bannerbannerbanner
полная версияСуждено выжить

Илья Александрович Земцов
Суждено выжить

Полная версия

Веселье и словоохотливость у Огнева исчезли. Говорить стал взволнованно, слова в гортани застревали. Он понимал, что разговор подходит к финишу. На помощь ему пришел сосед. Он скороговоркой проговорил: «Товарищ старший лейтенант, разрешите сходить и принести винтовки, они находятся рядом». «Разрешаю, – сказал я. – Сколько вам потребуется времени и человек?» «Там двадцать две винтовки, – ответил красноармеец. – Они рядом, достаточно четырех человек». Через пять минут они принесли винтовки, подсумки и один ручной пулемет с заряженными дисками. К винтовкам потянулись руки, но он закричал: «Вручу только хозяевам». Вести разборы было не место, и не было на то времени. По-видимому, на людей крепко действовала немецкая пропаганда. Новые немецкие порядки наводили страх и ужас. На полях, в лесах валялись миллионы листовок, призывающих всех вернуться к мирной жизни, так как немцы уже победили Россию. Всюду были расклеены объявления, наводившие страх на все живое, где приказывалось населению пройти регистрацию в комендатуре, получить пропуска. Задержанные с оружием считались партизанами, на месте расстреливались. Оказавшие сопротивление вешались.

Аркадий Шустов распрощался с нами, увел первую группу людей в 600 человек. Многие из них не имели никакого оружия, кроме отращенных ногтей, бород и наполненного грязью волосяного покрова. Они говорили, что по дороге к своим приобретут оружие. Предъявлять к ним требования мы не имели права. Знали, по прибытии к своим с ними будут разбираться. Законы военного времени в эти тяжелые для родины дни были чрезмерно жестоки. Проштрафился или ошибся – пощады не жди. На карту ставилось все. Поэтому с людьми не очень считались. Народ об этом тоже прекрасно знал. Поэтому многие воины, попавшие в окружение, чья территория была оккупирована, пробирались домой. Одни проходили регистрацию в комендатуре и работали на немцев, другие скрывались и уходили к партизанам. Те, кто находился далеко от родины, сдавались в плен.

Когда люди во главе с Аркадием Шустовым скрылись за первым поворотом лесной дороги, мы снова двинулись на поиски новых людей, желающих пробраться к своим. Погода хмурилась. Солнце скрылось за сплошными облаками. День стал пасмурным. Временами моросил мелкий дождь. Свинцового цвета облака, низко опустившиеся над землей, медленно проплывали над нашими головами. Плащ-палатки на нас намокли. Микроскопические капли проникали сквозь плащ-палатки и достигали тела. Я хотел сделать привал: погреться, пообедать и обсушиться. Дементьев сказал: скоро будет небольшая деревня, немцев там нет, сделаем привал, отдохнем в человеческих условиях.

При выходе в поле в направлении нас двигалась колонна людей. Шли они организованно. Кто они, определить было трудно. Мы замаскировались в густом ельнике на опушке. Шли они уверенно. «Наши», – сказал мне Дементьев, когда они приблизились на расстояние 400 метров. «Вижу, – сказал я. – Выйдем навстречу». Из деревни выехали трое конников. Лошадей направили вдогонку движущейся колонны. «Не надо показываться, пока наблюдаем», – сказал Дементьев. Конники догнали колонну, резко осадили лошадей. Некоторое время ехали рядом, сбоку колонны и в 50 метрах от нас остановили людей. Двое из них спешились, отдали поводья третьему, который остался в седле. Один был в звании полковника, другой – майор. Оба были одеты в новенькие офицерские плащи. Полковник зычным голосом крикнул: «Подтянись! Равняйсь! Смирно! Перестроиться в шеренгу по два!» Усталые солдаты не спеша перестраивались, сыпались ругательства в их адрес – "стадо баранов, свиней" и так далее. Начался опрос: «Кто вы такие, куда следуете?» Красноармейцы отвечали, что пробираются к своим. «Кто из вас старший?» Все молчали. «Кто офицеры: два шага вперед». Никто не выходил. «Старшины, старшие сержанты, два шага вперед». Шеренги не шелохнулись, все стояли на местах. «Неверно, что здесь все рядовые». В это время один парень вышел из строя и сказал: «Я сержант». Дементьев шепнул: «Пора! Будьте готовы, это провокаторы!» Мы вышли из леса. Не доходя 20 метров, полковник крикнул нам: «Стоять на месте. Кто вы такие?» Дементьев ответил за нас: «Ленинградские ополченцы, большинство студенты. Разрешите встать в строй и присоединиться к вам, товарищ полковник?» Полковник грубо одернул: «Я не спрашиваю вашей профессии, олух. Какая воинская часть?» Дементьев ответил: «Прибыли в пополнение и не нашли своей дивизии, а сейчас в окружении, не знаем, куда примкнуть». «Ты что – вечный студент?» «Нет, – ответил Дементьев, – я преподаватель». Ответ, по-видимому, подозрения не вызвал, и он разрешил встать в строй. Майор бесцветными глазами зорко наблюдал за всем строем. Сержант, вытянувшись под стойку "смирно", стоял перед строем. Полковник подошел к сержанту, внимательно посмотрел на его грязное, обросшее, давно не мытое лицо. Затем перевел взгляд на прожженную во многих местах, видавшую виды шинель, сказал: «Назначаю его старшим. Он поведет вас в село К.» «Разрешите, товарищ полковник? – крикнул кто-то из строя. – Это село еще 20 августа было занято немцами». Полковник криво улыбнулся, ответил: «Наши отбили его у немцев». Дементьев толкнул меня в бок, шепнул: «Будь начеку. Он врет. В селе немцы». Полковник заметил поворот головы Дементьева, крикнул: «Вы, наука, что еще там за разговор в строю. Немедленно прекратить!» Майор искоса рассматривал нас. Мы отличались от всех новизной обмундирования. Обуты были в сапоги. Лица у всех чистые, бритые. Под плащ-палатками были заметны автоматы. Это его настораживало. Еще раз подтвердились догадки Дементьева: провокаторы.

В это время из леса вышла группа солдат – восемь человек. Один из них, по-видимому, офицер. Одет был по-летнему в гимнастерку, на худой груди его красовался орден Красной Звезды. Широкий ремень, с портупеей, плохо затянутый на животе, сполз на правое бедро под тяжестью кобуры. Знаков различия не было. Все бойцы были вооружены винтовками, а один даже нес ручной пулемет. Было видно, что эта боевая группа на провокации немцев не пойдет. Увидев их, полковник замолчал, и когда они подошли вплотную к нам, он грубо скомандовал: «Становись в шеренгу по одному!» Выстроил их против нас. Затем скомандовал: «Положить на землю оружие!» С неохотой, но они его команду выполнили. Подойдя вплотную к командиру, начал оскорблять всю группу изменой Родине, трусостью. У командира требовал сдачи пистолета, но тот отказался сдавать. Потребовал от полковника предъявить документы. Полковник медленно полез в свою кобуру, чтобы покончить с супротивным командиром, но в это время по команде Дементьева из-под плащ-палаток выглянули 11 стволов автоматов, и короткие очереди над головами полковника и майора заставили их поднять руки вверх.

Дементьев выскочил из строя, повелительно приказал стоять в строю, а сложившим оружие подал команду взять оружие. Подойдя к полковнику, отнял у него русский пистолет ТТ, затем из кармана при обыске вынул немецкий парабеллум. У майора оказался парабеллум и в кармане бельгийский никелированный наган. Сидевший верхом и державший лошадей человек, видя, что начальство разоружено, выпустил из рук поводья охраняемых лошадей командиров, бросился галопом наутек. Автоматная очередь Пеликанова догнала его. Он выскользнул из седла, неуклюже упал на землю. Лошадь с седлом умчалась в деревню. Две охраняемые им лошади стояли спокойно. Пеликанов, конник и большой любитель лошадей, подошел к ним, взял за поводья, отвел в лес, привязал. Раненого адъютанта, упавшего с лошади, принесли. Над лесом, урча, пролетала немецкая "рама". Дементьев приказал связать руки полковнику и майору и всем двинуться в лес. Человек в портупее с пистолетом оказался старшим политруком, с группой солдат своей роты пробирался из окружения к своим. За спасение он расцеловал Дементьева, записал его адрес. «Если останусь жив, после войны обязательно встретимся». Начался допрос полковника и майора. Полковник выкручивался, предъявлял документы, но майор и раненый адъютант молчали. Оба были чистокровные арийцы, по-русски говорили, но с большим акцентом. Дементьев приказал радисту Кропоткину связаться со своими и спросить, что делать с пойманными провокаторами. Был получен короткий ответ: доставить всех троих в Зенино в сопровождении одного из офицеров группы. Притом под личную ответственность Дементьева.

Провокатор догадался, что о его поимке связывались с командованием Красной Армии, поэтому попросил Дементьева на разговор наедине. Дементьев подумал, что задержанный откроет какую-нибудь важную военную тайну, но как только мы покинули их, отойдя на расстояние 20-25 метров, он стал уговаривать Дементьева вместе с ним провести всех к немцам, за это обещал райскую жизнь и любую должность в оккупированной России. Он говорил, что война закончится к 1 октября, немцы уже на подступах к Ленинграду, Москве. «Коммунистическое правительство из Москвы эвакуируется на Урал. Русская армия деморализована, беспорядочно не отступает, а бежит, все ее оснащение осталось в наших глубоких тылах. Наши разведчики говорят, что сибирские дивизии, прибывающие на защиту Москвы, вместо винтовок и автоматов вооружаются вилами, ломами и дубинками, как первобытные люди. Руки наших доблестных солдат не дрожат, они сумеют перестрелять все тех, кто не захочет покориться». Дементьев внимательно слушал его бред про завоевание России и, чуть ли не извиняясь, перебил его: «Скажите, пожалуйста, а вы какой национальности?» «О, я, чистокровный ариец, – напыщенно проговорил провокатор. – Русский язык я знаю превосходно, потому что родился и вырос в России. Окончил в Саратове на Волге русскую девятилетку, а с приходом фюрера к власти мы переехали в Германию». Он даже похвалился, что он член национал-социалистической партии Германии, окончил университет. Он считал, что культурный, задумчивый Дементьев завербован. Даже просил развязать ему руки. Но Дементьев сказал, что не может, что у него есть командир, и показал на меня. «Что скажут мне солдаты? Видите, как внимательно они за нами наблюдают?» Немец перешел на шепот: «Мы с этими свиньями разделаемся, как только прибудем к нашим, я уверен. Мы сумеем их обмануть, вместо красных приведем к немцам». Он уже мечтал о железных крестах, о повышении в звании и чине. Но Дементьев так же культурно, не повышая голоса, сказал как бы между прочим: «Мечты, мечты, где ваша сладость». Немец насторожился и спросил: «Что вы этим хотите сказать?» «Вот что, господин, вас звать, кажется, Гельмут? – Немец кивнул головой. – Коммунисты не продаются. А что наша армия отступает, а иногда в отдельных местах и бежит, это верно. Вы, господин Гельмут, слишком рано предвкушаете победу. Придет время, и если немногим немцам суждено будет остаться в живых, они побегут быстрее нашего. Коммунисты умирают, но не сдаются. Чем черт не шутит, если тебе суждено будет остаться в живых, в чем я сомневаюсь, то в недалеком будущем немецкие солдаты будут кричать не "Русь капут", а "Гитлер капут"». Немец испуганно заерзал на месте, хрипловато спросил, уже не на изысканном русском языке, а с большим немецким акцентом: «Что, меня расстреляйт?»

 

Дементьев спохватился, что немного переборщил, и снова ласково сказал: «Нет, зачем стрелять человека, который обществу и нашей армии принесет большую пользу. Стреляют у нас не всех: кто честно раскрывает тайны врага, тем жизнь сохраняют». Из груди у немца вместе со вздохом вылетели слова: «Я расскажу все, что знаю». «Хорошо! – сказал Дементьев. – Вы мне ответьте только на один вопрос, а остальное все расскажите нашему командованию. Вы это прекрасно знаете, – предупредил Дементьев. – Как по немецкому разработанному плану будет осуществляться контроль населения сел и деревень, что, в частности, сделано в Ленинградской области?» «Эти вещи не касаются нас, разведчиков, – сказал немец, – но я немного в этом компетентен. Во всех городах, крупных поселках, а также в деревнях и селах, расположенных по шоссейным и железным дорогам, немецкой армией оставляются небольшие гарнизоны до прибытия таких особых тыловых войск, как полевая жандармерия, которая организуется гестапо. Комендатура назначает коменданта и начальника гестапо в основном из числа преданных фашистов, ненавидящих не только евреев и коммунистов, но и всех славян».

Немец не забыл еще раз намекнуть: «Не дай бог в вашем положении с оружием попасть в их лапы. Эти люди сразу не расстреляют, а применят все способы пыток, существующие в наше время. Комендатура с гестапо, как вам лучше сказать, как бы ваш сельский совет, будет обслуживать чуть больше деревень и сел. На их совести знание всего народа, проживающего на ограниченной территории, всего имущества населения, скота и так далее. Они в деревнях и селах назначают старост, подбирают русских полицаев из числа бывших заключенных, сыновей кулаков и прочих недовольных советской властью людей». Немец на несколько секунд задумался и торжественно полушепотом проговорил: «Эти вопросы фюрером продуманы блестяще, да притом у нас в этом большая практика, которая проведена в оккупированных странах Европы». Дементьев снова спросил: «И все это проделано уже и в Ленинградской области?» Немец покачал головой, дал понять, что далеко не все, но со временем будет сделано все. Дементьев поблагодарил немца за откровенный разговор, затем велел его увести. Созвал нашу группу и пригласил старшего политрука Петрова.

Снова тянули жребий, кому вести немцев и группу. На сей раз повезло Васе Кошкину, он вытащил бумажку со словом "жребий", выругался и отошел в сторону. К нам прибывало пополнение. Люди инстинктивно находили нас. Красноармейцы небольшими группами и в одиночку крались по опушке леса или открыто шли по проселочным дорогам в деревню, где мы остановились. К вечеру сформировался целый отряд около 400 человек, который разбили на отделения и взводы. Командиром отряда был назначен старший политрук Петров, комиссаром – Вася Кошкин.

Раненый немец, состояние которого было очень плохим, кроме ранения в спину в область почек при падении с лошади сломал руку и вывихнул ногу. Соорудили носилки из его плащ-палатки и тронулись в путь, когда чуть стемнело. Петрову очень хотелось, чтобы раненого немца несли сами немцы, но Дементьев не разрешил и наказал Кошкину не разрешать этого делать, руки немцев ни при каких обстоятельствах не развязывать и самому зорко следить за ними. Им был дан маршрут в 60 километров, который они должны были преодолеть почти за одну ночь и половину дня.

Мы двинулись дальше, покинув гостеприимную деревню. Прошли 7 километров. Дементьев предложил мне послать кого-нибудь в деревню, узнать, что слышали жители о немцах. Я сказал, что пойду сам. Вышел на середину деревни, перепрыгнул через примитивный плетень и огородом подошел к избе. Окна во всех домах были замаскированы, поэтому не видно было ни одного отблеска света. Приложив ухо к бревенчатой стене, услышал негромкий женский голос и густой мужской бас. О чем они говорили, разобрать я не мог, так как до моего уха долетали только отдельные слова.

Прислушиваясь к словно вымершей деревенской улице, тихо перелез через забор и с улицы постучал в окно избы, откуда сразу же послышался ответ: «Кто там?» Я негромко сказал: «Выйдите на минуточку». Снова тот же голос: «А кто вы?» Я ответил: «Свой!» «Но кто вы свой?» «Не бойтесь, выходите, в обиду вас никому не дадим».

Слышно скрипнула дверь избы, затем легко проскрипел засов в сенях, на улицу вышел старик с длинной бородой, не по сезону в шапке-ушанке. Подойдя к нему, я сказал: «Здравствуй, дедуся». Он снял шапку и сказал: «Здравствуйте». «Где можно с вами побеседовать?» Он показал рукой на избу. Я возразил: «Не надо беспокоить семью». Предложил: «Пойдемте в огород».

Мы прошли до самого конца огорода, как по команде присели оба на корточки. Дед охотно отвечал на все мои вопросы. Он говорил, что в деревне немцев еще не было. Неделю тому назад появился бывший тюремщик, спекулянт, которого за спекуляцию судили 5 лет назад и которому дали 10 лет. Он ходил к немцам, и его назначили старостой. Сегодня он собирал сходку в избе Матрены-вдовы. Молодых агитировал вступить в полицаи. Называл новые немецкие порядки лучше старых. Хвалил немцев по всем швам. В полицаи вступить еще никто не согласился. Петька Фомин ерзал на стуле, ему, по-видимому, хотелось носить немецкое оружие, и он хотел сказать об этом, но на него угрюмо посмотрел его дядя Проня, и он сразу замолчал.

Дед за 10 минут ознакомил меня с жителями всей деревни и их настроением. Немцев все ненавидели, но были и такие, которые ждали их. Я на всякий случай спросил, где живет спекулянт Федька Спирин, он сказал, что на его порядке направо второй дом с краю.

«Прихватить с собой спекулянта», – думал я. Дементьеву может не понравиться. Но и медлить было нельзя, болтливый дед мог смекнуть и тут же при моем исчезновении сообщить Федьке. Я решил рискнуть и вместе с дедом вышел на деревенскую улицу. Так как опасаться было некого, подошел к дому Федьки. Громко постучал в дверь, услышал торопливые шаги. Дверь отворилась, и передо мной появился скуластый плотный мужчина с бритой головой. «Вы будете Федор Спирин?» «Да!» – вяло ответил он. «Прошу вас следовать впереди меня, шаг влево, шаг вправо, стреляю без предупреждения». «За что такая немилость?» – хрипло выдавил он из себя. «Идите без разговоров, – сказал я. – Прямо по дороге в поле, а там скажу». Он шел впереди меня, ноги в коленях у него дрожали. Не оборачиваясь, глухо спросил меня, чувствовалось, что во рту его было сухо, как в песках пустыни: «Куда вы меня ведете?» «В наш штаб». «А для чего?» «Для призыва в армию». Он сразу выпрямился, расправил плечи и бодро зашагал. Когда я привел его к ребятам, его обыскали, но в карманах ничего не нашли, кроме кисета с махоркой. Я отозвал Дементьева в сторону, рассказал, что узнал от старика. Он внимательно выслушал меня, сказал: «Правильно решил, что привел Федьку». Дементьев подошел к ребятам, где сидел Федька, строго спросил: «Зачем выходил к немцам?» Лица Федьки не было видно в темноте, но бледность его чувствовалась. Его затрясло, как малярийного больного. Он начал, задыхаясь, не договаривая слова, невнятно объяснять. Путался: то к сестре ходил, то шел из мест заключения.

Дементьева, несмотря на его железную выдержку, болтовня Федьки вывела из терпения. Повысив голос, он сказал: «Перестань трепать языком. Твоя цель и твои планы нам ясны. Но ты подумай, срок тебе для этого пять минут. Верно служить будешь фашистам или нам?» Голос Федьки сорвался: «На верность могу принять присягу». «А раз так, то пойдем к тебе домой. Ты нам напишешь клятву о том, что ты, гражданин Советского Союза Спирин Федор Иванович, клянешься честью и своей жизнью ненавистного тебе врага, немецкого фашиста, уничтожать при всех удобных случаях, вредить ему везде, показывать ложные следы патриотов и производить разного рода диверсии и так далее».

Дементьев, Пеликанов и я пошли в деревню следом за Федькой. Он постучался домой, женщина лет 50-ти, сутулая, с длинными руками, открыла сени и ввела в избу. Лицо ее было все в глубоких морщинах. У стола на скамьях сидели две девушки, одна невеста, а другая – подросток. По-видимому, сестры. Федька им что-то нечленораздельно буркнул. Они ушли на кухню, отделанную ситцевой цветной занавеской. Он достал с божницы из-за икон свернутую в трубку ученическую тетрадь. Вырвав из нее лист, химическим карандашом коряво написал клятву, расписался, поставил число и вздохнул. Дементьев попросил его выйти с нами. Вышли в огород, Федьке был назван пароль. «Если к вам придет человек, старик это или женщина, в общем, кто бы ни был, и спросит "одолжите иголки с ниткой зашить дыры", вы должны оказать требуемую помощь, явно посильную для вас. Если же попытаетесь кого-либо выдать немцам, вас ждет смерть, притом и от нас, и от немцев. Если наши по каким-либо причинам не сумеют вас уничтожить, то бумага попадет в гестапо, где вас после продолжительных пыток повесят. Ясно вам, Федор?» Он сказал: «Да, все ясно. Буду служить верой и правдой советскому народу и государству».

Дементьев коротко проинструктировал Федьку по всем вопросам: «Немцам пока показывай себя как верного им помощника, на какую бы работу ни выдвинули, соглашайся. Данные для передачи нам старайся нигде не записывать, а запоминать, присматривайся к людям. Полицаев желательно подобрать из своих верных ребят. Зря не рискуй. К людям хорошенько присматривайся». Дементьев подал Федьке руку, и мы тронулись к ребятам.

Ночевали мы в зимнице, когда-то сделанной углежогами. Было приятно растянуться на коротких дощатых нарах. В зимнице было сначала холодно, но после того, как мы укутались шинелями и плащ-палатками, стало тепло, и никому не хотелось при подходе очереди заступать на пост, а затем бодрствовать и снова ложиться, но для здоровых молодых парней ночь была слишком коротка.

На рассвете Дементьев разбудил нас, и мы тронулись в опасный, неизвестный нам путь в направлении Новгорода. Шли мы целый день, старались держаться ближе к деревням, но не заходя в них. К концу дня было собрано более 100 человек. В деревнях уже можно было встретить не только полицая, но и чистокровного арийца. Поэтому заходить в деревни было опасно. Собранные из отдельных групп люди, неделями шедшие из окружения, давно не видели хлеба. Все не просили, а требовали есть. Дементьев с Пеликановым, Пестовым и еще двумя бойцами ушли в небольшую деревню в поисках продуктов, откуда принесли два мешка картофеля и привели тощую раненую лошадь. Мясо и картошка были поделены, бойцы с большой осторожностью, кто сварил, а кто съел полусырое. Всю группу отправили для вывода из немецкого тыла со старшим политруком Федей Сидоренко. Он был направлен по своему желанию по болезни.

Когда-то в детстве Федя болел гнойным плевритом, но потом он вылечился, и болезнь больше не возобновлялась. Но сейчас, осенью, ночлеги на сырой земле, частые дожди не давали просушить одежду, приходилось спать в мокрой, при температуре воздуха иногда доходившей до нуля. Все это пагубно воздействовало на организм незакаленного солдата, сына учителя. Он стал сильно кашлять по ночам. В обеих сторонах грудной клетки появилась страшная хрипота. Находиться с нами ему грозило осложнениями. Он сильно похудел, нос заострился, лицо стало сероватым, походил на живого покойника. Сидоренко увел людей. Среди бойцов были местные жители, которые хорошо знали местность. Когда Сидоренко отправился, нас осталось девять. Продукты питания, не говоря о сильной экономии и бережливости, кончились. Дементьев ежедневно связывался по рации с нашим командованием. Ему, по-видимому, были известны многие тайники с продуктами питания, или рассекречивало их ему наше командование. Он один уходил от нас на несколько часов, а иногда и на полусуток и возвращался нагруженный до предела, но почему-то тайников никому из нас не доверял. Все три отправленные нами группы без всяких приключений соединились с нашими. Об этом передало наше командование. За что всех нас благодарили и просили действовать энергичнее и оперативнее. Время шло быстро, несмотря на всю трудность и переживания.

 

Уже пошла третья декада сентября. Я шепнул Дементьеву, что сегодня, 22-го, у меня день рождения. «Сколько тебе стукнуло?» – спросил он. «Двадцать три». «По такому случаю надо сделать привал и отдохнуть». Он провел нас через какое-то болото в настоящую глухомань. Мы были поражены, когда обнаружили там группу наших бойцов в количестве 21 человек. У них была одна лошадь, на которую при переходах они вьючили все свое имущество. Старшим у них был невысокого роста красноармеец с густыми нависшими бровями, скуластый. Все звали его Павлом. На вопрос Дементьева, куда следуете, он отвечал: «К своим, а если существуют партизаны и встретимся с ними, то с удовольствием объединимся». «Ваша фамилия?» «Меркулов!» «Кто вы?» «Рядовой горнострелковой дивизии». На предложения Дементьева об отправке большой группы на соединение к своим он ответил, что в лесу сейчас очень много провокаторов, и вместо своих можно попасть в лапы фашистов.

В мой день рождения в этой глухомани мы устроили настоящий праздник. У этой группы ввиду моего 23-летия или просто по причине встречи появился даже спирт, и всем подано было по 70-100 грамм. Продуктов у них было много: и консервы, и всевозможные концентраты супов и каш. Мы вместе обильно пообедали и поужинали, и они, не доверяя нам и нашим документам, ушли от нас ночевать. Мы постарались тоже отойти от места встречи на 2-3 километра. Остановились в еловом лесу, наломали елового лапника, постлали его под густые кроны елей, плотно прижавшись друг к другу, легли вшестером спать, один заступил на пост, еще один продолжал бодрствовать. Дементьев сказал, что пойдет в разведку в близлежащее село. Предупредил: «Будьте осторожны и избегайте повторной встречи с этой группой». Скрылся в наступившей ночной мгле. На посту стоять было неприятно, как командира и по случаю дня рождения ребята освободили меня от поста. После выпитого спирта и сытного обеда я крепко спал среди горячих тел ребят.

Проснулся, когда было совсем светло. Ребята еще спали. Где-то рядом стучал дятел. Ровный, почти что одновозрастный, еловый лес распространялся насколько мог видеть глаз. В него вкрапливались отдельные березы и осины, которые стояли среди остроконечных елей как исполины с приподнятыми вверх сучками. Мощные, но редкие их кроны занимали большое пространство, под ними ютилась молодая ель, не стесняясь и не таясь исполинов. Она прижималась к их стволам гибкими ветвями с жесткой вечнозеленой хвоей. Тянулась кверху и блокировала своими малопропускающими свет кронами все пространство. Ежегодно сбрасывая семена, осины и березы густо обсевают землю под елями, однако всходы от недостатка света гибнут. Я лежал и думал, что между березой, осиной и елью идет беспощадная война, и победительницей здесь вышла ель. Береза с осиной уступили им всю площадь. Выбравшиеся в высоту отдельные исполины старятся, прекратили рост. В мощных стволах сердцевина гниет, образовались дупла. Гниль с каждым годом прогрессирует, захватывает и превращает в труху все новые здоровые участки. Парализуется корневая система. Сохнет крона, отвалится местами кора, но мертвое дерево еще будет годы стоять. В стволе заведутся древоточцы. Санитар леса дятел в поисках пищи будет выдалбливать их из древесины, образуя надрубы. Исполины годы будут стоять, грозя своими мощными мертвыми телами всему живому: «Мы еще подержимся и не уступим своего места». Но время беспрерывно, невозвратно идет. Корни в сырой земле разрушаются, под воздействием микробов и грибков превращаются в удобрение, при сильном порыве ветра мертвый ствол валится на ненавистную им ель, ломая на своем последнем пути все. Ель завоевала площадь, она вытеснила не только деревья, осины и березы, но и травянистую и кустарниковую растительность. Она ввела свои порядки, создала свой микроклимат, привела за собой свою растительность. Это очень короткое описание борьбы ели, березы и осины за существование. При всяком бедствии, обрушившемся на ель, вся площадь снова будет занята березой и осиной, и так происходит смена одной древесной породы на другую. В растительном мире становится тесно. Идет война за свет, влагу и питательные вещества. Но пока человеку хватает места на земле, хватало места и немцам у себя в Германии. Они решили уничтожить наш народ, нашу веками созданную культуру. Вместе с завоеванием нашей территории вводят свои порядки и, как ель, насаждают в наших деревнях, селах и городах свою сорную растительность.

Думы мои были прерваны окриком часового: «Стой! Кто идет?!» Чуть слышно кто-то ответил: «Свои». Ребята похватали оружие, заняли оборону. К нам пришли шесть человек из группы Павла Меркулова. Они просили направить их к своим. Решать, как с ними быть, я не стал. Сказал: «Оставайтесь, при очередной связи с нашими выясним, как быть». Связь со штабом держал Дементьев. Обстановка в нашей армии стабилизировалась. Появились фронта Ленинградский, Волховский и Северо-Западный. С обеих сторон организовались линии обороны на всем протяжении от Черного до Белого моря. Проходить к своим незамеченным было с каждым днем все трудней. Немцы становились бдительней и свирепее.

Один красноармеец подошел ко мне и сказал: «Товарищ командир, разрешите обратиться. Я брожу по лесам с июля. Все это настолько осточертело, порой думаю лучше умереть, чем так жить. Я многое видел и много пережил. У меня только одно желание – к своим пробраться. А где они, свои-то, не знаю. Может, уже за Уралом. Мы много встречали наших людей в защитных гимнастерках и серых шинелях, искавших приют в лесу. Большинство их уже определилось. Многие, досыта набродившись, сдались в плен. Многие в поисках пищи выходили в села и деревни, оказывали немцам сопротивление, были пойманы, расстреляны или повешены, как партизаны. Кое-кто пристроился в своих деревнях к женам. Отдельные смазливые хитрецы подделались к вдовушкам, солдаткам и девкам. Вот такие дела на Руси, товарищ командир». «Парень отпетый, – подумал я. – Палец в рот ему не клади, откусит». Но он был прав, что все окруженцы определены. Кто пробрался к своим, кто нашел партизан. «Обязательно мы вас определим. Без дела не оставим», – ответил я. Он поблагодарил меня и ушел к своим ребятам. Дементьев появился во второй половине дня довольный, в хорошем настроении, побритый, выглядел бодрым. Пришедшим ребятам он посоветовал остаться пока здесь, оборудовать землянку. «Мы к вам будем направлять людей и формировать отряд для отправки к своим». Назначил одного из них старшим. Мы покинули гостеприимный остров, расположенный среди болот. Я спросил Дементьева, почему он оставил ребят на острове без продуктов. Дементьев ответил: «Ребята сказали, что знают большой склад с продовольствием. Я им поручил перенести продукты и попрятать в разных местах. Ребята вроде надежные. Они нам еще пригодятся. А к своим их еще поспеем отправить».

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35  36  37  38  39  40  41  42  43  44  45  46  47  48  49  50  51  52  53 
Рейтинг@Mail.ru