Илья Горячев
День Благодарения
Глава 9
Следуй за белым кроликом
Щурясь от слепящего утреннего солнышка, Клод вышел на брусчатку Колли-сквер и бодро зашагал в сторону Троицкой церкви, пересекая площадь наискосок. Кресты с массивной башни и угловых башенок давно сняли, чтобы не травмировать даже взор тех, кто не разделял, хоть и изрядно смягчённые, но всё ещё сохраняющие традиционные черты ценности реформированного епископального постхристианства. Сам приход, несмотря ни на что, продолжал функционировать, хотя и уменьшился значительно – от былых четырёх тысяч семей в конгрегации осталось хорошо, если пять сотен. Бэк-Бей пока ещё продолжал оставаться общедоступным районом – здесь «осы» не были столь запуганы и встречались на улицах даже в сумерках, а гражданские патрули вели себя чуть скромнее, нежели в других частях города, да и работали не сами по себе, а вместе с потрёпанной, но всё же ещё полицией. Какая-то деловая активность кое-как всё ещё теплилась в окрестных офисных зданиях, потому район был ценен для Сити-холла, который ценой больших уступок и унизительных компромиссов выторговал у банд его неприкосновенность. Так, в море хаоса, захлестнувшем Бостон, устоял этот островок, где сохранились тень былого порядка и иллюзия присутствия хоть какой-то власти.
Добродушный лысеющий толстяк Морган Ллойд – регент поредевшего Троицкого хора, изредка мог побаловать себя хорошим бифштексом, хоть это и становилось с каждым днём всё более и более опасным. Эта «маленькая кулинарная слабость», как он именовал про себя своё чревоугодие, в котором ни разу не признался даже на исповеди, держала его стальной хваткой. Потому раз в месяц, обычно ранним утром, Клод появлялся в районе Колли-сквер с заветным рюкзачком и украдкой пробирался в кабинет с солидной медной табличкой «Морган Т. Ллойд III», красовавшейся на самой дальней двери в коридоре второго этажа.
Вот и сегодня, когда он уже подходил к знакомым тяжёлым вратам под арочными сводами храма, со стороны Башни Джона Хэнкока, нависавшей над площадью, его кто-то окликнул скрипучим голосом:
– Эй, канюк![30]
Клод резко обернулся и инстинктивно слегка присел, но тут же расслабился и с улыбкой выпрямился. Навстречу ему толкал слегка тронутую ржавчиной тележку с полуоб-лезшей надписью “Walmart” бродяга Ким, с незапамятных времён обретавшийся рядом с Троицкой церковью. Скрученный ревматизмом в три погибели, в вонючих лохмотьях, с иссушённым пергаментным лицом, он был не меньшей достопримечательностью Бэк-Бея, нежели Троица. В прошлом он славился острым языком и сальными, но безобидными шуточками, и многие окрестные клерки с удовольствием останавливались поболтать с ним на пару минут, чтобы потом в конторе со смехом рассказать, что отмочил тот потешный бездомный с площади, который утверждает, что в прошлом он был председателем совета директоров во-он того давным-давно прогоревшего банка, но жизнь на улице и неумеренное потребление «Красного глаза»[31], с початой бутылкой которого он не расставался даже во сне, сделали своё дело – его разум угасал, как догорающая свеча, и просветления мутнеющего сознания вместе с членораздельной речью посещали его всё реже и реже.
– Как ты, Ким, – Клод прикрыл нос платком, – какие новости у тебя?
Бродяга приблизился почти в упор и, пошамкав беззубым ртом, не поднимая головы, прохрипел:
– Я знал, что встречусь с тобой здесь, канюк. Видел тебя сегодня во сне, ага. Ты был деревяшкой на шарнирах. Ну то есть болванчиком на ниточках, знаешь, такой куклой, которых в прежние времена карни-от-карни[32] показывали на ярмарках. Из тебя вышла на редкость шкодливая марионетка, скажу я тебе, к тому же ещё и чертовски неуклюжая, ага. Публике напрочь не понравилось твоё представление, и старый карни отправил тебя в костёр… – Ким причмокнул, как бы обдумывая, стоит ли говорить дальше и, приняв всё же решение, продолжил. – Будь осторожнее, ага? Это сон с четверга на пятницу, они, бывает, сбываются. Не верь никому… Острую морковку купишь? Почти свежая, только вчера выкинули… Нет? Ну не хочешь, как хочешь. Сам съем, ага. Береги себя, канюк, а то закончишь также. – Он запустил пятерню в сальные волосы и добавил, – А то и того хуже…
Так и не посмотрев на Клода, он покатил дальше гремящую по брусчатке тележку, набитую разным хламом, неразборчиво бормоча себе под нос что-то на корейском.
Клод лишь хмыкнул ему вслед, тут же выкинув из головы весь бред, что тот нёс, и двинулся в церковь. Войдя вовнутрь и поднявшись по лестнице, он дробью постучал в дверь кабинета и, по студенческой ещё привычке, тут же засунул голову внутрь:
– Мистер Ллойд…
– А, Клод, давненько тебя поджидаю! – Толстяк потёр руки и жестом пригласил гостя скорее заходить, после чего торопливо запер дверь на ключ изнутри. Просторный, светлый кабинет был выдержан в очень сдержанных тонах – строгая, функциональная мебель, забитый бумажными книгами шкаф, из украшений – пожалуй, лишь одна надпись, обрамлённая в стальную рамку прямо над рабочим столом – Man lebt in seiner Sprache[33]. Когда-то в молодости профессор преподавал латинскую и немецкую филологию в одном частном колледже в окрестностях Бостона. Он был влюблён в свою специальность и был готов работать за гроши, но волна всеобщего упрощения добралась и до того увитого плющём уголка, что много лет служил ему убежищем в стремительно меняющемся мире. Наступили времена, в которые даже самые отборные студенты выбирали куда более востребованный испанский или даже поначалу экзотический в университетских аудиториях уличный диалект эбоникс… Новый приют для себя он обрёл в Церкви Светлой Троицы, где пять поколений Ллойдов были активными прихожанами.
Профессор придирчиво осмотрел товар со всех сторон и даже обнюхал. Наконец, удовлетворённо кивнув, он убрал мясо обратно в коробку из-под замороженной брокколи, которую в свою очередь спрятал куда-то под письменный стол.
– Не забудьте поставить его на холод, мистер Ллойд, вон хотя бы выставьте за окно, у вас жарко натоплено, и свинина просто «умрёт» буквально за несколько часов.
Регент рассеянно кивнул, протянул деньги и невпопад заметил:
– В детстве Свинка-свининка[34] была моим любимым мультяшным персонажем. Такой уморительный поросёнок, – он достал платок из нагрудного кармана, промокнул лысину, обтёр ладони, – да, жарковато… Приятно было иметь дело с тобой, мой мальчик, – мистер Ллойд схватил руку Клода и начал отчаянно её трясти.
Высвободившись из его вялой хватки, Клод немного недоумённо спросил:
– Вы так говорите, будто прощаетесь, мистер Ллойд. Решили больше не рисковать?
– Ох нет, что ты, – как будто спохватился толстяк, – не в моих силах отказаться от этой маленькой слабости. Так что не забывай обо мне, как получишь свежую посылку с фермы. – Он немного натужно подмигнул.
Разделавшись с делами в Троицкой церкви, Клод вышел на площадь слегка озадаченным, но ощущение удовлетворения от завершения сделки быстро вытеснило недоумение. Он подставил лицо утренним лучам зимнего солнца и, зажмурившись от удовольствия, расставил руки крестом, словно стремясь объять и обнять весь мир. Он чтил Адама Смита и верил вслед за ним, что материальный успех – это Божья милость, а потому каждое удачно сделанное дело, даже несмотря на свою кажущуюся малость, до краёв наполняло его радостным ощущением этого успеха, сопряжённым с чувством выполненного долга. Разглядывая смесь этих ощущений под внутренним микроскопом, Клод приходил к выводу, что это было то самое удовлетворение, что в старые добрые времена служило фундаментом дельных людей, то самое, на котором и выросло величественное и аскетичное здание протестантской державы. А потом оно рухнуло в душах обветшавших людей, позабывших о дисциплине, бережливости, трудолюбии, и погребло практически в одночасье под своими обломками цивилизацию, и теперь Клоду вместе со всем размякшим поколением приходится выживать в оскаленных лабиринтах этих развалин…
Резкий визг тормозов, за спиной какие-то крики, удар по голове. Беспамятство поглотило Клода. Кулём он рухнул на землю. Дюжие верзилы в комбинезонах, с надписями «Санитарная инспекция» на спинах, защёлкнули за его спиной наручники, натянули на голову холщовый мешок и бесцеремонно закинули обмякшее тело в чёрный, замызганный минивэн «Додж» с помятым крылом, после чего захлопнули скользящую дверь, запрыгнули в кабину и резко стартовали с места. Происшествие осталось почти незамеченным. Лишь стая голубей взвила в небо из-под колёс. Площадь в столь ранний час была пустынна, только в одном из узких, стрельчатых окон Троицкой церкви мелькнул чей-то объёмный силуэт.
Минивэн с заносом и визгом шин вылетел на набережную обмелевшей реки Чарльз и рванул в сторону окраины. Вслед за ним откуда-то сверху круто спикировал дрон и пристроился в хвост вихляющему по разбитой Сторроу-драйв «Доджу». Дрон держался в «слепой зоне», на высоте пяти ярдов, будто намертво привязанный. Около мили он так и сопровождал фургон, после чего немного снизился, сделал резкий рывок и занял позицию над кабиной минивэна. Спустя миг двигатель «Доджа» заглох, он продолжил катиться просто по инерции, а дрон, так и оставшись незамеченным, свернул вправо и, зависнув на миг над маслянистой гладью реки, принялся по спирали набирать высоту. Водитель выругался, ударил ладонями по рулю, прошёлся кулаком по погасшей приборной панели, но это не помогло – минивэн будто умер. Здоровяк вдавил педаль тормоза в пол – машина послушно остановилась посреди дороги. Он вразвалочку выбрался из машины, продолжая осыпать ржавый «Додж» ругательствами, от души пнул по колесу и, махнув пятернёй, полез со вздохом под капот. Его напарник, зло хлопнув дверью, присоединился к нему. Через секунду они оба рухнули на асфальт. Их тела сотрясали короткие судороги.
Из-за поросших деревцами развалин Текстильной мануфактуры, давным-давно перестроенной в лофт-комплекс, впрочем, быстро деградировавший в трущобу, а позже и вовсе разрушившийся, резко вырвались пять байков и затормозили впритык к заглохшему «Доджу», причём два мотоцикла с колясками встали так, чтобы перекрыть возможное движение по обеим полосам дороги.
Один из байкеров бросился к двери минивэна, рывком откатил её, второй – рослый здоровяк с косой – тут же запрыгнул внутрь и, подсвечивая себе фонариком, сдёрнул мешок с головы лежащего на полу пленника и, срезая с него кусачками наручники, быстро проговорил явно заранее подготовленный текст:
– Мистер Сантклауд, мы – ваши друзья, вы в безопасности, все разговоры потом, у нас меньше минуты. А сейчас просто делайте, что я вам говорю. – Он закончил с наручниками, отшвырнул их в угол фургона и добавил: – Да, меня зовут Олаф.
Клод, щурясь от яркого света, ошарашенно закивал, скорее реагируя на дружелюбный тон, нежели на смысл обращённых к нему слов. Потирая затёкшие запястья, Клод дотронулся до саднящего затылка и тут же поморщился от вспышки боли. Олаф помог ему выбраться из фургона, в этот момент два других байкера, с болтающимся за спиной оружием, сноровисто обшаривали бесчувственные тела, сначала выдернув что-то напоминающее дротики из их спин, а после принявшись проверять карманы. Обнаружив у обоих за пазухой какие-то документы, они быстро пролистали их и забрали себе.
– Что с ними? – прокряхтел Клод, тыкая пальцем в сторону своих похитителей, и тут же понял, что членораздельной его речь можно назвать только с очень большой натяжкой – во рту начисто пересохло, просто пустыня Сахара!
– Двадцать тысяч вольт, – коротко ответил Олаф, – через пару часов очухаются. Может, даже быстрее – негры же.
Клод вздрогнул.
– Садитесь в коляску, мистер Сантклауд, вас повезёт Вилли.
Мотоциклист за рулём коротко кивнул.
– Наденьте шлем, по дороге мы всё вам объясним.
Клод послушно кивнул, забрался в коляску и аккуратно натянул шлем, тут же скорчившись от боли, когда задел свою макушку.
– Автомобиль на расстоянии полумили, идёт в нашу сторону, у нас десять секунд! – Выкрикнула Флеш, подняла VR-очки на лоб и вопросительно глянула на Олафа.
Тот крутанул указательным пальцем в воздухе:
– Виннер, Рэднек, уходим!
Они быстро запрыгнули в сёдла своих байков, и стая, как единый организм, сорвалась с места.
– Мистер Сантклауд, – раздался голос в шлеме, – это Олаф. Мы доставим вас в безопасное место. У вас шок и жажда, под сиденьем вы найдёте воду с сиропом – пейте, сахар снимет шок.
Клод с благодарностью нащупал фляжку и сделал несколько жадных глотков. Почти сразу же почувствовал себя легче, даже боль в затылке утихла. Его окутало ощущение спокойствия, подобное тёплому ватному одеялу, недавние события стали восприниматься отстранённо и безразлично.
– Кто это был? – Клод почувствовал, что теперь снова может говорить.
– Судя по документам, боевики NAACP[35]. Одно из их подразделений действует как раз под прикрытием Санитарной инспекции. Ваш маленький бизнес привлёк ненужное внимание. Сейчас лучше поспите – у нас дальняя дорога, а у вас было тяжёлое утро. По приезде мы вам всё объясним. Ни о чём не волнуйтесь. Повторю ещё раз – мы ваши друзья.
Клод действительно чувствовал непреодолимую усталость, мерное покачивание коляски и рык двигателя убаюкивали, его веки налились свинцом, и он провалился в сон.
Глава 10
Равнение на Полли Фроста
– Присаживайтесь, мистер Сантклауд, – секретарша с выразительным грудным голосом и выговором, характерным для глубокого Юга, указала Клоду на кресло. – Извините, вам придётся немного подождать, мистер Фридман освободиться через пятнадцать минут. Хотите что-нибудь? Кофе, содовая, кола?
Клод отрицательно мотнул головой, поблагодарил девушку и устроился в глубоком кресле. Перед ним стоял низкий журнальный столик, заваленный глянцевыми журналами и стопками книг, с кричаще-яркими обложками. Повертев несколько из них в руках, он остановился на красно-чёрном томе с заголовком, набранным ярко-жёлтыми, перекошенными словно в ритуальной пляске, буквами «Равнение на Полли Фроста».
Ниже, шрифтом поменьше, на выделенной зелёным плашке было указано «Крупный шрифт!», а ещё ниже «Текст сокращён и адаптирован для широкой аудитории». Клод хмыкнул и раскрыл книгу, тут же наткнувшись на название издательства – «Саймон и Шустер»[36]. Текст книги напоминал букварь для первоклашек – буквы были просто огромными. Клод решил пробежать глазами хотя бы введение – плакаты с рекламой этой книги пару лет назад заполонили, как плесень, все стены и заборы в Бостоне, но в чём там было дело, он не вникал, просто запомнилось название и ядовитое сочетание цветов на обложке.
«Эта книга получила литературную премию Джорджа Флойда. Потрясающая история простого тринадцатилетнего паренька из глухого сельского уголка Пенсильвании, которому не повезло родиться в семье потомственных угнетателей и этнических эксплуататоров. Токсичная домашняя среда разъедала неокрепшую душу, но Полли оказался настоящим сознательным гражданином – узнав, что отец и дед не сдали своё оружие после принятия акта об отмене второй поправки имени Махатмы Ганди и проводят в своём доме собрания закоренелых республиканцев, несмотря на конституционный запрет деятельности этой реакционной партии, Полли Фрост не испугался, а сделал единственно правильный выбор – позвонил в ФБР.
Осада фермы Фростов продолжалась в течение долгих трёх дней. Озверевшие от безнаказанностирэднеки подняли над домом так называемый конфедеративный флаг (символика, запрещённая конституционным судом на территории всех штатов) и, отказавшись сдаться, отстреливались до последнего патрона. В ходе стремительного штурма фермы бойцы SWAT[37] без всякой жалости уничтожали этих выродков. К сожалению, в ходе той операции погиб и юный герой Полли Фрост.
Особую ценность этой книге придаёт то, что написана она непосредственно участником тех трагических событий – лейтенант Квейси Мфуме был в группе штурмующих и лично как бешеную собаку, уничтожил не пожелавшего сложить оружие 80-летнего Натаниэла Фроста:
– Когда я ворвался в дом, этот вёрткий дьявол успел подстрелить своего внука Полли Фроста! Он умер у меня на руках. Да, перед смертью Полли цитировал нашего классика Амири Бараку, – последними словами паренька было – "Поднимайся, Dada Nihilismus!” Я отомстил старому дьяволу за маленького брата, – вот, что рассказал лейтенант Мфуме в тот день.
Сегодня Квейси Мфуме преподаёт американскую литературу в Гарварде, а бюсты Полли Фроста стоят в каждой средней школе по всей стране».
Почувствовав чьё-то присутствие, Клод оторвался от чтения и поднял голову, тут же наткнувшись на изучавший его взгляд пронзительных тёмных глаз. Поджарый седовласый джентльмен стоял у противоположной стены кабинета и пристально следил за своим гостем, внимательно наблюдая за ним.
– Младший Фрост не звонил в ФБР. Это легенда, – джентльмен на секунду прервался, извлёк из нагрудного кармана сигару, раскурил её и продолжил: – Его звали Питер, а не Пол, как пишут федералы. И убил мальчонку, конечно же, не дедушка, кстати, он был пастором, а вот этот Квейси Мфуме. Убил мачете. Штурмовали их даже не федералы, это было местное отделение «Нации Ислама». Одно из первых радений, что мы зафиксировали. Они называли их «Харам-би» – это на суахили. Что-то вроде сходки племени в переводе. А всю эту официальную версию сочинили значительно позднее, уже в Вашингтоне приезжие инструкторы по революционной агитации и народной пропаганде. Впрочем, давайте знакомиться, – он сделал несколько энергичных шагов, пересёк кабинет и протянул Клоду руку, – советник Ави Фридман.
– Клод Сантклауд, – ответил тот и пожал руку хозяину кабинета, – рад с вами познакомиться, мистер Фридман. Видимо, вам я должен быть благодарен за моё неожиданное спасение?
– Некоторым образом. – Джентльмен, назвавшийся советником Ави Фридманом, усмехнулся, впрочем, вполне добродушно. – Молодой человек, где вы, по-вашему, сейчас находитесь? Не смущайтесь, мне просто интересно ваше восприятие.
Клод огляделся по сторонам – эта привычка настолько въелась, что он делал это инстинктивно, даже не замечая, потом пожал плечами и сказал:
– Я думаю, что это один из тех корпоративных кластеров, о которых столько страшилок ходит в Бостоне. Про них говорят, что там окопались осколки тех старых, несправедливых Соединённых Штатов, до которых ритуально грозятся добраться и окончательно разделаться с тех пор, как я себя помню, постоянно откладывая это на следующий год.
Ави вновь усмехнулся, оценив ироничную манеру собеседника, и спросил:
– И почему этого не происходит, как вам кажется?
– Слишком мало информации для анализа. Только догадки. – Клод развёл руками. – Например, потому, что федералам для оболванивания толп отчаянно нужен образ врага?
– Что ж, неплохо, неплохо… Когда я вошёл, вы знакомились с книгой, если это можно так назвать, почему вы выбрали именно её?
– Наугад.
– И угадали, молодой человек, угадали… Это очень яркий образчик их пропаганды, внимательному наблюдателю он скажет многое о природе сегодняшней власти в Вашингтоне. Эта история Полли Фроста – калька. Всё, что происходило в нашей стране в последние десятилетия, однажды уже происходило. История, знаете ли, циклична. В прошлом веке в советской России. Вы слышали, что делалось там после 1917-го года?
– Если честно, то очень смутно. Я ходил в афроцентричную школу имени Розы Паркс[38], поэтому больше знаю о негритюде и Государственности Зула, у нас даже некоторые уроки шли на эбониксе, – он слабо улыбнулся, – мои знания о мировой истории очень мозаичны – лишь то, что довелось прочитать самому, а я больше интересовался нашей историей…
– Вкратце, то же самое, что и у нас сейчас. – Ави деловито потёр ладони, – Равнение на отстающих, на низы. Русским понадобилось сто лет, чтобы одуматься. Потом у них резко произошло обновление, а мы провалились в бездну. Теперь мы поменялись местами, их двадцатый век отразился в нашем двадцать первом, как в зеркале. Посмотрите на эти картины, – советник Фридман указал на стену, увешанную небольшими цветными зарисовками, похожими на скетчи из зала суда, – это иллюстрации из журнала Time талантливого русского художника Ивана Владимирова, на них изображена революция в России и её последствия, несчастным свидетелем которых ему довелось побывать. Они висели у старика Гувера в кабинете. Обратите внимание на во-он того, курносого в странной шапке со звездой, это сквозной персонаж всех картин этой серии. Мне кажется, для художника он олицетворял такой собирательный образ коллективного голодранца. Гувер держал их на виду, чтобы не забывать, что бывает, когда власть оказывается слаба, а чернь берёт верх.
– Вы хотите сказать, что вы как-то связаны с ФБР? – Клод нахмурился.
– Нет, мистер Сантклауд, эта нынешняя ФБР не имеет никакого отношения ни к детищу Гувера, ни к той структуре, что я представляю. Не путайте вино и сосуд – бутылка значения не имеет, важно содержание, а вино можно перелить в случае необходимости. Если позволите, прежде чем ответить на ваши вопросы, я немного потеоретизирую, отвлечённо. – После кивка Клода Ави Фридман улыбнулся, раскрыл массивный деревянный глобус, оказавшийся баром, наполнил пару стаканов на два пальца виски и один придвинул гостю, а второй тут же осушил сам.
– В начале этого столетия произошла эрозия нормы. Не только у нас, во всём мире. Интернет-эпоха предоставила возможность каждому вывалить своё непроцеженное и, обязательно, уникальное и единственно верное мнение на всеобщее обозрение. И тут же стало очень тесно от скопища миллионов кинжальных мнений. До этой эпохи всем было куда проще считать себя большинством, средним классом, эталоном нормы и, одновременно, точкой отсчёта. А тут оказалось, что нормы не существует, а люди отличаются друг от друга сильнее, чем бабочки от носорога. Неожиданно многие поняли, что изнутри они отличаются от остальных ещё больше чем снаружи. Система координат посыпалась, выросло ожесточение, ведь каждый продолжал считать нормой именно себя. Общество захлестнула лавина из миллиардов слов, dDos – атака умов, где профаны брались судить обо всём на свете и их простые объяснения чрезвычайно сложных явлений, практически всегда ошибочные, разумеется, становились общим мнением. В людях очень много от леммингов… Постепенно все бабочки и носороги мутировали в этих грызунов. Подозреваю, что вы, как и многие, даже не догадываетесь, какова сила слова – казалось бы, просто набор букв или звуков. Причём эта сила зачастую иррациональна и необъяснима с материалистической точки зрения. Например, как вам такая версия. Почему Coca-Cola всегда побеждала Pepsi? Так вот одно из объяснений, которое мне нравится более всего, – потому что Coca-Cola – это вкус свободы, а Pepsi – всего лишь победы. Свобода – ощущение длящееся, а вкус победы однократен и проходящ. Его можно продлить искусственно, но аудитория всегда чувствует фальшь и реагирует соответственно. Всего лишь слова, казалось бы. Кто-то скажет – словесная эквилибристика или словоблудие. Но как фундамент у здания, правильно подобранные слова закладывают основы любого явления, в том числе и общества, и влияют самым непосредственным образом на всю нашу жизнь. Я не понимаю, как это действует. Какая-то магия. Я просто принимаю это, как догму. И вот аккумулированные слова леммингов-профанов, упрощённых версий Homo sapiens, протаранили этот фундамент, что заложили когда-то отцы-основатели. Но они лишь массовка, а за их спинами опытнейшие манипуляторы, сделавшие их своим оружием…
– Конспирология? – Клод слегка прищурил один глаз. – Закулиса, тайные ордена, рептилоиды и прочая муть? – Он хлопнул ладонями по столу. – Я этого наелся ещё в школе, государственные медиа с утра до вечера этим кормят, предлагаете принимать всё это дерьмо на веру?
– Отнюдь, мистер Сантклауд. Вы молоды, вам всего тридцать, при этом вы достаточно давно живёте на свете, чтобы думать, что вы знаете его структуру. Но вы видите лишь сцену кукольного театра, но не тех, кто за ней на самом деле определяет картину нашего мира. Старые пауки очень живучи. А лицо нашей реальности сегодня определяют люди, родившиеся минимум на полстолетия раньше вас, для них и я почти такой же юнец, как и вы – не обижайтесь, мистер Сантклауд, в моих словах нет попытки умалить вас. Возможно, вы слышали некоторые их имена и думаете, что они сошли со сцены в начале века, а они всего лишь перешли на следующий уровень и теперь диктуют облик сцене из-за кулис. Но большинство серьёзных людей, принимающих определяющие решения, глубоко непубличны. Кстати, мистер Гувер держал всю страну мёртвой хваткой ещё лет двадцать даже после того, как отправился в гроб. Внешний вид сегодняшних Соединённых Штатов определяется решениями шестидесятых-семидесятых годов прошлого века, а наша задача исправить те ошибки, но результат будет виден лишь лет через пятьдесят. Потому, если хотите его увидеть – заботьтесь о здоровье. Серьёзные дела начинаются после семидесяти…, впрочем, на сегодня, пожалуй, достаточно, вы утомились с дороги, но мы обязательно продолжим нашу беседу. Вот ознакомьтесь на досуге, – мистер Фридман протянул Клоду пластиковую папку, – чтобы вы сориентировались быстрее и смелее задавали вопросы. Кое-что распечатал для вас. Мы работаем над ознакомительной брошюрой, но пока ещё это разрозненные сырые тексты. Может быть, вы нам с этим и поможете, кто знает? Изучите материал, и если у вас будут идеи по описанию текущей ситуации в Бостоне, то это будет хорошей основой для следующей, уже деловой встречи.
Клод кивнул и принял папку с бумагами из рук собеседника.
– С шерифом Клаусом вы уже знакомы, он проводит вас до гостиницы. Увидимся через пару дней… И да, мистер Сантклауд, на нашей территории вы в абсолютной безопасности, но на федеральных землях вас активно ищут. Вы свободный человек и в любой момент можете покинуть наш город, мы вас ни к чему не принуждаем, лишь предупреждаем об опасности.
Мистер Фридман пожал Клоду руку на прощание, и уже через пару минут тот шагал по тенистым улочкам городка бок 6 бок с пожилым коренастым шерифом.
– У нас славный город и добрые жители, да, мистер Клод. Вам у нас понравится.
Клод с интересом осматривал опрятные просторные дома, маленькие аккуратные изгороди, белую акацию, растущую вдоль тротуаров. Он не был нигде дальше окрестностей Бостона и таких чистеньких, словно из старых чёрно-белых фильмов, городков никогда воочию не видал.
– А это что? – Клод ткнул пальцев в небольшой памятник напротив конторы шерифа.
– Полицейский, мистер Клод. Несколько лет назад местный скульптор подарил городу эту свою работу. Мы решили поставить этот бюст напротив нашего офиса. Он был хорошим копом. В начале двадцатых его поджарили в Миннесоте на электрическом стуле на потеху ниггерам, – услышав словечко, за которое в Бостоне любой «снежок» мог бы попрощаться со здоровьем, а может и с жизнью, Клод вытаращил глаза и даже споткнулся. Шериф Клаус криво усмехнулся.
– Это Вирджиния, сынок, – он похлопал ладонью по Кольту – «Питон» на поясе, – по крайней мере тот её кусочек, что мы смогли сохранить… Здесь, южнее линии Мейсона – Диксона мы называем вещи своими именами и сказать про черномордого «нигер» в наших краях, слава богу, до сих пор незазорно, ну а если кто против – у нас всё ещё есть наши винтовки.
– И как вам удалось… – Клод запнулся, подбирая слова, – сохранить старые порядки, – наконец, нашёлся он. Шериф кашлянул в кулак, прочищая горло, сцепил руки за спиной и вполголоса начал рассказ:
– После запрета республиканцев – ты тогда наверняка ещё был школьником – у нас в городе появились какие-то мутные личности. И всё их в ратушу тянуло, как мёдом там было намазано. Мэра нашего тогда, как будто подменили. Эти подпевалы ни на шаг не отходили от него. Я сразу смекнул, что они неспроста. У нас цветных банд никогда не было, да и не из кого было им взяться, а тут появились какие-то здоровяки-латиносы, поначалу даже вежливые были, представляю, с каким трудом это им давалось, а потом уж стесняться перестали, но тронуть их мы уже не могли… После них ещё парочка черномордых подъехала. Постоянно все вместе тёрлись в кофейне старого Мо, а скоро один из мутных вообще её купил, так туда, кроме их шайки, никто и ходить не стал. Сперва не хотели мараться, а потом ещё и боялись. Тут и вторую поправку отменили – люди ворчали, конечно, но в итоге почти все разоружились. Мэр Стоун тогда весь высох, взгляд потух, а из Вашингтона приехали два вертлявых. Всё выговором своим и значками Гарвардскими кичились, так он, почитай, только с ними и общался. И вот вроде нет у них ничего общего, а в кофейне старого Мо постоянно они все вместе. И как-то постепенно опутали весь город – один из мутных к редакции газеты присосался, латинос и вертлявый в школе оказались, один тренером, а другой директором, черномордый моим помощником стал. – Шериф тяжело вздохнул. – Даже пастора нашего и того запутали. Потом наглая такая, стриженная из Нью-Йорка приехала, тут же стала советником мэра Стоуна, вообще заткнула его и вертела им, как хотела, ей вообще никто ничего возразить не мог, а эти все ей в рот заглядывали и за ней, как мартышки, повторяли. Всё могла наизнанку по-своему вывернуть. Кое-кому всё это ох как не нравилось, но тут же по городу поползли мерзкие слухи. В общем, вроде с виду всё по-прежнему, да только всем приезжие по факту заправлять стали и управляли, скорее, голосом, умело травить умели и с ног на голову всё ставить. Несколько неугомонных парней у нас всё же оставалось, уж очень им всё это не по вкусу было, остальным-то тоже не сказать, что по нраву были новые порядки, но большинство просто молчало – своя жизнь, семьи, быт. И вот дальше совсем уж чехарда началась. То из этих парней один напился и в озере утонул, хотя виски и на вкус определить бы не смог – не пробовал никогда, другого машина сбила, третий сгорел в своём доме, ещё один просто исчез… Никак не меньше полудюжины так где-то за полтора года сгинуло. Никто ничего вслух не говорил, да и про себя, думаю, не особо мысли додумывали, но факт, что в людях страх и неуверенность крепко поселились. Так мы прожили года три. А потом в городе появился мистер Фридман, и одновременно с ним эти его байкеры. Вот тут-то всё обратно и закрутилось. В общем, выдавили они приезжих, ещё с десяток прихвостней из местных чуть позже вслед за стриженной и её компашкой из города убрались. Даже без стрельбы обошлось, хватило одной решительности, да и ещё пара десятков угрюмых парней подъезжало, все как на подбор, пару месяцев прожили у нас в отеле, всё по двое по городу гуляли. С байкерами не общались, но было видно, что они вместе. Всех этих приезжих как ветром сдуло. Даже мой помощник-мазафака удрал. Мистер Фридман тогда со всеми у нас в городе перезнакомился, со всеми переговорил. Мэр Стоун был так счастлив, что за пару недель будто б пару десятков лет сбросил. И вот через несколько месяцев жизнь незаметно вернулась в былое русло – будто стеклянным куполом нас накрыло, кругом конец света, страна идёт ко дну, а у нас благословенные восьмидесятые. С тех пор так и живём, вот уже скоро пятнадцать лет как.
