердающим предсказанием, оставив графа с выражением изрядного изумления на лице, дядя отправился открывать игру.
– Ребятки, готовы? – нестройный рев был ответом бывшему хранителю Хермитейджа. – Начали!
Высоко в небо, поброшенный его могучей рукою, вылетел небольшой кожаный мяч, набитый шерстью, украшенный цветными ленточками, чтоб было видно издалека. И справедливость дядиной просьбы «только не сегодня» лезть в игру граф оценил, когда Патрик Болтон, далеко не хрупкой комплекции, рослый, крепкий, почти грузный в теле тридцатишестилетний боец, с неожиданной прытью, петляющими бросками, как заяц, стал уходить от огромного комка тут же сбившихся в свалку за мяч игроков. А ком все нарастал – рейдеры запрыгивали на спины друг друга, ныряя сверху в кипящую человеческую лавину, перекатывающуюся от одного конца поля на другой. Над схваткой летали такие метафоры, что становилось понятно, почему эти люди всю жизнь живут под церковным отлучением, нисколько его не боясь. Время от времени муравейник выплевывал кого-нибудь – с вывихнутой рукой или разбитой челюстью, особо ретивых ухватывали покрепче и относили за кромку поля, в «пленники». Граф Босуэлл, стоя на гребне оборонительного вала, старался окинуть взором всю картину игры, но обстоятельства боя за мяч менялись каждое мгновение. В ходу были обманные ходы и уловки – к примеру, один из Скоттов, спрятав мяч под курткой, довольно долго крался в сторону невидимой овчарни, пока его не разоблачили, попутно наградив проломленной головой… Болтон, Ролландстон, Джон Бинстон и Оливер Бернс по четырем сторонам поля следили за тем, чтоб не было бесполезных, неигровых драк.
– Уордлоу! Гол! – неистово орали болельщики Максвеллов. – Гол Скоттам за Зеленый ручей! Гол «Чертополоху»! Эй, где ваша луна?!
– Скотты вышли! – вопили им в ответ с не меньшим воодушевлением. – Лорды-судьи, гол «Вереску» – был бросок за овчарню!
Перевес по очкам клонился то к тем, то к другим. Обе фамилии славились умелыми и жесткими игроками и стояли насмерть – как-никак, ба позволял выпустить пар совершенно мирным образом, не считая легких телесных повреждений. Тяжелыми повреждениями, как после пояснил Болтон, считались только несовместимые с жизнью. И, насчитав с десяток сломанных ног и шесть разбитых голов, пятнадцать пленников у Максвеллов и двенадцать у Скоттов, лэрд Лиддесдейл подал голос к окончанию хендба:
– Победа «Вереска», ребята! Остановились! С этой минуты тумаки не в зачет!
И одобрительный гул голосов над полем смешался с разочарованным.
Ближе к концу игры внимание Патрика привлекла явная свара, разгорающаяся на конце поля, откуда лорд Джон Максвелл наблюдал за успехами своих людей. Рядом с цветами отчима он разглядел серо-синий плащ Хоума, и неприятная догадка посетила его… широкими шагами, перепрыгивая через рвы и дренажные канавы, граф Босуэлл направлялся к спорящим. И успел вовремя. Лорд Джордж уже отвечал криком на увещевания сдерживающегося из последних сил Хранителя Восточной марки…
– Скажите прямо, вы придерживаете у себя девчонку, чтобы прибрать к рукам ее денежки и выдать замуж за своего! А, может, уже и подложили кого к ней в постель? Этого вашего похотливого мальчишку? Чтобы порченый товар точно остался при вас?!
Лорд Максвелл хватанул воздух ртом и побагровел:
– Да вам же не было дела до Дженет все эти годы! Вы отказались от нее еще при рождении, так извольте держать однажды данное слово, милорд!
– Ах, вы сомневаетесь в моем слове!.. – и клинок Хоума вылетел из ножен, независимо от того, что противник был безоружен и вряд ли успел бы обнажить меч.
Но прежде, чем Хоум успел выйти в замах, тяжелая, цепкая лапа легла на его предплечье в такой захват, из которого он не мог вырваться, как ни старался. И молодой голос, мягкий, полный одновременно холодного презрения и глубокой иронии, произнес:
– Мне кажется, вы забываетесь, драгоценный лорд Хоум. Вы обнажаете меч в присутствии королевского лейтенанта, в день перемирия на присяге семей лэрду Лиддесдейла… говорили мне, что Хоумы ног под собой не чуют в запале, но чтоб настолько!
– А, Босуэлл! Вы вовремя! Объясните этому чертову упрямцу, что леди Дженет Хоум наконец должна последовать за мной в свой настоящий дом, которым она столько лет пренебрегала! Ей пора обрести достойного мужа, и решать, кто им станет, могу только я, как самый старший ее родственник со стороны отца!
Спорящих настиг уже и лорд Болтон, поставив распоряжаться выносом тел с хендба уравновешенного Уилла Ролландстона. Но не стал вмешиваться, только лишь наблюдая за происходящим. Патрик, меж тем, смотрел на лорда Хоума несколько сверху вниз с непроницаемым выражением на челе. По скулам графа прошли желваки, а после он сказал спокойно и очень веско:
– Или я, как ее ближайший родственник со стороны матери. Не вижу повода для Дженет немедленно покидать дом моей матери и отчима, достойнейшего лорда Максвелла. Если желаете, я извещу вас о времени и месте ее свадьбы, с тем, чтобы род Хоум мог приветствовать дочь и наследницу своего покойного третьего лорда, как полагается.
– Известите? Да не много ли вы на себя берете, Босуэлл?!
– Не слишком. По праву и по должности. Известно ли вам, милорд, чем я был занят в Эдинбурге этой весной?
– Говорят, что вы были любовником Его величества.
Лорд Максвелл ушам своим не поверил – дядя Дженет впрямую нарывался на кровничество с ее братом Босуэллом… говорят, что все Хоумы чуточку полоумны – но не до такой же степени. И не до такой степени велико приданое Джен, чтобы был повод рисковать жизнью.
Однако Белокурый и ухом не повел, хотя внутри у него все кипело от бешенства.
– Дугласы? – уточнил он у собеседника с пониманием. – Питтендрейк? Понос, узнаваемый по запаху. Вот поэтому я и отказался от Танталлона, который Его величество предлагал мне в дар… не жить же в отхожей яме.
И, пока тот переваривал новость, дружелюбно поделился с ним новым соображением:
– Вот самое занятное людях, Хоум, это, на мой взгляд, недальновидность. Если ваше предположение верно, подумайте, как скоро король подарит мне ваш замок? Теперь, после ваших слов… А если ваше предположение ошибочно, дела, увы, обстоят еще хуже. Отрубленные головы Алекса и Уильяма, ваших братьев, не научили вас, что ссориться с Хепбернами накладно?
История со штурмом собора Святого Андрея в Сент-Эндрюсе, после которой старый Джон Хепберн, приор и настоятель, из мести подвел двух братьев Хоум под топор палача, случилась задолго до того, как Патрик мог в полной мере оценить прадедово коварство, но воспользовался сейчас Белокурый древним козырем с огромным удовольствием.
– Боже, куда я попал… это же притон воров и убийц! – сузив глаза, выплюнул лорд Хоум в лицо хозяину.
– Выбирайте выражения, милорд, – обаятельно и открыто улыбнулся Белокурый. – Это Хермитейдж-Касл, вы не ошиблись! – и тон его разговора вдруг поменялся так, что у лорда Джорджа, в два раза старше графа, мгновенно пошли мурашки по хребту. – А теперь проваливайте, любезнейший, подобру-поздорову! Я объявил перемирие, и сдержу слово, в противном случае вы уже пошли бы на корм воронам…
И прежде, чем успел обуздать свой минутный страх, лорд Хоум уже поневоле отступил на шаг под этим свирепым ледяным взглядом. Белокурый же, долго посмотрев на противника, с полным пренебрежением развернулся к нему спиной и, сопровождаемый Джоном Максвеллом, отправился через поле к замку.
– Патрик, – прошипел лорд Джордж, глядя ему вслед с бессильной злобой, – скажи ему хоть ты, что я в своем праве!
Болтон первым браком был женат на сестре Джорджа и, хотя Николь рано умерла, оставив ему двух таких же хилых, как она, отпрысков, воспоминания о ней он сохранил самые лучшие, и потому положил Хоуму руку на плечо:
– Остынь! Босуэлл привязан к сестре, а ты слишком грубо попытался предъявить свое право. Да еще пятнадцать лет спустя – вам же не нужна была девчонка все эти годы? А теперь понадобилось пристроить ее денежки? Остынь, Джордж, она не стоит кровной вражды.
– Это как поглядеть… – процедил сквозь зубы лорд Хоум, запахивая плащ, направляясь к своим. – Ну, я еще припомню ему сегодняшнюю игру в мяч!
Болтон нагнал племянника уже возле входа в Караульню.
– Убрался? – спросил граф у Болтона.
– Ну да, – отвечал тот. – Вот согласись, полезная же это штука – власть… только ты, похоже, с ним теперь на крови.
– После того, что им устроил старый Джон Хепберн, приор, – философски возразил граф, – мы с ними давно уже на крови, разве нет? Убрался – и слава Богу, меньше вони. Хоумы все-таки родня, хоть и дальняя, не резать же их только за то, что лорд у них без мозгов…
Граф Босуэлл не поскупился на то, чтоб приветить своих гостей – пиршественные столы занимали оба холла замка, зал для лордов и ближних, и зал для кинсменов помянутых лордов, и столы стояли на берегу Хермитейдж-уотер, под открытым небом, под первыми звездами в летнем небе Приграничья. Кто не был сыт – был пьян, и наоборот, однако, сытых и пьяных одновременно было больше всего. Пол, устланный тростником, был также покрыт уже и объедками, и телами павших в сражении с добрым виски. Тот, кто не храпел – братался с соседом, но дружба эта не проживет дольше похмелья. А с кухонь все наплывали и наплывали новые блюда, кувшины эля, огромные свежие хлеба… Над головами усталых, объевшихся, хмельных гостей в холле для лордов плыли первые звуки музыки – флейты, волынки и барабаны, и еще нежный подголосок фиддлов. Кто еще мог стоять на ногах, горели желанием растрясти еду перед вторым заходом обжорства и пьянства. Белокурый скучающим взором окинул зал, обратился направо:
– А танцевать мне тоже не положено, дядя Болтон?
Старший родич оторвался от крупной говяжьей кости, которую выловил из рагу – лорд Болтон был на редкость трезв, прекрасно понимая, что у него впереди еще бессонная ночь, и брал свое едой. Волокна мяса застревали в его густой бороде, лоснящейся от жира, и кое-где свисали с усов, хотя он деликатно утирал рот полотенцем, лежащим на коленях. Вот потому, отвлеченно заметил про себя Патрик, и следует бриться начисто, по примеру епископа Брихина и самого Цезаря… и потер шершавящийся подбородок.
– Это уж как твоя графская светлость изволит, – отвечал Болтон, проглотив кусок, препятствовавший разговору. – Но даму выбирай с умом, Патрик. Тут четыре фамилии кровников, которые только из уважения к твоему титулу и своре Хермитейджа попрятали ножи на двое суток. Если ты выберешь девицу Скотт – не поймут Керры, хотя Фернихёрст с Бранксхольмом, в отличие от Кессфорда, пока что не на крови. Если ты выберешь одну из Максвеллов – лохвудские Джонстоны тебе это потом припомнят, хоть и сидит их тут только два десятка соглядатаев, не больше… да и все остальные за своих дочерей порвут горло. И почти каждая из девиц, кого ты позовешь в пару, решит, что ты ее зовешь и в постель… и замуж. Оно тебе надо, сейчас жениться?
– Ничего себе, – хмыкнул Белокурый. – Да у вас тут посложней, чем при дворе, как я погляжу.
И он спустился с помоста, направляясь к столам, стоящим по правую руку от хозяйского, все-таки туда, где обосновались Максвеллы, неторопливо прошел несколько шагов, прекрасный, равнодушный к похвале и хуле, к восторгу и поношению, в этом своем темно-кровавом бархате, переливающемся золотым отсветом при движении – словно внутренний огонь Белокурого пробивался изнутри, из души, на поверхность платья – и все с той же мягкой, сдержанной грацией сильного парня, воина и наездника, затем остановился, почти не глядя, протянул открытую ладонь в пространство… волынки уже начинали его любимую тему хорнпайпа, но для парадного случая ничего, лучше паваны, пока не придумано.
