Илья Горячев
День Благодарения
© Горячев И.В., 2023
© Книжный мир, 2023
© ИП Лобанова О.В., 2023
Глас надежды из теснин
Слово Илья Горячева пробилось сквозь толщу тюремных стен. Оно прилетело вольной вестницей благой неиссякаемости веры и может стать со временем жаворонком просвета.
Захватывающая дух история исканий и страстей автора книги присутствует как незримый фон во всяком его словесном обороте. Именно сей внутренний ход наделяет повествование Ильи уникальной мощью. Путь человека к Всевышнему начинается с излома и заточения в мире материальных теснин и тисков. Перед вами книга, свидетельствующая о бесперемежном человека веры к избавлению и обретению Господней прямицы.
Тернистые полосы драмы жизненного хода автора книги напоминают нам о высшем предназначении. Это наперво выход из скорлупы ограниченного обывательского эгоизма. В нашем мире, где всяк барахтается в однообразной выри массовой бездуховности, становление на ноги берет почин от действенного самопожертвования ради цели, стоящей над скучным себячеством.
Прорыв в мир высокой жертвенности начался для Ильи с посвящения себя судьбам России и русского народа. Это не слепая приверженность племени или однородцам. Илья находился все годы в поисках места России среди народов мира, он был подвижником, взыскующим русскую идею. Не узколюбие провинциала, а широкий взгляд на мир из Москвы.
Нынешние времена принесли испытания всем радетелям России, изрывающие в клочья душу. Многие из российских доброхотов отступили перед лицом массированного выброса грязи в эфир, перемешавшейся с кровью. Но куда истинно должны вести сейчас покаяние с переосмыслением?
Здесь будет маловато принятого патриотизма, загнанного в сотворенный собственноручно кризис. И не будет духовного достатка в одном лишь мрачном раскаянии. Требуется подвижнический просвет, способный вести к обновлению и одухотворенному расширению. И откуда могут взяться благие ветра, рассеивающие толщу привременного мрака?
России нужен голос Ильи Горячева сегодня. Он шел к выпуску этой книги неровно, падая и устремляясь снова вперед. Своим хулителям сегодня он может ответить пастернаковским четверостишием от имени лейтенанта Шмидта:
«Я тридцать лет вынашивал
Любовь к родному краю,
И снисхожденья вашего
Не жду и не теряю».
Илья доказал на деле преданность будущему России. Горячая любовь к отечеству Ильи Горячева выстояла испытания тюремными тяготами. Его любовь пересилила его собственные ошибки прошлого. Он идет вперед, даже находясь в теснинах узилища. Так он стал символом надежды на проявление града Китежа наяву.
Десять лет назад Илья посетил Иерусалим. Он был моим дорогим гостем. Возношу молитву Создателю о нашей грядущей встрече в Иерусалиме в скором времени.
Писатель и философ Авигдор Эскин
Глава 1
К чёрту общественность![1]
Паб “Angry and Hungry”[2], Лондон, начало 2010-х годов.
Два джентльмена устроились за дальним столом в самом глухом углу респектабельного, в викторианском стиле оформленного, заведения. Один, в идеально отглаженной сорочке с аккуратно уложенными седыми волосами, держал в руках крошечную чашечку «эспрессо», а другой, растрёпанно-помятый, с хищным оскалом нацелился на слабо прожаренный бифштекс, распластавшийся на деревянном подносе. Отрезав тонкий ломтик, он придирчиво осмотрел срез и, увидев кровь, удовлетворённо улыбнулся и тут же отправил кусок в рот. Ещё не закончив жевать, он сказал, с едва заметной трассировкой:
– Мистер Грюнер, по итогам нашей сделки девяносто процентов месторождений лития в мире окажется под нашим контролем. Рудники в Кении, Бразилии, Папуа, Новой Гвинее полностью перейдут в наше распоряжение. Мы будем практически монополисты и сможем диктовать рынку свою цену.
– Мсье Бартез, – выглаженный собеседник извлёк из внутреннего кармана пиджака толстую сигару и с резким щелчком отрезал её кончик, – наша сторона примет окончательное решение о соглашении после того, как вы изложите свои соображения по стимулированию сбыта лития. В ином случае, мои партнёры не до конца понимают, зачем нам эта сделка, и как мы объясним этот шаг нашим акционерам…
– Им и не нужно знать о нашем соглашении, – мсье Бартез абсолютно не стеснялся говорить с набитым ртом, – наша сторона и не говорит о слиянии или о чём-то подобном, на сегодняшний день мы говорим лишь о создании неформального картеля… – Он отхлебнул портера из кружки и добавил: – И уж тем более не нужно знать о наших договорённостях водорослям. Надеюсь, с вашей стороны утечек не будет.
– Монопольный сговор? – мистер Грюнер чиркнул толстой спичкой и, попыхивая, начал разжигать сигару.
– Именно так. Абсолютно неформальный, – мсье Бартез медленно провёл ножом по двузубой вилке, раздавшийся скрежет заставил Грюнера скривиться, – что касается стимуляции спроса… Есть одна любопытная компания из Южной Африки. Наверняка вы слышали о них, – Грюнер коротко кивнул, – Наши аналитики говорят, что их разработки в ближайшие пять лет гарантированно разрушат рынок двигателей внутреннего сгорания, если кто-нибудь сейчас защитит головастых малышей от недружественного поглощения гигантами, конечно. Возврат к наследию Николы Теслы – вот их идея. Электрокары, электросамолёты, коптеры, батареи для автономных домов и всё такое… Я внимательно изучил все цифры, прогноз очень и очень вероятный. И тогда и нефтянники, и авто-монстры, хоть и в меньшей степени, окажутся у разбитого корыта. А мы поможем этим электро-пионерам и оседлаем их успех. Точнее, можем помочь в том случае, если достигнем с вами взаимопонимания.
– Каковы перспективы?
– Контроль от сорока до шестидесяти процентов автопрома в мире через пятнадцать лет. И это только по одной отрасли. Мы стимулируем спрос на их продукцию рядом точечных уколов массового сознания. Нужен мощный эмоциональный удар. Мои ребята прикинули – наиболее эффективным центром артикуляции нового экологичного мышления, где электро-идея будет одной из ключевых, могла бы быть слегка слабоумная – сейчас это тренд, как мне пояснили – девочка пятнадцати – семнадцати лет, откуда – нибудь с Севера Европы.
– Смышлёный даунёнок? – мистер Грюнер выпустил клубы сизого ароматного дыма и слегка обножил белоснежные зубы в усмешке.
– Если хотите, – мсье Бартез положил последний кусочек бифштекса себе в рот, – кстати, есть у меня ещё на примете одна компания… Радикальные экологи. Психи, конечно. Хотят весь мир на сою пересадить. Очень агрессивны и ограничены. У них популярна теория, гласящая, что животноводство, точнее его отходы, главная причина глобального потепления – это их главная фобия. Утверждают, что именно фекалии крупного рогатого скота… – Он постучал вилкой по дну тарелки, – являются источником основных выбросов метана, критичных для озонового слоя. Такие фрики могут пригодиться для создания моды на что угодно…
– Поддержим их через наши медиа, – кивнул мистер Грюнер, – у нефтяников есть “Greenpeace”, а мы вырастим своих веганских экоактивистов. Свежая модель для нового века, – он сдержанно засмеялся, достав сигару изо рта и стряхнув пепел, – ну а нефтяники пусть думают, что за ними стоит зазнайка из ЮАР, мы же скроемся в тени их глобальной битвы за мировой рынок… Кстати, любопытное у вас мелькнуло словечко – водоросли… Я по-старинке использую термин лемминги. Но я запомню и ваш вариант.
Глава 2
Весело и вкусно!
Выдержки из twitter основателя “Ecofood” Джимми Бренсона.
4 мая 2022 года.
Наша генетическая лаборатория создала новый сорт соевых бобов! Это позволит повысить урожайность на рекордные 400 %! Негативных побочных эффектов не выявили! Заскорузлые противники ГМО в очередной раз посрамлены =) =) =) Теперь мы сможем победить голод во всём мире! Остаётся лишь внедрить выращивание нового сорта, а также приучить потребителя… Отличный подарок от наших яйцеголовых в канун Синко де Майо![3]
7 ноября 2023 года.
Ecofood производит всю номенклатуру продуктов питания из наших соевых бобов. Мы спасём человечество от голода, если, конечно, нам не будут мешать… Ультраконсерваторы обвиняют нас в стремлении монополизировать рынок! Эти мракобесные фермеры, с ними невозможно выстроить конструктивный диалог! Застрельщики сплошь мормоны, амиши, меннониты, конгрегационалисты, старо-католики и прочие фанатики и сектанты! Самое ужасное, что к этим «хилли-билли» прислушиваются наши потенциальные потребители! Наши социологи провели исследование – выяснилось, что в основном «против» носители очень устаревших, ретроградских взглядов, но, к сожалению, в некоторых штатах доля застрявших в прошлом превышает 50 % населения… Конечно, в основном это люди старшего возраста. Разумеется, преобладают среди них протестанты… Эта деревенщина – тормоз прогресса, оковы на теле нашего общества! Эй, рэднеки, это не ваша страна, вы слышите меня? Вы – прошлое, а мы – будущее.
30 января 2024 года.
Мы должны размыть это реакционное ядро! Ecofood сделает серьёзное пожертвование в предвыборный фонд кандидата от Прогрессивной Демократической Партии. В конце концов, взгляды наших оппонентов абсолютно неуместны сегодня. Это устаревшая модель людей. Они – угроза всему человечеству, всем людям доброй воли, всем нам!
14 февраля 2025 года.
Благодаря нашему народному Президенту, Шаникве Вилкинсон, и поддержке её правительства, компания “Ecofood” сможет в полном объёме выполнить свою миссию – теперь все американцы, а также беженцы и трудовые переселенцы, в том числе те, которых некоторые безответственные граждане до сих пор называют «нелегальными», на территории США имеют возможность получать бесплатные купоны на качественную пищу. Сытные продукты всем и бесплатно – это мы и называем социально ответственным бизнесом! Отныне голод – орудие принуждения из арсенала махровых эксплуататоров – под тотальным запретом! Каждый человек имеет право есть досыта, чтобы там не твердили капиталисты.
Первый комментарий под твитом от пользователя с черепом в треуголке на аватарке был – «тот, кто контролирует еду, тот контролирует население мира». Генри Киссенджер. Статус комментария: удалён.
Глава 3
Город на холме[4]
Утреннее солнце ярко светило в окно, но зимние лучи обманчивы – они совсем не согревали. Собрав волю в кулак, Клод рывком сбросил с себя тёплое одеяло и резко встал с кушетки. Дыхнул на ладони… Облачко пара. Да уж, зябко…
«Как же достал этот тоскливый холод, – подумал он, торопливо одеваясь, и тут же порадовался, что настоящих зим давным-давно уже не было, а снежные сугробы остались лишь в смутных детских воспоминаниях да старых фильмах.
– Съезжу-ка я сегодня к фермеру, давно собирался, вот и погода подходящая – сухая и солнечная, самое то для велика плюс подзаряжу батарею – будет хоть чем пару дней кормить прожорливый обогреватель», – так размышлял молодой человек, согревая на плитке воду под кофе. Постоянной работы, как и у большинства горожан, у него никогда не было. На веллфейр[5] он не смог бы претендовать, даже если бы очень хотел, в силу происхождения, а купоны на бесплатные соевые продукты он игнорировал из гордости, хотя вслух говорил исключительно о непереносимости бобовых организмом, присовокупляя обычно длинное название на латыни, вычитанное в каком-то медицинском справочнике. В общем, приходилось крутиться. Панели солнечных батарей, закрепленные по внешнему периметру стен квартиры, давали кое-какой запас энергии, но он без остатка уходил в счёт оплаты аренды квартиры и на мелкие электро-расходы. Как и многие, он промышлял кое-где кое-чем по случаю. Но как-то справлялся.
Одним глотком выпив обжигающую бурду – настоящего кофе давным-давно было практически не добыть – и, немного согревшись, он накинул куртку, обулся и двинулся в сторону магазинчика на углу квартала, купить чего-нибудь пожевать на завтрак, благо кредит доверия у пожилого хозяина позволял это делать, даже когда в бумажнике не было ничего, кроме паутины.
На улице пахло дымом. Не благородным дымом от берёзовых поленьев или хотя бы угля, а смрадной мусорной дымкой, как от горящей помойки. Трое добровольных гражданских патрульных, приплясывая, грелись у огня, разложенного в бочке прямо посреди мостовой, изредка они перебрасывались короткими репликами на эбоникс[6].
Опустив глаза пониже, Клод прошмыгнул незамеченным, избежав унизительного ритуала проверки документов. Обойдя здание и скрывшись из их поля зрения, он чуть расслабился – при свете дня в городе теперь уже было более-менее безопасно, а гражданских патрулей, в общем-то, можно было особо и не опасаться – ID у него был в полном порядке, напрягала лишь их манера общения – вечные эти «эй, снежок, твою мать» или «гринго, стоять!»
Но, несмотря на шумность и лёгкую неотесанность, эти ребята не были по-настоящему опасны, в отличие от тех, кого лучше было бы даже и не вспоминать из суеверных соображений, благо они в центре практически не появлялись – их вотчиной были окраины. Фавелы, гетто, колоннас. Вот уж точно, где жизнь была совсем не сахар, а таким, как Клод, выжить там было вообще невозможно.
Вдалеке послышался какой-то шум. Свернув за угол, Клод понял, в чём дело – со стороны университетского кампуса двигалась масса людей. Ещё не сплоченные в толпу, по-утреннему расслабленные стайки молодёжи двигались в сторону старого бейсбольного стадиона, обтекая покорёженные остовы сгоревших машин, вросших в потрескавшийся асфальт за долгие годы. Ну точно, последняя суббота месяца, а значит – радение!
«Опять вечером будут охотиться за теми, кто нарядил ёлку, или громить витрины редких частных лавок с криками о прибавочной стоимости», – с досадой подумал Клод, засовывая озябшие руки поглубже в карманы.
Знакомая с детства дверь в обшарпанный магазинчик была обезображена примитивным граффити, сделанным по трафарету – перечеркнутая оса и надпись – “WASP[7] – out!” Клод покачал головой и, чуть помедлив, вошёл внутрь. Перекинувшись парой фраз со старым мистером Лайамом, который помнил Клода ещё лопоухим младшеклассником, он набрал кое-чего съестного и с бумажным пакетом в руках вышел обратно на улицу. В здание напротив, с громадной объемной вывеской “Ecofood Inc” на крыше, выстроилась бурлящая очередь людей, сжимавших в руках купоны, а из дверей навстречу им выходили довольные ранние пташки, пришедшие к офису ещё затемно, и теперь тащившие домой распухшие сумки, набитые бесплатными соевыми продуктами. Стоявшая в людском хвосте крайней неопрятная толстуха с дредами окинула Клода долгим презрительным взглядом и, хмыкнув, отвернулась. Действительно, если кто-то готов платить за то, что другие получают бесплатно, вероятно, у него есть веская причина на это. В лучшем случае – это просто нежелание ждать и толкаться в очереди, ну или банальное высокомерие – хотя одного этого достаточно для активного порицания, ну а в худшем… Об этом лучше даже и не думать, а то ещё накликаешь беду…
«Надо хоть иногда получать эти купоны и использовать их хотя бы для виду, – подумал Клод, – а то действительно можно слишком уж подозрительно отбиться от большинства».
Его родители сбежали из Канады сразу же после её выхода из Содружества и провозглашения там народной республики. Они с детства учили его выживать, то есть мимикрировать и не выделяться, потому он умудрился дожить до тридцати лет практически без проблем, что можно было считать серьёзным достижением, учитывая его весьма сомнительное для Бостона, да и для любого другого крупного города, происхождение. Чистых «ос» не любили нигде, даже если в их жилах текла исключительно галльская, без единой капельки англо-саксонской, кровь. Он даже умудрился продержаться два года в университете, пережил курс ответственной экономики, но социальной антропологии с её краеугольной критической расовой теорией выдержать всё же не смог, особенно ролевых коллоквиумов, где ему постоянно доставалась роль «узколобого эксплуататора – реакционера».
– Эй, Клод! Ну-ка, стой-ка! – Уже на лестнице его бесцеремонно поймала за рукав Камала Фримен – старшая по подъезду от гражданского комитета. – Стой же, тебе говорю, глупый белый мальчишка! – Несмотря на то, что была на пару лет младше, дородная, бритая наголо Камала относилась к «снежку» слегка покровительственно и считала в принципе неплохим парнем, но, на всякий случай, всё же приглядывала повнимательнее и спуску не давала. В его же собственных интересах, разумеется.
– Читал новые правила, уайти? Ещё вчера я всем жильцам разослала.
Клод отрицательно мотнул головой. Камала сделала круглые глаза и разочарованно чмокнула губами.
– Ладно, слушай. С Нового года запрещается жить с так называемыми породистыми собаками…
– То есть нельзя держать?..
– Не «держать», Клод! Уж тебе-то первому стоит следить за языком. Общественно-приемлемой уже сколько лет считается форма «жить с собакой». Теперь же упразднено устаревшее деление на породы, а потому мы на общем собрании решили, что наш дом поможет нашим четвероногим товарищам естественным образом избавиться от такого вредного и навязанного предрассудка, как «порода». На той неделе общественному порицанию подвергся тот тип с соседней улицы, что постоянно гулял вместе с собакой, которую ранее определяли, как «немецкая овчарка». Помнишь его? Так вот. Пёс уже в зооприюте и познакомился там с очаровательной колли – я читала в блоге приюта – надеюсь, у них как можно быстрее появятся щенята! Пёс, конечно, пока скучает, но ксенопсихолог разъяснил ему, что это исключительно навязанное этим бывшим эксплуататором чувство вины…
– А что с Тимом? – вклинился в её монолог Клод.
– С кем? – скорчила недовольную гримасу Камала.
– С Тимом. Хозяином… ну то есть с тем типом, как ты выразилась, с которым жила и которого выгуливала та самая бывшая овчарка и его чему-то там подвергли, вот с ним что?
– А, с этим… – протянула Камала, – наверное, всё ещё в больнице. Ты что, знаешь его? – в её голосе появились подозрительные нотки.
– Ходили в один класс в начальной школе, – Клод попытался сказать это как можно более равнодушно.
– Смотри, Сантклауд… – Камала покачала головой, – не говори потом, что я тебя не предупреждала. На твоём месте я бы ни одного собрания нашей ячейки гражданского комитета не пропускала, а ты в нём даже не состоишь… Теперь ещё и контакты подозрительные. Ты понимаешь, что человек, и к тому же этнический эксплуататор, все предки которого исключительно из Европы, который заводит… Тьфу! Запутал меня совсем! Который живёт. – она с особым нажимом выделила это слово, – с такой собакой, как у этого твоего Тима, как минимум подсознательно, а скорее всего и осознанно является супрематистом, скрывающим свои людоедские взгляды, прекрасно понимая их неприемлемость и осознанно отказываясь работать над собой и искоренять…
– Камала, я опаздываю. У меня ещё много дел, – Клод боком протиснулся мимо массивной активистки и быстрым шагом начал подниматься по лестнице.
* * *
Клод любил сельскую местность. Унылые и опасные пригороды он постарался преодолеть как можно быстрее, и теперь его велосипед шустро катил по просёлочной дороге, а сам он отдыхал от городского напряжения и суеты вечно гомонящих толп. Крутя педали, Клод наслаждался одиночеством. Уже через несколько миль, луга и рощи сменились обработанными полями и пастбищами с невысокими символическими оградами из песчаника, а вдалеке уже показались аккуратные строения ферм.
«Ну вот, почти и добрался», – подумал Клод, стирая мелкие капельки пота со лба тыльной стороной ладони.
Обогнув массивный дощатый амбар, покрашенный кое-где облупившейся красной краской и производивший впечатление немного изношенной и потёртой, но всё ещё крепкой добротности, он спрыгнул с велосипеда и покатил его рядом с собой.
Хлопнула дверь. На увитую плющом террасу вышел пожилой мужчина с пышной рыжей бородой в клетчатой байковой рубахе с аккуратно закатанными рукавами и в потёртых джинсах. В его прищуре сквозила основательность, а сам он напоминал кряжистый дуб, намертво вросший корнями в почву.
– Бонжур – бонжур, мой юный друг! – пробасил он, прикасаясь двумя пальцами к полям воображаемой шляпы.
– Я двадцать лет живу южнее Сент-Джона[8], мистер Бёрнс, – ответил с улыбкой Клод, ставя велосипед на подножку и снимая рюкзак с плеч, – но для вас я по-прежнему франко-канадец.
– Клод, мой мальчик, для меня ты француз, – со смехом сказал фермер, спускаясь с террасы навстречу гостю, – и совершенно неважно насколько чисто ты теперь говоришь по-английски и как долго прожил в Массачусетсе. Кровь есть кровь. Даст Бог, и дети твои останутся французами, – он подмигнул с молодым озорством во взгляде. Джонатану Бёрнсу шёл семьдесят второй год, он был вдовцом и вот уже пятую зиму жил один, потому не упускал возможности поговорить впрок: к тишине он так и не привык, она угнетала его. В округе о нём отзывались с уважением, хоть и считали слегка чудаковатым, но буквально все сходились на том, что Джонатан Бёрнс – фермер старой школы.
Мужчины пожали друг другу руки. Узкая ладонь горожанина утонула в мозолистой руке фермера. Клод едва заметно поморщился, ему на миг показалось, что рука угодила в стальные тиски.
– Пойдём, пойдём скорее в дом, нечего тут… – хозяин с плохо скрываемым беспокойством огляделся и, взяв гостя за плечи, подталкивая его перед собой, заторопился обратно в дом. Плотно прикрыв окованную железом дверь, он шумно выдохнул и, понизив голос, сказал:
– В прошлом месяце ещё одного нашего взяли. Уже третий случай в нашем графстве[9]. Все фермеры под подозрением. Постоянно шныряют Эти… – последнее слово мистер Бёрнс произнёс с нескрываемым отвращением, – вот, полюбуйся, пока я всё достану. Наша местная газетёнка, – он сунул Клоду в руки измятую архаичную газету, напечатанную на бумаге. – Узнай в Бостоне, что тут до сих пор используют натуральную бумагу и не избежать им массового радения под стенами редакции, а как это заканчивается, всем известно – угольки и гора золы на утро.
– Я думал, только «Альманах старого фермера»[10] продолжает выходить на бумаге, – сказал Клод, разглаживая газету. Мистер Бёрнс лишь пожал плечами.
На первой полосе красовался здоровенный заголовок – Sheep Lives matter![11] Далее следовало краткое сообщение об аресте целой сети «чёрных мясников» и их поставщиков из числа местных фермеров, которое Клод наскоро пробежал глазами, а ниже была размещена объемная колонка, прямо сочащаяся ядовитым гневом редактора – красовавшегося на размещённой тут же фотографии – растрёпанного юнца с подрисованными красным карандашом издевательскими рожками и хвостом. Пара абзацев в тексте была жирно отчеркнута всё тем же карандашом:
…кроме того подпольщики распространили воззвание, где цинично заявили, что в ходе отвратительной диверсии, направленной на подрыв морально-нравственных устоев нашего общества, они добавили килограмм бараньей мертвечины в двадцать тонн соевой продукции на местном производстве Ecofood Inc. Продукция изъята в полном объеме и похоронена на городском кладбище. Общественные активисты объявили сбор средств на надгробный памятник. По факту убийства неустановленного барашка и организации диверсии идеологического свойства начато федеральное расследование…
Клод оторвался от газеты и задумчиво произнёс:
– Совсем перестали называть мясо мясом…
Он давно уже устал удивляться происходящему вокруг, лишь механически регистрировал факты в голове, продолжая делать своё дело, как хорошо отлаженный автомат. Клинический абсурд окружающей реальности не влиял на его давным-давно устоявшееся мировоззрение, а мнение толпы, как и массовые фобии, он попросту игнорировал, считая их недостойными своего внимания.
Откуда-то из глубины дома донёсся рокочущий голос мистера Бёрнса:
– Коров пока ещё можно доить, а овец стричь, потому они пока ещё в изобилии на фермах, а вот живую свинью можно увидеть только в зоопарке. Каково? А коровьи и овечьи, с позволения сказать, кладбища, где лежит скот, околевший от старости? Слава Богу, мой старик всего этого не видит, представляю, как бы он разъярился… Э-эх…
Он вернулся в комнату со свёртками в руках.
– Вот, здесь пятнадцать фунтов говяжьей вырезки, как ты и заказывал.
Фермер протянул завёрнутые в вощёную бумагу ломти мяса Клоду:
– Конечно, из холодильника… Я против заморозки мяса, только охлаждение, ты знаешь. Мясо должно быть свежим, парным, вот тогда это настоящее годное мясо. Но теперь не до жиру, приходится замораживать, – Бёрнс прищёлкнул языком, – да по нынешним временам и это роскошь, верно я говорю? Смотри, будь аккуратнее там, в городе… Не попадись Этим… Ну ты меня понял, да? – Он выразительно кивнул, подкрепляя жестом сказанное.
– Я всегда осторожен, мистер Бёрнс, – успокоил его Клод, уверенными движениями упаковывая свёртки в пищевую плёнку и складывая в специально пошитый рюкзак с двойными стенками. – Новых клиентов не беру, обслуживаю только несколько ирландских семей, живущих в пригороде, из тех, что ещё ходят к мессе.
Фермер поднял взгляд. Глаза не произвольно расширились:
– Вот так прямо открыто и ходят? – в голосе сквозило неподдельное удивление, – это может быть даже опаснее, ведь они явно на карандаше у Этих, – он неопределённо мотнул головой куда-то в сторону.
– Всё будет в порядке, мистер Бёрнс, я работаю только с проверенными людьми.
Тот кивнул в ответ и извлёк откуда-то из недр потёртого стенного шкафа пыльную бутылку из толстого зелёного стекла. Слегка обмахнув пыль кряжистыми ладонями, он сказал:
– Тогда давай пропустим на дорожку, – и, не дожидаясь подтверждения, принялся цедить по стаканам янтарный напиток, – домашнее, односолодовое уж очень удалось у меня в этом году, все соседи нахваливают, – приговаривал Джонатан Бёрнс, разливая виски. Этот ритуал повторялся каждый раз, и Клод заранее знал, что на обратном пути придётся прилагать усилия, чтобы сохранять равновесие на дороге.
Устроились в креслах, чья потёртая бархатная обивка помнила, казалось, ещё Великую депрессию и оборотистых, ушлых бутлегеров в клетчатых кепках.
– Старый семейный рецепт? – Клод щёлкнул пальцем по стенке стакана.
– Ага, вычитал в Альманахе, – Бёрнс от души рассмеялся, – думаешь, я, что, потомственный деревенщина? Нет, сынок. Я родился в городе, и все мои предки, которых я знаю весьма немало, тоже жили в самом, что ни на есть Бостоне. Но когда мне стукнуло шесть, пришло время выбирать для меня школу. Тут всё и завертелось. На частную в семье денег не было, а ту городскую, что посещал когда-то отец, переименовали из Томаса Джефферсона в Секвойю, ну и состав учеников там был соответствующий – цветные банды и горстка белых неудачников, которых те третировали, если не сказать похлеще. А ведь на дворе были всего лишь восьмидесятые! Во всех окрестных государственных школах была такая же ситуация… Тогда мы перебрались сюда, в сельскую местность. Этот дом практически ничего не стоил, даже мой вдрызг прогоревший на бирже отец смог его себе позволить, не залезая в долги. Сперва не могли привыкнуть, но после первого школьного дня отец сказал за ужином: «Я посмотрел на класс моего сына и понял, что теперь мы, наконец, дома!» Там не было ни одного цветного. Вот так я оказался в этих краях и избежал необходимости кривляться в городской школе, двенадцать лет изображая из себя ниггера или латиноса. – Он допил виски и поставил стакан на столик.
– Мистер Бёрнс, – Клод отвёл глаза и примостил свой недопитый стакан рядом, – я знаю, о чём вы говорите, я ходил как раз в Государственную школу, – фермер смутился и залился краской до кончиков ушей, – я, пожалуй, поеду, дорога неблизкая.
