bannerbannerbanner
полная версияСуждено выжить

Илья Александрович Земцов
Суждено выжить

Полная версия

Танки двигались, пехота ненадолго залегла и снова короткими перебежками пошла к нам. Стрельба пулеметов и винтовок слилась в единый вой. Танки были в 20 метрах от нас, один загорелся, второй закрутился на месте, у него оборвалась гусеница. Третий вспыхнул, как свечка.

Наши 45-миллиметровые орудия стреляли в упор. Солдаты кидали бутылки с горючей смесью КС-1 и КС-2. Пехота залегла, вперед больше не продвигалась. Не доходя 10 метров до нашей обороны, танки, пятясь задом, пошли обратно. Пехота поползла обратно. Голубев кричал по телефону: «Двина, Двина, ты слышишь меня?» «Да, – ответил я. – Непобедимые наци показали спину. Вот так их надо бить!» «Как дела?» «Вроде пока в порядке. Потери небольшие. Папирос маловато, да и спичек бы подбросили». Это значило патронов и гранат. «Все будет», – успокоил Голубев.

Мы с замполитом обошли батальон. Настроение у солдат было хорошее. Все говорили, что дальше немец ни шагу не пройдет. Степан Кошкин был удручен. «В чем дело, Степа?» – спросил я. «Погибли два командира взвода. Личного состава от роты осталось 40 человек – это один взвод», – ответил он. Ребята его роты подожгли два танка.

Мы не поспели обменяться и несколькими фразами, как прибежал связной с КП батальона. «Кошкина срочно к полковнику Голубеву». Возвратившись, Кошкин объявил: «Назначен командиром 1 батальона. Кому сдать роту?» «Поздравляю с назначением, – ответил я. – Сдай командиру взвода товарищу Сухову». Напомнил: «Три месяца назад мы с тобой были сержанты. Ты помкомвзвода, я – командир отделения. Как в сказке – от сержанта до старшего лейтенанта, от командира отделения до командира батальона за три месяца». «Да, – ответил Степан. – Но радоваться пока нечему. В 20 километрах от нас в районе Острова немцы прорвали нашу оборону, идут по просторам нашей матушки России. Да было ли что прорывать? Голубев по секрету сказал, что там никого не было. Сплошную фронтовую линию не сумели организовать. Вот результат. По-видимому, немцы атаки здесь прекратят и все устремятся в прорыв». Но здесь Кошкин ошибся. В 10 часов все повторилось. Авиация одновременно с артподготовкой нанесли массированный удар по нашей обороне. Еще самолеты кружили в небе над нашими головами, рвались мины и снаряды. Немцы, прячась за танки, шли в атаку.

Немцам, вероятно, казалось, что после такой обработки мы не могли существовать. Из глубины нашей обороны заговорили пушки. Участилась пулеметная стрельба. Немецкая пехота оказалась отбита от танков, залегла. Танки перешли через наш передний край обороны, но, встретив сильное сопротивление, начали отступать. Три танка, забросанные горючей смесью, вспыхнули, остальные ушли. Атака немцев снова захлебнулась. Немецкая пехота отступала на исходные позиции. «Получен приказ командующего, – сказал полковник Голубев, – поднять батальон и атаковать немцев». «Есть поднять батальон!» – ответил я. В воздух взвились разноцветные ракеты. Всюду раздавались команды: «В атаку, вперед! За Родину! За Сталина!» Красноармейцы нехотя вылезали из окопов и дотов. Брустверы окопов минуту назад были страшнее смерти. Сейчас на них показались люди во весь рост. Чтобы поднять моральный дух, мы с комиссаром и начальником штаба вырвались вперед и, пробежав не более 50 метров, залегли под шквальным огнем. Комиссар был убит, начальник штаба – ранен. Батальон Кошкина поднялся вновь. Кошкин шел впереди. «За мной, вперед, ура!» – закричал я. Люди шли за мной, начали обгонять. Куклин, сейчас он был моим связным, не отставал от меня ни на шаг. Достигли немецкой обороны. Красноармейцы прыгали в окопы на головы немцам. Шла рукопашная схватка. Немцы упорно сопротивлялись, но отступили. Потери в батальоне были большие. Связь с КП полка наладить не удалось. Через час после занятия немецкой обороны поступил приказ: «Занять исходные рубежи».

Наше отступление немцы обнаружили. Открыли артиллерийский минометный огонь. Под градом шрапнели и осколков мин с большими потерями добрались до исходных позиций. С КП батальона я соединился с Голубевым. «В чем дело, товарищ полковник, что за игра?» – сорвался я, закричал в трубку. «Тише, товарищ комбат, я пока не контужен, вас слышу хорошо, – послышался спокойный голос. – Я выполняю приказ свыше. При встрече расскажу. Доложите о потерях». Я коротко доложил. «Пока все, – также спокойно сказал Голубев. – Жди указаний. Проведите с народом беседы. Объясните, что так надо было атаковать. Цель – истребление отборных немецких псов».

Наступила тишина. С обеих сторон не раздавалось ни одного выстрела. Весельчаки шутили, что в эту минуту особенно много появилось на свет малышей. Не много бесстрашных людей, но все же они встречаются. В минуту затишья после пережитых тысяч смертей они веселы. Выгоняют страх из трусов. Даже с улыбкой принимают при казни смерть из рук палача.

Немецкий пропагандист кричал на чистом русском окающем наречии: «Русские, приходите обедать. Немецким солдатам привезли обед: на первое – гороховый суп с мясом; на второе – отбивная свиная котлета, гарнир – жареный картофель; на третье – горячий черный кофе».

В это время недалеко от КП послышался басовитый хрипловатый крик: «Мы окружены, спасайся, кто как может!» Я выскочил из укрытия. «Кто кричал?» – спросил у сидящей кучки красноармейцев. «Вон он побежал», – сказал старший сержант, показывая на удалявшегося красноармейца. «Догнать и привести сюда». Куклин кинулся бежать и через минуту привел в КП пожилого красноармейца. «Вы кто?» Он ответил, называя часть, командира и свою фамилию. «Почему дезорганизуете народ?» «Товарищ старший лейтенант, все отступают, и я сказал, что надо отступать». «Отведите его и сдайте в особый отдел, там разберутся». Через несколько минут после его увода поступил приказ отступать.

Немцы заняли оборону и больше не пытались атаковать. По данным наших наблюдателей, основные их силы отошли в тыл и, по-видимому, устремились в прорыв, остались небольшие заградотряды против нас. Я еще раз переспросил Голубева: «Начать отступление?» «Да», – подтвердил он. «Но ведь немцы ушли, оставили против батальона не больше взвода. Вот бы ударить!» В трубке послышался раздраженный голос уже не Голубева: «Вам, старший лейтенант, не понятен приказ? Повторите и немедленно выполняйте! Не забудьте оставить людей для прикрытия отступления». Я крикнул: «Приказ понятен, есть отходить! Прикрывать отступление не от кого. Немцы тоже ушли». «Выполняйте без пререканий. За промедление понесете ответственность».

Покидая первоклассные оборонительные сооружения, роптали не только мы, возмущался и полковник Голубев. Мы снова шли пыльными проселочными дорогами. Немцы далеко опередили нас. Никто толком не знал, где они. Слышались провокационные разговоры: «Занят Остров, Порхов и Псков. Мы отрезаны, немцы находятся далеко в тылу». На самом деле немцы шли параллельно нам большаками и по линии железной дороги, недалеко опередив нас. Немецкое командование знало о нашем отступлении, но ввиду нашей малочисленности, не более двух полков, не хотело размениваться на нас и отвлекать силы.

За трое суток организованного отхода три раза налетали на нас немецкие самолеты по 12-15 штук. Разбомбили, уничтожили половину наших лошадей, из 20 автомашин осталось три. Артиллеристы тянули пушки на себе. «Долго мы еще будем отступать?» – спрашивали с возмущением люди. Полковник Голубев успокаивал: «В районе реки Великая, что впадает в Чудское озеро, замечательный естественный оборонительный рубеж. Кроме того, население создает искусственные оборонительные сооружения. Где мы займем оборону, там немцы будут остановлены».

С Кошкиным встречались мы редко, только на планерках у начальника штаба или командира бригады. Линия обороны для нас была подготовлена не доходя 2 километров до Великой. Выбор места не совсем гармонировал и удовлетворял требованиям обороны. Линия обороны на участок, куда мы прибыли, была укомплектована одной дивизией, только вчера прибывшей с Урала. Нас проводили в тыл для приведения в порядок и пополнения.

На следующий день и нашей бригаде был определен оборонительный рубеж. От природы умный, имевший высшее военное образование, участвовавший в Германской и Гражданской войнах полковник Голубев с возмущением говорил: «Повесить мало того специалиста, наметившего этот оборонительный рубеж. Это очередная глупость или преднамеренная ошибка. Немцы нас перетопят в Великой. Оборонительную полосу надо было создавать по берегу реки». Начальник штаба шутил: «Нас учили, и мы учим подчиненных только наступательным операциям. Обороны у нас ни в одном уставе нет. Поэтому потерпите, дорогой полковник. Завтра мы ударим и немцев погоним. Что, забыл лозунг: "Воевать только на территории врага"». «Без иронии, товарищ майор, – парировал Голубев. – Придет время, еще повоюем и на территории врага. Сейчас наша задача – научиться выбирать места обороны, строить оборонительные сооружения и уметь обороняться».

Немцы подходили, рассредоточивались, окапывались. Наблюдалась активная перестрелка. Снова наступил вечер, а за ним короткая июльская ночь. С обеих сторон линия обороны ярко обозначалась пулеметными очередями трассирующих пуль и вспышками осветительных ракет.

Глава восьмая

Этот памятный день, а для многих он был последним, начался с восходом солнца. Солнце появилось из-за горизонта белесое, большое, напоминало белый мельничный жернов. Оно медленно поднималось над горизонтом, уменьшаясь в своих размерах. На темно-голубом небе не было ни одного облака. «День обещает быть хорошим, – говорили мужики, одетые в защитные гимнастерки. – Самый разгар сенокоса. Такая погода нужна».

Немцы не спешили. В 2 километрах от нас они открыто ходили, что-то кричали. Затем у них начался завтрак, на который приглашали и нас. Нагло на высоте 50-100 метров появились самолеты с включенными сиренами. Началась обработка нашей линии обороны с одновременной артподготовкой.

За танками пошли в атаку люди в грязно-зеленых мундирах. Танки перелезали наши окопы. Крутились над нашими телами, пытаясь обвалить землю и похоронить нас живыми. Спасали бутылки с КС-1 и КС-2. Три танка загорелись, остальные устремились в наш тыл. Пехота приближалась к нашим окопам. Шли они красиво, рядами, словно на парад, и что-то кричали. Их криков не было слышно, так как от стрельбы стоял сплошной вой. Их подпустили на расстояние 30-50 метров. Мы поднялись в контратаку. Знаменитый русский штык здесь оказался слишком коротким против немецкого автомата.

 

Пока мы бежали до первой шеренги немцев, они нас в упор расстреливали из автоматов, многих ребят мы не досчитались. Немцы, не ожидая штыковой контратаки, дрогнули и побежали. Люди перемешались. Трудно было разобраться в этой свалке, кто кого колет, бьет, в кого стреляет. Немцы бежали назад. Наши гнали их до наспех вырытых окопов, где снова завязалась рукопашная схватка. Не выдержав натиска наших, немцы побежали. Из-за перелеска показались немецкие танки, их было много. Снова заговорили немецкая артиллерия и минометы. В небе появились самолеты с черными крестами. В этот страшный момент поступил приказ – занять исходные рубежи. Вверенный мне батальон почти без потерь исполнил его. Соседям досталось, но паники не было. В течение часа кружились над нами самолеты, выли бомбы, снаряды и мины. В течение часа стоял сплошной вой. Обезумевшие люди прижимались к стенкам окопов и траншей. Волна дыма, огня и металла откатилась к нам в тыл. Над нашими головами появились танки. Они разворачивались над окопами, заваливая нас землей. На танках сидели и шли за ними солдаты. В окопы летели гранаты с деревянными ручками, красноармейцы ловили их на ходу и кидали в немцев. Неравный бой продолжался 7-10 минут. Наши не выдержали натиска и побежали. Самое страшное в бою – струсить и побежать. Немцы в спину расстреливали убегающих людей, давили гусеницами танков. Самолеты с включенными сиренами на бреющем полете нагоняли панику и страх. Достичь потока воды реки Великая удалось многим, однако ее форсировали единицы.

Я бросился с крутого берега в реку. Короткая 50-метровая бечева была преодолена. У берега было очень мелко. В воду я погрузился только на расстояние 10-15 метров от берега.

Мы, отступающие, оказались врагами не только немцев, но и наших. С обоих берегов и с обеих сторон по реке били пулеметы, над водой и в воде рвались снаряды и мины. С нашего берега по нам палили как по трусам и паникерам, а может быть, приняли нас за атакующих немцев. Немцы били по отступающим врагам.

Вокруг меня свистели пули. Ударялись о гладкую поверхность воды, рикошетили и снова с визгом поднимались ввысь. Раскаленные осколки мин и снарядов, падая в воду, шипели, над поверхностью воды создавали парообразные фонтанчики. Над головами плывущих рвались начиненные шрапнелью снаряды. Металлические шарики с большой силой ударялись в плотную массу воды. Не находя на своем пути преград, погружались на дно. Поверхность реки изрыгала из себя массу брызг и играла всеми цветами радуги. Пока глубина не превышала моего роста, я, как рак, полз по дну, отталкиваясь руками и ногами, продвигался к середине реки. Через каждые полторы-две минуты на мгновение поднимал голову над поверхностью воды, набирал полные легкие воздуха и снова погружался на дно.

Глубина увеличивалась с каждым моим вздохом. Ноги перестали достигать дна. Сапоги тяжелели, тянули ко дну и мешали плыть. Обожгло голень правой ноги. Силы покидали меня, я с трудом сдерживал себя. Хотелось открыть рот и вдохнуть в себя воду. Собрав последние силы, упираясь руками и ногами в плотную массу воды, оттолкнулся. Вода вытянула меня из своих объятий. Голова оказалась на поверхности. Я плыл и дышал. Лучше смерть от пули или осколка, чем задохнуться в этой серой пучине. В другое время я кричал бы, просил бы о помощи: «Спасите, тону». Здесь ни до кого дела нет.

С обоих берегов реки в меня целились. Смерть искала меня везде: над водой и под водой. Многие мои товарищи, которым удалось избежать пуль, осколков и гусениц танков, добежали до реки. Их безжизненные тела вода навечно приняла в свои объятия. Я плыл, тяжелые сапоги и намокшая одежда тянули ко дну – сил больше не было. Сзади меня раздался голос Куклина: «Товарищ старший лейтенант, держитесь, скоро мель. Дайте, я вам помогу сапоги снять». Он помог мне снять сапоги. Плыть стало легче, но ненадолго. Горело левое плечо у ключицы. Достал нож, разрезал и снял брюки. Я в тот момент не боялся ни пуль, ни шрапнели, ни осколков – лишь бы дышать чистым воздухом. Я думал: может быть, это последние вздохи. Секунда-две, и меня, как и многих ребят, больше не будет. Носки ног достигли дна. Крикнул: «Куклин, дно». Куклин подплыл и схватился за мое плечо. Прошептал: «Больше не могу, ранен в плечо. Рука не работает, страшная боль». «Держись, Ваня». Силы мои удвоились, я легко вытащил по воде Куклина на берег. Он был в полной форме, я – без сапог и брюк. Река была форсирована. Поднялись по крутизне чуть выше. Обнаружили небольшую щель – окоп. Перевязал плечо Куклину, себе забинтовал рану на ноге – шагать можно, кость цела.

В течение получаса мы сидели, наслаждаясь, вдыхая в себя свежий, напоенный ароматами трав и речной влагой воздух. Без сапог и брюк, без головного убора, без ремня и оружия появляться было неудобно. Куклин от большой потери крови был безразличен ко всему, чувствовал себя плохо. Хотя говорил, что у него ничего не болит. Просить у него брюки и ботинки – значит оставить его на время в этой яме. Это было сверх моих сил. Поэтому я решил: «Будь что будет, пойдем, Куклин». Наметил ориентиры, как подняться на крутой берег реки. Мы побежали, Куклина я держал за здоровую руку и тянул за собой вверх на гору. Босые ноги кололо каждым камешком. Правая нога сильно болела, но осмотреть ее было некогда. Вокруг свистели пули.

Вот мы достигли входящего в реку оврага, по дну которого, журча, протекал холодный, родниковый ручеек. Мы добежали до первой извилины оврага и были в полной безопасности. Мучила жажда. Я ладонями черпал холодную родниковую воду, пил, не обращая на окружающее внимания. Куклин лег и пил прямо из ручья. В 5 метрах от меня сидели три человека совершенно голые, в чем мать родила. Один из них, плотный парень с бритой головой и голубыми глазами, сказал с украинским акцентом: «Прошу в компанию, товарищ старший лейтенант». Да, компания была веселая, мы двинулись по дну оврага. Встретили еще троих босиком, в брюках, но без рубашек. Я намеревался попросить у одного парня брюки, но мы окриками были остановлены и доставлены в штаб полка, разместившийся в наскоро оборудованных землянках в этом овраге.

Возле штаба нас набралось 80 человек. Начальство полка, сутулый сухой майор и толстый невысокого роста полковник, смотрели на нас с презрением – как на трусов и паникеров. Короче говоря, как солдат на вошь. Выстроил нас молодой штабист лейтенант в начищенной наглаженной форме. Он не скупился на слова, низвергал на нас тысячи проклятий. Он ставил нам в вину быстрое продвижение фашистских орд по нашей территории. Оскорблял, называл нас предателями, трусами и даже фашистскими прихвостнями. Семерым, оставшимся в трусах после переправы, грозил расстрелом. Он видел в них фашистских агентов. Куклин, вцепившись здоровой рукой в мое плечо, еле держался на ногах. Большая потеря крови со всеми переживаниями давала о себе знать. У меня кружилась голова, и сохло во рту. Я не выдержал, вышел из строя вместе с Куклиным и крикнул: «Товарищ лейтенант, прекратить издевательства!» Лейтенант попытался на полуслове оборвать меня. Визжал как собака, ужаленная пчелой. Я продолжил: «Казнить нас или миловать – не твоего ума дело, на то есть начальство, разберутся. Как командир батальона я требую немедленно оказать раненым медицинскую помощь».

Из строя выкрикнул Кошкин: «Илья, ты жив?» Еле передвигаясь, бросился мне на шею. Он был ранен в оба бедра. Лейтенант кричал, расстегивая кобуру. В это время Куклин потерял сознание, повалился на землю, увлекая меня. Поднялся шум и крик. Из землянки вышел полковник с майором и с ними командир бригады полковник Голубев. Голубев подошел к нам с Кошкиным, обнял обоих. «Вы живы, дорогие мои ребята. Ранены, на данном этапе войны это очень хорошо». Старик расчувствовался. Глаза его сделались влажными. Кошкин был одет, только без ремня и сапог. Из кармана брюк торчала рукоятка пистолета.

Появились санитары с носилками, унесли Куклина и других тяжелораненых. Полковник с майором внимательно рассматривали чудом спасшихся людей. Казалось, они вылезли не из реки, а вернулись с того света.

Голубев стоял рядом с нами. К нам подошел армейский комиссар, представитель Ставки Верховного Командования. Окинул взглядом нас с Кошкиным с ног до головы, строго сказал: «Почему в таком виде, старшие лейтенанты?» Выручил нас Голубев: «Они оба ранены, товарищ комиссар». «Я вижу, товарищ полковник, и считаю своим долгом заметить товарищам: в таком виде неприлично находиться перед строем». Тут же нас с Кошкиным унесли в санитарную часть. Сотни раненых лежали под деревьями, ждали очереди на отправку в медсанбат. Нам поправили повязки, подбинтовали. Подошли санитарные конные повозки и две бортовые автомашины. На одну из повозок пристроились и мы с Кошкиным и доехали до медсанбата.

«Илеко, Степан, вы живы?» – послышался женский воркующий голос. Кошкин сидел, низко опустив голову, и думал о только что пережитом, не обращая внимания на окружающее. Голос мне показался знакомым. К нам подошла женщина, лейтенант медицинской службы. «Где я ее видел? – воспоминания проносились в мозгу. – Это же Соня Валиахметова». «Здравствуй, Соня, какими судьбами ты оказалась здесь, в этом проклятом богом, жутком месте?» – сказал я.

Кошкин поднял голову и заулыбался. Расцвел как майская роза. Протянул, слегка заикаясь: «Здравствуй, Софья Ахметовна!» Соня стояла перед нами растерянная, не зная, как нас приветствовать. Я стоял, опираясь о ствол старой шершавой осины, в гимнастерке, без брюк, с забинтованной правой ногой от ступни до колена. Кошкин сидел на толстом пне, одетый, но босиком. Она кинулась мне на шею и поцеловала в щеку. Затем подошла к Кошкину, обняла его за шею и тоже поцеловала в щеку. «Ребята! Да вы уже оба старшие лейтенанты, не сон ли это? Оба с орденами и медалями». Села по-узбекски на лужайку между нами и заплакала. «Вы с того берега реки?» «Да», – ответил Кошкин. «Какой ужас, какой ужас! Почти все погибли, если не от немцев, то от своих». «Сейчас все позади, дорогая Софья Ахметовна», – сказал Кошкин. «Степан, мы давно с вами условились, еще в Алкино, не называйте меня больше так. Или вы хотите обидеть меня». «Нет, что ты, помилуй бог. Мы очень рады встрече». «Вы извините меня, ребята, я очень расстроена. Вчера с нашего медсанбата послали на тот берег реки двух врачей и группу фельдшеров и медсестер для оказания медицинской помощи и эвакуации раненых. Через реку много переправили раненых, а из медиков обратно никто не вернулся. Сейчас там немцы. Где они, в плену или убиты? Вы не могли задержать немцев. Я не знаю, чем вы командовали?» «Батальонами, Софья Ахметовна, батальонами», – с иронией выпалил Кошкин. «Тем хуже, Степан, что батальонами. Бросили своих раненых людей на растерзание немцев. Сами спаслись, убежали. Где ваше место? Где вы должны быть?» Больше она не могла говорить, не плакала, а ревела. «Она права», – подумал я. Кошкин ответил моей мыслью: «Наше место там, среди убитых и раненых. Плохой тот командир, который первым бросает тонущий корабль». Этим было сказано все. Немного успокоившись, она тихо сказала: «Извините, ребята, за откровенный разговор. Я вас часто вспоминала как хороших парней. Я просто в вас обоих влюблена».

Наступило молчание. Над нами гудели немецкие самолеты. "Рама", как коршун, беспрерывно парила в воздухе, выслеживая добычу. «Ты права, Соня. Какие же мы командиры, когда не погибли или не попали в плен ранеными вместе с большинством ребят, которые остались на том берегу, – медленно растягивая слова, заговорил Кошкин. – Мы просто трусы, убежали от немцев, спасли свои шкуры. Прав лейтенант из особого отдела. Хорошо, Илья его остановил, а то и сейчас бы держал нас в строю. Но я думаю, Родина-мать, наш народ простят нам все. Мы залечим свои раны, еще покажем, на что мы способны. Умереть не опоздаем, пусть немцы за наши жизни заплатят тоже жизнями. Мы виноваты перед своей совестью, что остались живы».

«Степан, ты меня неправильно понял, – вытирая слезы, заговорила Соня. – Я рада, что вы остались живы. Дай вам бог пройти всю войну и остаться здоровыми, крепкими. Я говорила, что место всех было там. Какая-то неразбериха. Почему с нашей стороны стреляли по вам?» «Для того чтобы не отступить ни шагу назад, держаться руками, ногами и зубами за каждую яму, за каждую кочку, – ответил я. – Упреки твои, Соня, справедливы. Но ты упрекала нас в приступе горячки. Умереть мы еще поспеем. Война только начинается, а продлится она годы. У тебя кто-то близкий остался на том берегу? Правильно я тебя понял?» «Да, – ответила Соня. – Один врач, близкий мне человек, вчера был послан туда и не вернулся. Где он? Что с ним?» У нее снова покатились по щекам слезы.

 

«Соня, вы не встречались с Голубевым?» – спросил Кошкин. Она вытерла слезы и настороженно ответила: «Нет! Где он?» «Он рядом, в 3 километрах отсюда, – ответил Кошкин и рассказал, как мы снова встретились с ним в Риге, где он командовал нашей бригадой. – Вместе отступали, а вернее, удирали с границы с Восточной Пруссией. Он говорил нам, что вы тоже находились в Литве. Мечтал вас разыскать». «Все кончено с ним. Да, я работала там в медсанбате. За 10 дней до начала войны уехала в отпуск, по-видимому, тем и спаслась. Весь наш медсанбат вместе с ранеными остался у немцев, – она сменила тон разговора, начала нас хвалить. – Вы, ребята, молодцы. Сумели обойти тысячи смертей. Прошли кровавым тернистым путем сотни километров. Вышли с того света, из пекла самого сатаны. А это удалось немногим». Она встала на ноги, стройная, гибкая, похожая на балерину. Подошла ко мне, протянула руку, затем Кошкину: «Прощайте, ребята. Может быть, судьба нас больше не сведет никогда. Я пойду, поищу Владимира Ивановича. Человек он хороший, мне его жаль, но между нами все кончено». «Гора с горой, Соня, не сходится, а человек с человеком – это возможно, – сказал я. – До свидания, Соня». Она ушла, не оставив нам адреса.

Из санчасти раненых отвозили на автомашине, на конных повозках. Кто мог, шли пешком в медсанбат, который располагался в 7 километрах на полустанке. Нам повезло: Кошкина, Куклина и меня после перевязки тут же посадили в кузов автомашины и привезли на железнодорожный разъезд с тремя железнодорожными путями и тупиком. В тупике стоял замаскированный срубленными деревьями состав из товарных и двух пассажирских вагонов. Станционное здание, три длинных барака были заняты медсанбатом. Тяжелораненые лежали на полу, на койках, деревянных топчанах и на носилках. Те, кто мог ходить, сидели на скамейках, табуретках и на опушке леса, под деревьями, так как разъезд был окружен со всех сторон лесом. Ходить по территории разъезда строго запрещалось. Мы разгрузились с автомашины у операционной, которая помещалась в железнодорожной путевой казарме. Санитары из операционной, бараков и здания вокзала носили тяжелораненых в вагоны. В операционную меня пригласили вперед Кошкина и Куклина. Врач, молодая женщина, уверенно и быстро резала, расширяла раны. Боли совсем не ощущалось. Казалось, она режет не меня, а соседа. При этом она спрашивала меня: откуда я, давно ли на фронте и так далее. «Легко отделался, счастливый». Ответил ей за меня лежавший на соседнем столе пожилой мужчина: «Лучше бы тяжелее, да подольше не попадать туда». Куда, без вопросов ясно.

«Все, молодой человек, – наконец, сказала она. – Следующий». С операционного стола я по-молодецки вскочил и оперся на больную ногу, тут же присел. Она схватила меня за туловище, устало произнесла: «Что вы делаете? У вас может открыться кровотечение». Здоровяк-санитар поднял меня на руки, вынес из операционной, посадил на скамейку, сказал: «Сиди смирно, жди команды. После загрузки тяжелораненых пригласят и вас занять место в вагоне». В операционную внесли Кошкина и Куклина. Находились они там долго. Время, как при бомбежках, шло медленно. Где-то за стеной тикали часы, отсчитывая секунды. Вынесли Кошкина, почти следом за ним вышел Куклин, поддерживаемый санитаром. Мы с Куклиным сели возле носилок Кошкина. Кошкину хирург сказала: «Ничего страшного, выздоровление займет два месяца». У Куклина была перебита ключица и повреждено предплечье. Наложили гипс. Врач сказала: «Возможно, еще воевать будешь, если война затянется».

С восходом солнца объявили посадку в вагоны и легкораненым. Нас с Кошкиным как офицеров определили в пассажирский вагон. Я уговорил главного врача поместить вместе с нами и Куклина. Куклина привела к нам в купе молоденькая сестра и показала ему его нижнее боковое место. При виде нас с Кошкиным у него потекли слезы и, с минуту заикаясь, он не мог выговорить "спасибо".

С наступлением темноты наш санитарный поезд застучал колесами. Мы поехали. Какое блаженство после пережитого лежать на матрацах с чистыми белыми простынями, чувствовать уход и внимание молоденькой сестры Ани и толстушки-санитарки Тоси, девчат-добровольцев в белых халатах. Они видели в нас героев – защитников Родины.

Я не хотел спать, хотелось блаженствовать, смотреть в окно, где мелькали очертания леса и железнодорожных построек. Наш поезд спешил, шел быстро. Усталость взяла свое – уснул. Проснулся от сильного треска и взрывов. В окно вагона ласково светило июльское солнце. Раненые, кто мог, вскочили с полок. Сестры и санитарки кричали, просили лежать на местах. Два немецких стервятника налетели на беззащитный санитарный состав с полотнищами красных крестов на крышах каждого вагона. Ударили по вагонам из пулеметов и сбросили три бомбы. Со слов главного врача, особого вреда не причинили. В чем она особый вред видела, не говорила. По-видимому, в прямом попадании бомбы в ее вагон. В нашем вагоне дополнительно было ранено трое и убито двое. Остальные отделались испугом.

При налете я на руках спустился со средней полки в проход и оперся на больную ногу. Сильной боли не ощущалось. К вечеру уже ходил по вагону, помогая санитарке. Через сутки наш поезд достиг пригорода Москвы, был в полной безопасности. Более суток нас катали по Московской окружной дороге. Наконец, вывезли на Северную железную дорогу и повезли в Ярославль. На каждой станции встречали делегации женщин с цветами и подарками. Я вместе с сестрами и легкоранеными выходил из вагона для приема цветов, подарков и поцелуев.

На станции Буй одна приятная дама отдала мне целую охапку цветов и принялась меня целовать. На прощание укусила в верхнюю губу. Губа распухла. Об этом узнал весь вагон. Сестры надо мной смеялись. Сестра Валя из соседнего вагона издевалась. При встречах, смеясь, говорила: «Дай я тебя, касатик, хоть один раз поцелую». Поэтому я больше никуда не ходил, несмотря на просьбы сестер, и старался находиться в своем купе, так как отовсюду слышал смешки и издевки.

Кошкин больше сидел. В туалет ходил сам. Куклин лежал и жаловался на боль в плече и непослушность руки. Кошкин рассказывал о приключениях охотников в тайге, повадках птиц и зверей, про глухариные и тетеревиные тока, подражал птицам. Наше купе всегда было набито слушателями. «Почему ничего не рассказываешь?» – спросила меня сестра, поправляя повязку. Кошкин подхватил: «Илья, расскажи ту историю, которую начал рассказывать в Литве, да немцы помешали. Что произошло с твоим дядей?» Я немного поломался, а потом сказал: «Если есть желание, то слушайте. Только одно условие – не мешать, не перебивать и до самого конца не задавать ни одного вопроса». Рассказал о приключении дяди Мити. «Мой дядя Митя, как мы его ласково звали, родной брат моего отца. В деревне все звали его Кочка. Это прозвище настолько ему привилось – позднее всех детей тоже звали Кочками. Кое-кто называл Болотной Кочкой. Прозвали так отчасти из-за фамилии Котриков, что-то созвучное с кочкой, и за его кудри. Настолько они искусно вились на его голове и бороде. Были похожи на каракуль первого сорта. Волосы у него были цвета что-то среднее между черным и рыжим. Блестящие, излучали инфракрасные лучи. Был он высок. Рост 1,8 метра. Коренаст, крепко сложен. В жизни он никогда ни с кем не дрался. Если кто по незнанию налетал на него в драку, задиру он от себя легонько отталкивал и потихоньку уходил. Дядя говорил, что ударом кулака он мог убить лошадь. Отсюда ясно, что будет, если он попадет по человеку. К жернову ветряной мельницы по крутой лестнице высотой 7 метров вносил по два мешка ржи, то есть 10 пудов. Один раз на спор в зубах он втащил к жернову мешок льняного семени весом 6 пудов».

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35  36  37  38  39  40  41  42  43  44  45  46  47  48  49  50  51  52  53 
Рейтинг@Mail.ru