Инна Бачинская
Дом с химерами
Глава 8
Какое-то время назад. Любовь и ненависть. Двое в загородном доме
Судьба замедлила сурово
На росстани лесных дорог…
Я ждал и отойти не мог,
Я шел и возвращался снова…
Максимилиан Волошин. «Судьба замедлила сурово…»
…Они снова поссорились. Они ссорились все чаще в последнее время. Лара требовала от него развода, и Анатолий с тоской думал, что оказался меж двух огней. А ведь как красиво все начиналось! Лара – тонкая, нежная, женственная, такая непохожая на жену Ольгу. Ольга была сдержанной, бесцветной и немногословной, в постели она читала служебные отчеты – возмущенно фыркала и аккуратно правила карандашиком. Он исподтишка рассматривал жену… Лицо ее лоснилось от крема, между бровей залегла глубокая вертикальная морщинка… Бесцветные брови, бесцветные ресницы, короткие ногти с бесцветным лаком… Он вздыхал. К счастью, она была так занята работой, что ни о чем не догадывалась, взглядов его не видела и вздохов не слышала.
Лара по сравнению с ней была как родник с живой водой. Секс с Ларой был как взрыв, секс с Ольгой… Анатолий давно забыл, каким был секс с женой. У них нормальные отношения, они делятся впечатлениями, рассказывают новости по работе, советуются друг с дружкой. Они друзья и партнеры. У Ольги мозги как счетная машина, она рациональна, сдержанна и никогда не опускается до базарных свар…
А Ларка наоборот… Ларкина крикливость безумно очаровывала его поначалу… Даже это засчитывалось ей в плюс. Живая, яркая, жадная до развлечений, никаких диет, все делает с радостью – пьет кофе, ест, одевается, расхаживает нагишом, всегда готова… ответить его желаниям, даже самым фантастическим… Всегда и везде! Он вспоминал, как он мчался на квартиру друга в обеденный перерыв, как, подыхая от нетерпения, стоял под дверью, поджидая Ларку, как сдергивал с себя галстук, чтобы не терять времени. Тогда у них еще не было «своей» квартиры, он снял ее потом – она влетает в копейку, – в центре, с прекрасной мебелью. Заслышав ее шаги, которые узнал бы среди тысяч других, он, не дожидаясь звонка, распахивал дверь и втаскивал ее внутрь. Объятия их были бурны, они впивались друг в дружку, Ларка уворачивалась, хохоча, а у него свет мерк в глазах. Ураган по имени Лара! Они падали на кровать, на диван, в кресло, даже на ковер на полу и… и… не разнимая рук, не разнимая губ… Она, извиваясь, стаскивала одежду…
Ольга никогда не позволила бы себе разгуливать по дому нагишом, и желания у нее были очень и очень… э-э-э… скромными в известном смысле.
Ох, Ларка! Восторг и боль! Потрясающая фигура, прекрасная кожа, густейшие волосы… Даже веснушки на носу как у Примаверы… И маленькие аккуратные ушки! Как она визжала от восторга, когда он подарил ей бриллиантовые сережки! С ней он чувствовал себя щенком – молодым, глупым и счастливым.
Он понимал ее мужа, который так безнадежно боролся за это чудо! Мелкий художник, вечная нехватка денег – что он мог ей дать? Ларка рассказывала, что он безумно любит ее, не дает проходу, в ногах валяется. Угрожает и бешено ревнует… Он ударил ее – она показала Анатолию синяк на руке, – схватил и не хотел отпускать. Анатолий целовал синяк, умирая от любви и желания.
Она строила планы их дальнейшей жизни, а он слушал и помалкивал. Решил для себя когда-то, что семейная жизнь его вполне устраивает, жена Ольга – достойнейший человек, у них свой круг, прекрасная работа, дом, друзья, рушить все это из-за… Ему казалось, что он раздвоился, и теперь их двое – он и другой он. Первый был полон чувств, готов бежать за Ларой на край света, он клялся в любви, верил себе и горел от молодого бурного нетерпения, а другой наблюдал за ним снисходительно… И оба, не сговариваясь, знали, что будет дальше.
Он думал, что Лара принимает правила игры, но, оказалось, ошибся – она стала все чаще заговаривать о будущем. Их совместном будущем. И Анатолий наливался тоской, предвидя, что разрыв будет болезненным. Не дай бог узнает Ольга! Прекрасная работа, которая обломилась благодаря подруге Ольги Татьяне – ее муж был его, Анатолия, начальником… Татьяна, испугавшись за свой собственный брак, сделает все, чтобы он оказался на улице. И ребенок… В свое время на семейном совете они с Ольгой решили, что ребенок им не нужен… Пока, а там видно будет. Он, Анатолий, не готов… Он представил себе крики, болезни, бессонные ночи, вечное раздражение Лары – какая из нее мать! Девчонка! И сексу конец. И ему, Анатолию, тоже конец.
Лара спала, а к нему сон не шел. Он лежал, прислушиваясь к ее тихому дыханию, и вспоминал, как целовал ее, спящую, а она не то спала, не то притворялась, подыгрывая ему, и он, теряя сознание от возбуждения, был осторожен и медлителен, боясь разбудить ее…
Что же делать? Она угрожает рассказать все Ольге. И, опять-таки, ребенок… Ларка пойдет до конца… Такие, как она, всегда идут до конца, им нечего терять, и они не боятся скандала. Он говорил себе, что все его друзья уже во втором браке, что ничего страшного не произойдет… Тем не менее, понимая, что жена из Ларки никудышная. Гулять ночью, спать до обеда, жить на одном кофе и чипсах, ужинать в ресторане… тусоваться до упаду… меняться партнерами. Богема в самом расхожем о ней представлении. И он, Анатолий, застегнутый на все пуговицы, привыкший к галстуку и свежей рубашке каждый день, к работе по двенадцать часов в сутки… Готов он ради любви разрушить свой мир? Свою жизнь? Не любви, а постели – давайте уж посмотрим правде в глаза!
Может, поговорить с ее мужем, мелькнула у него мысль. Сказать ему… что? Забирай свою Лару, я уже наигрался? Даже не смешно.
Ему не хотелось спать. Он поднялся. Побрел на кухню. Поморщился при виде немытой посуды – Ольга никогда не оставила бы немытой посуды. Надел фартук хозяйки и принялся мыть посуду – ему нужно было хоть чем-то себя занять. Закончив, подумал, не протереть ли пол, но махнул рукой – ему хотелось сесть, взять сигарету и… ни о чем не думать. Закрыть глаза, отпивать кофе, затягиваться…
Что же делать?
Глава 9
Продолжение знакомства
Мне нравится, что вы больны не мной, Мне нравится, что я больна не вами, Что никогда тяжелый шар земной Не уплывет под нашими ногами…
Марина Цветаева
…Кончался рабочий день. Народ шумно собирался домой. Всех где-то ждали. Ольга Борисовна взглянула на визитную карточку художника – маленький белый прямоугольник с именем и телефоном. Не дождетесь! Она смахнула карточку на пол. Вот вам! Нахал!
Потом стала набирать номер по памяти. Загадала: если ошибется – так тому и быть, судьба; не ошибется – посмотрим.
Он ответил сразу, как ждал. Не удивился.
– Знаете… – начала неуверенно Ольга Борисовна. – Вы сказали… пригласили…
– Я выезжаю сегодня в ночь.
– Почему сегодня? – вскрикнула Ольга Борисовна. – Я не успею собраться!
– Не хочется пропускать зарю. И рыба клюет на рассвете как зверь. Ничего не нужно, там нет людей. Возьмите купальный костюм и пару свитеров. Утром холодно. Можно зубную щетку. Я заеду за вами в девять. Успеете?
– Успею, но…
– Давайте адрес! – перебил он.
«Нет, ну каков нахал! – возмутилась Ольга Борисовна запоздало. – Зубную щетку!»
Она сидела, уставившись в пространство. Думала. Порыв прошел, и она уже жалела, что позвонила художнику. Еще не поздно отказаться. Ну его к черту! Сомнительный, скользкий тип. Рука потянулась к телефону. Но тут она представила себе пустую квартиру, тишину, бесконечные одинокие вечера, надоевший телевизор – и убрала руку.
…У художника оказалась вполне приличная машина, «Хонда Аккорд». Не новая, но вполне приличная. Темно-синяя. Ольга Борисовна расположилась рядом с ним, и они тронулись в путь. На север, на его дачу, что рядом с рекой. Она смотрела в окно, вернее, делала вид, что смотрит, а сама разглядывала художника – украдкой, короткими пулеметными очередями. Как сказала однажды приятельница Татьяна об очередном любовнике: нормальный мужик – маленькие глазки, большой нос. Художник был тоже нормальный мужик – большой нос, ежик волос, узкий рот. Руки-ноги на месте. Кадык в вороте клетчатой рубашки. Царапина на правой руке. Почувствовав ее взгляд, он вопросительно повернулся.
– Еще долго? – поспешно поинтересовалась Ольга Борисовна.
– Часа два. Устали?
Ольга Борисовна промолчала.
Они съехали с шоссе. Машина завиляла по лугу и нырнула в лес. Свет фар выхватывал стволы деревьев, кусты, а один раз даже рыжую косулю, стремглав метнувшуюся от машины. Ольга Борисовна вскрикнула. Выбоины с водой, ветки кустов, царапающие оконное стекло, взлеты и падения – это было бесконечно. Но вдруг все закончилось. Машина остановилась.
Измученная, Ольга Борисовна выбралась из машины, стала на неверные ноги, полной грудью вдохнула холодный сырой воздух.
– Дорога, конечно, не автобан, – заметил художник, ухмыльнувшись. – Зато добраться практически нереально, тут никто не ездит. А значит, никакой толпы. Добро пожаловать в мой дом!
Дом! Громко сказано! Скрюченный деревянный домик, недоразумение, рыбачья хижина, а не дача. Дачи в понимании Ольги Борисовна выглядели совсем иначе. И, похоже, это недоразумение было здесь единственным. Среди девственной природы. Покосившийся плетень, заросший травой дворик, лопухи до крыши.
– Это дом? – не удержалась Ольга Борисовна, вкладывая в эту короткую фразу изрядно сарказма и иронии.
– Это Ларкина дача, – ответил художник, с трудом растворяя скрипучую дверь. – Наследство от бабки. Прошу!
Внутри было сухо, тепло и пахло пылью. Он зажег лампу. Затрещал фитиль. Неверный огонь осветил углы, стол, несколько табуреток, колченогий деревянный топчан, криво висящую ситцевую занавеску. Обстановочка.
– Располагайтесь, Ольга… Борисовна!
Ольга Борисовна выразительно посмотрела на топчан, перевела взгляд на художника.
– Я в спальнике во дворе, – сказал он. – Сейчас костерок, чайку заварим на травах! Осваивайтесь и выходите.
Похоже, он не испытывал ни малейшего смущения от того, что привез ее в этот… эту дыру!
– Я устала и хочу лечь, – сказала Ольга Борисовна сухо.
– Разбудить вас утром? Хотите посмотреть восход?
– Нет. Спокойной ночи.
Он ответил: «Спокойной ночи», и вышел. А она осталась. В странном месте, в странное время, в компании странного человека, который будет спать в спальнике за дверью. На улице. Она села за стол и задумалась. Из-под прикрытой двери тянуло легким сквознячком. Колебалась ситцевая занавеска. На кривых нечистых стенах шевелились тени. Ольга Борисовна вытянула руку. Громадная тень пробежала через потолок, уткнулась в стену – кривая палка с отростками. Пахло пылью и сеном. Она встала, подошла к двери, осторожно потянула. Дверь со скрипом подалась. Снаружи было свежо. Светила луна. Двухмерный мир вокруг был как черненое серебро. Она спустилась с крыльца. С подветренной стороны дома чисто и ярко горел костерок. Вениамин Павлович сидел на бревне и смотрел в огонь. На земле около него стояла кружка. Вдруг он сказал, не оборачиваясь:
– Хотите чаю?
Ольга Борисовна вздрогнула. Подошла ближе. Он налил из закопченного чайника в щербатую кружку. Протянул. Она, поколебавшись, взяла. Кружка обожгла пальцы. Чай пах удивительно.
– Это чабрец, ромашка и шалфей. Сам собирал, чистый продукт. Экология тут потрясающая. Он без сахара.
– Спасибо.
Она уселась на бревно напротив. Пригубила чай. Вкус – горьковатый. Ей было некомфортно. Хотелось что-то объяснить ему, доказать, что-то недосказанное висело в воздухе, требовало слов и фраз.
Вениамин Павлович вдруг поднялся и ушел в дом. Вернулся с ватным одеялом и подушкой, бросил на траву.
– Ложитесь!
– Что? – Ольга Борисовна так растерялась, что даже привстала с бревна.
– Ложитесь и смотрите на звезды. Костер сейчас догорит.
– Но…
Он взял ее за руку, заставил сесть на одеяло. Рука у него была железная. Ей стало страшно. Мгновенный ужас пробежал по спине.
– Не бойтесь, Ольга Борисовна. Я не буду к вам приставать. Честное слово! И вообще, я гей.
– Что? – пролепетала она.
– Гей. Такая сексуальная ориентация. Для дам не опасен. Ложитесь! Я покажу вам небо в алмазах.
«Ненормальный, – подумала она неуверенно. Легла. Одеяло оказалось мягким, от него пахло сыростью и немного псиной. – Неужели правда гей? Богема! А вдруг бисексуальный?»
– Смотрите же! Вверх смотрите! И расслабьтесь, здесь никого нет. Я отвернулся. Ну!
Она посмотрела. Вверху было светло от больших и маленьких звезд. Ей показалось, что они медленно поворачиваются вокруг невидимой небесной оси. Гигантская рука неторопливо мешала небесное варево в небесном котле. Она пропустила момент, когда вступила в это кружение. Вступила, раскинула руки и полетела. Маленькая точка среди звезд…
Было очень тихо. Догорал костер. Она повернула голову. Художник лежал с другой стороны, забросив руки за голову. Красноватый огонь освещал его профиль – крупный нос, резкий подбородок. А другая половина в темноте, подумала она вдруг. Как планета. Человек-планета. Неужели гей? Она чувствовала необъяснимое разочарование и еще что-то… еще что-то… обиду?
Тихо, светло. Стена леса вокруг. Невидимая река. Ей показалось, она слышит плеск воды. Небесное кружение. Она не заметила, как уснула…
…Разбудил ее шорох. Она скосила глаза, стараясь не шевельнуться. Был день. Из травы выглядывал… Сначала она подумала, что это собака. Потом сообразила, что лиса. Маленькая, темно-рыжая, с черными ушами. С поднятой передней лапкой. Глаза их встретились, зверек бесшумно попятился и исчез в лопухах. Ольга Борисовна осознала, что лежит на одеяле, во дворе, накрытая тяжелой… периной? Оказалось, замызганной кожаной курткой на меху. Светило солнце. Трава была еще мокрая. Сверкала роса. Было свежо, цвиринькали птицы. Сорвался ветерок, зашелестели ветки.
Ольга Борисовна отбросила куртку и села. Пробежалась рукой по груди, застегнутым джинсам. Осмотрелась. Днем все здесь было другим. Домик тонул в зелени. По обе стороны скособоченного крыльца росли гигантские мальвы с бордовыми цветками. В траве посверкивали блеклые голубые колокольчики и мелкие розовые звездочки. На месте костра – седая кучка золы. Ольга Борисовна стянула с себя свитер и пошла в дом.
Достала из сумки зубную щетку и шагнула за занавеску, ожидая найти там умывальник. Но там был лишь старый шкафчик с посудой. Из-под пожелтевшей газеты на полу выглядывали рулоны холста. Ольга Борисовна подняла верхний, развернула: свинцовая река, грозовые тучи, пригнутые ветром ветки ив. Опять! А что-нибудь, кроме туч, подумала она. Развернула следующий рулон и замерла с вытянутыми руками. На холсте была изображена девушка. Она сидела на деревянном крыльце в мужской распахнутой рубашке, босая. Видна была грудь, маленькая округлая грудка. Солнце било ей в лицо, она смеялась. Видны были веснушки на носу. Лариса? Ларка? Ольга Борисовна свернула холст в рулон и положила на место. Прикрыла газетой и вышла из дома.
Река оказалась совсем рядом – неширокая, небыстрая, гладкая. Берег, на котором стояла с полотенцем и зубной щеткой Ольга Борисовна, был пологий, а противоположный – обрывистый. За рекой, насколько хватало глаз, виднелся луг. Здесь – полоска пляжа, песок и заросли ивняка. Нос Ольги Борисовны уловил незнакомые запахи. Пахла речная вода – болотом, травой и рыбой; мокрый песок; зелень. Всюду были разбросаны черные ракушки мидий.
На той стороне вода вымыла пещерку, на козырьке чудом держалась осина. Белые корни пронизывали пещеру и уходили в воду. Осина изо всех сил цеплялась за жизнь. Ольга Борисовна подумала, что дерево скоро упадет. Ствол был черно-зеленый, листья – круглые и серебристые. Из воды упруго торчала сочная болотная трава с кисточками бело-розовых цветов. Сверху висело акварельное облачко, одно-единственное в бесконечной синеве.
И ни души – только она, Ольга Борисовна, между небом и землей. Как бельмо на глазу. Неуместная. С зубной щеткой, которая здесь тоже неуместна.
Художника нигде не было видно. Ольга Борисовна зябко повела плечами. Вспомнила, что у дома видела машину. Значит, не уехал. Мысль была вполне глупой, но разве мы властны над своими мыслями? Еще она подумала, что никогда еще, ни разу за всю свою жизнь, не была до такой степени одна! Первозданно одна. Брошена на произвол природы. Вот она, природа! Осина и река. И она, Ольга Борисовна, – инородное тело!
Вода в реке оказалась неожиданно холодной. Мягко просвечивало песчаное дно. Оно неторопливо уходило в глубину, вода темнела, и дальше дна уже не было. Ольга Борисовна умылась. Вскрикивая, зашла в воду по колено. Постояла. И вдруг, подпрыгнув, рухнула, подняв фонтан брызг. Ушла в воду с головой, вынырнула, охнув. И поплыла на другой берег.
И уже оттуда увидела художника. Он неподвижно сидел с удочкой за поворотом реки. В соломенной шляпе. Рядом – белое пластиковое ведро, видимо для добычи. Он помахал ей, но она сделала вид, что не заметила.
Цепляясь за корни, выбралась на противоположный берег и пошла в луг.
И тут же бесконечное пространство обрушилось на нее. В мире остались только две краски – голубая и зеленая. А она посередине – связующим звеном. Тропинка была теплой и мягкой. Ольга Борисовна шла и шла в неизвестность по теплой и мягкой тропинке. Трава хлестала по ногам, жужжали… Все жужжало и звенело! Не звенело, а верещало от восторга и радости жизни!
Солнце начало меж тем припекать. Замигало впереди марево – бочажок – голубой глаз. Стрекозы чиркали-пикировали в воду, у самой поверхности взмывая кверху…
А она все шла. А потом свернула с тропинки и улеглась в траву. Зажмурилась, под веками стало красно. Вспомнила девушку с картины. Наверное, Ларка. Больше некому. Соперница. А она, Ольга Борисовна, на ее даче. В гостях у соперницы. А где хозяйка? В командировке?
Над лицом Ольги Борисовны покачивался стебель, по нему ползла зеленая букашка. Другая ползла по ее ноге. Третья по плечу. Ее, похоже, приняли в зеленый клуб, и теперь она здесь своя…
Глава 10
Продолжение знакомства (заключение)
…Солнце стояло в зените, когда она подходила к реке. Откуда-то тянуло дымом. На том берегу показался Вениамин Павлович, обнаженный до пояса, и махал рукой.
Вода была обжигающе холодной. Ольга Борисовна выбралась из реки. Художник с интересом наблюдал.
– Вы обгорели! Не больно?
– Нет. Как рыба?
– На уху есть. Сомик и два леща. Пошли завтракать. Я обещал вам баранину.
Он пропустил ее вперед и сказал в спину:
– У вас хорошая фигура.
Ольга Борисовна притворилась, что не услышала.
В тени дома был сервирован стол. Посередине – блюдо с мясом, по бокам две тарелки с зеленью, помидорами и огурцами. Хлеб. Бутылка красного вина. А запах! Это же с ума сойти, какой тут стоял запах! Ольга Борисовна невольно сглотнула.
– Прошу! – Художник повел рукой.
Ольга Борисовна села.
– Я готов скушать собаку, – сказал художник. – Я еще вчера собирался, но вы отключились. А одному не хотелось. Как пахнет, а?
Ольга Борисовна кивнула.
– Как спалось?
– Нормально. Я видела лисичку!
– Здесь их много. Людей нет, до ближайшей деревни тридцать километров. Вода холодная, не замерзли?
Он отломил кусочек хлеба, сунул в рот.
– Почему она такая холодная?
– Родников много. Зато чистая, как слеза.
– Я видела ваши картины. Это… Лара?
– Она.
– А вы… вы развелись, потому что вы… гей?
– Я… кто? – Художник поперхнулся и недоуменно на нее уставился.
– Гей! Вы же сказали!
– А! Ну да. Нет, не поэтому. Да мы и не разведены.
– Но вы же сказали!
– Я сказал, что мы не живем вместе.
– Но если вы не живете вместе, то почему не разводитесь?
Художник пожал плечами. Разлил вино по стаканам. Потер руки, крякнул.
– Эх, хорошо! Давайте, налетайте!
Он залпом выпил вино, вцепился зубами в мясо. Откусил от краюхи хлеба, сунул в рот половину помидора и пучок зелени. С треском зажевал. Снова налил вина.
– Ну как? – выговорил с набитым ртом.
Ольга Борисовна кивнула. Пригубила вино. И только сейчас почувствовала, как проголодалась. От запаха еды ее замутило. Мясо было необычным на вкус и, кажется, не вполне готовым – сочилось кровью. Она снова отхлебнула вина. И тут же опьянела. И залпом допила. Утерлась рукой. И пошла в атаку:
– Вы считаете, это правильно?
– Что? – не понял художник.
– Ну, вот так жить, как вы! Вам же на все плевать! Ни семьи, ни денег, ни работы! Даже не разводитесь, потому что вам плевать!
Вениамин Павлович смотрел на нее молча, даже жевать перестал.
– Думаете, я не понимаю? Вы же осуждаете меня, считаете мещанкой! Вы богема, а я… Я! – Ольга Борисовна даже немного заикалась от возбуждения. – Я же вижу, как вы смотрите на меня! С головой на блюде! Кранах! Ваша ирония насчет моего мужа неуместна! Он… он достойнейший человек – мой муж! – Вспомнив мужа, Ольга Борисовна едва не заплакала. – Да, я борюсь за него! Да! За семью! И вообще! За все нужно бороться, а не… не… по течению! За все! За дружбу, за любовь, за место под солнцем! Ничего не дается даром! Ни-че-го! – Она помотала пальцем перед носом художника. – Жизнь – это борьба! Это вам не плакаты по жэкам… мазать. А вы осуждаете! Вы… Да кто вы такой, чтобы… Видеть вас не могу! И ваши картины! На фоне яблок! В костюме Евы! Хотите… я разденусь? – С Ольгой Борисовной творилось что-то невообразимое.
– Не нужно, – сказал Вениамин Павлович, с любопытством на нее глядя. – У меня хорошее воображение.
Он пододвинул ей полный стакан.
– Да как вы смеете!! – Ольга Борисовна схватила стакан, отхлебнула и закашлялась.
– Закусывайте, а то, не дай бог, опьянеете.
– Ненавижу! Молчать! Вам и возразить нечего!
– Нечего, – признал он. – Кругом виноват. Возьмите кусочек, вот. И хлебушка. Молодец! Пить будете?
– Убирайтесь! Я не могу вас видеть! Вы… из… ив… изв-ра-щеец! – Она всхлипнула и расплакалась.
– Художники – ребята такие, – согласился Вениамин Павлович. – С ними ухо востро держать надо. А вот мы сейчас полегонечку, потихоньку – и в тенечек, на травку. Это у нас от свежего воздуха, кислородный шок. Отдохнем, придем в себя. А там и уха подоспеет.
Приговаривая, он вытащил Ольгу Борисовну из-за стола. Она сопротивлялась, кажется, даже попыталась укусить его за руку.
– Не хочу уху!! – выкрикивала Ольга Борисовна, отбиваясь. – И вообще мне домой надо!
Вениамин Павлович положил ее на спальный мешок, прикрыл кухонным полотенцем. И вернулся к прерванному позднему завтраку. Он жевал мясо и зелень, с удовольствием поглядывая на спящую Ольгу Борисовну. Пил вино. Когда закончилась бутылка, принес из машины другую.
…Ольга Борисовна проснулась на закате. Все вокруг было залито густым оранжевым светом. Она, охнув, поднялась. Болела голова. Горели плечи и спина. Во рту было омерзительно. И тем не менее хотелось есть. Она подошла к столу. В черной сумке на длинном ремешке, в бумажном пакете лежали хлеб и мясо. Она взяла пакет и пошла на берег. Уселась на песок и стала есть.
Она жевала и смотрела на реку. Вода полыхала огнем, небо из голубого стало синим. Осина на том берегу все еще держалась. Плескалась рыба. Большая черная мидия незаметно глазу передвигалась к воде. За ней в песке тянулась глубокая влажная борозда.
Поев, Ольга Борисовна пошла по берегу куда глаза глядят. Художника не было видно, видимо, он все еще ловил рыбу… Где-то там. Она смутно помнила, что они, кажется… поговорили. Она сказала ему все, что о нем думает. Как оказалась на спальном мешке, она не помнила.
«Терпеть не могу красное вино!» – сказала она себе, как будто оправдывалась.
…Когда она вернулась, у дома горел костер. На перекладине висел казан. Вениамин Павлович стоял рядом, мешал ложкой. Лицо у него было одухотворенным. Сильно пахло лавровым листом и дымом.
Ольга Борисовна переоделась и подошла к костру. Протянула руки.
– Накрывайте на стол! – строго сказал художник. – Посуда за занавеской.
Они в молчании ели уху. Ольга Борисовна наконец выдавила из себя:
– Вы извините… Я, кажется, наговорила лишнего.
Художник задумался. Поднял брови, вытянул губы трубочкой, покивал печально.
– Да нет, все правильно. Вы все правильно сказали. Я не борец. Я плыву по течению. Я шут, я циркач…
Ольга Борисовна взглянула подозрительно – издевается?
– А если серьезно… Знаете, ценности бывают разные. Мои… – Он не закончил фразы, обвел взглядом заросший дворик, деревья, костер.
– Это не ценности! – немедленно взвилась Ольга Борисовна. – Это просто… есть. Ценности нужно заработать. Ценности – это счет в банке, престижная школа для детей, хороший врач. Это картины в галерее, а не на полу под газетой! Ценности – это прочный мир. А ваш мир…
– А ваш мир прочный? – перебил он. – Зачем вам человек, за которого нужно бороться? Вы что, любите его?
– Люблю!
– Не врите! Он что, одна из ваших ценностей? Собственность?
– Не ваше дело! Вам не понять.
– Когда-то жены бегали в партком.
– Я бы не побежала!
– Конечно, нет. Вы умная женщина, вы бы не стали портить ему карьеру. Вы бы встретились с мужем любовницы…
– По-вашему, я должна ее жалеть? А что бы сделали вы?
– Не знаю. Да и не подходят вам мои рецепты.
– То-то. Может, я и не права, но…
– Вранья не хочется, – сказал он примирительно. – Последнее дело – вранье. Смотреть в глаза и врать…
Ольга Борисовна почувствовала, как защипало в глазах. Только не разреветься!
– Хотите вина? – спросил художник.
Она кивнула:
– Чуть-чуть.
Художник рассмеялся. Ольга Борисовна тоже рассмеялась и сказала:
– Мой муж уехал в командировку. Подозреваю, с вашей женой. А я тут с вами.
– Вот горе-то! Что же нам теперь делать?
Они посмотрели друг на друга и снова рассмеялись.
– За ценности! – сказал он, поднимая стакан.
– Аминь! – вырвалось у Ольги Борисовны.
* * *
…Разглядывая себя в зеркале, Ольга Борисовна отметила, что загар ей к лицу. Она была дома, в своей розово-голубой ванной комнате с зеркальными шкафчиками и десятками нарядных баночек и флаконов. Глаза стали ярче, губы обветрились, даже обгоревший нос не портил впечатления. Руки же от мытья посуды…
Она улыбнулась, вспомнив, как спросила его, чем мыть, а он ответил – песком, не будем нарушать экологию. Песком и в реке. Надо было взять резиновые перчатки. Она рассмеялась, представив себе, как моет посуду в реке в резиновых перчатках…
Она сидела на краю ванны, полная воспоминаний… Звонок телефона вывел ее из транса. Это был Толя, муж.
– Оленька, ты как, моя хорошая? – закричал он радостно.
– Нормально, – ответила она ровно, чувствуя, как зазвенело в ушах от напряжения. – А ты?
– Работы до чертиков, – пожаловался он. – Страшно хочу домой. Соскучился по тебе, Олюшка!
Ноздри тонкого носа Ольги Павловны раздулись, и кончик его побелел от ярости. Она чувствовала, как темнеет в глазах от ненависти к мужу. Подонок! Соскучился он!
Ненавижу! Тебя и твою… Она вспомнила картину из хижины – девушка на крыльце, веснушки, беззаботная улыбка, прищуренные голубые глаза… в рубашке… своего мужа…
От радужного настроения не осталось и следа.
«Дрянь! – Она сжала кулаки. – Не отдам!»
