Инна Бачинская
Лев с ножом в сердце
– Ты, Павлик… – начал Юра, оглядываясь на дверь и понижая голос. – Там это… там кое-какие мои вещи.
Павел кивнул.
– Ты не говори Маше – наконец, выдавил из себя Юра. – Не нужно, чтобы она знала, лады? Я иногда бывал там… даже ночевал, когда она лежала с Лешкой в больнице….
Павел с внезапным интересом взглянул на него: неужели женщину приводил?
Юра между тем уже рылся в ящике буфета в поисках ключа. У него был свой, но он не спешил его отдавать. Искал запасной для Павла. Нашел наконец, протянул.
– Спасибо. – Павел сунул ключ в карман и поднялся.
– Подожди, – Юра тоже вскочил. – Я сейчас Машу… Подожди!
– Не нужно, – ответил Павел.
– Подожди, она положит тебе продукты! – Он выбежал из кухни и через пару минут вернулся с Машей. Сестра сияла из-за услышанной новости.
– Павлик, куда же ты? – фальшиво суетилась она. – А чай? Я пирог испекла.
– Спасибо, Машенька, – ответил Павел. – Пойду я. Поздно.
– Ты хоть дорогу помнишь? – Маша, улыбаясь, смотрела на него, давала понять, что шутит. – Тут рядом остановка автобуса, Юра проводит. Я тебе сейчас поесть соберу. Там же ничего нет. Положишь в холодильник, а завтра разогреешь. Там и магазин есть, и кафе, даже бар. И новые дома строятся. Наш дом хотели купить, но мы тебя ждали. Цены растут, ужас просто! Вообще там хорошо, свежий воздух, зелень, деревья. Я приеду в воскресенье, приберусь. – Она говорила возбужденно, радуясь, что все так безболезненно разрешилось. Накладывала салаты в баночки, колбасу и сыр в пластиковые коробочки. Заворачивала в салфетку пирог. Поколебавшись, сунула жестянку чая.
– Хватит, Маша, – сказал Павел. – Куда мне столько?
Она выпрямилась, посмотрела на брата и вдруг заплакала.
– Прости меня, Павлик, – всхлипывала она. – Какая жизнь жестокая… Как все получилось… Но ты не думай, мы с тобой. Мы всегда с тобой. Ты мой старший братик, любимый, помнишь, как мы в детстве… ты всегда меня защищал…
Юра стоял, опустив голову. Павел шарил в карманах – не помнил, куда сунул ключ. Маша шмыгала носом, вытирала слезы и смотрела на него сияющими глазами. Ушли куда-то мелочные расчеты, опасения, досада. Она словно сейчас только поняла, что вернулся ее брат, единственный, которым она так гордилась и которого очень любила, умница, сильный, удачливый. А ведь как его подкосило, куда все ушло – постарел, почернел, взгляд жесткий, седина на висках. И эта одежда – дешевый пиджак, грубая кожаная куртка, грубые ботинки. Ей стало жалко брата, и впервые она подумала о том, что он пережил там…
Наконец сцена прощания завершилась. Павел прижал к себе сестру, пробормотал что-то о подарке для Лешки, который за ним, и они с Юрой вышли.
– Недолго, – по привычке приказала Маша вслед мужу и тут же добавила, смутившись: – Посадишь Павлика на автобус, он же ничего тут не знает. А я приеду в воскресенье, помою окна, приберусь. Мы все приедем. Надо рассаду купить, помидоры, огурцы. Устроим субботник.
Мужчины вышли на улицу. Ночь стояла тихая, прозрачная, полная запахов молодой зелени и мокрого асфальта. Недавно прошел легкий дождь, воздух был сладкий, и дышалось удивительно легко. Юра закурил, предложил сигарету Павлу. Стояли, дымили вместе.
– Ты знаешь, – сказал вдруг Юра, – я иногда думаю, что… – Он запнулся, не умея выразить словами то, что чувствует. – Я думаю… Жизнь продолжается, одним словом. И особенно понимаешь это… в такую ночь. Весна… просто душу переворачивает! – Он прерывисто вздохнул. – А мы сидим перед ящиком, смотрим до одурения! Или лежим. Господи, что мы смотрим! О чем говорим!
Павел кивнул неопределенно. Было уже около двенадцати. Свет фонарей отражался в мокром асфальте. Дождь и ночь разогнали людей, улица была пуста.
– Автобус редко ходит, – сказал Юра, словно оправдывался. – Поздно уже.
– Ты иди, Маша беспокоится. – Павлу хотелось остаться одному. – Я доберусь.
– Знаешь, я бы тоже махнул с тобой… – сказал Юра с тоской. – Там хорошо сейчас, трава… Скоро яблони зацветут, сирень. А потом черемуха. Там всегда хорошо, даже зимой. Я как-то надумал построить камин, но Маша не захотела. Веранда… Тишина вокруг… Звезды. Сидишь, думаешь… На полу кружка крепкого чая… Синяя…
Павел взглянул на него – что это с ним? Лицо Юры было печально-сосредоточенным.
– Поехали со мной, – предложил он, смутно чувствуя, что тому хочется услышать именно это.
– Я бы… запросто! – оживился Юра. – Хоть сейчас. Послушай, а ты не мог бы сказать Маше, что я тебе вроде как нужен там… ну, привести все в порядок, а?
Павел не успел ответить, и Юра ответил себе сам:
– Она не разрешит. Говорит, что всегда беспокоится, когда меня долго нет. Ладно, мы приедем в воскресенье. Да, Маша не знает, что я туда ездил… иногда. Не говори ей.
– Я понял, не скажу. Ты бы шел уже, первый час.
– Да-да, иду, – заторопился Юра, но все топтался рядом, не уходил.
– Я пойду, – сказал наконец Павел. – Тачку буду ловить по дороге.
Они пожали друг другу руки, и Юра с сожалением ушел. Нежелание возвращаться домой читалось в его сутулой спине, медленной походке, в том, как он остановился и снова закурил, оглянулся на Павла, махнул рукой.
Через пару кварталов Максимов тормознул частника. Тот, услышав, куда ехать, стал отказываться, но Павел сказал, что ему только до центра, где магазин, а дальше он доберется сам. Шофер подозрительно смотрел на высокого худого мужчину в дешевой одежде, с дешевым чемоданом, нутром угадывая в нем человека оттуда.
– Послушай, начальник, – сказал Павел, – я там живу. Последний автобус ушел, остаюсь на улице. Скажи, сколько, заплачу вдвое…
Маша еще хлопотала в кухне – мыла посуду, убирала со стола. Напевала что-то. Давно не видел Юра жену в таком хорошем настроении.
– Бедный Павлик, – сказала она, завидев мужа на пороге. – Изменился, просто не узнать… Помнишь, какой он был? Орел!
Юра не ответил, только дернул плечом. Стоял на пороге, смотрел на сияющую Машу. Уютная кухня. Пестрые занавесочки на окне, салфеточки, полотенца – все в кричаще желто-красных тонах. Даже коврик на полу – желто-красный с зеленым. Керамические жбаны, плетеные туески, календарь с котами и щенками на стене. Чистота и блеск. Маша была отменной хозяйкой. Юра смотрел на нее пустыми глазами и представлял, как Павел открывает калитку, входит во двор. Тишина вокруг, звезды. Деревья «звучат». Не пошумливают, как при ветре, а именно «звучат», издавая верхушками неясное глухое гудение. И звезды… Хотя нет, какие звезды. Дождь был. Облака. Все равно хорошо! Павел поднимается по скрипучим ступеням на веранду, достает из кармана ключ. Проделывает то же самое, что и он, Юра, в редкие свои набеги туда, на «Остров свободы», как он окрестил Посадовку, не принимая и не соглашаясь с ее кличкой, придуманной теми, кто хотел вырваться в город…
– Ты знаешь, – сказала Маша озабоченно, – лишь бы он пить не начал. Или еще чего…
Глава 3
Иллария
В уютном уголке ресторана «Прадо» сидели двое. Солидный представительный мужчина и поразительно красивая женщина. Девушка-цветочница предложила им розы, но мужчина сделал короткий жест рукой – не нужно. Встреча была деловая, лирика неуместна.
Женщину звали Иллария Успенская. Мужчину – Вениамин Сырников, или Дядя Бен, так его называли еще в школе за солидность не по возрасту. Встреча действительно была деловая. Адвокат Сырников пригласил на беседу без любопытных глаз и ушей владелицу «Елисейских полей». Название журнала претило ему своей претенциозностью, он любил простоту и ясность и был чужд всяческого «выпендрежа». Но если бы его попросили придумать другое название, он бы озадачился, так как не был творческой натурой. Вениамин даже посоветовал Илларии «сменить вывеску», на что она ответила, что сама прекрасно знает, что нужно читателям. Вернее, читательницам. «Так что извини. Ты занимаешься своим делом, я – своим, – заявила Иллария. – Идем параллельными курсами, так сказать».
Вениамин Сырников был хорошим адвокатом, несмотря на некоторую мрачность характера, недоверчивость и общий пессимизм.
Иллария улыбалась. Чуть-чуть – чтобы выразить свое отношение к словам Дяди Бена. Улыбка была высокомерной и кривоватой. А в глазах читалось: ну и трус же ты, братец!
– Ты не понимаешь, что твои игры опасны и могут плохо закончиться, – говорил Вениамин, серьезно глядя на Илларию. – Сейчас такие дела не сходят с рук. На нас снова подают в суд. Твоя приятельница, кстати, так и сделала. За фотографии из светской хроники. Я против этой рубрики вообще. Какая светская хроника? Какой высший свет? Я тебе говорил, предупреждал. Муж с ней разводится, и она считает, что в этом виноват журнал. Твой жулик-фотограф – известный мастер подтасовки. Она утверждает, что была вдвоем с приятельницей, а мужчина просто стоял рядом, а получилось, что они чуть ли не обнимаются на глазах у публики. Фотографии печатают с согласия действующих лиц, я же настаивал, я тебе сразу сказал…
– Веня, успокойся, – перебила его Иллария. – Эта дура была у меня сегодня утром, я в курсе. Бездельница и шлюха. И мужик с фотографии – ее любовник, данные из надежного источника. Ты же меня знаешь, Веня, не первый год вместе.
– Она была у тебя? И ты молчала? – Он возмущенно воззрился на Илларию.
– Не успела рассказать. Она забирает свое заявление, к нам никаких претензий. Так что можешь расслабиться, Веня. Жизнь продолжается.
– Но как же так? Я же встречался вчера с ее адвокатом! Он был настроен идти до конца.
– Вчера был настроен, сегодня передумал. Вернее, клиентка передумала. Я убедила ее передумать.
– Каким образом?
– Ну, всякие есть способы… – протянула Иллария, ее кривая улыбка стала жесткой, глаза сузились.
– И все-таки? – настаивал он.
– Адвокату как духовнику, да? – спросила Иллария, поддразнивая Вениамина. – Мы поговорили по-женски, тебе необязательно знать детали.
– И она согласилась? – Он, зная Илларию, чуял запах жареного.
– Не сразу. Она пришла сказать мне, что я поступила непорядочно, что в нашем кругу приличные женщины так себя не ведут… и, вообще, я – сука, которую она считала своей близкой подругой. Сука! Представляешь? Не выдержала, вышла из роли, аристократка. Ну, я ей и рассказала… кто есть кто. Ну-ну, Веня, не расстраивайся ты так, – сказала Иллария, увидев опрокинутое лицо внимавшего ей адвоката. – Все было в цивилизованных рамках, как принято между приличными женщинами. Ты ведь веришь, что я приличная женщина? И глубоко порядочная? Веришь, Веня? – Она с насмешкой смотрела на него.
– Ты стерва, Иллария, – ответил тот честно. – Я все время задаю себе вопрос, какого черта я путаюсь с тобой? От твоего бизнеса за версту несет криминалом. Ты – приличная женщина? Нет, Иллария, ты неприличная женщина. И жестокая. Тебе уничтожить человека ничего не стоит. Смотри, нарвешься на своего, как говорила моя бабка. И папарацци твой – убийца! Скользкий, сомнительный тип.
– Может, ты влюблен в меня? – спросила Иллария хладнокровно.
– Если бы! – ответил он, не удивившись. – Тогда можно было хотя бы понять. Так что же ты ей сказала?
– Я ей рассказала, что будет, если она не передумает. Она от огорчения бросила в меня сумкой. Настоящим Луи Вюиттоном. Но потом согласилась, что была неправа. И взяла свои слова обратно, и мы снова дружим.
– Знаешь, Иллария, чем больше я наблюдаю за тобой, тем чаще задаю себе вопрос: зачем тебе это нужно? Это грязь, неужели ты не понимаешь?
– Веня, это бизнес, а не грязь. Как сказал один неглупый политик: правильная политика – это грязная политика, равно как и секс. Или бизнес. Эта дрянь, моя подруга, с позволения сказать, ни дня в жизни не работала, путалась с кем попало, удачно вышла замуж. Ленивое, жадное, развратное животное! Неужели ты считаешь, что я должна ее жалеть, если я могу заработать на ней? Я – рабочая лошадь, которая вкалывает днем и ночью, чтобы заработать себе на… сено. Или ты считаешь, что мне все легко достается?
– У тебя нет недостатка в поклонниках, – заметил адвокат. – И замуж зовут, уверен.
– Если бы я была похожа на мою подругу, я бы выскочила замуж… за кого угодно! Хоть за тебя!
– Упаси господи! – искренне отозвался Сырников.
– Да стоит мне только захотеть, Веня, и ты у меня здесь! – Иллария протянула к его носу сжатый кулак. – Понятно?
– Понятно, – вздохнул он. – О каких деньгах речь? Что ты на ней заработала?
– Я? На ней? – ненатурально удивилась Иллария. – Ничего, фигура речи такая. Имеется в виду, в принципе заработала. – Она, откровенно забавляясь, смотрела на Вениамина. – Напечатав снимок… Причем самый приличный. Один из многих.
– Значит, были и другие? И ты… ты… Все! Я ничего не слышал и ничего не хочу больше знать. Еще вина?
– Ты как девочка, Веня, нежный и трепетный. Достаточно, спасибо. За твое здоровье. И за наш союз. И вообще, за все хорошее! – Иллария легко коснулась бокала Вениамина краем своего – раздался тихий мелодичный звук. – Да брось ты, Венька, сам же спросил! – сказала она через минуту, глядя на хмурое лицо адвоката. – Не надо спрашивать, если боишься ответов. Говорят – тот, кто подглядывает в замочную скважину, рискует увидеть дьявола. Народная мудрость.
– Это ты увидишь дьявола когда-нибудь, – пробурчал Сырников. – Смотри, Иллария, я предупредил.
– Вот когда увижу, тогда и начнется настоящая работа. Для тебя тоже, кстати. Мы ведь в одной связке, не забыл?
Несмотря на расстроенный вид, Вениамин с удовольствием налегал на тушенное в красном вине с овощами мясо, которым славилась кухня «Прадо». Ужин оплачивала редакция, что особенно приятно – Сырников был скуповат. Дело, которое его беспокоило в последние дни, худо-бедно разрешилось, хотя и не так, как он предполагал. Услышанное от Илларии не очень поразило его – он догадывался о «подпольном» бизнесе своей работодательницы. Но одно дело догадываться, другое – знать наверняка. То, что делает Иллария, называется попросту шантаж. Вульгарный, низменный шантаж, причем практически безопасный, так как жертвы – женщины, которым есть что терять. При разумных расценках – это беспроигрышный вариант. И схема беспроигрышная: никто никого ни к чему не принуждает, жертва прибегает сама. В журнале печатается фотография… ну, скажем, сомнительного свойства, но вполне пристойная. А когда возмущенная фигурантка приходит выяснять отношения, ей показывают остальные. Подлый папарацци Сеня – мастер своего дела. Мужчина мог бы разобраться с Илларией, избить, даже убить, но женщины предпочитают платить. Успенская… Ну, хищница!
Вениамин искоса взглянул на свою спутницу. Она красиво ела – изящно резала мясо, изящно жевала. И уже в который раз Вениамин подумал: до чего же хороша, чертовка, глаз не отвести! Тонкие черты лица, голубые глаза, светлые вьющиеся волосы – ангел во плоти. Ангел с червоточиной. Ангел с сапфирами в нежных ушах. Сапфиры не синие, каких много, а светлые, серо-голубые, холодные – такие же, как и глаза Илларии. Пантера Иллария. Голубоглазая пантера Иллария.
Глядя на нее, Сырников всегда вспоминал любимое присловье деда-юриста. «Запомни, Венька, – говорил дед, – все выдающиеся дьяволы были родом из падших ангелов…»
…Как ни странно, Иллария была гадким утенком в детстве. Длинная, тощая, плохо одетая девочка в очках с толстыми линзами. Отца она не знала, мать разрывалась на трех работах, да еще и домой кое-что приносила. Детство ее проходило под клацанье пишущей машинки. Иллария просыпалась под него, под него и засыпала.
Она любила маму. Любила, жалела и презирала, в чем не признавалась даже себе самой. Когда она вернулась из столицы, привезя ей в подарок норковую шубу, та не обрадовалась, а испугалась. Гладила шелковистый мех некрасивой рукой с разбитыми пальцами, а потом заплакала. Иллария прижала мать к себе, умирая от жалости. Она купила новую квартиру, в которую мать переехала неохотно. Ей недоставало старых соседей после тридцати лет жизни в доме на Вокзальной, в однокомнатной квартире. Она не решалась приглашать к себе старых подружек – ей было стыдно за шикарный район. Важного консьержа-генерала, восседавшего в фойе, она побаивалась; дорогой обстановки стеснялась. Иллария всегда была занята, звонила часто, а приезжала домой редко – по молодости лет ей казалось, что мама должна быть счастлива в золотой клетке, а та медленно угасала, не смея пожаловаться.
Люди, как давно поняла Иллария, делятся на две разновидности: те, кто берет, и те, кто дает. Берущие и дающие – и все! В эти две категории человеческой натуры умещаются все жизненные аспекты и коллизии. Мать была из тех, кто дает. Она, Иллария, – из тех, кто берет.
Иллария закончила Литературный институт, куда поступила без протекции, что было удивительно само по себе и говорило о том, что она личность незаурядная. Экзамены сдала блестяще. Жадные глаза ее были широко раскрыты, она впитывала столицу всеми фибрами души. И вскоре из гадкого утенка превратилась в лебедя, что потребовало известной работы над собой. Она сменила очки на линзы, научилась шить, копируя фасоны из журналов мод. Изменила походку, манеру говорить, научилась смотреть в глаза собеседнику, изживая в себе робость и неуверенность. Проделывала все то, что проделывает гадкий утенок с характером, давший себе слово превратиться в лебедя.
После окончания института Иллария два года работала репортером «желтоватых» изданий. Затем занялась серьезно английским и испанским, переводила дамские романы, в чем весьма преуспела. Недолго, правда, так как ее живая и предприимчивая натура требовала динамики. Журналистика и переводы оказались удачным сочетанием. Постепенно она нащупала жизненную схему, которая требовала известной смелости и умения рисковать, но давала неплохой заработок. Схема была проста и проверена поколениями других женщин, умело использовавших мужские тщеславие, падкость на лесть и постоянную готовность приволокнуться за красивой самкой. Она знакомилась с богатыми мужчинами, известными публичными фигурами, под предлогом написать о них, восхищалась их… чем угодно – умением жить и делать деньги, автомобилем, загородным домом-замком, а потом история взаимоотношений катилась по отработанному сценарию. С ее внешностью, хваткой, охотничьим инстинктом и жесткостью она нашла свое место под солнцем. После одной неприятной истории ей пришлось удариться в бега. Она вернулась домой, как охотник из поэмы Киплинга. Или моряк. Вернулась вовремя, чтобы провести с матерью ее последние месяцы.
Похоронив ее, Иллария оглянулась по сторонам в поисках достойного занятия, которое смогло бы обеспечить ей привычный уровень жизни. Изучив местные возможности, по недолгом раздумии она решила заняться тем, что неплохо знала, – журналистикой, но уже в качестве хозяйки издания. Она без труда очаровала местную знаменитость – бизнесмена Речицкого, бретера и ловеласа, готового броситься в огонь и воду за каждой юбкой, что было в известной степени позой: этот человек никогда не терял головы. «Раскрутила» на партнерство. Вдвоем они родили «Елисейские поля» – первый иллюстрированный светский журнал, которого городу остро не хватало. Спустя полтора года Иллария выкупила свою долю – крутой мэн Речицкий ни в чем не мог ей отказать. Поговаривали, что они не сегодня завтра поженятся, как только он разведется со своей опостылевшей половиной…
– Как Кира? – спросила вдруг Иллария.
Вениамин даже поперхнулся, услышав имя жены. Она проела ему плешь, требуя, чтобы он поговорил с Илларией – славы ей, видите ли, захотелось. Фотографий своих захотелось, успеха, известности. Кира считала, что, поскольку из-за брака с ним не состоялась ее карьера великой балерины, то муж задолжал ей по гроб жизни. И снимки в журнале Илларии – не самая дорогая плата за полученное удовольствие.
– Хорошо, спасибо, – отозвался он. Взглянул испытующе на Илларию, прикидывая, сказать ли о просьбе Киры. Потом решил, что не следует смешивать личное и бизнес. А кроме того, нечего баловать жену. Не заслужила!
Его семейную жизнь с Кирой нельзя было назвать удачной, они даже собирались разводиться пару раз, но потом мирились.
– Твоя жена красивая женщина, – заметила Иллария.
– Красивая, – согласился сдержанно Вениамин.
– Кстати, – вспомнила Успенская, – нужно бы заняться юбилеем…
– Каким юбилеем? – удивился Вениамин, не слыхавший ни о каком торжестве. – Чьим?
– Юбилеем журнала, Веня. Трехлетним. Мы на поверхности уже три года. Не потонули, выплыли. Думаю, ничего особенного устраивать не будем. Ну, скажем, прием в «Английском клубе»… если потянем. Цены на билеты обсудим потом. Думаю, самые дешевые – по две-три сотни. Долларов, – уточнила она на всякий случай.
– Сколько? – переспросил Вениамин, которому показалось, что он ослышался. – Сколько?
– Две-три сотни зеленых, – ответила хладнокровно Иллария. – Не меньше. Самые дешевые.
– А дорогие?
– А дорогие… дороже. Я же говорю: обсудим. И, кроме того, подготовим юбилейный номер с фотографиями тех, кто купит дорогие билеты. – Она, улыбаясь, смотрела на адвоката. – В фамильных драгоценностях, с детьми и собачками. А также с автографами наших журналистов в придачу.
– А ты уверена… – начал Вениамин, но Иллария перебила его:
– Уверена, Веня. Юбилейные номера «Елисейских полей» с собственными фотографиями будут отрывать с руками. За любую цену, даже не сомневайся. Новая буржуазия любит смотреть на себя в зеркало и сравнивать с соседями-соперниками. А зеркала лучше «Елисейских полей» у нас просто нет. Мы – лицо городской буржуазии, мы ее душа, ее сущность. – Иллария говорила, казалось, с насмешкой, неторопливо обволакивая адвоката своим низким голосом. – Мы делаем моду, мы делаем имена, делаем людей, – говорила она, и Вениамин перестал жевать, слушая ее, как ребенок сказку. – И все это за три года! Всего лишь три года! – Глаза ее горели, скулы порозовели, сияли голубоватым огнем сапфиры в ушах. – Но нам нужны деньги, Веня. Большие деньги. И телевидение. Для начала хотя бы раз в неделю, в прайм-тайм. Радио тоже неплохо бы… Дел непочатый край. Нам есть что предложить городу, поверь мне.
– А телеграф нам не нужен? – только и спросил, опомнившись, Вениамин, которого ошеломила страсть, звучавшая в голосе Илларии. Он поежился, представив себе на миг, что случится, если… перейти ей дорогу или попытаться отнять любимую игрушку. Не дай бог!
– Телеграф? – Иллария на секунду задумалась. – Пока не знаю. Надо подумать. А пока… давай за успех! Нас ждут большие дела, поручик! И не стоит дрейфить, Веня, все будет хорошо!
