bannerbannerbanner
полная версияСуждено выжить

Илья Александрович Земцов
Суждено выжить

Полная версия

Кошкину было приказано принять нашу роту. Командир роты оказался тяжело ранен. Прием был короткий. Объявили всему личному составу, что приступил к исполнению обязанностей командира роты Степан Кошкин. Как друга я первый поздравил Степана с повышением и назначением командиром роты. Пожелал ему при взятии Берлина быть командиром батальона. Кошкин обнял меня и попытался поцеловать. «Что я тебе невеста или девка!» – вспылил я. «Не сердись, Илья, – сказал Кошкин. – Жизнь наша во власти войны, во власти стихии. Может оборваться в любое время». Он обернулся и показал на убитых. «Они жили, дышали, думали несколько минут назад. Они смеялись, радовались письмам из дома, ждали конца службы два дня назад. Мечтали увидеть родителей, любимых девушек, думали о будущей жизни. Сейчас им ничего не нужно. Если только три аршина земли». «Да! – ответил я. – Они превращены в безжизненную материю. Материя не исчезает, не умирает. Она только видоизменяется. Мне кажется, если меня убьют, я обязательно проснусь через десять или даже сто лет, но жить снова буду. Человек не может бесследно исчезнуть из жизни. Его разум, его сознание образовалось в течение длительной эволюции, из особой высшей материи, которая не может исчезнуть бесследно. Она обязательно должна где-то проявиться или появиться снова». «Илья, ты в трудные минуты Бога вспомнил, – сказал Кошкин. – Если убьют меня или тебя, считай, нас нет и уже никогда не будет. Мы превратимся в прах, в землю, которая нас и создала».

Внимание всех было сосредоточено на поворот дороги, который от нас был на расстоянии 1 километра. Что там для нас готовится? Что нас ждет?

Я продолжал разговор, шагая рядом с Кошкиным. «Евангелие для меня не аксиома. Да, собственно, я его ни разу и не читал. Но сама природа, сама земля таит в себе неразгаданные тайны». «Об этом всем известно, – ответил Кошкин. – Ты тут нового пока ничего не открыл». «Сейчас не время, – сказал я, – но как-нибудь, если будем живы, я расскажу о приключениях с моим дядей».

Из-за поворота шоссе на больших скоростях вышли танки. «Один, шесть, восемь, двадцать два», – раздавались испуганные голоса. На броне каждого танка сидели по 10-12 автоматчиков. Кошкин закричал: «Рота, занять оборону! Приготовить связки гранат! Илья, вот, кажется, и конец. Даже укрыться негде», – со злостью сказал Кошкин. Наши орудия накрывали шрапнелью автоматчиков на танках. Немцы прыгали, валились с танков прямо под гусеницы. Танки шли, не сбавляя скорости. Они шли по шоссе, обочиной и по полю. Пушки били их прямой наводкой, но они шли. Из одного, затем из другого повалил черный дым. Два, с подбитыми гусеницами, закрутились на месте. Остальные шли. Орудия смолкли, их подмяли, искорежили. Бежавших красноармейцев расстреливали из пулеметов, мяли, давили гусеницами. Поднялась паника. Люди в ужасе бежали вдоль шоссе. Я тоже бежал и ждал в спину пулеметной очереди. Обороняться было нечем, укрыться негде. Кругом поле, до леса более 500 метров.

Из подземелья услышал крик Кошкина: «Илья, сюда». В 5 метрах от меня в яме стоял Кошкин. Была видна только одна голова. Я прыгнул в яму, под ногами почувствовал что-то мягкое. «Осторожнее», – послышалась ругань. Я угодил коваными сапогами на плечи капитану из штаба полка. Ругал он меня сильно, но, когда Кошкин предупредил, что приближается танк, затих. Яма представляла собой траншею в 3 метра длиной, 1,5 метра шириной и 1,7 метра глубиной. На дне ямы была вода. Наверху, по краям, накидана прелая солома. Чем она крестьянину служила, трудно сказать. Зато многим из нас спасла жизнь.

В яму нас набилось 18 человек. «Приготовиться к бою», – крикнул Кошкин. В 2 метрах от ямы прогромыхал танк. Кошкин бросил связку гранат, но гранаты не попали под гусеницы, не взорвались. С другой стороны нашего укрытия тоже прошел танк. Следом за ним пробежала небольшая группа автоматчиков. По ним заговорил наш "Максим". Немцы залегли и поползли обратно к шоссе. «Наши еще живы», – сказал капитан. Кошкин смеялся, натурально смеялся и говорил: «Вот храбрецы, от единой пулеметной очереди удрапали обратно». Его неуместный смех разозлил меня. Я раздраженно крикнул: «Степан, чему радуешься? Не строй из себя героя. Кругом немцы. Что дальше будем делать?» «Илья, только не хнычь! – ответил Кошкин. – Будем бить немцев до тех пор, пока сами не превратимся в прах». Стоявший на корточках и разглядывавший карту капитан встал на ноги, вытянулся, выглянул из траншеи. Внимательно оглядел всех присутствующих в убежище, глухо заговорил: «Как ваша фамилия, товарищ младший лейтенант?» – обратился он к Кошкину. Кошкин ответил. «Вы неправы в одном, товарищ Кошкин. Немцев били и будем бить, но в прах превращаться не будем. Пусть они в прах превращаются». «Ребята, мы находимся в ситуации, хуже не придумаешь, – кто-то бросил реплику. – В готовой могиле». «Да, вы правы, – ответил капитан. – Если немцы нас обнаружат, закидают гранатами, а добьют из автоматов». «А если мы выкинем белую тряпку и сдадимся немцам?» – продолжал тот же голос. Капитан посмотрел в сторону говорившего, но, по-видимому, не установил, кто это был. Ответил: «Немцы в плен никого не возьмут. Поставят на край ямы и расстреляют». «Почему?» – в один голос проговорили трое. «Да потому, что из восемнадцати человек девять вооружены немецкими автоматами». «Что делать?» – раздался тот же голос. К говорившему все повернули головы. Капитан на вопрос ответил вопросом: «Ваше мнение, товарищ сержант, ваша фамилия?» Сержант принял стойку смирно. Капитан предупредил: «Вольно, отвечайте». Он ответил: «Сержант Марченко из второй роты третьего батальона. Товарищ капитан, мое мнение: надо оставаться пока здесь. Как только немцы успокоятся, тикать в лес и искать своих». «Правильно, товарищ Марченко», – сказал капитан.

Кошкин внимательно наблюдал за окружающим нас пространством. Танки ушли. Стрельба стихла. На шоссе наладилось движение. Возле шоссе немцы выставили боевое охранение. Снова сплошным потоком пошли автомашины и обозы.

В воздухе раздался гул самолетов. Над шоссе летели наши три тяжелых бомбардировщика ТБ-7. «Наши, наши! – зашептали все. – Вот сейчас фрицам покажут, где раки зимуют».

Немцы побежали с шоссе, залегли в кюветах. «Самое подходящее время перебежать в лес», – подумал я. От нашей траншеи до шоссе 250 метров, а до леса примерно 300 метров. «Вы как хотите, а я попробую добежать до леса», – обращаясь к капитану, сказал я. «Я тоже», – проговорил Кошкин. Стоявший рядом со мной красноармеец сказал: «Я вас постараюсь прикрыть» – и показал на ручной пулемет.

Я выпрыгнул из траншеи, следом за мной Кошкин. Капитан что-то кричал нам, но мы не слышали. Из траншеи вылезли все и побежали за нами к лесу.

В траншее остался один человек с ручным пулеметом. Им оказался связной капитана. Наши самолеты бомбили шоссе, также его обстреливали из пулеметов. Из-за леса вынырнули три немецких истребителя и погнались за нашими ТБ. В одно мгновение подбили наших тихоходов. Летчики прыгали с парашютами. Но фашистские асы расстреливали из пулеметов почти в упор висящих в воздухе беззащитных парней. Эта жуткая картина вдохновила немцев. Мы с Кошкиным лежали уже на опушке леса и наблюдали, остальные не спеша бежали к нам.

Немцы с шоссе открыли по ним огонь из винтовок и автоматов. Бросились бежать с криками: «Русь, сдавайсь!» Из траншеи заговорил ручной пулемет. Немцы залегли и поползли в кюветы. До опушки леса добрались все без потерь и спрятались в канаве. Наш храбрый пулеметчик что-то медлил. Из-за поворота шоссе показалась колонна людей. Шли они медленно, без оружия. Кто-то крикнул: «Это немцы отступают». «Нет, это наших ведут!» – крикнул Кошкин. «Сколько их, ни конца, ни краю». Немецкие автоматчики шли спереди и по бокам, что-то кричали. Навстречу им шли автоматчики и обозы с улыбающимися немцами. Снова заговорил из траншеи ручной пулемет. Снова на шоссе все перемешалось. Военнопленные и немцы залегли в кюветах. Пулемет бил длинными очередями по кузовам автомашин, по лошадям. Наш пулеметчик вылез из траншеи, взвалил на себя пулемет и, не расставаясь с немецким автоматом, побежал к нам. Немцы открыли по нему огонь.

Капитан кричал: «Куклин, ложись! Бросай пулемет. Беги короткими перебежками». Куклин бежал, не бросал ни пулемета, ни автомата. Мы, расходуя последние патроны, били по немцам, прикрывая Куклина.

Секунды казались часами. Вот, наконец, он добежал до опушки леса и бросился между деревьями. «Не ранен?» – спросил капитан. «Вроде нет», – ответил Куклин. Из щеки и уха сочилась кровь. Капитан внимательно осмотрел, сказал: «Немного покарябало». «Молодец, малыш! – шептал Кошкин. – С такими ребятами и сам Гитлер в придачу с сатаной не страшен». Капитан упрекал Куклина за неосторожность: «Почему не бросил пулемета с пустыми дисками?» Куклин оправдывался: «Товарищ капитан, пулемет еще пригодится. Достанем патроны, это ружье нам еще послужит. Главное – бьет отлично. Вы не обратили внимания, как я короткой очередью подстрелил одного офицера? Он ходил по шоссе, как журавль, и что-то кричал. Упал и больше не двигался. К нему кинулись пять человек. Двоих из них я уложил. Остальные залегли. Так что с немцами воевать можно».

Сейчас только мы обратили внимание, что все поле было усеяно трупами и телами тяжелораненых. На языке крутилась фраза: «О поле, поле, кто тебя усеял мертвыми телами?» С болью на сердце приходилось оставлять беспомощных парней на верную гибель. Я сказал об этом капитану. «Что поделаешь, – послышался ответ. – Мы с тобой бессильны чем-либо помочь. Кроме сохранения своей жизни. Жизнь нам еще пригодится для освобождения нашей Родины от непрошеных гостей».

Немцы осмелели, около 100 солдат медленно двигались по направлению к нам, паля из автоматов. «Товарищи, бежим, – крикнул капитан. – Сделаем бросок на 4-5 километров, а там посмотрим, что делать. Надо наладить связь с полком. Они хотят прочесать лес». «Неплохо бы и их почесать, – сказал Кошкин, – да нечем».

Через полчаса ходьбы лес кончился, мы снова вышли в поле, окаймленное канавами. Вдали виднелись два хутора. Кошкин вытащил из планшетки карту, определил название хуторов. Капитан проверил и сказал, что правильно. Я с завистью подумал: «Вот это здорово, у Кошкина появились планшетка, карта и компас». «Где взял?» – спросил я. «Неважно где, – ответил за Кошкина капитан, – а важно, что взял». «Снял у убитого майора, – сказал Кошкин, – она ему не нужна, а нам пригодится».

 

Мы шли проселочной дорогой, удаляясь от шоссе. Держались северо-востока, откуда доносилась артиллерийская дуэль. К нам примыкали небольшие группы и одиночки. В нашем отряде появилось двое старшин-летчиков. Они говорили, что их аэродром вчера, в воскресенье, в первый день войны еще в 5 часов утра разгромили до основания. Налетело более 100 самолетов. Не оставили ни одной целой машины. Много погибло и личного состава.

Немецкие самолеты беспрерывно бороздили небо. При их появлении мы маскировались. Самолеты пролетали, и мы снова шли.

С каждым часом в нашем отряде прибывало. К вечеру достигло 350 человек. Капитан распределил нас на три роты. Нас с Кошкиным произвел в командиры рот. Мы были малобоеспособны, так как на душу приходилось только по 10 патронов. Гранат не было совсем. Но своей численностью мы могли дать отпор целому подразделению немцев. Куклин как реликвию хранил ручной пулемет. Один диск сумел зарядить, выпрашивал у каждого по одному или два патрона. Вечером установилась тишина. Не стало слышно ни гула самолетов, ни раскатов орудийных выстрелов. Настолько немцы ушли далеко. С появлением темноты показались зарева пожаров.

Голодные, измученные нервным боем, большими переходами, мы еле переставляли ноги, но шли в надежде встретиться со своими. Шли напрямик через лес.

Послышался громкий крик: «Стой! Кто идет!» «Свои!» – закричали мы хором. «Стой! Ни с места», – раздалась очередь из винтовки АВС. Позади часового послышались шаги, голоса и ругань. Навстречу нам вышли трое парней. Один из них глухо спросил: «Кто вы?» Капитан подошел к нему, коротко пояснил. Капитана увели в расположение части. Мы остались стоять на месте. Как медленно тянется время у голодного усталого человека, ждущего, пустят ночевать или нет, накормят или нет.

Примерно через полчаса вышел невысокий плотный человек в шлеме танкиста, знаков различия не было видно. Крикнул: «А ну, пехота, за мной!» Нас накормили чуть теплой кашей. Дали по банке рыбных консервов и по полбуханки хлеба. На удивление повара и дежурного офицера мы все съели. После ужина, не ощущая прохлады, легли на землю и крепко уснули.

Я проснулся от холода: зуб на зуб не попадал, выбивая чечетку. Моросил мелкий дождь. Мои ручные кировские часы величиной чуть ли не с будильник показывали шесть. Чтобы согреться, я занялся гимнастикой. Кругом нас стояли замаскированные танки. Громадные КВ и быстроходные БТ-7. «Вот это да! Повезло нам», – подумал я. Мы попали в танковую воинскую часть. Теперь нам не страшны немцы.

Нас накормили завтраком. Мы привели себя в порядок, умылись, побрились, почистили обмундирование. Танкисты говорили: «И у вас должен быть порядок, как в танковой части». Рассказывали, что шли к границе на помощь нам, но кончилось горючее. Где намечалась заправка, немцы опередили и заняли. Только поэтому нас свела судьба. Еще вчера вечером ушли за горючим автоцистерны, до сих пор не вернулись. Разведчики доложили: «Все склады ГСМ поблизости заняты немцами. Снарядов у них тоже не много – по одному боекомплекту на танк. Только бы заправиться. Надежда на броню КВ».

Патронов и гранат у наших оказалось много. За два дня войны мы знали им цену, поэтому нагрузились до предела, а немецкие автоматы сдали. Только один Кошкин оставил. Он собрал у всех остатки патронов, зарядил две кассеты.

Пришел наш капитан. Поинтересовался у меня: «Как спали? Какое настроение у людей?» Глухо заговорил: «Дела наши, ребята, неважные. За два дня войны немцы заняли Литву и Польшу, вклинились в Белоруссию и Украину. Мы сейчас находимся в глубоком тылу немцев. Командир танковой бригады получил приказ пробиваться в Ригу, где у нас сосредоточены большие силы. Немцы получат заслуженный отпор». «Если так у них пойдут дела, то через месяц действительно будут в Москве, – с издевкой сказал Кошкин. – Где же наша доблестная, хорошо подготовленная маршалом Тимошенко армия?» Я опередил капитана, ответил Кошкину: «Семьдесят процентов нашей кадровой армии было сосредоточено на границе с Германией. Она распалась, разбежалась по лесам, как и мы с тобой. В пчелиной семье, когда нет матки, семья разваливается, рушится, а затем гибнет». Я хотел сказать еще: «Армия без командира – стадо баранов». Капитан понял меня с полуслова, оборвал, крикнул: «Молчать! Отстраняю от командования ротой. Предам военному трибуналу». Кошкин вступился за меня. Он тоже почти крикнул: «Не кричите, товарищ капитан, Котриков прав. Я к его словам еще добавлю: нашей армии, введенной в пограничные районы с Германией, больше не существует. Она пленена, истреблена немцами. Остатки ее разбежались. Выжидают, что делать дальше, скрываются в лесах».

На Кошкина капитан не кричал. Вначале смотрел сурово. Затем криво улыбнулся, достал папиросы, закурил и предложил нам. Затянувшись дымом, сказал: «По-вашему, мы – беглецы и дезертиры, скрываемся в лесу. Выжидаем, что дальше делать».

«Товарищ капитан, нас нельзя отнести к дезертирам и беглецам, – сказал Кошкин. – Мы два дня провоевали честно. Наступил третий, сегодня будем драться, не жалея ни сил, ни жизни. Но где же наше командование? Почему нами никто не руководит? Почему каждая воинская часть действует на свое усмотрение, одиноко, без связи с другими. Правдива русская пословица, что один в поле не воин. У нас получилось то же. Немцы нас, разрозненных, не объединенных в единое целое, бьют и будут бить, пока нами не будет руководить твердая рука».

Капитан согласился: «Трудно сказать, как на нас будет смотреть командование. Если останемся живы, придем в Ригу. Там нам могут сказать: «Были в окружении, бросили свои воинские части. Вы – трусы и дезертиры». После этих слов разговор короткий».

«Не назовут нас дезертирами, – сказал Кошкин. – Во-первых, мы постараемся от танкистов не отстать. Танкисты наверняка к своим пробьются. Да вряд ли кто будет разбираться в этом, в чем вообще никому не разобраться. Идет какая-то кутерьма. В Риге немцев наши остановят. Там хорошие естественные препятствия, флот и авиация».

«Я на месте командира танковой бригады не пошел бы в Ригу, – продолжал Кошкин. – Пошел бы в Белоруссию, она рядом. В Литве и Латвии везде одни ловушки. Все переправы и мосты через реки захвачены немцами, и вряд ли мы сумеем дойти до Риги. А если и дойдем, то немцы через Даугаву нас наверняка не пустят».

«Ты, Кошкин, не командир взвода, а военный стратег, – сказал капитан, – но пойми, мы в составе Прибалтийского военного округа. Подчиняемся только его командам. Если командир бригады не выполнит приказа, его не только разжалуют, но и расстреляют. Это будет самодурство, если каждый командир части сам будет решать вопросы тактики и стратегии в отрыве от командования, тогда получится неразбериха».

«Извините, товарищ капитан, что я вас перебиваю, – сказал Кошкин. – Неразбериха уже получилась с позавчерашнего раннего утра. Командование округом, по-видимому, осведомлено об этом. Не предпринимает никаких мер к восстановлению порядка в армии. Наоборот, дает глупый приказ пробиваться танковой бригаде в Ригу. Это невозможно». Кошкин раскинул карту: «Посмотрите, товарищ капитан». «Знаю, товарищ Кошкин. Но мы с вами ведем пустой разговор. С нами никто на эту тему и говорить не будет».

Кошкин продолжил: «Сходите, предложите командиру бригады. Пусть он докажет командованию. Сошлется на большую плотность немецких войск, на захват немцами мостов и переправ через реки. Нет горючего, нет боеприпасов. Попросить командующего 8 армией товарища Собенникова. Пусть он еще раз взвесит наши возможности и переговорит с командующим военным округом».

Капитан молчал, внимательно слушал Кошкина, не перебивал. Я тоже молчал и злился на капитана за то, что меня грубо оборвал, с угрозами, а спустя три минуты стал повторять мою мысль. А еще капитан. Ни последовательности, ни принципиальности в нем нет.

Раздались команды для танкистов: «На заправку, привезли горючее».

Горючее везли ночью из-под носа у немцев. Немцы по пятам преследовали наши автоцистерны. Отстали в хуторе, примерно в 3 километрах отсюда.

Капитан был срочно вызван к командиру бригады. Через три минуты он прибежал к нам. «Котриков, иди сюда!» Я подошел к нему. «Поднимай роту! Выходи навстречу немцам и завязывай бой. Оборону пока займи по опушке леса. Далее действуй по сложившимся обстоятельствам». Кошкина послал оцепить с другой стороны расположение бригады. Третью роту оставил в резерве.

Я вывел и расположил роту на опушке леса. От хутора по направлению к нам двигалась колонна немцев численностью примерно 250 человек. Впереди колонны шли пять мотоциклов. Дорога после дождя была скользкой. Мотоциклы то далеко удалялись от колонны, то буксовали. Но вот они, тарахтя, выехали из лощины и набрали скорость, приблизились к нам. Впервые мне нужно было принять самостоятельное решение. Что делать? Ждали этого решения более 100 человек, жизнь которых зависела именно от меня. Первый взвод с тремя ручными пулеметами я направил в оборону на опушке леса. Два взвода повел вытянутой опушкой леса к хутору для удара с фланга. Мотоциклы приказал пропустить в лес, а затем отрезать и ударить по ним сзади. Мотоциклисты, не доезжая 200 метров до опушки леса, остановились, открыли огонь из автоматов. Невзирая на приказ "не стрелять", кто-то не удержался и выстрелил. Один немец упал с мотоцикла. Мотоциклисты залегли. Колонна немцев перестроилась в боевой порядок и пошла широким фронтом по полю, наводя страх на все окружающее. Строчили из автоматов. Впереди появились четыре овчарки. Не добегая до леса, все четыре собаки одиночными выстрелами были убиты.

Основная группа немцев поравнялась с залегшими мотоциклистами. Ускорила шаг, устремилась к лесу. Не доходя 100 метров до опушки леса, заговорили наши ручные пулеметы. Взвод открыл огонь по немцам. Они залегли, но отступать не собирались. С хутора по опушке леса ударили минометы. Мины рвались, не давая поднять головы. «Гады, бьют точно», – подумал я.

Немцы снова поднялись, но не прошли и 10 метров, как залегли. С хутора показалась еще колонна немцев, численностью до батальона. К немцам шло подкрепление. Капитан прислал связного, просил держаться еще полчаса. Для подкрепления немцы шли не по дороге, а прижимались ближе к лесу, где залегли мы, намереваясь зайти к оборонявшемуся взводу с фланга. Мы открыли огонь. Немцы вначале шарахнулись обратно, но были остановлены. Залегли и открыли по нам огонь. Минометный огонь перенесли на нас. Из хутора вышли три немецких танка. Они поравнялись с залегшими немцами и устремились к нам. Немцы поднялись с разноголосыми криками в атаку, но залегли от огня наших ручных пулеметов.

Обрубая кроны деревьев, на землю падали осколки. Кругом рвались мины. Их осколки со свистом проносились над нашими головами. Немцы снова поднялись в атаку. Танки подошли к опушке леса. Пехота частично вклинилась в лес. Красноармейцы, отстреливаясь, в панике побежали вглубь леса. Не сон ли это? Немцы тоже побежали назад. Их три танка, пятясь назад, стреляли по опушке леса. Из леса вышли 18 громадин КВ. Один немецкий танк загорелся, два других закрутились на месте с подбитыми гусеницами. Следом за КВ на больших скоростях выскочили из леса 15 танков БТ-7 и врезались в убегающую пехоту. Немцы побросали оружие, подняли руки вверх, но их все равно утюжили. «Так их, гадов», – кричали мы, идущие следом за танками. Немецкие минометчики спешно грузили на автомашины минометы. Наши БТ-7 их перехватили, автомашины загорелись. Немцы разбежались. В хуторе не было ни одной живой души. Хозяева попрятались. После короткого боя бригада тронулась в длинный путь на Ригу вместе со всем скарбом: автомашинами, кухнями и медчастью. Командир бригады объявил мне благодарность. Весь личный состав роты поздравил с благополучным исходом боя. Я радовался. Кошкин мне завидовал.

Мы ехали ночами на броне танков напрямик по полям и лесам, иногда по проселочным дорогам. Немцы нас не преследовали. Они шли по шоссе, а мы – где придется. Немцы знали, что мы от них никуда не уйдем. Пути отхода нам отрезаны. Несколько раз на привалах они бомбили. Нас спасала хорошая маскировка.

На привале при разборе очередного перехода я спросил комбрига: «Почему мы с немцами не вступаем в бой?» Командир бригады ответил: «Чем воевать-то? Если шапками только. Осталось по три снаряда на танк. Вдобавок еще одна проблема. Горючее на исходе. Если не сумеем позаимствовать у немцев, придется идти пешком. В семи километрах от нас есть поселок, железнодорожная станция, там крупная нефтебаза. Надо разведать и любыми средствами заправиться».

 

В разведку вызвался сходить Кошкин. Через три часа он вернулся и доложил: «До самого поселка можно пройти по опушке леса. Немцев в поселке немного. Передовые части из него ушли. Нефтебаза целая».

«Спасибо, товарищ Кошкин, – сказал командир бригады. – Займем поселок и станцию. Пока немцы очухаются, мы заправимся и уйдем».

Вечером, когда небесное светило после трудового дня ушло на отдых, спряталось за горизонт, мы сходу влетели в поселок. Вначале немцы нас приняли за своих. Когда разобрались, подняли панику и побежали, спрятались в огородах и на чердаках.

Бросая оружие, немцы группами сдавались в плен. Тяжелые КВ подминали под себя автомашины и повозки.

Испуганное население от неожиданного нашего посещения попряталось. За полчаса все машины были заправлены. Мы их загрузили бочками с горючим, залили бензозаправщики и автоцистерны, захватили три немецких автоцистерны.

Нефтебазу подорвали. Бензин, керосин, солярка текли огненным потоком. Цистерны рвались, изрыгая из себя столпы огня и дыма.

Мы только выехали из поселка, как на него налетели немецкие самолеты, обрушили свой смертоносный груз на головы соотечественников.

Командир бригады сказал: «Горючего хватит до самой Риги».

Шли ночами и прихватывали туманного утра. Когда туман рассеивался, маскировались, делали привал.

По пути к бригаде примыкали остатки разбитых полков вместе с обозами и артиллерией, целые подразделения пехоты. Одна рота была организована из авиаторов. Начальства в бригаде хватало. Были полковники, подполковники, майоры и так далее. Нас с Кошкиным от командования ротами не отстраняли.

Командир бригады нам с Кошкиным велел прицепить на петлицы еще по кубику. Мы стали лейтенантами. Бригада стала большой, разношерстной. Она походила на комету, растянувшуюся на несколько километров. Танки и автомашины были ядром. Хвост представлял собой артиллерию, пехоту, обозы. Это была уже большая сила. Но организации этой силы не было.

Немцы делали попытки преградить путь следования, но тут же откатывались.

Утром 27 июня мы достигли окрестностей Риги. Вышли на берег Даугавы. Мосты через реку были взорваны. Берег был занят немцами. Немцы, не ожидая нашего появления с тыла, первой атаки не выдержали, убежали, освободив нам часть берега. Вдали в утреннем тумане были видны знакомые очертания города. Связь была налажена. Вместо ожидаемой похвалы за выход из окружения командование назвало нас паникерами, трусами, чуть ли не предателями. Командиру бригады было приказано: «Выведенные из окружения танки, автомашины и артиллерию уничтожить, взорвать. Весь личный состав бригады и лошадей переправить через реку на подсобных средствах».

Отважный 35-летний полковник, командир бригады, никогда не унывавший, после телефонного разговора изменился до неузнаваемости. Лицо стало серым, осунувшимся.

Мы с Кошкиным обнаружили паром, по-видимому, приготовленный немцами для переправы. Его подогнали, вычерпали из баркасов воду, до основания загрузили и направили на другой берег. Когда об этом доложили командиру бригады, он поблагодарил нас и крепко пожал нам руки. Сказал: «Прощайте, ребята. Вряд ли судьба нас больше сведет. Меня обещали разжаловать, грозили расстрелом».

Утренний туман долго висел над спокойной гладью реки. Под покровом тумана паром четыре раза сходил на другой берег. Немецкая артиллерия и авиация пытались сорвать переправу, однако для них невидимая цель была неуязвима. Перевезли автомашины и часть артиллерии. С пятым рейсом туман рассеялся, наш спасительный паром прямым попаданием бомбы был потоплен посреди реки. Сопровождал его Кошкин, он чудом остался жив.

Лошадей переправляли вплавь, людей – на лодках, плотах и пароме.

Немецкая артиллерия и авиация усиленно бомбили наш берег, но город не трогали.

Мы явились в указанное время всем батальоном. Нас тут же расформировали. Рядовых и младших командиров определили в пополнение разных воинских частей. Выражали недоверие: был в окружении. Офицеров обвиняли в трусости и чуть ли не в измене Родине. Грозились всех судить военным трибуналом. После проверки и угроз начальства вечером собрали нас всех в большом зале заседаний в доме Совнаркома республики. В президиуме сидели генералы, прочие военные и гражданские. Кошкин шептал мне: «Вот объявят нас врагами народа. Выведут и расстреляют. Какие мы с тобой дураки. Вместо кубиков надо было нацепить угольники, и поминай как звали».

«Все может быть, Степан, но нас стрелять не за что, – ответил я. – Мы немцам в плен не сдались. Бежали от них честно. Поэтому свои кубики на треугольники менять не собираюсь. Будь что будет. А если были в окружении, то это ничего пока не значит. Может быть, и Рига со всеми нашими судьями окажется в окружении, если не сегодня, то завтра».

«Ты не прав, Илья, – зашептал Кошкин. – Все они улетят из Риги, а мы с тобой снова окажемся в окружении».

Выступил начальник политотдела 8 армии. Он коротко, но доходчиво рассказал о событиях. В конце речи сказал, что немцы уже просочились в город, и вряд ли мы сумеем его удержать.

Вторым выступил командующий 8 армией Собенников. Он обвинял старших офицеров в трусости, неграмотности и так далее. Требовал налаживания дисциплины, сплоченности, бить немцев, где бы они ни встречались. В конце речи сказал: «Наши отважные воины храбро сопротивляются, вступают в неравный бой с фашистскими захватчиками и выходят победителями. Указом Президиума Верховного Совета СССР за проявленную отвагу, мужество и геройство награждены медалью «За отвагу» следующие присутствующие здесь офицеры. Более 100 человек». В списки была занесена фамилия Кошкина, его наградили орденом Красной Звезды. Среди награжденных был и я. Командующий лично вручал награды.

Нас с Кошкиным послали в родную мотопехотную бригаду, штаб которой находился в Риге, на том месте, где был до войны.

Вечером Рига не походила на довоенную. На улицах было пусто и темно. Большие дома неосвещенных улиц напоминали средневековые крепости. Все население словно вымерло. Ни души. Только патрульные группы, в основном моряки, нарушали мертвую тишину. За Даугавой резко обозначилась линия фронта немцев. В воздухе беспрерывно висели сигнальные и осветительные ракеты, разрезали очереди трассирующих пуль. «Какая иллюминация, какая красота!» – сказал Кошкин. «Тебе красота, а десяткам миллионов слезы», – сердито сказал шедший рядом старший лейтенант из новобранцев. Ответить было нечего. Шли мы группой в свое расположение. Нас строго предупредили: менее пяти человек ходить по городу запрещено. Латыши-предатели на каждом шагу делали открытые вооруженные вылазки.

Наша бригада размещалась в тех же казармах. Встретил нас командир бригады Голубев. Вместо воинской церемонии он почти крикнул: «Котриков, Кошкин, вы живы» – и обоих расцеловал. «Вот это встреча! – говорил он, – никак не ожидал».

Из старого состава бригады почти никого не осталось, кроме штабных работников и интендантов. Начальник штаба был жив. Комиссара убил в Риге предатель. Бригада вновь сформировалась на 70 процентов из латышей.

Голубев с большим вниманием слушал наш рассказ, поил нас чаем с коньяком, заказал для нас ужин. Он говорил: «Плохи наши дела, ребята. Воевать мы оказались совершенно не готовы. Да еще придумали проводить дурацкие маневры, боясь конфликтов и провокаций со стороны немцев. Армия умышленно была обезоружена. Даже многие склады боеприпасов с пограничных районов были вывезены, остальные законсервированы. Доступ к боеприпасам был только с разрешения Москвы. Я вчера был у командующего нашей армией Собенникова. Он сказал мне по секрету, так как мы с ним старые знакомые, однополчане в Гражданскую, однокашники по академии, что положение хуже не придумаешь. Восьмой армии как таковой уже нет. Она частично пленена, разбежалась по лесам и побита. То же и с другими армиями. Авиация на 90 процентов уничтожена на аэродромах. Все танки остались там, – показал в сторону немцев. – Пока мы очухаемся, немец будет у стен Москвы и Ленинграда. Сейчас мы ему на съедение поставляем вновь сформированные дивизии. Это одинаково, что бросать собаку в клетку со львом».

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35  36  37  38  39  40  41  42  43  44  45  46  47  48  49  50  51  52  53 
Рейтинг@Mail.ru